и стенах школьники в его, завхоза, молодые годы.  Ну  его  к  черту,
подумала Ольга Дмитриевна. Пускай директор сам с ним ругается.  Мое  дело  -
организация учебного процесса в старших классах. Ругани мне  хватает  и  при
распределении нагрузки, не хватало еще дверями заниматься...
   Тесноватый вестибюль с массивными квадратными колоннами  был  сумрачен  и
пуст. Свет здесь почему-то не горел, что вообще не лезло ни в какие  ворота.
Даже  в  царившем  здесь  полумраке  Ольга  Дмитриевна  разглядела,  что  за
столиком, стоявшим рядом с дверью медпункта, где обычно сидел сторож, никого
нет. "С ума сошел", - пробормотала она, имея в виду сторожа.  Она  пересекла
вестибюль, сердито цокая каблуками по  мозаичному  бетону  пола,  подошла  к
расположенному на противоположной стене ряду выключателей и один  за  другим
нажала все шесть штук. Под потолком  с  жужжанием  ожили  и  замигали  лампы
дневного света.
   Ольга Дмитриевна осмотрела вестибюль, рассеянно  вытирая  пальцы  носовым
платком: ей показалось,  что  последний  выключатель  был  каким-то  липким.
Сторожа по-прежнему нигде не было видно. Она перевела взгляд на свои руки  и
непроизвольно вздрогнула: указательный и средний  пальцы  правой  руки  были
испачканы какой-то загустевшей красной дрянью, - а ее тщательно  отглаженный
и надушенный носовой платок покрылся  неприятными  красно-бурыми  смазанными
пятнами. Больше всего это напоминало кровь. С сильно бьющимся сердцем  Ольга
Дмитриевна обернулась к выключателям и сразу  увидела,  что  крайний  справа
густо измазан все той же  полусвернувшейся  темно-красной  жидкостью.  Пятно
выглядело так, словно  кто-то  небрежно  ударил  по  кремовой  пластмассовой
коробке выключателя грязной рукой,  оставив  на  пластмассе  и  на  масляной
краске стены четыре смазанные полосы, - несомненно, следы пальцев.  Пальцев,
испачканных.., чем? Уж не кровью ли?
   "Негодяи, - с разгорающимся гневом подумала Ольга  Дмитриевна.  -  Хороши
шуточки у нынешней молодежи! Да и чего от  них  ждать,  если  по  телевизору
кроме боевиков и ужастиков  ничего  не  передают?  Кровь  по  экрану  так  и
течет... Чего проще:  явиться  в  школу  пораньше,  сунуть  сторожу  бутылку
бормотухи, чтобы не  путался  под  ногами,  выключить  в  вестибюле  свет  и
намазать выключатель краской, чтобы завучиху кондрашка хватил..."
   Она поднесла испачканную  руку  к  лицу  и  осторожно  понюхала.  Вопреки
ожиданиям,  покрывавшее  ее  пальцы  вещество  не   пахло   ни   лаком,   ни
растворителем. Кетчупом или, к примеру, вишневым вареньем оно тоже не пахло,
но и запаха крови Ольга Дмитриевна не почувствовала. "Дура,  -  сказала  она
себе. - Откуда ты знаешь, чем пахнет кровь? Ты видела  кровь  тысячу  раз  и
никогда не чувствовала никакого запаха. Это только в книгах  пишут:  тяжелый
запах свежей крови... У обыкновенной туши и то гораздо более сильный  запах.
Может быть, это тушь? Да нет, тушью не пахнет. Где же эти негодяи? Наверняка
прячутся в раздевалке, давясь от идиотского хохота."
   Она посмотрела на  раздевалку,  отгороженную  от  вестибюля  декоративной
деревянной решеткой. Решетка эта начиналась примерно на уровне пояса, а ниже
шла сплошная деревянная панель, покрытая облупившимся светлым лаком.  Сквозь
частый деревянный переплет виднелись ряды рогатых металлических вешалок.  На
одной из них висел забытый кем-то из девочек фиолетовый берет.
   Ольга Дмитриевна сделала шаг в сторону раздевалки,  но  еще  раньше,  чем
подошва ее туфельки коснулась пола, она вдруг заметила то, чего не  замечала
раньше:  там,  где  деревянный  барьер  размыкался,  образуя  некое  подобие
дверного проема, через  который  можно  было  попасть  в  раздевалку,  из-за
обшарпанной  светло-желтой  панели  торчала  нога   в   стоптанном   ботинке
армейского образца. Ботинок был темно-коричневый, остроносый, чем-то похожий
на утюг, с лопнувшим в трех местах и  неаккуратно  связанным  разлохмаченным
шнурком. Словом, это был ботинок сторожа  Михаила  Ивановича,  больше  такой
обуви не было ни у кого из знакомых Ольги Дмитриевны.
   "Напился, - подумала Валдаева. -  Напился  как  свинья,  упал,  расшибся,
зачем-то выключил свет и уполз в  раздевалку  дрыхнуть.  Выключатель  кровью
перемазал, старый алкаш..."
   Ее передернуло от отвращения, и она твердой поступью  отправилась  карать
нарушителя  трудовой  дисциплины,  нервными  движениями  продолжая  оттирать
испачканные в крови пальцы. Постепенно шаги ее замедлялись, пока наконец она
не остановилась совсем, не дойдя до раздевалки каких-нибудь полутора метров.
В вестибюле по-прежнему было тихо. Мертвецки  пьяный  человек,  каковым  она
полагала  сторожа,  обычно   храпит,   сопит,   бормочет   во   сне   что-то
нечленораздельное и  распространяет  вокруг  себя  облака  мерзких  запахов.
Ничего этого не было и в помине. Михаил Иванович лежал, не издавая ни звука,
да и перегаром вокруг не пахло,  хотя  на  таком  расстоянии  вонь  дешевого
портвейна должна была буквально валить с ног.
   Стройная немолодая женщина с горделивой  осанкой  кадрового  педагога,  в
модном приталенном плаще с пелериной и в туфлях на высоком каблуке стояла  в
пустом вестибюле школы, нервно теребя ремень сумочки, и не решалась  сделать
шаг. Наконец она  встрепенулась,  вспомнив,  что  вестибюль  вот-вот  начнет
наполняться школьниками, которым вовсе не обязательно видеть то, что лежит в
раздевалке.., что бы там ни лежало. Вот именно!  Что  бы  там  ни  было,  ей
придется войти в раздевалку и разобраться в ситуации самой. Может быть,  там
вообще никого нет,  а  старый  ботинок  подложили  те  же  шутники,  которые
испачкали выключатель кро.., чем-то красным. И с той же целью...
   Она сделала шаг, потом второй и заглянула в раздевалку.
   Сторож лежал на полу, подвернув под себя одну  ногу  и  широко  разбросав
руки. Он был явно и безнадежно мертв. Ни о  каких  шутках  и  розыгрышах  не
могло  быть   и   речи:   голова   старика   превратилась   в   бесформенный
красно-фиолетовый кочан, по цементному  полу  расползлась  не  правдоподобно
большая лужа полусвернувшейся крови. В стороне под вешалкой  валялась  густо
перемазанная красным железка, почти такая же, как та,  что  лежала  у  Ольги
Дмитриевны в шкафу,  где  хранились  оставшиеся  от  отца  инструменты.  Она
называлась, кажется, фомкой, и именно этой фомкой, похоже, убили сторожа.
   А на деревянной панели чуть выше разбитой головы Михаила Ивановича кто-то
изобразил пентаграмму: пятиконечную звезду, вписанную в  окружность.  Только
на этот  раз  неизвестный  художник  воспользовался  не  черной  краской  из
аэрозольного баллончика, а подручным материалом: линии незатейливого рисунка
были темно-красными и изобиловали неаккуратными потеками...
   Ольга Дмитриевна покачнулась на внезапно ставших  непослушными  ногах  и,
чтобы не упасть, схватилась за ребро перегородки, свободной рукой вцепившись
себе в горло. Она чувствовала, что  вот-вот  потеряет  сознание  и  свалится
прямо в эту ужасную, лаково отсвечивающую лужу рядом с уже  остывшим  трупом
сторожа.
   Она боролась с обмороком почти целую минуту, а  когда  немного  пришла  в
себя, сразу же вспомнила о детях и первым делом бросила панический взгляд на
часы. Было семь восемнадцать или что-то около того - точнее Ольга Дмитриевна
сказать не могла,  перед  глазами  у  нее  все  плыло  и  двоилось.  "Сейчас
повалят", - поняла она, и немедленно, словно в ответ на ее мысли, в  тамбуре
бухнула входная дверь.
 
*** 
 
   Валдаева сама не  помнила,  как  очутилась  в  тамбуре.  Перемещение  это
произошло с поистине волшебной быстротой: казалось, только что она стояла  в
раздевалке  над  трупом  сторожа,  борясь  с  подступающим  обмороком,  а  в
следующее мгновение ее уже вынесло  в  тамбур,  где  в  полумраке  топталась
какая-то смутно знакомая фигура. Ольга Дмитриевна  вцепилась  в  эту  фигуру
обеими руками, с неожиданной для себя самой силой и напористостью  вытолкала
ее вон и с облегчением привалилась лопатками к входной двери, разбросав руки
в стороны и намертво преградив дорогу туда, где лежал труп.
   - Назад! - каким-то не своим, разом севшим на пол-октавы голосом каркнула
она и для верности выставила перед собой руку ладонью  вперед.  Рука  у  нее
сильно дрожала. - Назад! Туда нельзя!
   - Ольга Дмитриевна, - изумленно пролепетала стоявшая перед  ней  девчонка
лет двадцати. Слава Богу, это была не  школьница.  Ольга  Дмитриевна  только
теперь разглядела, что это учительница начальных классов Елена Самойлова.  -
Ольга Дмитриевна, что случилось? На вас  лица  нет!  Что  стряслось?  Пожар?
Террористы?
   - Что? - Ольга Дмитриевна с трудом  поняла,  о  чем  ее  спрашивают.  Она
напряженно  думала,  что  теперь  делать.  -  Какие  еще   террористы?   Ах,
террористы... Нет, Елена Сергеевна, это не террористы, это  гораздо  хуже...
Вы почему так рано?
   - У меня открытый урок, - испуганно ответила  Самойлова.  -  Вы  же  сами
назначили...
   - Ах да. Считай, что тебе повезло, - незаметно для себя переходя на "ты",
сказала Ольга Дмитриевна. Она попыталась улыбнуться, но вместо улыбки у  нее
получился страшноватый оскал, как будто ее мучила острая резь в животе. Этот
оскал, кажется, напугал несчастную Елену Сергеевну еще больше.  -  Вот  что,
Леночка. Стой здесь, - Ольга Дмитриевна похлопала  ладонью  по  двери,  -  и
никого не пускай. Ученикам скажи, что занятий сегодня не будет - по  крайней
мере, в первую смену. Насчет второй еще посмотрим... Да. Учеников по  домам,
а учителя пусть подождут здесь, во дворе. Скажи, что это мое распоряжение. И
технический персонал, конечно. - Она вдруг вспомнила кровавую лужу  на  полу
раздевалки и намалеванную  кровью  пентаграмму  на  стене  и  подумала,  что
кому-то из техничек спустя час-другой придется отмывать всю эту красоту. Вот
уж кому не позавидуешь! - Ты все поняла?
   - Д-да, - с запинкой ответила Самойлова. - То есть нет. Что случилось?
   - Что надо, то и случилось, - отрезала Ольга Дмитриевна. - Если  появится
директор, пусть стучит.
   В проеме арки за спиной у Самойловой показалась долговязая фигура физрука
Антонова, потом к ней присоединилась парочка фигур помельче, волочивших туго
набитые портфели. Больше не слушая  растерянного  лепета  Самойловой,  Ольга
Дмитриевна юркнула за дверь и с лязгом задвинула засов.
   Она хотела постоять хотя бы несколько секунд на  месте,  чтобы  перевести
дыхание  и  собраться  с  мыслями,  но  нервы  у  нее  совсем   расходились,
воображение взыграло, и Ольга Дмитриевна поняла, что, оставаясь в полутемном
тамбуре, попросту умрет от обыкновенного  страха.  Тени  в  углах  угрожающе
шевелились, готовясь наброситься на нее и задушить, и она готова была голову
дать на отсечение, что убитый сторож встал со своего места  и  поджидает  ее
прямо за дверью вестибюля, держа в мертвой руке  окровавленную  фомку.  Если
она останется здесь, в тамбуре, еще хотя бы  на  несколько  секунд,  у  него
может лопнуть терпение, и тогда он войдет сюда сам...
   Валдаева опрометью бросилась вперед,  всем  телом  ударилась  о  дверь  и
влетела  в  вестибюль,  едва  удержавшись  на  ногах.  Здесь   она   немного
успокоилась, потому что лампы под потолком сонно гудели,  заливая  вестибюль
ярким голубоватым светом, и тело сторожа, конечно  же,  вовсе  и  не  думало
разгуливать по зданию, а лежало, как и полагается мертвому  телу,  там,  где
Ольга Дмитриевна видела его в последний раз.
   Она бросилась к  столику  с  телефоном  и  только  теперь  заметила,  что
телефонному аппарату досталось ничуть  не  меньше,  чем  голове  несчастного
сторожа.  Куски  красной  пластмассы,  из  которой  был  изготовлен  корпус,
валялись по всему столу  и  по  полу  вперемежку  с  какими-то  проводами  и
железками, сломанная пополам  трубка  с  отскочившим  наушником  лежала  под
дверью медкабинета, как мертвая крыса с перебитым хребтом,  розетка  была  с
корнем выдрана из стены. Кусая губы, Ольга Дмитриевна  бросилась  бежать  по
коридору к кабинету директора, но на  полпути  вспомнила,  что  тот  заперт.
Ближайший телефон располагался в ее кабинете на втором этаже, и она побежала
к лестнице. Ее каблуки выбивали паническую дробь, зубы стучали,  и,  добежав
наконец до своего кабинета, она не сразу попала ключом в замочную скважину.
   Когда все нужные звонки были сделаны, она положила трубку, не сразу попав
ею на рычаги, и подошла к окну.  На  подоконнике  стояла  пыльная  герань  в
щербатом  глиняном  горшке.  Запах  у  герани  тоже  был  какой-то  пыльный,
удушливый, и Ольга Дмитриевна раздраженно отодвинула горшок в сторону,  едва
не уронив его на пол.
   На серых плитах школьного двора густела толпа. Ученики, узнав  об  отмене
занятий, конечно же ликовали, но расходиться не спешили: с одной стороны, им
было любопытно, а с другой - ну  кто  же  упустит  случай  немного  помучить
молоденькую учительницу, работающую в школе чуть больше  месяца?  Несчастная
Елена  Сергеевна  с  трудом  сдерживала  напор   оживленно   жестикулирующих
старшеклассников, которые делали вид, что им  просто  необходимо  попасть  в
школу. Жить они, видите ли,  не  могут  без  родного  учебного  заведения...
Физрук Антонов, эта долговязая медуза, индифферентно покуривал  в  сторонке,
но в конце концов сжалился над девчонкой  и  наискосок  ввинтился  в  толпу,
одергивая, расталкивая и совершая повелительные жесты длинными руками.
   Толпа перед крыльцом  стала  понемногу  рассасываться,  потом  начали  по
одному и парами подходить учителя,  с  ходу  занимая  оборону,  хотя  и  они
сгорали от любопытства.
   Ольга  Дмитриевна  остро  позавидовала  коллегам:  лично   она   никакого
любопытства не испытывала.
   Потом во дворе, протискиваясь через  редеющую  толпу  школяров,  появился
канареечно-желтый  "жигуленок"  директора,  и  Ольга  Дмитриевна,  вздохнув,
покинула свой наблюдательный пост. Нужно было спускаться  вниз  и  открывать
дверь, а для этого, как ни крути, придется снова пройти  мимо  раздевалки  и
торчащего из-за деревянной панели коричневого офицерского ботинка.
   Идя по пустому гулкому коридору к лестнице,  она  заметила  то,  чего  не
увидела впопыхах, когда  бежала  к  кабинету.  Дверь  школьного  музея  была
распахнута настежь, косяк в районе замка  разворочен  (наверняка  той  самой
фомкой, которой убили сторожа), на полу  валялись  острые  щепки,  неприятно
белевшие на фоне темной половой краски. На внутренней стороне двери Валдаева
разглядела знакомый рисунок: черную пентаграмму, заключенную в окружность. В
музей она заглядывать не стала: на сегодня зрелищ ей было предостаточно.
   Милиция прибыла через  двадцать  минут,  почти  сразу  же  после  "скорой
помощи". К этому времени во дворе почти не осталось учеников. Вокруг крыльца
кучковались недоумевающие педагоги, реакция которых на происшествие мало чем
отличалась  от  реакции  их  подопечных:  удивление,   любопытство,   легкое
беспокойство и, конечно же, тщательно скрываемая радость  по  поводу  отмены
занятий. Тарахтящий  сине-белый  "уазик"  в  сопровождении  микроавтобуса  с
экспертами въехал во двор и остановился в сторонке, угодив передним  колесом
прямо в  клумбу  с  георгинами.  Мордатый  сержант  со  сдвинутой  на  живот
расстегнутой кобурой прочно утвердился у дверей,  широко  раздвинул  ноги  в
высоких  ботинках  и  стал  со  скучающим  видом  смотреть   поверх   голов.
Оперативники и эксперты в сопровождении еще двоих сержантов вошли  вовнутрь,
и дверь за ними закрылась.
   Через пару минут дверь снова распахнулась, и  на  крыльцо  вышла  бригада
"скорой помощи"  в  полном  составе.  Не  отвечая  на  расспросы  любопытных
учителей и нескольких неизвестно когда и как  успевших  затесаться  в  толпу
старушек из соседних домов, они протолкались к своей машине, но не уехали, а
расположились на перекур с таким видом, словно вознамерились простоять здесь
до самого вечера. Через некоторое время к ним начали по  одному  прибиваться
учителя-мужчины: подходили, просили  прикурить  и  приступали  к  осторожным
расспросам.  Впрочем,  все,  чего   им   удалось   добиться,   сводилось   к
одной-единственной фразе, которую лениво обронил толстый неряшливый санитар.
"Не наш клиент", - равнодушно сказал этот брат милосердия  и,  отвернувшись,
длинно сплюнул в клумбу.
   Потом  на  крыльцо  вышел  невзрачный  человек  в  штатском  и   негромко
осведомился,  здесь  ли  учитель  истории  Михаил  Александрович  Перельман.
Учитель Перельман оказался здесь. Это был молодой человек не старше тридцати
лет с довольно приятной  и  даже  где-то  мужественной  внешностью,  которую
немного портили сильные очки в толстой роговой оправе.  Он  с  отсутствующим
видом стоял в сторонке, полускрытый ветвями плакучей ивы,  и  курил  вонючую
отечественную сигарету, гадливо морщась при каждой затяжке, словно его силой
заставляли   глотать   отраву.   Его   бледное   лицо    сегодня    казалось
сильноосунувшимся, а мысли явно  витали  где-то  далеко  отсюда.  Когда  его
окликнули, он заметно вздрогнул и  после  секундного  колебания  двинулся  к
крыльцу.
   - Я Перельман, - сказал он человеку в штатском.
   - Майор Круглов, - представился тот.  -  У  меня  есть  к  вам  несколько
вопросов. Давайте пройдем в здание.
   Учитель недоумевающе пожал  плечами  и  молча  вошел  в  предупредительно
открытую майором дверь.
   -  Замели  Перельмашу,  -  нервно  пошутил  физрук  Антонов.  -   Славная
муниципальная милиция города Москвы раскрыла сионистский заговор...
   Никто не засмеялся. Какая-то старуха, бренча сеткой с  пустыми  молочными
бутылками, азартно приставала  ко  всем  подряд,  пытаясь  выяснить,  "кудой
подклали бонбу"  и  "сколь  ему  таперича  дадут".  От  старухи  раздраженно
отмахивались и спрашивали, как ей не стыдно. Бойкая старуха отвечала на это,
что стыдиться ей нечего, потому как она никому бомб не подкладывала и вообще
не террористка какая-нибудь и не жидомасонка, а коренная москвичка  и  сроду
копейки чужой не взяла.., а еще учителя называются! Встревоженные учителя не
стали ввязываться в склоку,  и  старуха  разочарованно  удалилась,  дребезжа
своей авоськой и бормоча что-то про творог, кефир и жидомасонов.
   В вестибюле вовсю кипела работа. За  решетчатой  перегородкой  раздевалки
раздавались  приглушенные  деловитые  голоса,  шаркали  по  цементному  полу
подошвы и раз за разом полыхала голубая  молния  фотовспышки.  В  углу  двое
озабоченных экспертов колдовали над испачканным кровью выключателем. Посреди
вестибюля стоял высокий молодой  человек  в  короткой  кожаной  куртке  и  с
озабоченным видом вертел перед глазами испачканную кровью фомку, разглядывая
ее со всех сторон так внимательно, словно  искал  на  ней  сделанную  мелким
шрифтом надпись. Еще один молодой человек в штатском о  чем-то  расспрашивал
завуча Валдаеву. Та отвечала ему  высоким  срывающимся  голосом  и,  похоже,
находилась на грани истерики, что было  совершенно  неудивительно.  Директор
школы был здесь же: с заботливым и обеспокоенным видом поддерживал  Валдаеву
под локоток и время от времени вставлял в разговор реплики, давая пояснения,
в которых, судя по всему, никто не нуждался.
   Перельман покосился на эту группу  с  явным  неодобрением,  но  бликующие
стекла очков мешали майору Круглову разобрать выражение его глаз.
   - Слушаю вас, майор, - отводя  взгляд  от  Валдаевой  и  поворачиваясь  к
Круглову, произнес Перельман. - Только учтите, я ничего не  видел.  Я,  если
хотите знать, даже понятия не имею, что здесь произошло. То есть я вижу, что
сторожа нашего, судя по всему, убили.., ведь его убили, не так ли?
   - Так, - спокойно сказал майор. - Да вы не волнуйтесь так, ради бога. Вас
же никто ни в чем не обвиняет. Просто мне нужна ваша  помощь.  Ведь  это  вы
возглавляете работу школьного музея?
   - Ну уж, работу... - неопределенно буркнул  Перельман.  -  Какая  уж  там
работа... Дети, знаете ли, легко загораются, но так же лег