узнаешь. Давай быстрее, чтобы ни один волос не упал с  головы
журналистки, понял?
   - Ты вовремя позвонил, очень вовремя, - Супонев  вытер  вспотевшее  лицо,
часто задышал, хватая ртом холодноватый вечерний воздух. - Эй, ребята,  -  с
присвистом крикнул он, - давайте ее в машину, едем в город, нас ждут там.
   У Варвары словно камень упал с души.
 
*** 
 
   - Ну вот видишь, Гаспаров. Стоило тебе захотеть, и журналистка нашлась. А
говорил, не знаешь, где она.
   Гаспаров сидел в кресле, его руки были связаны, кресло было придвинуто  к
двери кабинета. Между Гаспаровым и Муму стоял черный чемодан размерами в два
раза больше фотографического кофра. Крышка была откинута, в чемодане  лежали
деньги и паспорт.
   Дорогин сидел в кресле в четырех шагах от  Гаспарова,  пистолет  лежал  у
него на коленях.
   - Гаспаров, я тебя не  убью,  если  привезут  Белкину.  Но,  если  с  ней
что-нибудь случится, я тебя застрелю как последнюю собаку, как бешеного пса.
Так что давай без фокусов.
   Рядом с чемоданом на полу лежала  трубка  мобильного  телефона.  В  дверь
кабинета постучали.
   - Скажи, что ты занят.
   - Я занят, - под диктовку зло крикнул Гаспаров. Шаги удалились.
   - Вот видишь, Гаспаров, все у нас с тобой пока получается.
   Охранник спустился вниз к  своему  напарнику,  сидевшему  перед  экранами
мониторов и лениво переворачивающему страницы толстого журнала.
   - Смотри, Паша, какая телка! Класс!
   - Я на них смотреть не могу. Я  этот  журнал  за  прошлую  ночь  вдоль  и
поперек  пересмотрел,  там  на  последней  странице   мулатка   очень   даже
аппетитная. Вот от нее я бы не отказался.
   - Извращенец. Сколько нам еще сидеть?
   - Еще час, потом хозяин пойдет спать.  В  соседнем  помещении  спали  три
охранника, а двое дежурили.
 
*** 
 
   Темно-вишневая "топота" подъехала к дому.  Охранник  позвонил  и  сообщил
хозяину, что прибыл Супонев.
   - Впусти, - коротко произнес Гаспаров и посмотрел на Муму.
   Тот согласно кивнул, подошел к креслу, отодвинул его  от  двери.  Стволом
пистолета он приказал Гаспарову сесть, а  сам  стал  так,  чтобы  дверь  его
прикрыла. Гаспаров сидел с потным лицом, испуганно моргая глазами. Чемодан с
деньгами Муму поставил к аквариуму.
   - И без шуточек!
   Электрик и чернорубашечник остались на улице у  дома.  Супонев  въехал  в
гараж, он никак не мог понять, какого черта  предельно  осторожный  Гаспаров
приказал привезти журналистку прямо к себе домой. Что-то во всем  этом  было
не так, но что, Супонев понять пока не мог. Он был настороже. Из  гаража  он
попал в гостиную, взглянул на три шара, замерших на зеленом сукне.
   - Хорошая комбинация.
   - Хозяин наверху, - сказал охранник.
   - В кабинете? - уточнил Супонев.
   - Да.
   - Он спустится? Охранник пожал плечами.
   Дверь кабинета открылась, и Супонев услышал голос Гаспарова:
   - Поднимайся сюда, Сергей, и журналистку веди.
   - Пошли, - сказал Супонев, несильно толкая Варвару в спину.
   Та двинулась по мягкому ковру к лестнице, ведущей  на  второй  этаж.  Она
увидела мужчину, сидящего в кресле, лицо которого  показалось  ей  знакомым.
Следом за Варварой  порог  переступил  Супонев,  он  держал  правую  руку  в
кармане, пальцы сжимали револьвер. Но выхватить  оружие  Супонев  не  успел,
Муму сильно ударил его по голове рукояткой пистолета, тут же захлопнул дверь
и  повернул  ключ.  Супонев  упал.  Муму  наклонился,  вытащил  из   кармана
револьвер. Варвара шарахнулась к стене.
   - Тише, спокойно!
   Она не сразу узнала Дорогина. Сергей  сорвал  пластырь,  затем  перерезал
веревку на ее руках. Гаспаров сидел, боясь шевельнуться.
   - Возьми телефон, Варя, звони  Терехову.  Быстро!  -  Сергей  продиктовал
номер. - Скажи своим, - зайдя за спину Гаспарова и упирая ствол пистолета  в
его затылок, произнес Дорогин, -  чтобы  сюда  не  совались,  иначе  я  тебя
прикончу, разряжу в твою башку всю обойму.
   - Не лезьте сюда, не лезьте! - закричал Гаспаров,  когда  два  охранника,
услышав грохот, попытались открыть дверь в  кабинет  хозяина.  -  Не  лезьте
сюда! - истерично, брызгая слюной, закричал Гаспаров.
   Охранники  с  пистолетами  в  руках   замешкались.   Су-понев   попытался
подняться, но Дорогин ногой ударил  его  в  голову.  Супонев  растянулся  на
ковре, ноги его дернулись.
   Белкина смотрела на все испуганно,  тыча  онемевшими  пальцами  в  кнопки
телефона.
   - Звони, Варя, торопись!
   - Не получается, - всхлипывая, произнесла Белкина, словно она  не  кнопки
телефона нажимала, а пыталась продеть нитку в ушко иголки, а нитка не лезла.
   - Давай, Варя, давай! И к стене, к стене прижмись!  Белкина  прижалась  к
стене. Дверь была сработана на совесть. Охранник с разбегу попытался  плечом
высадить ее, но дверь выстояла. Сергей  дважды  выстрелил  в  дверь,  грохот
заполнил дом.
   - Уроды, не лезьте  сюда,  не  лезьте!  Я  вам  что  сказал!  -  закричал
Гаспаров.
   Охранник на выстрелы Дорогина тоже ответил выстрелами.  Сергей  не  успел
оттолкнуть кресло, в котором сидел со связанными руками  Гаспаров,  и  пуля,
пробив дверь, вошла ему в  шею.  Гаспаров  захрипел,  запрокинул  голову  и,
корчась, упал на пол. Сергей еще раз выстрелил в дверь и  услышал  крик.  Он
подбежал к письменному столу, массивному и тяжелому, и принялся толкать  его
к двери кабинета. Затем присел на корточки, прижал пальцы к  сонной  артерии
на шее Гаспарова. От двери отлетали щепки.
   Дорогин прыгнул в сторону от мертвого Гаспарова. Когда  в  его  пистолете
кончились патроны, он принялся стрелять из револьвера Супонева.
   Через двадцать минут послышался вой милицейских сирен.  Охрана  Гаспарова
сдалась, понимая, что сопротивление бесполезно.
   - Все-таки день выдался удачный, - сказал полковник  Терехов.  Он  был  в
бронежилете поверх черной рубашки.
   - Ночь, - ответил Дорогин.
   - Наверное, мне тебя, Дорогин, надо арестовать.
   - Не вопрос, полковник, - сказал Сергей, протягивая к Терехову руки.
   - Все-таки хорошая вещь - телефон.  По  твоему  звонку,  Варвара,  мы  бы
прибыли к шапочному  разбору,  -  оглядываясь  по  сторонам  и  встретившись
взглядом с Супоневым, на руках которого  были  наручники,  сказал  полковник
Терехов. - Хорошо, что Якубовский  смог  до  меня  дозвониться,  очень  даже
хорошо.
   Варвара стояла у бильярдного стола и дрожала. От  волнения  она  даже  не
могла говорить. Затем вдруг, придя в себя, бросилась на шею Муму и принялась
его целовать.
   - Хорошо, Сергей, что твоя Тамара этой душераздирающей  сцены  не  видит.
Кстати, Варя, для тебя есть еще одна хорошая новость -  Черкизяну  поставили
диагноз "шизофрения".
   - Эта новость для врачей,  но  не  для  меня.  Терехов  пошел  на  улицу.
Сотрудники спецподразделения уже заталкивали в машину Супонева и  охранников
Гаспарова. А в машину "Скорой помощи" сносили  со  второго  этажа  прикрытый
белой тканью труп Эдуарда Гаспарова.
   - Пошли, Варя, выпьем чего-нибудь, - Дорогин  вел  Белкину,  одной  рукой
бережно прижимая ее к себе. Другая рука  сжимала  ручку  большого,  как  два
фотографических кофра, портфеля.
   Слезы текли по лицу Варвары, но она их абсолютно не стеснялась.



   Андрей ВОРОНИН и Максим ГАРИН 
   ИЗ ЛЮБВИ К ИСКУССТВУ 
 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
 
Анонс 
 
   Герой книги Андрея Воронина готов на все, ему нечего терять. Но жизнь  не
научила его различать под  маской  друзей  врагов,  не  научила  жестокостью
отвечать на жестокость. Прозрение пришло к нему поздно -  он  потерял  жену,
детей, доброе имя, четыре года пришлось провести в тюрьме и даже после этого
у него пытались отнять последнее - жизнь...
   Эта книга продолжает новый сериал Андрея  Воронина,  автора  бестселлеров
Слепой и Комбат.
 
Глава 1 
 
   Такой теплой осени в Москве не было уже давно. Глядя  по  утрам  в  окно,
трудно было поверить, что на дворе стоит вторая половина октября.  Небо  над
крышами старых многоэтажных  зданий  голубело  свежо  и  ярко,  и  в  кронах
деревьев  все  еще  оставалось  очень  много  зеленого  цвета.  По  утрам  с
Москвы-реки приползал легкий холодноватый туман, но  стоило  взойти  солнцу,
как туман рассеивался и город проступал из него, как переводная картинка,  -
огромный, яркий, полный движения и жизни.
   Ольга Дмитриевна  Валдаева  очень  любила  эти  утренние  часы  -  два  с
половиной часа, проходившие с того момента,  как  стоявший  в  изголовье  ее
кровати старенький  электронный  будильник  принимался  истерично  пиликать,
возвещая начало нового дня, до той минуты,  как  она  вступала  в  короткую,
обсаженную липами аллею, в конце которой  виднелось  сложенное  из  красного
кирпича старое трехэтажное здание школы. На протяжении этих  ста  пятидесяти
минут она целиком и полностью принадлежала себе. Это было время,  отведенное
ей для размышлений и короткой прогулки по  городу  -  от  подъезда  дома  до
дверей школы. За долгие  годы  работы  она  приучила  себя  не  тратить  эти
драгоценные минуты на нервотрепку и мысли о делах: для этого впереди  у  нее
был целый бесконечно долгий  день,  до  отказа  наполненный  гамом,  суетой,
дребезжанием звонков, склоками в учительской и размеренной  рутиной  уроков.
Ольга Дмитриевна двадцать лет преподавала в школе математику  и  уже  десять
лет была бессменным завучем старших классов. Десять долгих лет она приходила
в школу первой и уходила последней, целиком отдавая себя работе. В  этом  не
было ни горечи, ни самопожертвования:  Валдаева  действительно  любила  свою
работу. И потом, на что еще тратить свое время старой деве сорока  пяти  лет
от роду, как не на  работу!  Семейная  жизнь,  которая  не  сложилась  ни  в
двадцать, ни в тридцать лет, вряд ли сложится  после  сорока,  а  значит,  и
переживать не о чем. И вообще, после полного рабочего дня в  родном  учебном
заведении становится не  до  переживаний.  Доползти  бы  до  дома,  пожевать
чего-нибудь, а там и на боковую...
   Ольга Дмитриевна без аппетита проглотила уже успевший  слегка  подсохнуть
бутерброд с вареной колбасой, запив его большой чашкой черного  как  деготь,
основательно подслащенного кофе, сполоснула чашку под струей горячей воды  и
пошла одеваться. Разглядывая свое отражение в  большом  зеркале  трюмо,  она
суховато улыбнулась, подумав о том, что профессия уже успела наложить на  ее
внешность  неизгладимый  отпечаток.  Стройная  и  подтянутая,  прямая,   как
линейка, немного сухощавая фигура, идеально, волосок  к  волоску,  уложенная
прическа, из-за стандартного платинового цвета и обилия лака больше  похожая
на искусно выполненный парик, чем на  живые  волосы,  красивое  бесстрастное
лицо со строгим макияжем. Никаких морщин, никакой седины, никаких мешков под
глазами, но вот в уголках губ уже проступили характерные жесткие  складочки,
и еще одна такая же складочка навеки  залегла  между  выщипанных  в  ниточку
бровей, и ничем ее теперь не разгладишь... Клеймо профессии, каинова  печать
нищего  российского  педагога,  вынужденного  семьдесят   процентов   своего
рабочего времени  посвящать  делам,  более  всего  подобающим  какому-нибудь
фельдфебелю. Внимание, класс, я жду тишины. Игорь, не вертись. Девочки,  что
за вид? Вы пришли в школу или в ночной клуб? Тише! Звонок не для вас, а  для
меня. Запишите домашнее задание...
   Ольга Дмитриевна еще раз суховато улыбнулась своему отражению,  поправила
на груди крупную янтарную брошь, стряхнула с лацканов строгого  темно-серого
жакета несуществующие пылинки  и  со  вздохом  надела  туфли  на  высоченном
каблуке.  И  без  того  прямая  спина  от  этого  стала  еще  прямее,  грудь
приподнялась, увенчанная короной волос голова гордо запрокинулась,  и  сразу
же исчезла предательская дряблая складка под подбородком. Вот так,  подумала
Ольга Дмитриевна. И нечего себя жалеть.
   Она надела плащ и  вышла  из  дома,  ступая  уверенно  и  твердо.  Многие
встречные мужчины провожали ее глазами. Она привыкла к этому, как и к жадным
взглядам некоторых старшеклассников, которые частенько обшаривали ее глазами
от подошв туфель до макушки, подолгу задерживаясь на разрезе  юбки  и  гордо
приподнятом бюсте. Старшеклассники были не в  счет,  а  мужчины  никогда  не
задерживались подле нее надолго: по  сравнению  с  Ольгой  Дмитриевной  даже
самые твердые из них невольно ощущали себя тряпками, каковыми и являлись  на
самом деле. Да и какие, скажите на милость, могут  быть  в  школе  мужчины?!
Так, бабы в штанах, и больше ничего... Ни Макаренки, ни  Сухомлинские  среди
них не встречаются, а наблюдаются, напротив, неудачники, мелкие  карьеристы,
способные конкурировать только с загнанными  женщинами,  лентяи,  бездари  и
алкаши - как потенциальные, так и вполне сложившиеся. Выйти за такого  замуж
- значит обречь себя на вечную муку, а переспать с таким... Господи, да ведь
потом всю жизнь не отмоешься! Он же прямо с утра побежит всем  рассказывать,
что ночевал у самой Валдаевой. Со всеми подробностями и с перечислением всех
особых примет, вплоть до родинки под правой грудью... Вот и получается,  что
все, на что ты можешь  рассчитывать  в  свои  сорок  пять,  -  это  взгляды,
завистливые взгляды баб-педагогинь, восхищенные взгляды встречных мужиков на
улице и трусливо вожделеющие взгляды половозрелых сопляков в душных  светлых
классах.
   До школы было совсем недалеко, каких-нибудь полчаса неторопливой  ходьбы,
по московским меркам - всего ничего. Ольга Дмитриевна шла по улице, знакомой
до мельчайшей трещинки в тротуаре, и с наслаждением  вдыхала  полной  грудью
пьянящий аромат осени. Время от времени с ней здоровались: она прожила здесь
всю жизнь, все сорок пять лет, двадцать из  которых  проработала  в  здешней
школе. За это время через ее классы прошло бог знает  сколько  учеников,  да
плюс их родители, многие из которых в свое время тоже были  ее  учениками...
Она отвечала  на  приветствия  коротким  кивком  головы,  иногда  произнося:
"Доброе утро." Голос у нее был мелодичный, глубокий и  хорошо  поставленный,
очень ровный и лишенный интонации, как у диктора телевидения или у автомата,
объявляющего названия станций в вагоне метро.
   Свернув  в  обсаженную  липами  аллею,  которая  вела  к   школе,   Ольга
Дмитриевна, как всегда, немного замедлила шаг: во-первых, здесь  было  очень
красиво, особенно  сейчас,  пока  аллея  не  наполнилась  галдящими  толпами
школьников,  а  во-вторых,  это  была  последняя  возможность  хоть  немного
оттянуть неизбежное начало  очередного  сумасшедшего  дня.  Она  шла,  шурша
устилавшими аллею лимонно-желтыми листьями, и думала о  том,  что  ей  редко
приходится  видеть  эту  аллею  летом.  Осенью  -  да.  Зимой,   когда   она
превращается в черно-белый рисунок тушью, или весной, когда деревья тонут  в
зеленой дымке лопающихся почек, но почти никогда летом. Ну разве что в  июне
или августе, перед отпуском или сразу после него...
   Аллея кончилась слишком быстро. Привычно подавив вздох, Ольга  Дмитриевна
придала лицу озабоченное деловое выражение  и  вступила  на  серые  бетонные
плиты школьного двора. Она прошла под аркой, где между стен гуляло  одинокое
эхо ее шагов, пересекла внутренний дворик с клумбами,  на  которых  пестрели
поздние цветы и  грустно  шевелили  полуоблетевшими  ветвями  плакучие  ивы,
поднялась по выщербленным ступенькам широкого крыльца и  подошла  к  дверям.
Взявшись правой рукой за  отполированную  тысячами  ладоней  дверную  ручку,
Ольга Дмитриевна привычно подняла левую  руку,  чтобы  постучать,  но  дверь
неожиданно легко подалась и распахнулась настежь.
   Это было довольно необычно: как  правило,  в  дверь  приходилось  подолгу
барабанить, прежде чем сторож добредал до тамбура и отпирал замок. Тем более
что сегодня на вахте сидел Михаил Иванович, который не только  любил  выпить
на дежурстве, но был еще и туг на оба уха, так что дозваться его обычно было
весьма затруднительно. Ольга Дмитриевна невольно посмотрела на часы: а вдруг
она каким-то образом шла на  работу  дольше  обычного?  Но  часы  показывали
десять минут восьмого - столько же, сколько и всегда. Неужели кто-то  явился
в школу раньше нее? Это было довольно сомнительно, как и предположение,  что
Михаил Иванович, вопреки обыкновению, не спал и, углядев ее  в  окошко,  дал
себе труд заранее отпереть дверь.
   Впрочем, все когда-нибудь случается впервые, и Ольга Дмитриевна, поправив
на плече узкий ремешок сумочки, без колебаний вступила в  полумрак  тамбура.
Две из трех освещавших это  мрачноватое  место  лампочек  опять  не  горели.
Валдаева нащупала  на  стене  выключатель  и  немного  пощелкала  клавишами.
Разумеется, свет так и не  включился:  лампочки  снова  вывинтили.  И  когда
успевают? И ведь, казалось бы, школа престижная, в самом центре  Москвы,  не
какая-нибудь окраинная громадина. Детей лимитчиков здесь нет,  родители  все
до единого  обеспеченные,  уважаемые  люди,  и  не  просто  уважаемые,  а  в
большинстве своем вполне интеллигентные и воспитанные,  а  чада  их,  как  и
двадцать лет назад, развлекаются тем, что вывинчивают лампочки и бьют  их  о
кирпичную стену... Ведь не для того же они их воруют, чтобы  отнести  домой!
Черт знает что, честное слово... Завхоз из-за этих лампочек просто на стенку
лезет, предлагает взять их в проволочные колпаки, как в какой-нибудь тюрьме.
Понять его, конечно, можно, но это не выход: во-первых,  здесь  все-таки  не
тюрьма, а школа, а во-вторых, никакие  сетки  не  остановят  юных  вандалов.
Разве что поставить возле каждой лампочки по дюжему физруку с гимнастической
палкой в руке, да и то вопрос, поможет ли...
   На выкрашенной светло-серой масляной краской поверхности внутренней двери
красовалось   свеженькое   украшение:   намалеванная   черной   краской   из
аэрозольного  баллончика   пятиконечная   звезда,   заключенная   в   кривую
окружность. Да нет, пожалуй, не звезда, а..,  как  это?.,  пентаграмма.  Да,
именно пентаграмма.  Вот  вам,  пожалуйста,  полюбуйтесь:  сатанисты.  Новое
веяние. Докатилось,  значит,  и  до  нас...  Ерунда  это,  конечно,  никаким
сатанизмом здесь скорее всего и  не  пахнет,  а  пахнет  здесь  обыкновенным
хулиганством и подростковым недомыслием, которое проходит  с  возрастом,  но
приятного  все  равно  мало.  Хочешь  не  хочешь,   а   придется   проводить
воспитательную работу, да и дверь не миновать  перекрашивать,  а  это  опять
скандал с завхозом.
   И опять же, когда успели? Ведь вчера вечером этого  украшения  на  двери,
помнится, не было. Или было все-таки?  Не  ночью  же  они  сюда  пробрались!
Дверь-то заперта! Сторож  запирает  ее  сразу  же  после  того,  как  здание
пустеет, а иногда даже и раньше. Ольга Дмитриевна живо припомнила нашумевший
случай, когда Михаил Иванович - тот самый, который дежурил сегодня, -  запер
в школе двух второклассниц, почему-то задержавшихся в крыле младших классов.
Что-то они там разглядывали - не то фишки, не то наклейки какие-то -  и  так
увлеклись, что напрочь забыли о времени.  С  детьми  это  бывает.  А  старый
пьяница запер дверь, даже не потрудившись обойти здание, выпил бутылку своей
бормотухи и завалился спать в учительской на третьем этаже.  Может  быть,  и
сегодня он сделал то же самое, только вместо  второклассниц  на  сей  раз  в
школе оказались запертыми ребята постарше? Порезвились - оттянулись, как они
это теперь называют, - размалевали  стены,  а  когда  надоело,  спокойненько
открыли дверь и ушли, а сторож, естественно, этого даже не заметил.
   Открывая внутреннюю дверь, она  грустно  улыбнулась.  День,  как  всегда,
начинался с забот и треволнений по пустякам. Надо же  -  пентаграмма!  Между
прочим, убедить завхоза перекрасить дверь  будет  непросто.  Он  обязательно
упрется и наверняка станет аргументировать свою патологическую жадность тем,
что пятиконечная звезда - знак наш, советский, а  не  свастика  какая-нибудь
фашистская и уж тем более не матерное словечко, которое так любили писать на
заборах