ливневый колодец.  Нашли  его  напротив угла
соседнего  дома  и   не  в  самом  низком  месте.   "Просчет  проектировщики
допустили..." - заметил Левон Иванович.
     Колодец был весь, по самую решетку, занесен песком.
     - Без специальной лопаты и не вычистишь! - вздохнул дядя Левон.
     А если бы нашлась лопата, так что - тут же начал бы откапывать?!
     Ну и Левон Иванович!
     Он уже неохотно шел с нами к школе,  все думал, наверно, о том колодце.
И не замечал, что мы опустили руки.
     Совсем немножко осталось до школы,  и  кончились на первой нижней улице
домики,  сошли их огороды в  клин.  В  этом месте с нашей улицы вела вниз по
скату  широкая деревянная лестница с  перилами.  Длинная,  на  середине даже
площадочка сделана - отдыхать.
     Сошли мы вниз,  а тут и забор деревообрабатывающего комбината. За ним -
несколько низких,  закопченных и  запыленных строений,  высокая труба,  горы
опилок,  досок,  бревен...  Забор  длинный,  влево тянется почти до  окраины
города.  Между  столбиками забора большие пролеты,  на  каждом висит голубой
лист фанеры с большой белой буквой посредине. Одна буква - на целый лист! Мы
шли вдоль забора и вслух читали:

                    !АДУРТ ЬТСОНЬЛЕТИДОВЗИОРП ЕТЙАШЫВОП

     Одно только слово АДУРТ запомнили.
     - Дядя Левон, это по-какому написано - АДУРТ? - спросил Павлуша.
     - Не может такого слова быть! Где написано?
     - А вот, на заборе...
     Левон  Иванович отошел  подальше от  забора,  на  другую сторону улицы,
читая по одной букве:

        "ПОВЫШАЙТЕ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ ТРУДА!"

     - АДУРТ - это "труда". Вы не с той стороны идете.
     Пошли  мы  по  улице  дальше,  а  Левон Иванович все  качал укоризненно
головой и говорил:
     - Ай-я-яй, до чего глупо могут делать взрослые люди! С самолета надо их
ребусы читать!..  И  разве рабочие только в  одну  сторону ходят?  А  фанеры
сколько израсходовали!
     Забор комбината кончился.  Не кончился,  а повернул к Неману. И на этом
заборе,  что вел к  реке,  тоже висели буквы,  до ворот с домиком-будкой,  и
после проходной.
     - Нет, не могу удержаться!.. Побудьте здесь, а я зайду поругаюсь!
     И  дядя Левон исчез в той будке,  что у ворот.  А мы стояли и не знали,
что нам делать.
     Долго не было дяди Левона, наверно, ругался он не с одним человеком.
     И  я,  и  Жора,  и  Павлуша по два раза прочли буквы,  что были на этом
участке забора. Когда бежишь к Неману -

                            ,ЫЦИНТОБАР И ЕИЧОБАР

когда назад -

        "РАБОЧИЕ И РАБОТНИЦЫ,"

     А  вместе  с  теми,  что  на  первом заборе,  -  "Рабочие и  работницы,
повышайте  производительность  труда!"  Наверное,  все,  как  только  кончат
работу,  бегут сначала к Неману и уже оттуда идут вдоль забора и читают этот
призыв.
     Пропал дядя Левон, забыл, куда мы и зачем шли...
     Я  подошел к  забору и стал на четвереньки,  Павлуша возле меня во весь
рост,  и Сережа вскарабкался вверх,  как по ступенькам,  -  посмотреть,  что
делается за этим высоким и плотным забором.
     Он  смотрел и  мычал,  ухал,  а  нам ничего не говорил.  Павлуша дернул
плечом,  чтобы  сбросить его,  пусть и  другой кто  посмотрит.  А  Сережа не
захотел спускаться,  еще  сильнее уцепился за  верх  забора.  Тогда  Павлуша
ступил в сторону, и Сережа повис на руках, загрохал ногами по забору.
     Мы  опять стали лесенкой,  и  наверх забрался уже  Вася.  Но  только он
схватился руками за  забор,  Павлуша из-под  него -  верть!  Двое уже висят,
болтают ногами...
     - И я хочу посмотреть!.. - захныкал Генка.
     Но мы даже не обратили на него внимания.  Жора лезть наверх не захотел,
и мы нашли себе дырочки, начали смотреть, что делается во дворе завода.
     А  там ничего не делалось.  Вровень с забором лежали в клетках-штабелях
доски и брусья, и ничегошеньки не было видно.
     Гоп! Гоп! - попадали вниз Вася и Сережа, и мы пошли по улице к окраине.
Последние деревянные домики -  и конец города, пустырь, молоденькие, в пояс,
сосенки и елочки - посажен новый лес.
     Школа осталась слева и  сзади,  высоко на обрыве.  На самом краю обрыва
какие-то  дяди разбирали последний домик и  сарай из  досок,  сбрасывали под
откос хлам, вроде бы расчищали дорогу большому городу.
     Мы постояли,  посмотрели, как нагружают доски на грузовик. Около машины
размахивал палкой толстенький человечек в шляпе.  Мы узнали -  Иван Иванович
Дервоед. Только зачем ему эти старые доски?
     - Простите,  молодые люди,  задержался...  -  догнал нас,  запыхавшись,
Левон Иванович. - Прибавим шагу... А что же руки? Эх, вы!
     Мы опять подняли правые руки.
     - На  комбинате  никакого  начальства  сегодня...   Со  сторожами  пока
поговорил,  милые люди... Ну, ничего, доберусь... - вздохнул Левон Иванович.
- Телефоны я записал...
     Шли,  взбираясь на холмы,  заросшие бурьяном,  на холмы с  молоденькими
сосенками,  березками и на такие, что без ничего - один песок. Видели ручеек
- из-под горки пробивался родник...  Видели несколько больших камней-валунов
и заметили, как вздыхал, глядя на них, дядя Левон...
     Вышли не к самому Неману,  а к заливу-рукаву.  В заливе у берега стояли
две  старые коричневые баржи.  Стояли немного дальше,  вправо,  а  в  начале
залива ничего не  было.  Пара кустиков на нашем берегу,  пара деревьев -  на
том, на полуострове, который врезался в Неман.
     Левону Ивановичу понравилось это место.  Сдвинул на затылок шляпу, руки
- в бока, смотрит, ахает.
     Не знаю,  что он нашел в этих деревьях и баржах, в желтом песочке-пляже
на том берегу-полуострове.
     - Вот здесь и будем писать этюд! - снял с плеча ящик.
     Поставил его на землю, посмотрел на ручные часы...
     - Батюшки!  Так вам же в школу пора собираться!  Вас, наверно, уже ищут
там, не могут найти...
     Вася успел залезть в  воду и  посинеть.  Но вылезать не хотел,  и Левон
Иванович выгнал его хворостиной.
     Генка не мог идти быстро,  он сразу захныкал, начал проситься к Павлуше
на руки.
     - Иди-ка лучше ко мне.  Ты меня не боишься? - протянул к нему руки дядя
Левон.
     Генка не боялся.
     Дядин тяжелый этюдник несли я  и  Павлуша -  вдвоем.  Шли  мы  быстро и
жалели: так и не увидели, как пишут этюды!
     А дома новости.  Рядом с гаражом Женькиного отца лежит гора почерневших
досок.  А  около камня-валуна пусто -  пропал щиток с рисунком сквера,  одна
только ямочка-отметинка осталась. И еще следы - большие, от взрослой ноги.
     Левон Иванович осмотрел эти  следы,  и  лицо его  нахмурилось.  Сказал,
поджимая губы: "Есть люди, а есть и человеки..." - и пошел домой.
     Васе в школу собираться не надо. Он побежал к Галке-девятикласснице. Не
к ней, а к ее Снежку - чтоб понюхал у камня, "взял след".
     Я похлебал молочного супа, схватил портфель - и на улицу.
     Вася ползал у камня на коленках, принюхивался к следу сам.
     - А что же Снежок? - крикнул я от подъезда. Не было времени подходить.
     - Говорит,  выходной  день  у  Снежка.  Спит.  Галка  не  захотела  его
поднимать... - и опять нагнулся к следу - не то рассматривать, не то нюхать.
     Хэ,  не с  его носом что-нибудь вынюхать.  Тут нужен нос,  а не стручок
перца...


        "ПОЛКАН С НЕ СВОИМ ГОЛОСОМ"

     Как рыли ямки в скверике,  я рассказывать не буду. Все делалось по тому
плану, который нарисовал дядя Левон. Он по памяти указывал, где что делать.
     Много людей работало - и дяди, и тети. Один профессор Дервоед не копал,
сказался больным.  Все  расхаживал вокруг  своих  досок,  рассматривал их  и
цеплялся к людям: зачем изрыли весь двор? Ни пройти, ни проехать.
     А сегодня - воскресенье.
     Я еще и глаз хорошенько не продрал, а уже завопил:
     - Ура! Ура!! Ура!!!
     Все сбежались к моей кровати. Высунул из спальни-кабинета голову папа.
     - Тише! Маринку разбудишь!
     - А я уже проснутая...  -  вышла Маринка из бабушкиной комнаты,  сладко
потягиваясь. - Женя, ты мой сон видел или ничейный?
     - Ур-ра!!!  -  еще сильнее завопил я.  - Да здравствует Полкан! Сегодня
мне папа купит Полкана! Сегодня воскресенье!
     - Куплю,  только замолчи.  И запиши себе на лбу...  -  ткнул папа в мою
сторону чертежным пером. - Я до обеда работаю, а потом поедем.
     - О-о-о, всех собак разберут...
     - Не разберут.  Ты думаешь,  за собаками очередь, как за апельсинами? -
повысил голос папа.
     - Может, сегодня и вовсе не будет собак, - сказала мама.
     - И я поеду собаку покупать! - начала подпрыгивать Марина.
     Выпуталась из ночной сорочки и голышом забегала по квартире.
     Мама с бабушкой бросились ее ловить.
     - Чтоб до обеда я и звука не слышал про базар!  И про собак!  - грохнул
папа дверью, заперся в кабинете.
     - Очи черные, очи красные, как люблю я вас! - не давалась Марина в руки
бабушки и мамы,  пела во все горло.  Никто еще не обещал взять ее с собой, а
уже радуется, дурочка!
     Ну, что ж, будем терпеть до обеда. Лишь бы поехать... Лучше поздно, чем
никогда.
     Я вышел во двор. Трое незнакомых дядек стучали топорами, строили из тех
черных досок гараж Ивану Ивановичу.  Сам профессор или торчал возле них, как
сторож,  или разгуливал среди выкопанных ямок в  сквере и зло пинал ногами и
палкою нарытые бугорки земли.
     Возле гаража Гаркавых стоял "Москвич". Женя накачивал насосом колесо, а
его папа что-то заливал в мотор.
     - Эй, тезка! - крикнул Женя. - Хочешь с нами прокатиться?
     - Хочу. А куда вы?
     - На базар.
     Я потеребил ухо: может, ослышался?
     - На самый-саменький базар?! Дай честное пионерское.
     - Ну, наше вам... Можешь не ехать, упрашивать не стану.
     - Ой, а собаку поможешь мне купить?
     - Диво  какое!  Лишь бы  деньги -  коня можем купить.  Привяжем сзади к
машине - пусть бежит.
     Я пустился домой со всех ног. Начал кричать еще на лестнице:
     - Деньги... давайте! Женя с папой... едут! На базар! Женька поможет мне
купить!
     Папа дал  мне  десять рублей.  Но  тут же  стал на  стул и  прокричал в
форточку Жене Гаркавому,  чтоб забрал у меня деньги. Слез со стула и помахал
пальцем перед моим носом:
     - Смотри же!..  За эти деньги, мне кажется, вполне можно купить хорошую
собачку, какой-нибудь малой породы. Лучше щенка - молодых легче обучать.
     Сказал!  Как будто я сам не знаю.  Ого,  щенок!  Если попадется хороший
щенок, так это же будет просто блеск!
     Я бежал по лестнице вниз,  а из нашей квартиры доносились грохот и визг
Марины: "На базар хочу! Хочу на базар!"
     Устроила "концерт"...
     Около "Москвича" уже вертелись рыжий Вася,  Павлуши с Генкой,  Сережа и
Жора. Они не помогали Жене, а только канючили:
     - Жень, и нас прокати! Дядя Коля, хоть немножко!
     - Когда-нибудь, когда-нибудь! Спешим... - отмахивался от них Женя.
     Он спрятал насос в  багажник,  а его папа сел за руль и начал пробовать
сигнал:  "Пи-ип!  Пи-и-ип!"  Женя  закрыл гараж,  нацепил замок и  хотел уже
открывать дверку машины.  И  тут  подбежали моя мама и  Марина.  Задыхаются,
пальто надето только на одну руку.
     - Ой,  возьмите,  пожалуйста,  и эту плаксу...  - Мама и улыбалась дяде
Коле,  и краснела. - Подняла крик, хоть в окно выбрасывайся. Она посидит там
в машине,  пока вы будете по базару ходить.  Ты посидишь,  Маринка,  правда?
Иначе не возьмут...
     - Посижу... - шмыгнула носом Маринка.
     Женя раскрыл перед ней заднюю дверцу:
     - Прошу вас, мадама!
     Но "мадама" и с места не стронулась.
     - Ах, простите, ваше величество! - Женя дернул за переднюю дверку.
     Марина мгновенно забралась в машину. Мы с Женей уселись сзади.
     Пацаны пробежали за "Москвичом", а потом отстали. Ноги коротки!
     Всю  дорогу  Марина  спокойно сидела  возле  дяди  Коли,  даже  глазом,
наверно, не моргнула.
     Остановились на улице возле рынка.
     - Молодец,  Маринка,  ты -  дисциплинированная девочка,  -  сказал дядя
Коля.  -  Теперь можешь садиться за руль и вертеть,  сколько хочешь.  Только
больше ничего не трогай,  хорошо? Я быстренько куплю картошки, яблок, и мы с
тобой еще покатаемся, пока хлопцы вернутся.
     Марина сразу вцепилась за  руль,  засопела от  удовольствия.  Дядя Коля
вынул ключ от зажигания, и мы ушли.
     На рынке отец Жени повернул в одну сторону, мы - в другую.
     Нас и в бока толкали,  и на ноги наступали.  Люди растекались в стороны
потоками и  ручейками,  кружили,  как в  водовороте.  С  трудом пробрались с
Женькой к  столам.  Много  было  столов:  короткие и  длинные,  окрашенные и
облупленные,  с крышами из розового шифера и без них. А на столах! И яблоки,
и помидоры, и огурцы! И ни одного щенка...
     Женя сразу купил себе два  яблока и  мне  два,  стакан черных семечек -
половину мне отсыпал.
     Потом начались столы с маслом,  творогом, яйцами, с ощипанными гусями и
курами. Стояли бидоны с молоком, банки со сметаной, кастрюли с медом.
     Собак никто не продавал...
     Вдруг столы кончились,  и  дорогу нам преградили шеренги людей.  Дяди и
тети  держали в  руках  мешки,  около некоторых стояли сбитые из  деревянных
планок и  досок ящики-клетки,  а  в них лежали толстенькие,  как Нуф-Нуф или
Наф-Наф,  поросятки. Мешки тоже шевелились, как живые, повизгивали, иногда в
прорванные дырки высовывались розовые пятачки,  возмущенно хрюкали: как так,
почему одним и  свет,  и воздух свежий,  а им грязь и темень?  Сколько можно
терпеть такую свинскую несправедливость?
     А  о чем только не говорят люди на рынке!  Одна тетенька взяла у другой
яйцо и встряхивает его:  "Что это за яйцо?  У голубей и то больше!" А тетка,
которая продает: "А вы какие хотите? Страусиные? Едьте в Африку!"
     А  вот  два  дядьки.  Один вытащил за  заднюю ногу из  мешка поросенка,
держит  на  весу,  показывает покупателю.  Тот  меряет поросенка пальцами от
рыльца до хвостика и  возмущается:  "На землю опусти,  на землю!  Что ты его
растягиваешь, как гармошку?" А продавец ему на это: "Сами вы балалайка!"
     Откуда-то   издалека  пробивается  сквозь  многоголосый  шум   звонкое:
"Кро-о-олики!  Белые кролики! Анго-о-ор-ские! Почесал - пуховую шаль связал!
Платок - молодице, ребенку - рукавицы! Налетай! Налетай!"
     Мне сразу захотелось "налететь", дернул Женьку за рукав.
     Пробрались сквозь толпу...
     Ах,  какие это  были кролики!  Сидели четыре в  ящике из-под  посылки -
беленькие,  как снег,  с розовыми глазками,  с холодными ушами.  И совсем не
боятся людей - ручные! Жуют травку, смешно шевеля губками.
     - Что,  малый,  нравятся?  Пара - десять рублей. Через год можешь иметь
пятьдесят,  а если повезет, то и сто. За десятку - сто кроликов! А? Дешевка!
- улыбался добрый дядька.
     Я как присел на корточки около ящика, так и расхотел дальше идти.
     - Поменял собаку на кроликов? - потащил меня Женя за руку.
     Я  побрел за ним.  О-ха-ха...  И  зачем я сказал папе,  что хочу только
собачку? Можно было еще и кроликов выпросить...
     Там,  где конец рынка,  стояли,  привязанные к  забору,  коровы и козы.
Здесь же продавали птиц, рыбок, а в стороне - собак.
     Сначала мы посмотрели "спектакль":  пожилой дядька тащил собаку в  одну
сторону,  а  она его -  в другую.  Собака худющая,  взлохмаченная,  под цвет
грязи,  злобно  кусала  веревку.  Дядька тоже  весь  какой-то  взъерошенный,
небритый. "Тише, тише..." - успокаивал он собаку и криво улыбался людям.
     - Это вы ничейную поймали?  Бродячую? - спросил я. Пусть и Женя знает о
моих способностях угадывателя.
     - Сам ты бродяга!  -  вдруг вскипел мужчина.  -  А ну катись,  а то как
спущу пса с веревки, клочья с тебя полетят.
     А  я нисколечко не боялся,  я думал,  что сначала собака вцепится этому
дядьке в  штаны.  Я  хотел  еще  спросить,  за  сколько можно такую бродяжку
купить, но Женя в это время подошел к овчарке.
     Продавал овчарку такой взрослый школьник,  как  Женя.  Хлопец стоял,  а
овчарка  сидела  рядом  без  всякого  поводка  и   была  ему  по  грудь.   В
наморднике...  Ух,  красавица! Спина черная, а живот и лапы беловатые, вроде
слегка подкопченные.  А  глаза у  овчарки веселые,  с хитрецой!  Будто хочет
сказать: "Что, слабо? Не купите?"
     - Сколько?..  - спросил Женя, и голос его дрогнул. Понравилась собака и
ему!
     - Шестьдесят.
     - Что - шестьдесят?
     - Рублей шестьдесят.
     - Фью-ю-ю... - свистнул Женя.
     Овчарка улыбнулась: "Что, обжегся?"
     - Мне, знаешь, сколько могли б за Джека заплатить пограничники? Минимум
- сто рублей!  Три года обучал...  Любого шпиона или бандита поймает.  А мне
некогда к пограничникам ехать, мне сегодня надо транзистор купить.
     Ах,  если бы у меня было шестьдесят рублей!  Но столько папа никогда не
даст,  хоть умирай на  его  глазах.  Это  же  дороже,  чем  "Орленок" стоит,
велосипед.
     Стоят вокруг овчарки дядьки,  хлопцы и  мальчишки,  даже одна девчонка.
Все овчаркой любуются,  а  овчарка на  людей смотрит,  хозяину заглядывает в
глаза.  Грустный уже  у  нее  взгляд,  будто хочет сказать:  "Ты меня хочешь
продать? Предать?! Меня-я, твоего верного дру-уга?!"
     У всех зрителей,  у кого на руках,  у кого в сумке,  у кого за пазухой,
сидят щенки.  Только у девчонки -  на земле,  на поводке и - взрослая. Щенки
разные -  и белый лохматик,  и черный,  словно отполированный, с коричневыми
пятнышками над глазами,  и пестрый,  как сорока,  и желтый,  как лисенок. Мы
всех переспросили. Двадцать пять рублей... Двадцать... Пятнадцать...
     Десять  рублей  просила только  девчонка за  свою  длинную,  как  будто
составленную  из  двух  (помните,   у  клоуна  в  цирке?),  собачонку.  Ноги
коротенькие и  кривые,  на  брюхе,  как пуговицы в  два ряда,  торчат черные
сосцы.
     Я смотрел-смотрел на эту застегнутую на все пуговицы собаку и вдруг как
захохочу! Чуть семечками не подавился...
     - Ты чего? Ты чего? - застукал мне в спину Женя.
     - Я... Я подумал, как она будет шпиона ловить... Гы-гы...
     Тут и Женя захохотал как сумасшедший, и все хлопцы и дядьки, что щенков
продавали. А девчонка дернула за веревочку свою собачонку - и бегом с рынка.
     Оставили мы  эту компанию,  подошли к  двум мальчуганам.  Они почему-то
держались поближе к забору,  подальше от собак.  Один,  длинный, лупоглазый,
как  сова,  держал в  руках дырявый мешок.  Через дыры  видать было в  мешке
что-то рыжее и живое,  и то живое урчало:  "У-у-у-у! У-у-у-у!" Второй парень
пониже,   носик  сапожком.   Ему  почему-то  не  по  себе:  вертит  головой,
подергивает плечом, стегает прутиком по забору.
     - Какая порода? - спросил Женя.
     - А  какая  вам  нужна?   -   осторожно  спросил  длинный,   который  с
вытаращенными глазами,  а меньшой по очереди подвигал бровями,  словно хотел
подмигнуть, да ничего не вышло.
     - Нам нужен хороший щенок,  породистый,  лишь бы какого мы и задаром не
возьмем.
     - Боксер! - уставился на Женю и даже не мигнул длинный.
     - Это кличка такая? - спросил я.
     - Это у тебя кличка, а у него порода - боксер.
     - Не тот,  что морда расплющена,  как будто по носу стукнули? - уточнил
я.
     - Тот самый... И уши уже обрезанные, и хвост отсечен...
     - А ну,  покажи!  - потребовал Женя, словно и в самом деле разбирался в
собачьих хвостах.
     Лупоглазый сунул в дырку мешка руку. "У-мр-р!" - заурчало в мешке.
     - Ай! - выхватил вдруг руку продавец боксера.
     Поперек руки  краснели три  кровавые полосы.  Длинный полизал царапины,
сплюнул.
     - Не обученный еще...  А характер -  до трех не говори.  Вырастет -  не
собака будет, а находка.
     Он  еще  раз,  уже  осторожно,  сунул руку  в  дырку,  вытащил на  свет
коротенький,  с палец,  боксерский хвост. Но лохматый какой-то, у собак этой
породы таких не бывает.
     - И уши уже оформлены,  как надо... Могу и уши показать... - Пучеглазый
опять лизнул свою руку. - Характер! Потому и в мешке держим.
     - Не надо ушей, и так верим. Сколько хочешь? - спросил Женя.
     - Деше