Наши
истребители  уже  успели  перескочить  конвой,  развернулись  с  опозданием.
Особенно   досталось   самолету   Жесткова,   отбивавшемуся   в    одиночку.
Стрелок-радист Сергей Игумнов едва  успевал  перебрасывать  турель,  посылая
короткие очереди в наседавшие с двух сторон вражеские гидропланы...
 Прямо перед носом низко летящей машины возник густой слой огня. Жестков
резко отвернул и снова лег на боевой курс.
 - Бей левого!
 На какой-то момент они оказались на параллельных курсах с  "Гамбургом".
Сергей влепил в него длинную очередь. Фашист загорелся и врезался в воду...
 "Гамбург", атаковавший справа, от неожиданности  отпрянул,  отвернул  в
сторону. Этого было достаточно, чтобы летчик  и  штурман  сосредоточили  все
внимание на цели. Торпеду сбросили с пятисот метров. Умело маневрируя, вышли
из-под огня.
 Зенитки сразу перенесли огонь на торпеду. Снаряды вздымали воду  вокруг
тянущегося за ней следа.
 - Вот гады! - возмущался Локтюхин. - Как точно идет-то, родная,  гляди,
командир! Неужели...
 Огромный взрыв накрыл транспорт. Когда водяная пыль осела, стало  ясно:
торпеда взорвалась, не дойдя...
 "Гамбурги", нападавшие на тройку Киценко, действовали  осторожнее.  Тем
свирепей били орудия, "эрликоны", пулеметы с кораблей. Гитлеровцы, до отказа
забившие палубы, с остервенением палили из личного оружия...
 Торпедоносцы  неслись  к  цели  буквально  сквозь  огонь.  Подошли   на
предельно близкую дистанцию. Ведущий штурман Басалкевич  сбросил  торпеду  с
пятисот метров, Тихомиров - с четырехсот пятидесяти, Ляпин - с четырехсот...
 Из-под левого капота машины Вальцева вырвался дым. Летчик круто взмыл в
высоту,  видимо,  опасаясь  врезаться  в  воду.  Перелетел  через  атакуемый
транспорт, снизился. Над левой плоскостью трепетало пламя.  Машина  села  на
воду в четырех километрах  от  атакованных  кораблей  и  спустя  две  минуты
затонула. Экипаж сошел на шлюпку. К ней направились два  сторожевых  катера,
их наводил "Гамбург"...
 Одна из сброшенных торпед попала в цель. Одна взорвалась, не  дойдя  до
транспорта, очевидно, расстрелянная  орудиями.  Взрыва  третьей  экипажи  не
наблюдали.
 Избитые три самолета вернулись на свой аэродром...
 Подхожу к  Жесткову.  Он  только  что  вылез  из  кабины.  Стаскивая  с
разгоряченной головы шлем, сообщает, словно оправдываясь:
 - Хитрого не нашли. Другому пришлось врезать. Разве  еще  на  ночную  с
тобой на пару пошлют.
 Чуть-чуть не угадал.  Тут  же,  как  из-под  земли,  возник  вездесущий
Довгаленко:
 - Минаков, к командиру полка! С Дурновцевым и штурманами. Ночью пойдете
на "охоту" с торпедами. Я кивнул Александру: видел?
 - С Жесткова на сегодня хватит, - на лету схватил мысль адъютант.  -  В
следующий раз полетите вместе. Или, думаете, Крым взяли, так уж и  кончилась
война?
 Мы этого не думали. Подумали только теперь. А в самом деле, может,  это
последний наш вылет? Может, и не придется с Жестковым-то вместе отсюда...
 Командир полка задержал ненадолго.
 - Знаю, устали. Задача ясна? Завтра  утром  последние  фашистские  суда
втянутся в порты Румынии. Выгрузят живую силу, технику...
 - Ясно, товарищ майор!
 - Что ясно?
 - Чтобы как можно меньше выгрузили. Буркин устало потер лоб.
 - Можно и так сказать, - рассмеялся. - Можно наоборот. Чтобы как  можно
больше отправить их к рыбам.
 Определили   рубежи   возможного   нахождения   последних   плавсредств
противника, которые в полдень отошли от Херсонесского маяка.
 - Ну, желаю! - пожал всем четверым  руки  Буркин.  -  Чтобы  как  можно
меньше. Или больше, как вам понравится.
 Пожал руки и Немировский.
 - Приду проводить, - как всегда  обещал  Шевченко.  -  Завтра  в  полку
большой праздник. Думаю, не сорвется на этот раз.
 - Ну как? - оглядел я ребят, когда мы вышли. - Для пользы дела  прижмем
жука?
 Прилуцкий в сомнении переглянулся с Беспаловым.
 - Вы-то давайте, а нам с Михаилом...
 - Надо покумекать, -  подхватил  тот.  -  Пятерка  Чупрова  только  что
воротилась - море как вылизано, говорят.  В  воду  свалили  бомбы,  чтоб  не
садиться с ними, летали-то молодые...
 - И Мейев вернулся с топмачтовиками. То же  самое,  ни  фига.  Днем  не
находят, а нам...
 Я взглянул на Дурновцева. Тот кивнул:
 - А ну его, этого жука, царапается...
 - Пошли, ребята! Завтра прижмем, обещал же Иван Григорьевич...
 Поговорили с Чупровым,  сходили  к  Мейеву.  Но  ведь  должны  же  быть
корабли? Уточнили границы районов,  обшаренных  ими.  Разработали  маршруты,
чтобы охватить все возможные  пути  отхода.  Вопреки  всем  правилам  решили
держаться парой.
 За делом не заметили, как  пролетело  время.  Торпеды  подвешены,  баки
заправлены под самые пробки, патронные ящики набиты до отказа.
 Ровно час. Взлетаем. Темная южная ночь, небо усыпано звездами. Бортовые
огни не выключаю: Дурновцев ориентируется по ним.
 Проходим Тарханкут, под нами море.  Курс  на  юго-запад.  Даю  указание
Дурновцеву держаться с принижением, выключаю огни. Теперь ведомый видит лишь
вспышки выхлопов из двух пар патрубков моей машины.  Убеждаюсь,  что  держит
дистанцию хорошо. Вообще-то рискованное, конечно, дело, но Дурновцев опытный
летчик, мы с ним условились обо всем.
 Сам  веду  самолет  почти  вслепую.  Через  тридцать  минут  появляется
долгожданная  луна,  по  воде  расстилается  бледная   чешуйчатая   дорожка.
Постепенно она становится все светлее. Еще полчаса, начинаем поиск.
 Трудное это дело, если на горизонте нет  световой  полосы.  Первый  раз
охотимся глухой ночью. Но если бы вылетели раньше,  не  было  бы  луны.  Вся
надежда теперь - на дорожку...
 Несколько раз меняем курс. Дурновцев - как привязанный.  До  румынского
берега сто километров.
 - Кажется, есть - шепчу, себе не веря.
 - Есть, командир! - подтверждает Прилуцкий.
 - Вправо смотрите, ребята!
 - Есть! - в один голос стрелки.
 Уточняем ордер. Два транспорта, сторожевой катер.  Оповещаем  ведомого.
Советуюсь с Прилуцким: разделить силы на оба транспорта или парой  атаковать
один. Решаем атаковать парой.
 Четыре часа утра. По командам штурмана вывожу  машину  на  сближение  с
целью. За мной неотступно следует Дурновцев.  Плавно  снижаюсь  до  тридцати
метров. Все внимание - на выдерживание высоты и направления.
 Фашисты по выхлопам обнаруживают нас. Сторожевой катер что-то  сигналит
светом - то ли запрашивает, чьи самолеты, то ли дает опознавательные...
 Пользуясь  замешательством  врага,  быстро  ложимся  на  боевой   курс.
Противник открывает огонь уже после нашего залпа.
 При выходе из атаки наблюдаем взрыв. Сделав круг  и  зайдя  со  стороны
луны, видим: верхняя часть транспорта окутана дымом, корма оседает в воду...
 Еще большой круг, еще заход: на поверхности моря  -  один  транспорт  и
сторожевой катер.
 -  Иван,  передай  на  землю:  "Задание  выполнено.  Потоплен  груженый
транспорт  водоизмещением  две  тысячи  тонн".  Дурновцеву:  "Поздравляем  с
победой. Ура! Разрешаю лететь на аэродром самостоятельно".
 Возвращаемся на  рассвете.  После  пяти  часов  напряженного  полета  с
удовольствием ступаем на твердую землю.
 На стоянке Иван Григорьевич. Как обещал. Сколько он нас прождал тут?
 Поздравления, объятия.  Обязательный  доклад  начальнику  штаба.  Потом
полуторка, пропахшее сиренью Сокологорное.
 Ну вот, теперь и прижмем жука-то...
 И все же наш вылет не оказался последним. Рано утром на  "прочесывание"
моря ушли два самолета-разведчика. В одиннадцать они обнаружили  караван  из
девяти   быстроходных   десантных   барж.   На   удар    вылетела    пятерка
бомбардировщиков нашей  эскадрильи,  ее  повел  капитан  Чупров.  Ведомые  -
замкомэск Василий Трофимов, летчики Юрий  Тарасов,  Василий  Аниканов,  Петр
Курушин.
 Цель  нашли  быстро,  вышли  со  стороны  солнца.  Баржи  следовали   в
трехкильватерной колонне. Противник уже не ждал нападения, считал,  что  бои
здесь кончились, поэтому открыл огонь с опозданием.  Ведущий  штурман  Федор
Николаевич Аглотков скорректировал направление, сбросил бомбы с ходу. За ним
- ведомые. Шестьдесят ФАБ-100 остались за хвостами машин.
 После разворота увидели: две баржи поражены прямыми  попаданиями,  одна
из них затонула сразу. Вспухли разрывы в двух-трех метрах от бортов еще двух
посудин.
 Снайперская работа!
 14 мая в полку  проходил  митинг.  С  волнением  и  гордостью  авиаторы
слушали  приказ  Верховного  Главнокомандующего  об  освобождении  важнейшей
военно-морской базы на Черном море - города Севастополя. Москва отсалютовала
этой победе еще 10 мая, но нам тогда праздновать было некогда...
 Троекратным "ура" ответил полк на заключительные  слова  приказа:  всем
воинам, участвовавшим  в  освобождении  Крыма,  Верховный  Главнокомандующий
объявил благодарность.
 - За отвагу, проявленную в боях с немецко-фашистскими  захватчиками,  -
читал следующий приказ командир полка, - за  стойкость,  мужество,  героизм,
организованность и высокую  дисциплину  личного  состава  5  мая  1944  года
приказом  народного  комиссара  Военно-Морского  Флота  1-я  минно-торпедная
авиационная  дивизия  преобразована  во  2-ю   гвардейскую   минно-торпедную
авиационную дивизию.
 И   следующий:   10   мая   нашей   дивизии   присвоено    наименование
"Севастопольская"!
 После бурного ликования слово взял замполит Иван Григорьевич Шевченко.
 -  Дорогие  гвардейцы!  Сегодня,  когда  мы   с   гордостью   празднуем
освобождение крымской земли, когда город за  городом,  область  за  областью
очищаются от фашистской нечисти, давайте окинем мысленным  взором  весь  тот
великий, трагичный и героический путь, который прошла наша армия,  весь  наш
народ, чтобы прийти к этим славным победам...
 Несколько минут все стояли молча. Вспоминали неравные бои в жарком небе
над Одессой и Севастополем, штурмовку бесконечных вражеских колонн в пыльных
степях Приазовья, Кубани и  Дона,  на  подступах  к  Новороссийску,  Тамани,
Керчи... Известие о первой большой победе в битве  под  Москвой,  восхищение
несгибаемой   стойкостью   Ленинграда...   Сталинградская   битва,   разгром
фашистских полчищ под Курском и Орлом, великий перелом...
 - Крымская операция продолжалась тридцать пять суток, - продолжил  свою
речь Иван Григорьевич, - штурм Севастополя  длился  пять  дней!  Это  ли  не
свидетельство нашей возросшей силы, беззаветной доблести  советских  воинов,
их умения бить  врага?  В  результате  этой  блестяще  проведенной  операции
наголову разгромлена огромная 17-я армия противника, потери  врага  на  суше
составили сто тысяч человек убитыми, ранеными и пленными,  вся  его  техника
оказалась  захваченной  нашими  войсками,  в  воздушных  боях  и  на   земле
уничтожено очень много самолетов... Огромны потери противника на море. Я  не
могу сейчас назвать точных цифр...
 Цифры мы узнали позже.  И  хотя  каждый  из  нас  повидал  собственными
глазами и тонущие  вражеские  корабли,  и  сотни  барахтающихся  вокруг  них
гитлеровцев, они, эти цифры, показались почти невероятными. За месяц  боевых
действий моряками и летчиками Черноморского флота было уничтожено свыше  ста
вражеских кораблей  и  судов  и  около  шестидесяти  выведено  из  строя.  В
оперативной сводке штаба 17-й немецкой армии э 2346  от  13  мая  1944  года
сообщалось, что только в период  с  3  по  13.5.44  года  сорок  две  тысячи
вражеских солдат  и  офицеров  потонули  или  пропали  без  вести  во  время
эвакуации морским путем.
 Колоссальные потери, особенно на последнем этапе отступления, не  могли
не вызвать бурю  негодования  в  гитлеровской  ставке.  Между  командованием
сухопутных войск и военно-морских сил вспыхнула позорная перепалка.  Вермахт
обвинял  флот  в  неоперативности  и  чуть  ли  не  в   трусости,   адмиралы
оправдывались бездарностью генералов, не сумевших удержать позиции в течение
установленного срока.
 Вряд ли Гитлеру и его многоопытным генштабистам удалось  разобраться  в
этом  споре,  единственным  объективным  содержанием  которого  могло   быть
признание полной несостоятельности германской  военной  машины  перед  лицом
неуклонно возрастающей мощи советских вооруженных сил. Как на суше, так и на
море. И в воздухе - над сушей И над морем. Полного  превосходства  советской
военной мысли, организаторских способностей военачальников, отваги и  умения
рядовых командиров и бойцов. Морально-политического превосходства советского
воина, что в конечном счете и должно было привести  к  окончательному  краху
бесчеловечного гитлеровского рейха.
 Это было уже очевидным.
 Три года войны оставались у нас позади. Впереди... Мы еще не знали.  Но
знали твердо: победа будет за нами, победа не так уж и далека...

 ГВАРДЕЙСКИЙ ХАРАКТЕР. К портретам друзей

ПЯТЫЙ БОЕВОЙ...

 По-разному складываются судьбы у людей на войне. Даже и у героев.  Одни
делают по двести боевых вылетов - у истребителей  бывало  и  по  пятьсот,  -
заслуживают славу, награды. Другие...
 Капитан Панин прибыл к нам  с  Тихоокеанского  флота  в  октябре  сорок
третьего. Боевого опыта  не  имел.  А  летный  -  богатейший.  Был  назначен
заместителем командира  третьей  эскадрильи.  На  Тихом  был  комэском,  его
ученики воевали на всех морях, попадали и в наш полк и выгодно отличались от
других новичков, пилотировали машину отлично.
 Поэтому Панину и пришлось загорать в тылу целых два с половиной года.
 - Что ж, придется вас  догонять,  -  сказал  он  спокойно,  давно  уже,
видимо, приучив себя к этой мысли.
 Мы были знакомы, на Тихом служили в одном полку, Михаил Федорович уже и
тогда был комэском. При первой же встрече принялся расспрашивать о  новинках
в тактике "мессеров", "фокке-вульфов". Я, конечно, смущался. Панин - ничуть.
 - Возьмешь меня с собой на торпедный? Я у начальства похлопочу.  Скажу,
поучиться хочу.
 Прямо так.  А  и  здесь  ведь  по  должности  выше,  хоть  и  в  другой
эскадрилье.
 Смущаюсь опять. Что тут скажешь? Возьму, Михаил Федорович? Когда я  ему
чуть не в сыновья гожусь.
 А и не нужно было смущаться. Просто чуточку  быть  поумней.  Видеть  не
только себя и своих одногодков, но постараться проникнуть и в душу таких вот
людей. Что терпеливо могут тянуть свою лямку на Тихом, раз так  приказано  и
так осознано, а после проситься в стажеры к своим же ученикам.
 Но до этого было тогда  мне  еще  далеко.  Обратил  только  внимание  -
невозможно было не обратить, - что его сразу в полку полюбили.  Хоть  был  и
немногословен, на  вид  даже  чуть  суров.  Твердый,  проницательный  взгляд
глубоко посаженных глаз, твердые складки от губ к носу...
 Близко сойтись нам не довелось. Но как-то, сидя со мной  на  дежурстве,
Панин вслух вспомнил о трех сыновьях, оставшихся в военном городке на Тихом.
"Как там моя Саша справляется с этими разбойниками..."
 И на минуту стал вовсе другим. Так же вот потеплел, когда речь случайно
зашла о защитниках  Тулы  -  на  дежурстве  куда  она  не  зайдет.  "Молодцы
земляки!"
 В Туле он был рабочим. Затем - техник-текстильщик. С двадцать  восьмого
года коммунист. В тридцать первом по спецнабору попал в летную школу.  Затем
строевая часть. Много летал, целеустремленно учился. Выдвинули на  политрука
эскадрильи. Отказываться не стал.  Просто  старался  летать  ровно  столько,
сколько летал и не будучи политруком. Политработу  направлял  на  выполнение
указаний партии по овладению новой боевой техникой и оружием, на  укрепление
дисциплины и поддержание бдительности: в воздухе пахло порохом.
 Но и эти скудные сведения  дошли  до  меня  уже  после.  Многое  поздно
доходит до нас...
 На дежурстве мы сидели 24 октября. Солнце еще не вышло из-за горизонта,
когда прибыли на стоянку. Вокруг машин сновали техники со своими  командами,
готовили самолеты. Подготовили, сдали. Потекло время. Тягучее, как смола. На
дежурстве минута кажется часом.
 Вместо  заболевшего  Прилуцкого  ко  мне   назначили   штурманом   Сашу
Касаткина. С ним мы и раньше летали, парень толковый,  давно  уже  вышел  из
"молодых".
 Ждать, впрочем, пришлось  недолго.  Вызвали  на  КП.  В  районе  Одессы
обнаружены корабли противника, двум экипажам торпедоносцев  нанести  по  ним
удар. Ведущий...
 Без слов ясно. Но тут уж не до смущении. У  Панина  это  второй  боевой
вылет, у меня - сто сорок второй.
 - Задание понятно, Михаил Федорович?
 - Понятно.
 - Держаться за мной. Летим без прикрытия. Повторять все мои маневры.
 Опробовав моторы и выходя на взлет, ловлю себя на странном  ощущении  -
будто сам лечу на торпедный удар  впервые  в  жизни.  Контролирую  движения,
излишне прислушиваюсь к работе моторов...
 Ничего, это полезно. Не надо только волноваться, как в первый раз.
 То же самое и в полете. Все воспринимается как бы за двоих. И с двойной
ясностью, яркостью каждой детали. Тяну рукоять уборки  шасси  и  будто  вижу
поджимающиеся, как птичьи лапы, колесные стойки...
 До цели лететь три часа.  Низкая  облачность,  ограниченная  видимость.
Идти на малой высоте - значит вымотаться еще до удара. Решаю уйти за облака.
В кабине становится сумеречно, пилотирую по приборам. Выровнявшись на  свет,
оглядываюсь. Панина учить слепому полету... Смешно!
 Немного беспокоюсь за штурмана: все-таки не свой. В полку год с лишним,
прибыл из училища. Успел  заслужить  надежную  репутацию.  Когда  мы  с  ним
летали? В начале этого месяца. Тогда репутацию подтвердил...
 - Сколько до цели, Саша?
 - Два часа пятнадцать  минут,  командир.  Рановато  с  такой  точностью
отвечать. Впрочем, и спрашивать рановато. Смотрю, как скользят две  крылатые
тени по снежно-белой облачной равнине - ведомый  держится,  как  на  твердом
буксире. Что он там думает, интересно, сейчас? Два часа -  и  атака.  Прорыв
сквозь заслон разрывов, потом  "эрликоны",  пулеметы,  огненная  карусель...
Одесса, не шутка! И весь огонь - по двум самолетам. Не много ли?  Кто-то  из
двух, может быть... может, и оба...
 И вдруг становится ясно, что Панин об этом  не  думает.  Вовсе!  О  чем
угодно, но не о том. Да, вот о чем - как вернее зайти в атаку, если с  обоих
бортов, а если парой...
 Именно вот об этом. И подсмотреть мой заход и  потом  выход,  прямо  на
корабли, самый, по-моему, безопасный...
 И сразу становится необыкновенно покойно. Зайдем, прорвемся, не  первый
раз. И ничто не заставит сойти с боевого курса. Будь, что будет...
 Вспоминаю о письме, полученном перед вылетом.  Что  там  пишет  Тамара?
Прошлое письмо получил, точно помню, восьмого. Хорошее было письмо...
 Да, главное - донести торпеду до  цели.  Точно  на  заданной  скорости,
высоте. На разрывы и трассы не обращать внимания. Только на водяные  столбы.
Эти султаны от рвущихся в воде снарядов тверже гранита, если идешь на полной
скорости. Лететь чуть выше. Сбить наводку орудий маневром. Лечь на боевой  и
с самой близкой дистанции послать в цель торпеду...
 И вот уже нетерпение. Хорошее чувство, признак готовности. Сколько  еще
лететь?
 На борту размеренный ритм, экипаж в работе. Вслушивается в эфир Николай
Панов,  одновременно  наблюдая  за  воздухом   из   своей   башенки.   Зорко
просматривает заднюю полусферу  Саша  Жуковец.  Оба  молчат,  значит  все  в
порядке. Сквозь прорезь  кабины  виден  Касаткин.  Спокоен,  деловит.  Через
каждые пять минут прикладывает линейку к карте, следит за направлением.
 - Пять градусов влево, командир.
 - Есть, пять влево.
 Хороший вырабатывается штурман,  С  первых  дней  все  приглядывался  к
ветеранам. Такие мастера как Шильченко, Кравченко, Аглотков вызывали  в  нем
восхищение, желание подражать. А на первых порах это главное.
 - Подходим к району цели, командир, - голос лишь чуть напряженней.
 Начинаем снижаться. Пробиваем облака,  под  нами  чистая  синева.  Море
спокойно, видимость хорошая. Если б еще пониже облачность...
 - Конвой, командир!
 Дымы,  затем  силуэты.  Подаю  сигнал  ведомому:  "Разворот  на   цель.
Перестроиться в боевой порядок!" Панин увеличивает обороты,  плавно  заходит
справа. Все точнень-ко, как  в  кино.  По  бортам  кораблей  -  моментальные
вспышки, будто