же не смотрел на своих друзей. У
него было такое чувство, словно он рождается заново.

И тут произошло нечто удивительное: Тим увидел сквозь слезы, застилавшие
ему глаза, три светлых лица, приблизившиеся к его лицу, и вдруг
почувствовал, что настоящее смещалось с прошлым. Он снова был маленьким
мальчиком и стоял перед окошком кассы на ипподроме: он выиграл деньги,
очень много денег. Он плакал от счастья, что выиграл, и от горя, что отец
его умер и уже никогда больше не разделит с ним его счастья. И тогда он
услышал скрипучий, гортанный голос: "Э, парень, кому привалило такое
счастье, тому уж хныкать не след..."

Тим поднял глаза. Из какого-то уголка его памяти должен был сейчас
возникнуть человек с помятым лицом и в помятом костюме. Но образ этого
человека то и дело расплывался. Вместо него перед глазами Тима вставал
другой образ: живой, огромный Джонни. И когда он увидел рулевого Джонни, к
нему снова вернулось настоящее: ночь перед трактиром в Овельгђне, свет на
лестнице, ведущей вверх, в темноту, и трое друзей, - на их лицах, казалось,
вот-вот проступит нерешительная улыбка.

Его возвращенный смех был словно буря. А теперь наступило затишье, буря
улеглась. Тим снова почувствовал власть над своим смехом. Он вытер рукой
слезы и спокойно спросил:

- Помните, господин Рикерт, что я обещал вам, когда уезжал из Гамбурга?

- Нет, Тим.

- Я сказал: когда я вернусь, я буду смеяться. И теперь я смеюсь, господин
Рикерт! Я смеюсь, Крешимир! Джонни, я смеюсь! Только... - переливы со
счастливым, захлебывающимся смешком помешали ему говорить, - только я сам
не пойму, как это случилось...

Друзья Тима, начинавшие уже бояться, как бы он не потерял от счастья
рассудок, очень обрадовались, что он снова говорит так разумно.

- Ты давно уже мог бы смеяться, - улыбаясь, сказал Крешимир.

- Не понимаю.

- Ну-ка повтори, какое пари ты со мной заключил, Тим?

- Я поспорил с тобой, что получу назад свой смех.

- Верно. Что должно было случиться, если бы ты выиграл?

- Я получил бы назад мой смех. И я правда его получил!

- Но ты получил бы его и в том случае, если бы проиграл, Тим!

И тут Тима осенило. Он со смехом ударил себя по лбу и крикнул:

- Ну конечно! Ведь проигранное пари должно было вернуть мне мой смех.
Значит, я мог поспорить с любым человеком, что получу мой смех назад! И все
равно - проиграл бы я или выиграл - мой смех вернулся бы ко мне!

- Нет, парень, - сказал Джонни, - не так-то уж все это просто. Ты никак не
мог бы поспорить с первым попавшимся человеком. Ведь тогда бы ты выдал
себя, сказав, что твой смех тебе не принадлежит. А этого сделать ты не мог.
Спорить можно было только с тем, кто сам догадался про твой контракт с
Тречем.

- Со мной, - добавил Крешимир, - дело было верное! Успех был обеспечен!

Теперь, когда к Тиму снова вернулся смех и он словно выздоровел, он понял
вдруг, как все это было просто. А он-то в смятении и отчаянии столько лет
пробирался окольными путями, вместо того чтобы выйти на прямую дорогу!
Он-то разрабатывал запутанные планы, в которых ворочал акциями и
миллионами! А смех, оказывается, можно было вернуть назад куда более легким
способом, и стоило это дешевле, чем сто граммов маргарина, - всего один
грош.

Значит, так дешев смех, если считать на деньги. Но настоящую его цену не
измерить никакими миллионами. "Смех, - сказал тогда Селек Бай, - это не
маргарин, не товар для купли-продажи... Смехом не торгуют. Его можно только
заслужить".

Лист тридцать третий. ВОЗВРАЩЕННЫЙ СМЕХ.

Дождь уже не моросил, а лил как из ведра. Но никто из них этого не замечал.
Никто не слышал и нетвердых тяжелых шагов по лестнице. Только сейчас, когда
все на минутку замолчали, стало ясно, что кто-то ощупью спускается вниз по
каменным ступенькам, и все, как по команде, обернулись.

По узкой лестнице, постепенно выступая из темноты, сходила вниз худощавая,
шатающаяся фигура. В свете фонаря возникли длинные ноги в черных брюках и
бледные руки с длинными пальцами; затем появилась белая манишка, и над ней
длинный овал лица. Наконец, вся фигура вынырнула из тьмы и стояла теперь
полностью освещенная под табличкой с надписью: "Чертов спуск". В
изнеможении она прислонилась к стене из тесаных камней,

Это был барон.

Еще мгновение - и из груди Тима вырвалась бы переливчатая трель.

Это было и вправду смешное зрелище. Это был черт из кукольного театра -
кукла, фигура настолько комичная, что вызывала чуть ли не сострадание.

Но Тим Талер - мальчик, который снова умел смеяться, - удержался от смеха.

Барон сел на ступеньку и взглянул - с поджатыми губами и белым как мел
лицом - на людей, стоящих внизу. Тим поднялся к нему на ступеньку.

- Вам надо вернуться в больницу, барон.

Треч взглянул на него снизу вверх. Губы его были крепко сжаты.

- Вам нельзя здесь сидеть, барон!

Теперь наконец Треч раскрыл рот. Он спросил хрипло:

- На что вы спорили, господин Талер?

- На грош, барон.

- На грош? - Барон подскочил. Потом снова прислонился к стене. И вдруг
взвизгнул каким-то бабьим голосом: - Да ведь вы же могли поспорить на все
мое состояние, болваны!

Знакомый Тиму шофер сбежал вниз по лестнице:

- Господин барон, вам нельзя так волноваться!

- Дайте мне поговорить еще две минуты с молодым человеком! Потом можете
везти меня в больницу.

- Я не отвечаю за последствия, господин барон!

Шофер поднялся на несколько ступенек и остановился в нерешительности. У
подножия лестницы стояли Джонни, Крешимир и господин Рикерт - словно
молчаливая стража Тима.

- Можно мне на вас опереться, господин Талер?

- Ну конечно, барон. Сил у меня достаточно.

Он сказал это с едва заметной улыбкой. Барон оперся о его плечо.

- Ваше наследство, господин Талер...

- Я от него отказываюсь, барон!

Барон запнулся, но всего на секунду, затем продолжал:

- Это вполне разумно и значительно упрощает дело. Благодаря вашему
пароходству, я думаю, вы будете жить довольно прилично. Во всяком случае,
не будете знать нужды.

- Пароходство, барон, я дарю моим друзьям. Глаза барона удивленно
расширились - это было видно даже сквозь темные стекла его очков.

- Так, значит, вам, господин Талер, наш контракт не принес никакой выгоды?
Вы остались таким же бедняком, каким были? С погоревшим кукольным театром...

Теперь Тим разрешил себе усмехнуться:

- Вы правы, барон. Я кончил тем, с чего начал. Но то, чем я владею,
приобрело для меня за последние годы ценность, несравнимую ни с одной
акцией в мире.

- О чем вы говорите?

Вместо ответа Тим просто рассмеялся Барон почувствовал, как дрожит под его
рукой от смеха плечо молодого человека. Он услышал в его смехе какие-то
новые нотки. Более низкие звуки, более глубокие тона сопровождали,
казалось, словно аккомпанемент, его светлый смех. Треч обернулся и махнул
рукой шоферу. Тот поспешно спустился вниз и подставил барону свое плечо.
Они начали медленно подниматься наверх.

- Счастливого выздоровления, барон! Поправляйтесь скорее! И спасибо за все,
чему вы меня научили!

Треч не оборачивался. Шофер услышал, как он пробормотал:

- "Поправляйтесь... Поправляйтесь! Будьте целы и невредимы"! Как же! Будешь
тут цел и невредим!

Тим глядел вслед барону, пока того не поглотила тьма. Друзья поднялись по
лестнице и стояли теперь рядом с Тимом. Они тоже смотрели вслед уходящему
Тречу. Джонни пробормотал.

- Богат, как черт, а вообще-то - эх и бедняга! Ни черта у него, в сущности,
нет, у старого черта!

И все четверо тоже стали взбираться вверх по ступенькам. Они услышали, как
заработал мотор машины. Потом шуршание шин, ставшее было совсем явственным,
начало удаляться.

И вот они вышли на шоссе, тянувшееся вдоль Эльбы. На той стороне его чернел
контур такси Джонни.

- Поставьте пока машину в мой гараж, Джонни, - сказал господин Рикерт, - а
мы немного пройдемся пешком.

- Вы живете все там же, господин Рикерт? В белой вилле, здесь, на шоссе? А
барон мне рассказывал, что вы стали докером...

- Я и вправду стал докером, Тим. Завтра я тебе все объясню. Ведь ты, я
думаю, не против погостить у нас, правда?

- Ну конечно, господин Рикерт! Ведь я должен доказать вашей маме, что я
могу смеяться, если... - он отвернулся, - если она...

- Да что ты, Тим, она жива и здорова! И вполне бодра. Пошли!

Вход в виллу был ярко освещен. Белая дверь с полукруглым балконом над ней,
охраняемая двумя белыми каменными львами, казалась светлым островом в море
темноты, долгожданной родной землей после долгих скитаний по бурным,
неведомым морям.

Тим проглотил подступившие слезы, когда проходил мимо добрых львов. А когда
дверь отворилась и навстречу ему вышла, опираясь на палочку, старенькая
госпожа Рикерт с белыми кудряшками, ему пришлось взять себя в руки, чтобы
не броситься с ревом ей на шею. Те невнятные звуки, которые вырвались из
его груди, когда он остановился, подойдя к ней совсем близко, были чем-то
средним между смехом и плачем. А может быть, они должны были означать: "Ну,
госпожа Рикерт, что вы теперь про меня скажете?" Но понять этого не мог бы
никто на свете. Да никто и не старался понимать.

Теперь команду приняла госпожа Рикерт.

- Ну как, все в порядке, Христианчик? - обратилась она к сыну. И когда сын
кивнул утвердительно, сказала, вздохнув с облегчением:

- Ну, ребята, теперь нам есть что отпраздновать! Но сейчас мальчику пора в
постель. Он прямо с ног валится от усталости!

И Тиму - хотел он того или нет - пришлось отправиться спать. Но тут
оказалось, что это было самое правильное, потому что не прошло и нескольких
секунд, как он заснул крепким сном.

На следующий день госпожа Рикерт позаботилась о том, чтобы к моменту
пробуждения Тима оказаться с ним наедине. Это было нетрудно:

Тим проснулся чуть ли не в полдень, когда все давно уже ушли на работу.

Они отлично позавтракали вдвоем. Госпожа Рикерт больше всего на свете
любила завтракать и потому с удовольствием позавтракала во второй раз. А
после завтрака Тиму пришлось рассказать ей со всеми мельчайшими
подробностями все, что он пережил с момента отъезда из Гамбурга. И он это
сделал с явным удовольствием.

Размахивая над головой газетой, он кричал по-итальянски:

- "Sensazione, sensazione! Барон Треч умер! Четырнадцатилетний мальчик -
самый богатый человек на земле!"

"Как он возмужал! - подумала фрау Рикерт, глядя на Тима. - И как хорошо
научился говорить на иностранных языках!" И снова принялась внимательно
слушать его рассказ.

Тим рассказывал ей свои приключения так, словно это была комедия - веселый,
смешной спектакль. Теперь, когда он снова владел своим смехом, многое из
того, что раньше выглядело страшным, оказалось и в самом деле комичным. Он
рассказывал о невероятных спорах с Джонни, о том, как разбилась вдребезги
люстра в отеле "Пальмаро", о картинах в Генуе и в Афинах, о тайных
переговорах и заговорах в замке, о Селек Бае, об афере с маргарином, о
кругосветном путешествии, о возвращении в Гамбург, о мачехе с Эрвином и о
"черном часе трамваев".

Затем наступил черед рассказывать госпоже Рикерт. И она приступила к этому
делу с лукавой обстоятельностью:

- Знаешь, Тим, когда ты не вернулся тогда из Генуи и у нас здесь появился
сперва Крешимир, а потом этот молодчага Джонни, я сразу догадалась, что все
это неспроста. Но они не хотели мне говорить, что случилось. У меня, видите
ли, порок сердца. Да ведь он у меня уже больше восьмидесяти лет, и мы с ним
прекрасно спелись, с этим пороком. Ну вот, я и решила немножко пошпионить.
И тут я нашла письмо, которое ты послал из Генуи с Джонни. И вот,
понимаешь, теперь-то уж я узнала чуть-чуть побольше...

Старушка считала теперь Тима уже не мальчиком, а молодым человеком и сперва
пыталась говорить с ним "литературно", но вскоре опять сбилась на свою
обычную гамбургскую скороговорку:

- Вот я и шпионю, вот я и подслушиваю, когда Христиан шепчется с Крешимиром
и с этим медведем Джонни. Правда, те не очень-то часто к нам приходили -
ведь они работали в доках. Другой-то работы им не давали. Ничего не
выходило! Прямо чертовщина какая-то! Ну настоящая чертовщина! Ну, в общем,
все, о чем они там шушукались, мне тоже было известно. И я, конечно, знала,
что моего сына сняли с работы, хотя они изо всех сил от меня это скрывали...

- А он правда стал докером? - перебил ее Тим.

- Да, это правда. Работал в порту рабочим. Ты ведь не знаешь, как у нас
тут, в Гамбурге, Тим. У нас, если кого уволят, тут же начинаются сплетни. И
такую напраслину на человека возведут, что его уж никто больше не возьмет
на работу. Понятно?

Тим кивнул.

- Правда, у меня ведь есть наследство. Главным образом в бумагах.

- В акциях? - спросил Тим.

- Да, в акциях, малыш. Ты, выходит, немного разбираешься в этом? Ну, и мой
сын вроде бы не должен был становиться портовым рабочим, раз я, можно
сказать, богатая наследница. Но такой уж он человек. Без работы никак жить
не может. А без порта и вовсе пропадает. Вот он и пошел в докеры. Но
переодевался, уже когда приходил в док. Из порта выходит элегантным
господином и таким же домой возвращается. Думает, я не замечу, что
работа-то у него теперь другая. Все равно, мол, я дома сижу. А телефон-то
на что же?

Тим не мог удержаться от смеха, и госпожа Рикерт сама рассмеялась.

- Не такая уж я старая дура... Ну конечно, я старая дура, но не такая уж,
как они думали. Ведь это я первая сговорилась с Селек Баем, когда он сюда
позвонил. Вот тут-то господа заговорщики мне все и рассказали. Ну я,
конечно, сделала вид, что ни о чем и не догадывалась. Смотрю на них,
вытаращив глаза, и пищу: "Да не мо-ожет быть!" Ну и знаешь, в таком духе. В
общем, посвятили они меня в эту тайну. Я и записочку тебе написала. С луной
писала. Это мы еще в школе, девчонками, так писали - целые дни упражнялись.
Я в этом деле была самая первая. Один раз даже целый роман переписала на
двух тетрадных страничках. Честное слово!

- Да не мо-ожет быть! - расхохотался Тим.

- Ах вот как, ты надо мной смеешься, шалопай!

Раздался звонок, и госпожа Рикерт попросила Тима пойти посмотреть, кто
пришел. Это был рыжий бой из отеля: обливаясь потом, он стоял перед дверью
с чемоданами в руках.

- Мне велели передать вам ваши вещи, господин Талер, - сказал он,
расплываясь в улыбке.

- Еще вчера вы называли меня мистером Брауном! Откуда же вы сегодня узнали,
кто я такой? Бой снова широко улыбнулся:

- А вы что, газет не читаете?

- Ах вот оно что!

Тим немного смутился. Потом он полез в карман, но рыжий решительно тряхнул
головой:

- Можете с чистой совестью оставить это себе, господин Талер. Я могу
заработать кучу денег в газете, если расскажу, как я вчера вечером отвлекал
шпика. Можно мне это сделать?

Тим рассмеялся:

- Давай, раз тебе уж так не терпится.

- Большущее спасибо! Внести чемоданы?

- Спасибо, это уж я сам сделаю. Только не рассказывай в газете
приключенческих романов.

- А на что? В этом нет никакой нужды. История и без того очень
захватывающая! - Он снова протянул Тиму руку. - Итак, еще раз желаю удачи,
Тим!

- Спасибо. Желаю удачи в газете!

Между двумя добрыми каменными львами смеющиеся мальчишки крепко пожали друг
другу руки. Потом рыжий снова вскочил в машину, доставившую его из отеля, а
Тим понес чемоданы в дом.

Еще в тот же самый день Тим отправился вместе с Джонни, Крешимиром и
господином Рикертом к нотариусу - старому другу госпожи Рикерт, - и тот
оформил документ, согласно которому пароходство "Гамбург - Гельголанд -
Пассажирское", сокращенно называемое "ГГП", передавалось на равных правах
во владение Джонни, Крешимиру и господину Рикерту. Правда, этот документ
вступал и силу не сразу, так как необходимо было выполнить еще целую кучу
всяких формальностей, а это требовало времени: ведь Тим теперь уже не был
наследником миллионера. Но на все это должно было уйти не больше двух
недель. Так, по крайней мере, сказал нотариус.

Сначала друзья Тима очень противились этому подарку. Но когда Тим заявил,
что в таком случае он вынужден будет подарить пароходство кому-нибудь
другому, они согласились. И даже не без радости. Господин Рикерт был еще
достаточно бодр и крепок, чтобы принять дела в конторе старого Денкера на
Шестом мосту, а Джонни и Крешимиру было, конечно, куда приятнее работать
рулевым и стюардом на своих пароходах, чем на чужих.

Когда все четверо вышли из конторы нотариуса - она находилась поблизости от
Главного вокзала, - Джонни спросил:

- А ты чем думаешь теперь заняться, Тим? Тим показал рукой направо:

- Вон в том старом доме помещается кукольный театр. Он мой. Я превращу его
в бродячий театр марионеток.

- Для этого тебе нужен автобус, - сказал Крешимир.

- И переносная сцена, - добавил Джонни.

- И это, - заключил господин Рикерт, - подарим тебе мы, малыш. Никаких
возражений, а не то придется тебе получить назад свое пароходство!

- Ладно, согласен! - рассмеялся Тим и серьезно прибавил: - Как здорово, что
у меня вас целых трое!

- И Селек Бай! - заметил господин Рикерт.

- И Селек Бай! - весело согласился Тим. - А вообще-то надо бы послать ему
телеграмму!

И, не откладывая дела в долгий ящик, они составили телеграмму... В далекой
Месопотамии старый Селек Бай радостно улыбнулся, прочитав:


     К черту маргарин тчк Смех получают задаром тчк Я получил его тчк
  Большое спасибо за содействие тчк
                                                       Ваш Тим Талер.
Так в этот день закончилась история, которая в этот же день только началась
для читателей газет и журналов. Правда, читатели узнали ее по сообщениям
журналистов и репортеров в таком виде, как те ее поняли, а надо сказать,
что большинство из них не поняли ее вовсе.

Господин Рикерт снова стал директором пароходства, Джонни - рулевым, а
Крешимир - стюардом.

Что касается барона Треча, то о нем в последнее время приходится слышать
очень редко. Надо думать, что он почти все время проводит в полном
одиночестве и в плохом настроении в своем замке в Месопотамии. Он стал,
говорят, сторониться людей и даже побаиваться их, тем не менее он все еще
превосходно ведет коммерческие дела и заключает блестящие сделки.

О Тиме известно очень мало. С уверенностью можно сказать только, что он
вместе со старенькой госпожой Рикерт написал пьесу для кукольного театра,
которая называется "Проданный смех". Затем он исчез из Гамбурга, и ни
одному репортеру не удалось узнать, куда его занесло.

Правда, кое-какие следы Тима все же посчастливилось обнаружить. На кладбище
в одном из больших городов Германии возле мраморной плиты на одной из могил
кто-то положил венок, на ленте которого написано: "Я вернулся, когда смог
смеяться. Тим".

Последние сведения о Тиме поступили из одной булочной-кондитерской того же
города. Несколько лет тому назад туда явился какой-то очень вежливый
молодой человек. В первый момент хозяйка кондитерской даже его не узнала.
Но когда она спросила, что ему угодно, он вдруг состроил мрачную гримасу и
пробормотал: "Я хочу ограбить директора водокачки, фрау Бебер!"

- Тим Талер! - воскликнула пораженная булочница. Но молодой человек
приложил палец к губам и сказал:

- Тсс! Не выдавайте меня, фрау Бебер, меня теперь зовут Энрико

Грандицци, и я владелец самого веселого театра в мире - театра марионеток
под названием "Ящик с маргарином".

- Ах, как забавно! - воскликнула фрау Бебер. - Я как раз вчера случайно
попала на представление этого кукольного театра. Какой-то незнакомец
прислал мне билет. А может быть, это... - Она пристально посмотрела на
Тима. - А может быть, это был какой-нибудь знакомый?

- Может быть, - ответил молодой человек, и возле уголков его губ появились
два веселых полукруга.

- Там как раз шла пьеса о проданном смехе, - продолжала фрау Бебер. - Очень
хорошее представление! Столько разных мыслей приходит в голову! Все
думаешь, думаешь...

- О чем же вы думали, фрау Бебер? - поинтересовался молодой человек.

- Да видишь ли, Тим... Сказать тебе откровен