дыма...
 - Прозевали! - услышал в наушниках сдавленный  голос  Засулы.  -  Из-за
облака, гады...
 Затем дробная очередь, трассы с других машин. "Мессер" загорелся, вошел
в пике и воткнулся в землю.
 Отбомбились   прицельно.   Потом   долго   отбивались   от    остальных
"мессершмиттов". По командам Андрея Жесткое маневрировал  умело,  подставляя
врагов под огонь бортовых пулеметов.
 На обратном пути налетели Me-109. Один из них, выходя из атаки  горкой,
нерасчетливо завис над бомбардировщиками и тут же  был  сбит  дружным  огнем
воздушных стрелков.
 Две победы. Не без  потерь.  Погиб  экипаж  Шапкина,  две  машины  были
серьезно повреждены и совершили вынужденные посадки  на  запасные  площадки.
Три человека получили тяжелые ранения.
 Два трудных воздушных  боя  за  один  вылет.  Впрочем,  в  те  дни  так
случалось не раз...
 Обычно  воздушный  бой  бомбардировщиков  с  истребителями  скоротечен.
Какие-то минуты. Но это - по часам, после. А в измерении  жизнью...  Сколько
переживет летчик, штурман, стрелок? Сколько отдаст душевных сил, энергии  от
первой и  до  последней  пулеметной  очереди,  насколько,  в  конце  концов,
постареет за эти несколько минут?
 Впрочем, последнее перед лицом смерти значения не имеет. Андрей  Засула
представлял дело проще. "Нет врага - перед тобой полнеба, - объяснял молодым
стрелкам. - Увидел его, приник к прицелу - и нет ничего, только узкая  щель.
Щель, и в ней враг! Понятно?"
 Сорок третий год, начало изгнания  фашистских  захватчиков  с  Кавказа.
Ожесточенные бои на земле, в воздухе, на море...
 Летали каждый день. То с бомбами, то с торпедой.  Во  многих  воздушных
боях пришлось побывать экипажу Жесткова, и каждый  раз  самолет  с  бортовым
номером девять возвращался на свой  аэродром.  О  нем  говорили  -  живучий.
Единственная  машина,  оставшаяся  в  полку  с  начала  войны,   "счастливая
девятка"...
 Конечно, не все в бою зависит от  экипажа,  расчета.  Тем  более  -  от
бойца. Но если, едва посадив покалеченную машину, не успев оглядеть и ее,  и
себя, летчик ловит и жмет твою руку: "Спасибо, Андрей!" - значит, есть  твоя
доля в нелегком военном счастье.
 "Спасибо, друг, если б не ты..." Много раз довелось это слышать  Андрею
от командира.
 За  мужество  и  мастерство,  проявленные  в  воздушных  боях,   Андрей
Васильевич Засула был награжден орденом Отечественной войны II степени.
 Когда войска 4-го  Украинского  фронта  вышли  к  Перекопу  и  отрезали
крымскую группировку врага с суши, на авиацию и флот была  возложена  задача
блокировать морские сообщения противника.
 23  ноября  сорок  третьего  года  два  самолета-торпедоносца  ушли  на
"свободную охоту" в северо-западную часть Черного моря. Ведущим летел  майор
Яков Карпенко, ведомым - старший лейтенант Александр  Жестков.  Штурманом  у
него в этом полете был младший лейтенант Александр Касаткин, а пятым  членом
экипажа - старший техник-лейтенант Григорий Гармаш.
 Техник оказался на борту по собственной настоятельной просьбе.  Дело  в
том, что в случае необнаружения целей экипажам предстояло произвести посадку
на прибрежном аэродроме в Скадовске, снять там торпеды и только после  этого
вернуться  домой.  Таким  образом  пополнялся  боезапас  на   этом   недавно
освобожденном полевом аэродроме, куда перелетел  36-й  минно-торпедный  полк
нашей дивизии. Подвоз туда был крайне затруднен: осенние непогоды превратили
разбитые грунтовые дороги в сплошное месиво.
 Вот   этим   предлогом   и   воспользовался   Гармаш,   чтобы   принять
непосредственное участие в боевых действиях.
 - Чем я вам помешаю? А в Скадовске помогу подготовить машины к  вылету.
Мало что может случиться...
 Случись что, техники в тридцать шестом бы нашлись. Но предлог  в  самом
деле был налицо. И Жестков не смог отказать другу.
 - Ладно, полетишь бортинженером, - пошутил.  -  Но  какой  ни  инженер,
подчиняться будешь Засуле. В кабине воздушных стрелков хозяин он.
 Сверхштатный член экипажа Григорий Михайлович  Гармаш  в  полете  повел
себя  по-хозяйски.  Внимательно  осмотрел  внутренность  фюзеляжа,  проверил
крепления  спасательной  шлюпки,  бортового  пайка,  пододвинул  поближе   к
стрелкам ящик с запасным боекомплектом.
 - Так-то надежнее будет.
 Затем попросил разрешения у Засулы  постоять  на  его  боевом  посту  у
башни.
 - Пока летим далеко от берега, - предупредил  Андрей.  -  И  все  равно
смотреть надо в оба!
 -    Постараюсь,    -    скромно    заверил    "бортинженер".    Погода
благоприятствовала  действиям  торпедоносцев  у  цели:  низкая   облачность,
ограниченная горизонтальная видимость позволяли нанести удар  внезапно  и  с
близкого расстояния. Но она же и затрудняла поиск. Сотни и сотни  километров
оставались  позади,  а  кораблей  противника  обнаружить  не  удавалось.   У
Тарханкута встретились с туманом. Лететь дальше смысла не было. Ведущий  лег
на обратный курс.
 Подходя к Севастопольской бухте, Жестков услышал голос стрелка-радиста:
 - Командир, слева сверху заходят два Me-109!
 - Приготовиться к бою! - скомандовал Жестков.  -  Андрей,  дай  ракетой
сигнал ведущему.
 Засула достал ракетницу, зарядил. Выстрелить не  успел:  самолет  резко
метнулся вправо, огненные трассы прошли в нескольких сантиметрах  от  крыла.
Бросив ракетницу, Андрей намертво приник к пулемету.
 Торпедоносцы  прижались  к  воде,  "мессершмитты"  напористо  атаковали
сверху. Заклинило крупнокалиберный пулемет в машине ведущего.  Маневрировать
с боевой нагрузкой было трудно, Жестков принял решение сбросить торпеду. Его
примеру последовал и Карпенко.
 Жестков прикрывал его огнем. Появлялся  то  справа,  то  слева,  откуда
заходили "мессеры". Те поняли обстановку, наседали все нахальней. И все чаще
- на самолет Жесткова, видимо, уже считая машину Карпенко своей добычей.
 Андрей Засула сражался за двоих, то и дело перебрасывая пулемет с борта
на борт. Израсходовав  боекомплект,  заложил  запасной.  Один  из  фашистов,
воспользовавшись минутной заминкой, навис прямо над башней.  Засула  длинной
очередью сбил с него спесь: "мессер" задымил, ушел в сторону берега.
 Второй продолжал атаковать.  Работая  за  двоих,  Андрей  расстрелял  и
запасной боекомплект. Враг это понял, подошел почти вплотную, ударил в упор.
И именно  по  кабине  стрелка.  Пуля  попала  Андрею  в  голову.  Смертельно
раненный, он опустился на пол...
 К  пулемету  бросился  Гармаш.  Перезарядить  не  успел:  "мессершмитт"
подошел еще  ближе.  Почему  он  не  стреляет?  Ага.  Очевидно,  и  у  врага
боеприпасы подошли к концу. Вот он совсем  рядом,  сквозь  плексиглас  видна
торжествующе оскаленная морда...
 И тут Гармаш увидел на полу заряженную ракетницу.  Схватил,  выстрелил.
Фашист с перепугу принял след ракеты  за  пулеметную  трассу,  шарахнулся  в
сторону.  И  больше   уже   не   решился   подходить   к   вновь   обретшему
"боеспособность" коварному торпедоносцу...
 Исхлестанные пулеметными очередями  две  машины  возвращались  на  свой
аэродром.  Глаза  Александра  Жесткова  заволакивались  слезами:  в   кабине
стрелков умирал его верный боевой друг...
 Образ отважного воина-комсомольца Андрея  Васильевича  Засулы  навсегда
остался в памяти однополчан как пример самоотверженного  служения  Родине  в
самые трудные для нее дни...

ШТУРМАН ВАСИЛИЙ ГАЛУХИН

 Он появился у нас в эскадрильской землянке в один  из  мартовских  дней
сорок третьего года - плотный, в белесом от соли  реглане,  с  припухлым  от
зимних штормов лицом, больше похожий на  бедолагу  шкипера  с  какого-нибудь
портового катеришки,  чем  на  нашего  брата,  чье  основное  рабочее  место
отделено плексигласом от внешних стихий.
 - Старший лейтенант  Галухин,  -  без  промаха  выделил  из  однородной
компании в летном комэска. - Назначен к вам штурманом звена.
 Сел, по-домашнему огляделся, крепко  потер  ладонь  о  ладонь  и  вдруг
улыбнулся так весело и счастливо, что и нам на минуту почудилось,  будто  со
стужи попали в уют чуть не родимого отчего дома.
 Между тем за окном стоял тихий весенний день, в меру серый и  обещающий
солнце.
 - В "мокрой" летал?  -  наметанным  глазом  определил  собрата  капитан
Бесов, сам начинавший войну в гидроавиации.
 - Двести боевых, -  готовно  ответил  штурман  заодно  и  на  следующий
вопрос. И, без стеснения, еще и на третий, прочтенный во взглядах  сбившихся
в уголке новичков: - Пара Красного Знамени, ребятишки!
 Ребята, похоже, успели в него влюбиться.  Что-то  в  нем  было,  в  его
улыбке, что позволяло не то что представить, а и как  будто  припомнить  его
широколицым задорным мальчишкой, хоть по годам новый штурман скорей подходил
к комэску, чем даже к нам, предвоенным выпускникам.
 -  Будете  летать  с  капитаном  Осиновым,  -  принял   решение   Федор
Михайлович. Выдержал паузу, хмурясь, покосился на лица,  невольно  оттягивая
всем известный и ожидаемый всеми момент. - Для допуска к  полетам  должны  в
течение недели изучить район боевых действий, материальную часть и...  сдать
соответствующие зачеты.
 Это  и  был  тот  момент,  всякий  раз  с  нетерпением   ожидаемый   не
избалованной  развлечениями  аэродромной   публикой,   -   с   тем   большим
нетерпением, чем более  заслуженным  казался  вновь  прибывший.  В  землянке
повисла особая тишина, в нескольких лицах, как  в  зеркалах,  отразилось  то
самое выражение.
 Галухин, однако, обескуражил не только одних эскадрильских весельчаков.
 - И по штурманскому делу, - спокойно восполнил пропущенное комэском.  -
Что, впрочем, должно разуметься само собой.
 И улыбнулся еще довольней. И подмигнул молодежи: "Гвардейский  порядок!
Цените, куда попали, друзья".
 В землянку как  будто  пахнуло  весенним  ветром.  Стало  шумно,  пошли
разговоры наперебой.
 Со  119-м  морским  разведывательным  авиаполком  у  нас  была  особая,
родственная, можно сказать, связь. Вместе мы не летали, и  работать  на  нас
ближним разведчикам почти не приходилось, но почему-то именно оттуда  к  нам
чаще всего прибывали летчики и штурманы и - почему-то опять  же,  -  как  на
подбор, в самом скором  времени  становились  лучшими  из  лучших.  Какую-то
особенную закалку характера давала работа  на  МБР-2,  этих  юрких  летающих
лодках, которые, как истинно морские  птицы,  признавали  родными  лишь  две
стихии - воздух и воду, - на землю же выбирались на посторонней  тяге  и  на
"чужих" ногах.
 Тяжкая это была работа!
 ...Экипаж уходит на задание со своего  морского  аэродрома  -  с  бухты
Матюшенко, к примеру, у Херсонесского маяка. Здесь с берега  в  воду  уходит
огромный дощатый  настил,  вроде  наплавного  моста,  затопленного  весенним
половодьем, - гидроспуск. Водолазы в резиновых костюмах с  помощью  трактора
бережно спускают по нему самолет, а  затем,  когда  он  встает  на  редан  и
начинает держаться на плаву, снимают колесное шасси. Это самое трудное дело.
Стоя по горло в ледяной воде, они работают на ощупь. Волны сбивают их с ног,
временами накрывают с головой, раскачивают самолет, вырывая  из  рук  рычаги
механизмов...
 Наконец  все  готово.  Работяга  трактор  вытаскивает  из  воды  шасси,
водолазы, разгребая  руками  воду,  выходят  на  площадку.  Теперь  дело  за
буксировщиками.  Их  катерок,  фыркая  и  захлебываясь,   принимает   конец,
натягивает буксирный трос. Немало сноровки требуется от моряков,  чтобы  при
ветре и волне оттащить капризную крылатую машину на простор. Но  вот  буксир
отдан, зарокотал мотор. Самолет, поднимая каскады брызг,  побежал  по  воде,
вышел на редан и, черкнув по последней волне, взмыл в воздух...
 Почти то же и с возвращением. Только катер не нужен, машина подруливает
к гидроспуску сама. Зато ставить ее на колеса куда трудней,  чем  снимать  с
них...
 - А вообще замечательная машина! - закончил свои объяснения Галухин.  -
При замечательном летчике, штурмане и стрелке. При нечувствительных к холоду
водолазах, при виртуозах катерниках и трактористах. Ну  и,  желательно,  при
хорошей погоде.
 Все  расхохотались.  Штурман  удивленно  огляделся,  сделал  вид,   что
зарапортовался, и мигом поправил дело своей неотразимой улыбкой.
 -  А  что?  Ну  обшивка  фанерная,  так  для  легкости.  Скорость   сто
шестьдесят... пять...
 - ...так для маневренности!
 - Ну да. Поднимает четыреста килограммов бомб - это уже для фрица.  Для
него же имеет два ШКАСа. Что может? Да чуть ли не все! Это теперь в основном
разведка, а когда Севастополь обороняли, так  и  конвои  свои  от  подводных
лодок оберегали, и немецкие катера топили, и за штурмовиков на передний край
ходили, батареи, аэродромы бомбили... Замечательный, говорю, самолет!
 В наш Ил-4 Галухин влюбился сразу. Тем более, что это и  в  самом  деле
была замечательная машина. Новый штурман  быстро  изучил  ее,  не  стесняясь
прибегать к помощи рядовых механиков и мотористов. А вскоре ему  довелось  и
лично присутствовать при рождении новых "илов", увидеть те руки, которые  их
создавали.
 В мае сорок третьего года пять экипажей полка  вылетели  в  Иркутск  на
авиационный завод за новой матчастью. Жили там три недели, бывали  в  цехах,
встречались с рабочими в общежитиях и клубах. Галухин с его обаянием был тут
незаменим. В свои тридцать четыре года он успел повидать  многое,  а  боевой
путь начал еще  в  1929  году,  в  конфликте  на  КВЖД,  был  там  воздушным
разведчиком, производил фотосъемки объектов...
 Когда вернулись в полк, узнали о  потерях.  Погибло  четыре  экипажа  и
среди  них  -  командира  второй  эскадрильи  майора   Дмитрия   Михайловича
Минчугова. На его место назначили  капитана  Федора  Ивановича  Федорова,  а
штурманом эскадрильи стал капитан Василий Григорьевич Галухин.
 В свои новые обязанности он вошел сразу - как тут и был.  Неторопливый,
спокойный,  во  всем  основательный,  Василий  Григорьевич  обладал   редкой
способностью не только располагать к себе людей, но и  оставаться  при  этом
исключительно требовательным начальником. За короткий срок  сумел  образцово
поставить штурманское дело, организовать систематическое обучение молодых.
 Одновременно учился сам.
 10 августа четыре экипажа, ведомые комэском, вылетели на торпедный удар
по конвою противника на траверзе Евпатории. Два транспорта шли  под  сильным
охранением - три быстроходные десантные баржи, шесть сторожевых кораблей.
 Галухин впервые выполнял такую задачу. Точно  вывести  группу  в  район
цели, обнаружить ее - это  было  для  старого  разведчика  почти  пустяковым
делом: -Но эффективный торпедный удар...
 Атаковать такой сильный  конвой  возможно  только  с  ходу.  Фашистские
корабли вовремя обнаружили самолеты, открыли бешеный огонь.  Машина  комэска
шла впереди, Галухин тщательно прицеливался. Один доворот, второй...  Боевой
курс! Снаряды рвутся рядом, осколки секут обшивку. Высота тридцать метров...
 В машину капитана Аристова попадает снаряд,  она  переворачивается  "на
лопатки", врезается в воду. Атака продолжается...
 Сброс!
 Три  самолета,  обогнав  свои  торпеды,  проносятся  сквозь  огонь  над
кораблями, едва не задевая их мачты. Штурманы и стрелки следят за торпедами.
Взрыв! Взрыв! Участь одного из транспортов решена...
 Машина Корбузанова тяжело повреждена,  тянет  на  одном  моторе,  потом
отказывает и он. Летчик планирует, садится на воду...
 На аэродром  на  сильно  поврежденных  самолетах  возвратились  экипажи
Федорова и Скробова. За успешное выполнение задания ведущий штурман  Галухин
был награжден орденом Отечественной войны I степени...
 ...Отгремели бои  за  освобождение  Новороссийска  и  Тамани,  началась
подготовка к Крымской наступательной операции.
 Особое значение в этот период приобрели минные постановки на морских  и
речных коммуникациях врага, на подходах к его портам и базам.
 28 ноября полк получил задачу поставить мины в устье реки Ингулец.
 С утра вершины гор скрыла густая дымка. Ветер гнал по небу серые  тучи,
хлестал в лица редким холодным дождем. Вылетавший на разведку погоды  экипаж
полностью подтвердил данные синоптиков: высота нижнего края  облаков  двести
пятьдесят - шестьсот метров, видимость два - три километра.
 - Погодка что надо! - похвастался полковой  метеоролог  Коля  Иванов  -
так, будто сам заказал ее накануне.
 Галухин его восторга не разделил.
 - Что надо, что надо... - раздумчиво повторил, колдуя над картой.
 - А что, Василий Григорьевич? Ведь минные постановки...
 - Постановки-то постановки, да  только  не  днем.  И  нижний  край  ваш
хваленый до вечера может  еще  опуститься.  Верхнего-то  разведчик  ведь  не
достиг?
 Опытный штурман, конечно, был прав. В ночных условиях  пролететь  сотни
километров на малых высотах - само по себе не простое дело.  А  если  еще  в
облаках да с угрозой обледенения...
 Были проблемы и кроме погоды. Какими зенитными средствами прикрыт район
постановки? Не патрулируют ли в нем ночные истребители  противника?  Нет  ли
аэростатов заграждения?
 На все эти вопросы точных ответов никто дать не мог.
 Вообще-то, не изучив самым тщательным образом противовоздушную  оборону
района, на минные постановки мы не летали. На этот  раз  время,  видимо,  не
ждало. Тактику действий предстояло избрать на месте.
 Задание было поручено девяти самым опытным экипажам  полка.  Мне  также
пришлось участвовать в этом вылете и все его трудности испытать на себе.
 Весь день ушел на подготовку. Штурманы тщательно  разработали  маршрут.
Лететь напрямик до Приморско-Ахтарска, затем  на  запад,  пересечь  Азовское
море до Молочного лимана, от него пройти через всю Северную Таврию  до  реки
Ингулец.
 Несколько метеорологических фронтов...
 Напоследок начальник штаба полка указал запасные аэродромы:  в  районах
Мелитополя и Ростова-на-Дону.
 За час до наступления темноты поднялись в воздух комэски Федор Федоров,
Николай Саликов, Евгений Лобанов. За ними - замкомэски Яков Карпенко,  Борис
Громов, командиры звеньев  Валерий  Федоров,  Александр  Жестков,  Александр
Ковтун. Последним покинул аэродром наш экипаж.
 Ночной полет, каждый экипаж действует самостоятельно. Впрочем, в  таких
метеоусловиях и днем удержать строй было бы невозможно.
 Вышло так, как предсказал Галухин. Чем дальше мы уходили на север,  тем
ниже становилась облачность. На остеклении кабины появились штрихи от дождя.
Оставив справа Приморско-Ахтарск, взяли курс на  Молочный  лиман.  Летим  на
высоте сто метров, как в коридоре: справа и  слева  низко  провисшие  облака
почти касаются поверхности моря. Дождь  усиливается,  затем  превращается  в
ливень. Вода пеленой обволакивает  фонарь.  К  тому  же  начинается  сильная
болтанка.
 - Что будем делать? - советуюсь со штурманом. Тот долго молчит.  Затем,
против обыкновения, отвечает только на половину вопроса:
 - Решай сам, командир. Проводку по маршруту гарантирую.
 Теперь задумываюсь я. Спустя минуту  включаю  переговорное  устройство,
объявляю экипажу:
 - Задание будем выполнять.
 Такое же решение приняли и Федоров с Галухиным. Но об  этом  мы  узнали
гораздо позже...
 Почти весь маршрут им пришлось пройти по расчету, лишь изредка сверяясь
со скупыми и неверными ориентирами  на  земле.  В  район  вышли  точно.  Для
маскировки сманеврировали: на подходе к Ингульцу повернули  на  юг,  набрали
высоту, затем легли на  обратный.  Снизились,  благополучно  сбросили  мину,
стали отходить...
 И в этот момент  по  облакам  заметались  слепящие  пятна  прожекторных
лучей. Два из них схватили самолет и цепко  удерживали  его  в  перекрестии.
Вспышки разрывов, снопы огненных трасс, сцепленные шары "эрликонов"...
 - Напоролись на переправу!  -  крикнул  Галухин.  -  Уходи  в  сторону,
командир!
 Федоров отчаянно маневрировал, пытаясь вырваться  из  огненных  клещей.
Раздался оглушительный  треск,  брызнули  осколки  плексигласа.  Галухин  на
мгновение потерял сознание. Когда  очнулся,  понял,  что  ранен  несколькими
осколками. Еще разрыв. Затем мертвая тишина в наушниках...
 - Командир, жив?
 Связи не было. Самолет ковылял,  едва  уде