так  а  я  вам  про  что
толкую? Я уж не говорю о том, что золотые сервизы, как правило, в металлолом
не сдают..."
   Конечно же, это была обыкновенная латунь. Даже не медь -  просто  латунь,
из которой в  огромных  количествах  клепают  снарядные  гильзы,  бляхи  для
солдатских ремней и прочие столь же "драгоценные" предметы. Например, втулки
какие-нибудь... В наше время никому и в голову не придет  делать  из  латуни
посуду, а в начале века какой-нибудь кустарь вполне мог изобрести что-нибудь
в этом роде просто для того, чтобы  привлечь  покупателей  из  тех,  которые
поглупее.  Сервиз  был  просто  обманкой.  Перельман  снова   посмотрел   на
бледно-желтое пятно чистого  металла,  сравнил  его  с  благородной  зеленью
окисла и решил, что окисел все-таки  красивее.  Тем  более  что  возиться  с
порошком и суконкой Михаилу Александровичу уже порядком опротивело.
   Он вытянул руку на  всю  длину  и  оценивающе  осмотрел  чашку  издалека.
Н-да... С этим дурацким пятном вид у чашки был  дьявольски  нелепый.  Можно,
конечно, немного изменить композицию, повернув чашку изуродованным  боком  к
стене, но он-то, Михаил Александрович, будет знать, что к чему, и  проклятая
чашка станет резать ему глаза.
   Перельман вздохнул, поставил чашку на подоконник  и  не  спеша,  нога  за
ногу, отправился в кабинет рисования, прихватив баночку с порошком и  кювету
с грязной водой. Там он разжился у безотказной Ирочки коробкой  гуаши  и  за
десять   минут   ухитрился   кое-как   замазать    желтое    пятно    густой
коричнево-зеленой жижей. Потом он вернул чашку на место,  поставив  ее  так,
чтобы плоды его "художественного творчества" были обращены к стене, и  забыл
о дурацком сервизе на целый год - до той самой минуты, как сверкающий, будто
миниатюрное солнце,  золотой  заварочный  чайник  ударил  его  по  глазам  с
мутноватого экрана старенького переносного телевизора.
   Припомнив давно забытое  происшествие  с  чашкой  во  всех  подробностях,
Михаил  Александрович  коротко,  прерывисто   вздохнул.   Безумная   догадка
буквально на  глазах  превращалась  в  твердую  уверенность.  Кому  и  зачем
понадобилось  покрывать  золотой  царский  сервиз  слоем  плебейской   меди,
оставалось только гадать, но Перельману сейчас было не до шарад  и  ребусов.
Его  сердце  билось  тяжело  и  медленно,  и  ему  казалось,  что  все  тело
содрогается в такт этим размеренным ударам. Это был такой клад, каких  давно
не находил никто. О таких находках пишут во всех газетах, трубят по радио  и
телевидению, а авторы находок в одночасье  становятся  известными  и  весьма
обеспеченными людьми. Интересно, подумал  он,  а  действует  ли  еще  старый
советский закон, согласно которому нашедшему клад полагается  двадцать  пять
процентов от стоимости находки? И очень интересно, сколько может стоить этот
сервиз? Это должны быть абсолютно сумасшедшие деньги, даже если не учитывать
историческую и художественную ценность сервиза,  а  брать  в  расчет  только
массу презренного металла...
   На дне сознания немедленно поднял колючую головку и бойко завертел ею  во
все стороны худосочный, но весьма зловредный червячок сомнения.  Разумеется,
никто не станет учитывать культурную ценность сервиза. Взвесят  на  весах  и
выплатят двадцать пять процентов по грабительским ценам золотоскупки, вот  и
вся недолга. Да еще и обвесят, наверное, сволочи...
   Ерунда, сказал он себе. Это уже жадность, а жадность,  как  известно,  до
добра не доводит. Как бы тебя ни обвешивали  и  ни  обсчитывали,  полученная
сумма все равно будет посолиднев, чем выигрыш в "Русское лото". Плюс к  тому
неизбежная  слава.  Учитель  Перельман,  конечно,  давно  уже  не   мальчик,
мечтающий о славе, но  у  такой  известности  есть  свои  плюсы.  Наконец-то
удастся пообщаться с умными, по-настоящему образованными людьми  -  учеными,
музейными работниками, серьезными журналистами... Если повести себя  умно  и
расчетливо, эта находка может круто  изменить  его  судьбу.  В  музеях  тоже
платят не ахти какие деньги, зато не надо каждый день общаться с малолетними
идиотами и, черт подери,  совсем  не  надо  все  время  думать  о  том,  как
отклонить авансы Валдаевой и не обидеть ее при этом!
   А если это не выгорит, у него все равно будет на руках сумма, достаточная
для того,  чтобы  протянуть  какое-то  время,  пока  не  подвернется  работа
получше. Может быть, он наконец-то решится бросить все и  засесть  за  давно
задуманный роман, наброски которого уже не первый год пылятся дома на шкафу.
Потом роман напечатают, он получит за него еще какие-то  деньги,  и  -  лиха
беда начало! - процесс пойдет, как говорил один всеобщий знакомый...
   Дурак, сказал внутри его головы какой-то  незнакомый  голос.  Голос  явно
принадлежал заплесневелому от  старости  ортодоксальному  еврею,  каких  уже
практически не осталось в  реальной  жизни,  но  которых  так  любят  играть
некоторые актеры кино. Идиот, сказал голос. Родился идиотом и таким помрешь.
Процентики считаешь! Метишь в младшие научные сотрудники музея!  Эту  посуду
надо брать под мышку и уносить ноги. Это тебе не процентики...
   Перельман усмехнулся. Спорить с голосом не хотелось, да и не  о  чем  тут
было спорить. Он представил себе, сколько народу сейчас скачет перед  своими
телевизорами, потрясая в воздухе кулаками и издавая нечленораздельные вопли.
Полсотни учителей, почти тысяча учащихся и еще бог весть сколько выпускников
школы, начиная с сорок восьмого года, - все, кто видел этот чертов сервиз  и
кому посчастливилось посмотреть по  телевизору  репортаж  о  возвращении  на
родину золотого чайника...
   И потом, какой из учителя Перельмана вор?  Тоже  мне,  Фантомас  и  Арсен
Люпен в одном лице! А на нары не желаете, господин учитель? А, да что там!..
Все равно уже  в  понедельник  утром  в  школе  будет  не  протолкнуться  от
журналистов и музейщиков. А может быть, они даже до  понедельника  ждать  не
станут, а заберут сервиз завтра с утра или прямо сейчас - это, конечно,  при
условии, что кто-нибудь догадается позвонить куда следует.
   От этих мыслей лицо Михаила  Александровича  невольно  вытянулось,  и  он
поспешно хватанул еще одну рюмку водки. Ч-черт... Вот тебе и слава! Вот тебе
и двадцать пять процентов! Тут уж, как говорится, кто  успел,  тот  и  съел.
Самому, что ли, позвонить? А  куда,  собственно,  надо  звонить?  Музеи  все
закрыты, и  до  утра  там  никого  не  будет.  В  милицию?  Здравствуйте,  я
Перельман. У меня тут случайно нашелся золотой чайный сервиз  на  двенадцать
персон,  который  принадлежал  царской  фамилии...  Не  интересуетесь?   Где
нашелся? Да в школьном музее! Дежурный пошлет его к черту, а  то  и  вызовет
машину из психушки.
   "Ну да, - сказал он себе. - Так оно и будет. И отлично! Это меня, учителя
истории, пошлют к черту, а что уж говорить о какой-нибудь Флоре Эммануиловне
или о ком-то из учеников! И потом, музей-то заперт и ключ от двери  у  меня,
так что в обход меня у них все равно ничего не  выйдет  -  разве  что  дверь
сломают. А звонить наобум, не убедившись в том, что это именно тот сервиз, я
не стану. А вдруг ошибка? То-то смеху будет! Ведь со свету сживут,  придется
в дворники идти..."
   Раздираемый противоречивыми  чувствами,  Михаил  Александрович  Перельман
просидел на кухне до  самой  полуночи,  как-то  незаметно  для  себя  самого
уговорив литровую бутылку водки. Часам к десяти вечера сервиз уже вылетел  у
него из головы. Михаил Александрович сходил в спальню  за  гитарой,  кое-как
настроил старенькую шестиструнку и устроил вечер бардовской песни, время  от
времени прерываясь лишь для того, чтобы  осушить  очередную  рюмку.  Бутылка
опустела к половине двенадцатого, а в  двадцать  три  сорок  пять  наступило
кратковременное прояснение: Михаил Александрович заметил,  что  не  попадает
пальцами по струнам, а его пение давно превратилось в монотонное и абсолютно
нечленораздельное мычание.
   - Пора спать, - громко объявил он заплетающимся языком и выпустил из  рук
гитару.
   Гитара с грохотом и звоном упала на пол.
   - Пр-дон, - сказал ей Перельман и поднялся на подгибающихся ногах.
   Путь до спальни показался ему очень длинным, но в конце концов он все  же
добрел до кровати и, не раздеваясь, рухнул на нее лицом вниз.
   Он заснул почти одновременно с Варварой Белкиной, вернувшейся  с  банкета
по поводу возвращения басмановского чайника, но ни он, ни она еще не знали о
том, что вскоре им предстоит встретиться и встреча эта станет для одного  из
них роковой.
 
Глава 6 
 
   В понедельник с самого утра Сергей Дорогин отправился в Москву  вместе  с
Тамарой. Никаких особенных дел у них здесь не было: Тамара  просто  заявила,
что устала сидеть взаперти и желает проветриться. В устах  человека,  меньше
недели назад вернувшегося из проведенного за границей отпуска,  это  звучало
довольно забавно, и Дорогин  не  замедлил  сообщить  Тамаре  об  этом  своем
наблюдении. В ответ его обозвали придирой, занудой и  скупердяем.  Последнее
обвинение проливало некоторый свет на истинную цель планируемой  поездки,  и
перед выходом из дома Муму позаботился о том, чтобы кошелек  его  был  полон
хрустящих купюр.
   Готовить завтрак Тамара отказалась, и они позавтракали в городе.  К  тому
времени, как Сергей остановил машину у понравившегося им кафе, у  обоих  уже
проснулся настоящий аппетит, и сонный официант, получив непривычно  обширный
для столь раннего времени заказ, заметно оживился.
   После завтрака Дорогину было объявлено, что,  раз  уж  они  все  равно  в
Москве, не мешало бы пройтись по магазинам. Он посмотрел  на  Тамару  и  без
труда разглядел прыгавших в ее глазах  озорных  чертиков.  Периодически  она
развлекалась тем, что  пыталась  вести  себя  как  "современная  женщина"  с
обложки журнала  "Вок".  Выражалось  это  в  изнурительных  марш-бросках  по
дорогим бутикам и косметическим салонам, где  Тамара  с  веселым  блеском  в
глазах заставляла вышколенный персонал  суетиться  и  прыгать  вокруг  себя,
словно была женой олигарха. Называлась эта процедура  "пойти  оттянуться"  и
заканчивалась,  как  правило,  гораздо  раньше,  чем  у  Дорогина   лопалось
терпение. Он подозревал, что все это и затевается именно с  целью  проверить
его на выносливость, и потому стоически сопровождал Тамару в  ее  шоп-турах,
сохраняя неизменно радостное выражение лица и бурно участвуя в выборе каждой
покупки, будь то шляпка или нижнее белье. "Ну что это  такое?  -  возмущался
он, вертя в руках кружевную тряпицу и разглядывая ее на просвет. -  Ты  что,
собираешься ходить в этом на работу? Дело,  конечно,  твое,  но  учти:  твой
главврач будет недоволен. Через это кружево ничего не видно!"
   Сегодня, однако, Тамара была настроена весьма серьезно, и уже  на  выходе
из третьего по счету магазина Дорогин понял, что она не шутила, говоря,  что
хочет обновить  осенний  гардероб.  День  обещал  быть  долгим  и  предельно
скучным. Видимо, эта мысль все-таки  отразилась  на  его  лице,  потому  что
Тамара вдруг сжалилась и, легонько похлопав  его  ладонью  по  сгибу  локтя,
сказала:
   - Ладно, рыцарь. Как сказано у  классика,  не  печалься,  ступай  себе  с
богом... Постараюсь обойтись без тебя, а  ты  попробуй  обойтись  без  меня.
Идет?
   - Обойтись без тебя будет гораздо сложнее, чем  без  твоих  магазинов,  -
признался Сергей. - В галантерейных отделах у меня почему-то начинает болеть
голова.
   - От цен? - лукаво спросила Тамара.
   - Брось, при чем тут цены... Ты же знаешь, что дело не в них. Просто  мне
почему-то все время кажется, что все эти тряпки меня душат. Как будто их как
следует пронафталинили перед тем, как вывесить в торговом зале.
   - Аллергия, - с серьезным видом профессионального медработника  поставила
диагноз Тамара. - Ну иди, подыши. К Сан Санычу своему съезди,  что  ли...  А
часика в три встретимся и немного погуляем вместе. Ладно?
   - Ладно, - сказал Сергей, целуя ее в щеку. - Хотя,  будь  на  моем  месте
один небезызвестный мавр, он бы наверняка что-нибудь заподозрил,  и  кому-то
здесь пришлось бы несладко.
   - Иди уж, мавр, - улыбнулась Тамара. - Сто раз пыталась представить  себе
сцену ревности в твоем исполнении.
   - И как, получилось?
   - Представь себе, нет. Ты какой-то непробиваемый. Хоть бы раз из-за  меня
подрался.
   - По-моему, дрался я из-за тебя неоднократно, - напомнил Сергей.
   - Ты дрался не из-за меня, - сказала Тамара. - Ты дрался за меня.  Не  из
ревности, а потому, что мне угрожала  опасность.  Это  же  абсолютно  разные
вещи!
   - Виноват, - понурился Муму. - Исправлюсь. Сегодня  же  вечером  приглашу
тебя в ресторан и там учиню драку с ломанием мебели и битьем  зеркал.  Потом
окажу сопротивление сотрудникам милиции и, если  повезет,  совершу  побег...
Такая программа вечерних развлечений тебя устраивает?
   - Смейся, паяц, - грустно сказала Тамара. - Знаешь, я почему-то  уверена,
что, если ты меня к кому-то по-настоящему приревнуешь, все произойдет совсем
не так.
   - А как?
   - Мне кажется, этот человек просто исчезнет.
   - О да! И никто не узнает, где могилка его...
   - Вот и не смешно.
   - А вот и смешно. И вообще, не понимаю, зачем ты затеяла этот разговор.
   - А затем, - ответила Тамара, - что я, кажется, начинаю  сходить  с  ума.
Ревную тебя к каждому столбу, а особенно к Варваре.
   - Стоп, - сказал Сергей. - Там,  где  появляется  однообразие,  кончается
веселье и навеки поселяется скука. Мы ведь этого не хотим, правда?  А  хотим
мы, насколько я понял, пройтись по магазинам и слегка обновить  гардеробчик.
А вечером мы сядем у камина, и я расскажу тебе про Варвару, как она  поехала
брать интервью,  а  вместо  этого  напилась  домашней  наливки,  и  интервью
пришлось брать мне.
   - Мы, женщины, очень несчастные существа, - со вздохом сказала Тамара.  -
Нам так легко заговорить зубы! Все, иди, не то мы до вечера простоим на этих
ступеньках.
   Стоя у открытой дверцы машины,  Сергей  понаблюдал  за  тем,  как  Тамара
садится в такси. Когда ярко-желтая "волга", фырча выхлопной трубой, скрылась
за поворотом, он вздохнул и почесал в затылке, чувствуя  себя  виноватым  со
всех сторон. Меньше всего на свете ему хотелось огорчать Тамару, но  начатый
ею разговор напомнил ему, что он обещал Варваре позвонить  прямо  с  утра  и
вот, поди ж ты, начисто забыл!
   Огорченно покачав головой, он захлопнул дверцу и направился к видневшейся
поблизости будке таксофона.
   Обещанный  Белкиной   телефонный   звонок   был,   конечно   же,   пустой
формальностью. Вряд ли Варваре сейчас требовались услуги водителя: по  идее,
материала у нее теперь  хватало  на  три  статьи,  и  она  должна  была,  не
разгибаясь, сидеть за компьютером, чтобы успеть сдать материал к  среде.  Но
позвонить все равно следовало - хотя бы потому, что он обещал это сделать.
   "А ведь, пожалуй, это хорошо, что Тамара решила прогуляться по  магазинам
одна, - думал он,  набирая  знакомый  номер.  -  Все,  конечно,  ерунда,  но
ревность - такой зверь, что доводы логики на него не действуют. Это  потому,
что мозгов у него нет, а есть одни зубы. Чуть оступился, и  зверюга  порвала
тебя в клочья, и не только тебя, но и все хорошее, что есть в твоей жизни. А
что хорошего есть в моей жизни, кроме Тамары? Не деньги же, в самом деле..."
   Белкина, как и следовало ожидать, сидела дома. Трубку она сняла сразу же,
словно дожидалась звонка, сидя у телефона, но отвечать почему-то не спешила.
Дорогин отчетливо слышал ее осторожное дыхание, похожее на легкий шум помех.
Впрочем, это и в самом деле могли быть помехи. С какой стати  Варвара  стала
бы молчать в трубку, как телефонная хулиганка наоборот?
   - Варвара, - позвал Дорогин, - эй, Варвара! Ты там?
   В трубке раздалось звучное  "пф-ф-ф!",  словно  кто-то  долго  задерживал
дыхание, а потом разом выпустил воздух сквозь зубы.
   - Это ты, Дорогин? - спросила Белкина.
   - Что у тебя с телефоном? - вместо ответа" поинтересовался Сергей.
   - Это не с телефоном, - ответила Белкина. - Это со мной.
   Только теперь Муму заметил, что у нее слегка дрожит  голос.  "Господи,  -
подумал он, - ну что там опять?"
   - Опять? - с тоской сказал он. - Ты когда-нибудь угомонишься? Что с тобой
на этот раз?
   - За мной следят, - сообщила Варвара, не принимая  шутливого  тона.  -  С
самого утра.
   - Именно с сегодняшнего утра? - удивился Дорогин.
   - Откуда я  знаю?  Заметила  я  их  только  сегодня.  Красная  "девятка".
Таскается за мной, как привязанная...
   - По квартире?
   - Очень смешно...  Я  ездила  в  редакцию  скопировать  фотографию  этого
сервиза... Кстати, ты молодец: интервью провел на твердую четверку  и  фотку
стрельнуть не забыл. Можно сказать, выручил.
   - С кем поведешься, от того и наберешься, - скромно сказал Муму.
   - Береги печень, - посоветовала Варвара. - Я ведь не только  журналистике
могу обучить.
   - Не отвлекайся, - попросил Дорогин. - Что там с этой "девяткой"?
   - Да ничего, - сказала Варвара. Страх из ее голоса почти исчез, и  вместо
него появилось раздражение. Это  было  понятно:  теперь,  когда  ей  удалось
переложить заботу о своей безопасности на плечи Дорогина, она могла  немного
расслабиться. - "Девятка" как "девятка". Ездит за мной повсюду: от  дома  до
редакции, от редакции домой с остановками у каждого магазина... Я ее  сейчас
вижу. Стоит прямо под моим окном, жаба. Второй час уже стоит, между прочим.
   - Так, может, она пустая?
   - Как же, пустая! Два мордоворота на переднем сиденье.  Стекла  опустили,
курят... Слушай, что им от меня нужно?
   - Ты меня об этом спрашиваешь? По-моему,  тебе  виднее.  Кого  ты  там  в
последнее время бичевала и обличала?
   - Вот и видно, что мою газету ты не читаешь, - вздохнула Варвара. - Иначе
знал бы, что я уже битых три  месяца  не  пишу  ничего,  кроме  криминальной
хроники: неработающий А, приревновал свою жену В, к  слесарю  домоуправления
Ц, и пытался вскрыть себе вены столовой ложкой.  Никаких  фамилий  и  вообще
ничего  интересного.   Со   стоянки   угнан   джип,   просьба   вернуть   за
вознаграждение... В общем, сплошная тоска. Решительно  не  понимаю,  кому  я
опять не угодила. Разве что этот наш вчерашний реставратор из  Монино  вовсе
не такой лубочный дедуля-пасечник, каким хочет казаться.
   - Ну, на главаря банды он тоже как-то  не  очень  похож,  -  с  сомнением
сказал Дорогин. - Впрочем, если бы был похож, уже давно бы сидел.
   - Слушай, - сказала Варвара, - тебе хорошо философствовать по телефону. А
мне что прикажешь делать? Я работать не могу, все  время  бегаю  от  окна  к
двери и обратно...
   - Позвони в милицию, - посоветовал Дорогин.
   - Вот спасибо! И что я им скажу? Дяденьки, у меня под окном какие-то типы
в красных "жигулях". Они мне не нравятся, прогоните их... Знаешь,  куда  они
меня пошлют? Уж если ты мне не веришь, то чего ждать от этих городовых?
   - Да верю я тебе, верю, - задумчиво кусая губу, сказал Дорогин.
   Он действительно верил Варваре. Они были знакомы не первый  год,  и  Муму
мог поручиться, что, кем бы ни  была  журналистка  Белкина,  паниковать  без
причины она наверняка не стала бы. С другой стороны, слежка могла ей  просто
почудиться.  Красная  "девятка"  -  не  такой  уж  редкий  в  наших  широтах
автомобиль. Возле редакции  могла  быть  одна  машина,  возле  гастронома  -
другая, а возле дома Белкиной - третья. А Варвара еще не до конца отошла  от
событий этого сумасшедшего лета, когда она много дней провисела  на  волоске
между жизнью и смертью. Тут немудрено испугаться. А если Варвара права и  за
ней действительно следят? Такой мерзавец, как  покойный  Гаспаров,  способен
достать своего обидчика и из могилы...
   - Ладно, - проворчал он, - успокойся. Постарайся  взять  себя  в  руки  и
садись работать. Дверь  никому  не  открывай,  станут  ломиться  -  звони  в
милицию, открывай окошко и кричи...
   - Может, лучше сразу выпрыгнуть? - язвительно поинтересовалась Белкина.