напиться. Она жадно выпила две большие кружки.
     Солдаты,  жившие в  избе,  окружили девушку и  громко потешались.  Одни
шпыняли кулаками,  другие подносили к подбородку зажженные спички,  а кто-то
провел по ее спине пилой.
     Вдосталь  натешившись,   солдаты  ушли  спать.  Тогда  часовой  вскинул
винтовку наизготовку и  велел Зое подняться и  выйти из  дома.  Шел по улице
сзади, почти вплотную приставив штык к ее спине. Потом крикнул: "Цурюк!" - и
повел девушку в обратную сторону.  Босая, в одной белье, ходила она по снегу
до тех пор,  пока мучитель сам не продрог и не решил, что пора вернуться под
теплый кров.
     Этот часовой караулил Зою  с  десяти часов вечера до  двух часов ночи и
через каждый час выводил ее на улицу на пятнадцать - двадцать минут...
     Наконец на  пост  встал новый часовой.  Несчастной разрешили прилечь на
лавку.
     Улучив минутку, Прасковья Кулик заговорила с Зоей.
     - Ты чья будешь? - спросила она.
     - А вам зачем это?
     - Сама-то откуда?
     - Я из Москвы.
     - Родители есть?
     Девушка не  ответила.  Она  пролежала до  утра без движения,  ничего не
сказав более и  даже не  застонав,  хотя ноги ее были отморожены и,  видимо,
сильно болели.
     Поутру солдаты начали строить посреди деревни виселицу.
     Прасковья снова заговорила с девушкой:
     - Позавчера - это ты была?
     - Я... Немцы сгорели?
     - Нет.
     - Жаль. А что сгорело?
     - Кони ихние сгорели. Сказывают - оружие сгорело...
     В десять часов утра пришли офицеры. Один из них снова спросил Зою:
     - Скажите: кто вы?
     Зоя не ответила...
     Продолжения допроса хозяева дома не  слышали:  их  вытолкнули из дому и
впустили, когда допрос уже был окончен.
     Принесли Зоины вещи:  кофточку,  брюки,  чулки.  Тут же  был ее вещевой
мешок,  и  в нем -  спички и соль.  Шапка,  меховая куртка,  пуховая вязаная
фуфайка и  сапоги исчезли.  Их успели поделить между собой унтер-офицеры,  а
рукавицы достались рыжему повару с офицерской кухни.
     Зою одели,  и  хозяева помогли ей натягивать чулки на почерневшие ноги.
На грудь повесили отобранные у  нее бутылки с  бензином и  доску с надписью:
"Поджигатель". Так и вывели на площадь, где стояла виселица.
     Место  казни  окружали десятеро конных с  саблями наголо,  больше сотни
немецких  солдат  и  несколько  офицеров.  Местным  жителям  было  приказано
собраться и  присутствовать при казни,  но их пришло немного,  а  некоторые,
придя и  постояв,  потихоньку разошлись по домам,  чтобы не быть свидетелями
страшного зрелища.
     Под спущенной с  перекладины петлей были поставлены один на  другой два
ящика.  Девушку приподняли,  поставили на ящик и накинули на шею петлю. Один
из  офицеров стал  наводить на  виселицу объектив своего  кодака.  Комендант
сделал солдатам, выполнявшим обязанность палачей, знак подождать.
     Зоя  воспользовалась этим  и,  обращаясь к  колхозникам и  колхозницам,
крикнула громким и чистым голосом:
     - Эй,  товарищи! Чего смотрите невесело? Будьте смелее, боритесь, бейте
фашистов, жгите, травите!
     Стоявший рядом фашист замахнулся и хотел то ли ударить ее, то ли зажать
ей рот, но она оттолкнула его руку и продолжала:
     - Мне  не  страшно умирать,  товарищи!  Это счастье -  умереть за  свой
народ!
     Фотограф снял виселицу издали и  вблизи и  теперь пристраивался,  чтобы
сфотографировать ее  сбоку.  Палачи беспокойно поглядывали на коменданта,  и
тот крикнул фотографу:
     - Абер дох шнеллер! [Поскорее!]
     Тогда Зоя повернулась в  сторону коменданта и  крикнула ему и  немецким
солдатам:
     - Вы меня сейчас повесите,  но я не одна. Нас двести миллионов, всех не
перевешаете.  Вам отомстят за меня.  Солдаты!  Пока не поздно,  сдавайтесь в
плен: все равно победа будет за нами!
     Палач подтянул веревку,  и  петля сдавила Зоино горло.  Но  она  обеими
руками раздвинула петлю,  приподнялась на  носках и  крикнула,  напрягая все
силы:
     - Прощайте, товарищи! Боритесь, не бойтесь...
     Палач уперся кованым башмаком в ящик,  который заскрипел по скользкому,
утоптанному снегу. Верхний ящик свалился вниз и гулко стукнулся оземь. Толпа
отшатнулась.  Раздался и  замер чей-то вопль,  и эхо повторило его на опушке
леса..."


        РАССКАЗ КЛАВЫ

     "Дорогая Любовь Тимофеевна!
     Меня зовут Клава,  я  была с Вашей Зоей в одном партизанском отряде.  Я
знаю, когда мы встретились с Вами в Петрищеве, Вам было трудно слушать меня.
Но я  знаю и другое:  Вам важно и дорого знать о каждой минуте,  которую Зоя
провела без Вас. А читать, наверно, легче, чем слушать. Поэтому я постараюсь
рассказать Вам в этом письме обо всем, что я знаю и помню.
     В  середине октября я  вместе с другими комсомольцами ждала в коридорах
Московского комитета комсомола той минуты,  когда меня примет секретарь.  Я,
как и другие, хотела, чтоб меня направили в тыл врага. Среди большой толпы я
заметила смуглую сероглазую девушку.  Она была в коричневом пальто с меховым
воротником  и  с  такой  же  меховой  оторочкой  внизу.  Она  ни  с  кем  не
разговаривала и,  видно,  никого не знала вокруг.  Из кабинета секретаря она
вышла с блестящими,  радостными глазами, улыбнулась тем, кто стоял у дверей,
и быстро пошла к выходу. Я с завистью посмотрела ей вслед: было ясно, что ее
признали достойной.
     Потом побывала на приеме и  я.  А  31 октября -  этот день я никогда не
забуду -  я пришла к кинотеатру "Колизей".  Оттуда большую группу московских
комсомольцев должны  были  отправить в  часть.  Моросил мелкий дождик,  было
холодно, сыро.
     У входа в "Колизей" я опять заметила сероглазую девушку. "Вы в кино?" -
спросила я.  "Да",  - ответила она, улыбаясь одними глазами. Стали подходить
еще и еще девушки и ребята.  "Вы в кино?" -  спрашивали мы приходящих, и все
отвечали:  "Да".  Но  когда касса кино  открылась,  никто не  стал  покупать
билетов.  Мы поглядели друг на друга,  и  все засмеялись.  Тогда я подошла к
сероглазой девушке и спросила: "Как вас зовут?" И она ответила: "Зоя".
     Потом Зоя и  еще одна девушка,  Катя,  принесли из  магазина миндальные
зерна и стали всех оделять. "Чтоб не скучно было смотреть кино", - улыбаясь,
говорила Зоя.  Вскоре мы все перезнакомились.  А потом подъехала машина,  мы
уселись и поехали через всю Москву к Можайскому шоссе. Ехали и пели:

     Дан приказ: ему - на запад,
     Ей - в другую сторону.
     Уходили комсомольцы
     На гражданскую войну...

     Мы миновали последние московские дома и выехали на Можайское шоссе. Там
женщины и  подростки строили укрепления.  И,  наверное,  все мы  подумали об
одном: никому не взять нашу Москву; ведь вот все москвичи, и старый и малый,
готовы укреплять и защищать ее!
     Часам к шести вечера мы приехали в свою часть.  Она была расположена за
Кунцевом.  Сразу же после ужина началось ученье.  Мы изучали личное оружие -
наган,  маузер,  парабеллум:  разбирали, собирали, проверяли друг друга. Зоя
очень быстро осваивалась с тем, что нам объясняли. "Вот бы сюда моего брата,
- сказала она мне. - У него хорошие руки, он любой механизм мигом разберет и
соберет, даже без всякого объяснения".
     В  комнате нас  было десять девушек.  Мы  все  едва знали друг друга по
именам,  но,  когда  надо  было  выбрать старосту,  сразу  несколько голосов
сказали "Зою".  И  я поняла,  что и другим,  не только мне,  она пришлась по
сердцу.
     На  другое утро  нас  подняли в  шесть часов.  В  семь уже  должны были
начаться занятия.  Зоя  подошла к  моей кровати и  сказала шутливо:  "Скорей
вставай,  а  то  устрою холодный душ!"  А  другой девушке,  которая немножко
завозилась,  она сказала:  "Какой же ты солдат?  Раз подъем,  значит,  сразу
вскакивай!" Во время еды она тоже торопила нас,  и кто-то ей сказал: "Да что
ты все командуешь?" Я подумала:  вот сейчас она скажет что-нибудь резкое. Но
Зоя только в упор посмотрела на ту девушку и сказала: "Сами меня выбирали. А
уж если выбрали - слушайтесь".
     После я не раз слышала,  как о Зое говорили:  "Она никогда не ругается,
но уж как посмотрит..."
     Занимались мы  не в  классе,  не за партой.  Свое ученье мы проходили в
лесу.  Учились ходить  к  цели  по  компасу,  ориентироваться на  местности,
упражнялись в стрельбе.  Захватив с собой ящики с толом,  учились подрывному
делу -  "рвали деревья",  как говорил наш преподаватель.  Занимались все дни
напролет, почти без отдыха.
     Потом пришел день,  когда нас  по  одному стал  вызывать к  себе  майор
Спрогис и снова спрашивал:  "Не боишься?  Не струсишь?  Еще есть возможность
уйти,  отказаться.  Но это - последняя возможность, потом будет поздно". Зоя
вошла к  нему одной из  первых и  вышла почти мгновенно -  значит,  ответила
сразу и решительно.
     Потом нам выдали личное оружие и разделили на группы.
     4  ноября мы  выехали под  Волоколамск,  где  должны были перейти линию
фронта и  углубиться в тыл врага:  вам предстояло заминировать Волоколамское
шоссе.  К Волоколамску шли две группы -  наша и Константина П.  Уходили мы в
разных  направлениях.  В  группе Кости  были  две  девушки -  Шура  и  Женя.
Прощаясь, они сказали: "Девушки, выполнять задание будем по-геройски, а если
умирать, так тоже как герои". И Зоя ответила: "А как же иначе?"
     Линию  фронта  мы  перешли  глубокой ночью,  Очень  тихо,  без  единого
выстрела.  Потом меня с  Зоей направили в  разведку.  Мы двинулись в  путь с
радостью,  нам очень хотелось поскорее приняться за дело.  Но едва мы прошли
несколько шагов,  как,  откуда ни возьмись, мимо промчались два мотоцикла, и
так близко, что можно было бы дотянуться до них рукой. Тут мы поняли, что об
осторожности забывать нельзя.
     И сразу же условились:  живыми не попадаться.  Потом поползли.  Осенние
листья отяжелели,  шуршат,  и каждый звук кажется таким громким.  А все-таки
Зоя ползла быстро и почти бесшумно и как-то очень легко, словно для этого не
требовалось никаких усилий.
     Так мы  с  ней проползли вдоль шоссе километра три.  Потом вернулись на
опушку,  чтоб сказать нашим,  что путь свободен.  Ребята разошлись по двое и
начали устанавливать мины -  шоссейные мины всегда надо ставить вдвоем. А мы
- четыре девушки -  стояли в боевом охранении. Не успели ребята кончить, как
мы услыхали вдалеке гул машин,  сперва еле слышный, потом все громче, ближе.
Мы  предупредили ребят  и  все  вместе,  пригибаясь,  побежали в  лес.  Едва
перевели дыхание,  как раздался взрыв. Сразу стало светло. И потом наступила
такая тишина,  как  будто все  вокруг вымерло,  Даже лес перестал шуметь.  А
потом второй взрыв, третий, выстрелы, крики...
     Мы  ушли  в  глубь  леса.  Когда  совсем рассвело,  объявили привал.  И
поздравили друг друга с праздником, потому что было 7 Ноября.
     В полдень мы с Зоей отправились на большак,  по которому шли машины,  и
разбросали колючие  рогатки  -  они  прокалывали шины  у  автомобилей.  И  я
заметила одно,  в  чем потом с каждым днем убеждалась все больше:  с Зоей не
страшно. Она все делала очень точно, спокойно, уверенно. Может быть, поэтому
все наши любили ходить с нею в разведку.
     Вечером  того  дня  мы  вернулись  "домой",   в  часть.  Рапортовали  о
выполнении задания,  вымылись в бане.  Помню, после этого мы с Зоей в первый
раз заговорили о  себе.  Мы сидели на кровати.  Зоя обхватила руками колени.
Коротко стриженная,  раскрасневшаяся после бани,  она  показалась мне совсем
девочкой. И вдруг она спросила:
     - Слушай, а ты кем была до прихода в часть?
     - Учительницей.
     - Тогда,  значит, я должна называть тебя на "вы" и по имени-отчеству! -
воскликнула Зоя.
     А  надо Вам  сказать,  что Зоя всем девушкам говорила "ты",  а  ребятам
"вы".  И  они тоже все стали обращаться к ней на "вы".  Но тут у нее это так
забавно вышло, что я невольно засмеялась: сразу почувствовалось, что Зоя и в
самом деле еще девочка, что ей едва восемнадцать лет и пришла она сюда прямо
со школьной скамьи.
     - Что это тебе пришло в голову - на "вы" и по имени-отчеству! - сказала
я. - Я только на три года тебя старше.
     Зоя задумалась, потом спрашивает:
     - А ты комсомолка?
     - Да.
     - Ну, тогда буду говорить "ты". У тебя родители есть?
     - Есть. И сестра.
     - А  у меня мамочка и брат.  Мой отец умер,  когда мне было десять лет.
Мама сама нас вырастила.  Вот когда вернемся с задания,  всю группу повезу в
Москву, к маме. Увидишь, какая она. И маме вы все очень понравитесь. Я к вам
ко всем привыкла и до конца войны буду с вами.
     В первый раз мы так откровенно поговорили.
     На  другой  день  мы  получили  новое  задание.  Состав  группы  совсем
изменился,  но девушки остались прежние:  Зоя, Лида Булгина, Вера Волошина и
я.  Мы  все очень подружились.  Нашего нового командира звали Борис.  Он был
очень выдержанный,  спокойный,  немного резковатый,  но никогда не ругался и
другим не разрешал.  Зоя любила повторять его слова:  "Выругаешься -  и  сам
умнее  не  станешь  и  другого умнее  не  сделаешь".  Обвешанные бутылками с
горючей жидкостью и гранатами,  пошли мы в тыл врага. На этот раз прорвались
с боем,  но все остались целы. А на следующий день получили настоящее боевое
крещение: нас взяли с трех сторон в перекрестный огонь.
     - Братцы, ложись! - крикнула Вера.
     Легли, вжались в землю. Когда огонь стих, отползли метров на восемьсот,
и тогда оказалось, что троих наших товарищей не хватает.
     - Разрешите,  я  вернусь,  посмотрю,  нет  ли  раненых,  -  сказала Зоя
командиру.
     - Кого возьмете с собой? - спросил Борис.
     - Одна.
     - Погодите, пускай сперва немцы успокоятся.
     - Нет, тогда будет поздно.
     - Хорошо, идите.
     Зоя поползла.  Ждем,  ждем,  а она не возвращается. Прошел час, другой,
третий...  Во  мне  росла страшная уверенность:  Зоя  погибла.  Иначе нельзя
понять, почему ее так долго нет. Но, когда забрезжил рассвет, она вернулась.
Она была увешана оружием, руки в крови, лицо серое от усталости.
     Трое товарищей погибли.  Зоя подползла к каждому,  у всех взяла оружие.
Из кармана Веры взяла фотографическую карточку ее матери и  маленькую книжку
со стихами, у Коли - письма.
     Первый костер мы  разожгли в  глубине леса,  из сухого лапника -  он не
дымит.  Костер был  маленький:  он  весь уместился бы  на  тарелке.  Разжечь
большой мы  боялись.  Мы грели руки,  разогревали консервы.  Зима начиналась
совсем бесснежная, воды негде было взять, и нас очень мучила жажда.
     Меня  послали в  предварительную разведку.  Только я  залегла в  мелком
ельнике,  как  подошли несколько гитлеровцев,  остановились совсем  рядом  и
стали разговаривать. Говорят, смеются. Прошло около часа. Ноги у меня совсем
закоченели,  губы пересохли.  Еле я  дождалась,  пока они ушли,  и  ни с чем
вернулась из своей неудачной разведки.  Встретила меня Зоя.  Она ни о чем не
стала спрашивать,  только повязала мне шею своим шарфом и  усадила поближе к
огню. Потом ушла куда-то, возвратилась с кружкой в руках и говорит:
     - Я тут для тебя припасла сосулек, вот - растопилось немного воды. Пей.
     - Я этого никогда не забуду, - сказала я.
     - Пей, пей, - ответила Зоя.
     Потом наш отряд опять двинулся в путь.  Мы с Зоей как разведчики шли на
сто метров впереди,  за нами -  остальные, гуськом, метра на полтора друг от
друга.  И  вдруг Зоя остановилась и подняла руку,  давая сигнал остановиться
всей группе.  Оказалось,  на земле перед Зоей лежит убитый красноармеец.  Мы
осмотрели его.  У  него были прострелены ноги и  висок.  В  кармане мы нашли
заявление;   "От   лейтенанта   противотанкового  истребительного  батальона
Родионова. Прошу считать меня коммунистом". Зоя сложила этот листок и сунула
во  внутренний карман  своего  ватника.  Лицо  у  нее  было  суровое,  брови
сдвинулись, и я в ту минуту подумала, что она больше похожа не на девочку, а
на бойца, который будет мстить врагу без пощады.
     Мы   продвигались  к   Петрищеву,   где  сосредоточились  большие  силы
противника.  По пути мы резали связь.  Ночью подошли к Петрищеву. Лес вокруг
села густой.  Мы  отошли вглубь и  развели настоящий огонь.  Командир послал
одного из  ребят в  охранение.  Остальные сели  вокруг костра.  Луна  взошла
круглая,  желтая. Уже несколько дней падал снег. Громадные густые ели стояли
вокруг нас, покрытые снегом.
     - Вот бы такую елку на Манежную площадь! - сказала Лида.
     - Только в том же самом наряде! - подхватила Зоя.
     Потом Борис стал делить последний паек. Каждому досталось по полсухаря,
по куску сахару и маленькому кусочку воблы.  Ребята сразу все проглотили,  а
мы откусывали понемножку, стараясь растянуть удовольствие. Зоя посмотрела на
своего соседа и говорит:
     - Я наелась,  не хочу больше.  На,  возьми,  - и протянула ему сухарь и
сахар.
     Он сперва отказался, а потом взял.
     Помолчали. Лида Булгина сказала:
     - Как жить хочется!
     Не забыть, как прозвучали эти слова!
     И  тут  Зоя  стала читать на  память Маяковского.  Я  никогда прежде не
слышала,  как  она читает стихи.  Это было необыкновенно:  ночь,  лес весь в
снегу,  костер горит,  и Зоя говорит тихо,  но звучно и с таким чувством,  с
таким выражением:

     По небу тучи бегают,
     дождями сумрак сжат,
     под старою телегою
     рабочие лежат.

     И слышит шепот гордый
     вода и под и над:
     "Через четыре года
     здесь будет город-сад!"

     Я  тоже люблю Маяковского и стихи эти знала хорошо,  но тут как будто в
первый раз их услышала.

     Свела промозглость корчею -
     неважный мокр уют,
     сидят впотьмах рабочие,
     подмокший хлеб жуют.

     Но шепот громче голода -
     он кроет капель спад:
     "Через четыре года
     здесь будет город-сад!"

     Я оглянулась, смотрю - все сидят, не шелохнутся и глаз не сводят с Зои.
А у нее опять лицо порозовело, и голос все крепче, все звонче:

     Я знаю - город будет,
     я знаю - саду цвесть,
     когда такие люди
     в стране в советской есть!

     - Еще! - в один голос сказали мы, когда она кончила.
     И Зоя стала читать подряд все,  что знала наизусть Маяковского, А знала
она много.  Помню,  с каким чувством прочитала она отрывок из поэмы "Во весь
голос";

     ... Я подыму, как большевистский партбилет,
     все сто томов моих партийных книжек.

     Так и запомнилась нам эта ночь: костер, Зоя, стихи Маяковского...
     - Вы, наверно, его очень любите? - спросил Борис.
     - Очень!  -  ответила  Зоя.  -  Поэтов  много  "хороших и  разных",  но
Маяковский - один из самых моих любимых.
     После  того  как  была  разведана местность,  Борис  стал  распределять
обязанности. Я слышала, как между ним и Зоей произошел короткий разговор:
     - Вы останетесь дежурить, - сказал Борис.
     - Я прошу послать меня на задание.
     - На задание пойдут только ребята.
     - Трудности надо делить пополам. Я прошу вас!
     Это "прошу" у нее прозвучало как требование.  И командир согласился.  Я
шла в  разведку,  Зоя -  на задание,  к Петрищеву.  Перед тем как уйти,  она
сказала мне:
     - Давай поменяемся наганами.  Мой лучше.  А  я  и  своим и твоим владею
одинаково.
     Она взяла у меня простой наган и дала мне свой самовзвод. Он и сейчас у
меня - No12719, Тульского завода, выпуск 1935 года. Я с ним не расстанусь до
самого конца войны.
     С задания Зоя вернулась преображенная -  иначе не скажешь. Она подожгла
конюшню, дом и надеялась, что там погибли гитлеровцы.
     - Совсем другое чувство, когда делаешь настоящее дело! - сказала она.
     - Да  разве ты до сих пор ничего не делала?  В  разведку ходишь,  связь
рвешь...
     - Не то! - прервала меня Зоя. - Этого очень мало!
     С  разрешения командира она пошла в Петрищево еще раз.  Мы ждали ее три
дня. Но она не вернулась. Остальное Вы знаете.
     Зоя  говорила мне,  что вы  в  своей семье жили очень дружно,  почти не
расставались.  И я решила,  что Вам д