ремя  очередями  зажег
второй.
 Появилось еще четыре "фоккера". Бросились на тот же подбитый  Пе-2,  он
уже снизился до пятисот метров. Стариков и Тащиев  бросили  машины  в  пике.
Перехватили  атаку  фашистов  в  самый  последний  момент.  Меткой  пушечной
очередью с ходу Дмитрий буквально развалил один из "фоккеров".
 Итогом этого боя было  три  сбитых  ФВ-190  и  один  Me-109.  Все  наши
пикировщики и истребители благополучно вернулись на свой аэродром.
 День 25  сентября  сорок  третьего  года  оказался  для  Дмитрия  самым
печальным во всей его фронтовой жизни. В полдень с  аэродрома  Геленджик  на
бомбоудар по порту Керчь взлетело девять  Пе-2.  Бомбардировщики  вел  Герой
Советского Союза командир 40-го авиаполка майор Иван  Егорович  Корзунов  со
своим штурманом капитаном Иваном  Ивановичем  Филатовым.  Группу  прикрывали
двенадцать  истребителей.  Две   четверки,   составлявшие   непосредственное
прикрытие, возглавляли  капитан  Литвинчук  и  лейтенант  Стариков,  ударную
группу - капитан Карасев.
 На подходе к Керчи, на  высоте  пять  тысяч  метров  летчик-истребитель
младший  лейтенант   Трофимов   обнаружил   позади   себя   четыре   Me-109.
Развернувшись влево,  увидел  еще  два.  Доложил  своему  ведущему  младшему
лейтенанту Шевцову и завязал бой на виражах. "Мессершмитты" ушли на  высоту,
Трофимов догнал свою группу. Ведущего пары Шевцова в ней не нашел...
 Дмитрий Стариков, находясь в это время над целью, услышал по радио:  "Я
- Шевцов, я подбит, на помощь..." Но своего места товарищ не указал. Экипажи
бомбардировщиков наблюдали падение одного Me-109, сбитого им. Сам  Шевцов  с
этого боевого задания не вернулся...
 Пикировщики  отбомбились   успешно.   Потопили   три   баржи,   буксир,
катер-тральщик и четыре моторных судна. После удара два Пе-2  оторвались  от
группы и пошли Керченским проливом в сторону мыса Такил. Стариков  и  Тащиев
направились на их прикрытие. Отбили атаку четверки "мессеров". И  почти  тут
же вступили в бой с шестеркой...
 Виражи,  боевые  развороты,  бочки,  пикирование,  горки,  схватки   на
вертикалях.  Одного  за  другим  друзья  сбили  трех   фашистов.   Остальные
обратились в бегство. Но снизу подкрались два  "фоккера".  Стариков  заметил
их, когда они уже сидели на хвосте Тащиева.  "Не  успею!"  -  пронзила  мозг
страшная мысль. Огненная струя  уперлась  в  самолет  друга,  отбила  хвост.
Машина начала беспорядочно падать.
 - Сурен, прыгай! - отчаянно закричал Дмитрий.
 Тащиев не отвечал. Ранен? Убит?
 Вокруг  беспорядочно  падающего  изуродованного   ястребка   беспомощно
метался самолет Старикова. "Прыгай, Сурен!  Прыгай!.."  -  кричал,  заклинал
Дмитрий. Наконец от  бесхвостой  машины  оторвался  черный  клубок,  за  ним
потянулся грибовидный хвост. В ту же минуту "кобра" упала в воду...
 Купол парашюта надулся, слепя белизной, повис в воздухе. Под ним широко
и медленно раскачивался летчик. Жив? Стариков  подошел  ближе.  Тело  Сурена
бессильно обвисло на лямках, голова уронена на грудь,  руки  и  ноги  как  у
ватной куклы. Стариков разглядел окровавленное лицо...
 Через минуту все было кончено. Сурен опустился в  Керченский  пролив  и
сразу ушел под воду. Вокруг никого не было...
 Смертью отважных погиб замечательный летчик, отличный  боевой  товарищ,
великодушный, самоотверженный человек. В час гибели на боевом счету его была
дюжина вражеских самолетов, сбитых им лично. А сколько он  помог  уничтожить
их своему другу и командиру, сколько раз выручал его из неминуемой беды...
 За  боевые  подвиги  Сурен  Амбарцумович  Тащиев  был  награжден  двумя
орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды.
 Тяжело переживал  потерю  верного  друга  Дмитрий.  Товарищи  с  трудом
узнавали его изменившееся лицо, командиры опасались выпускать его в  воздух.
Через несколько дней на фюзеляже его боевой машины появилась надпись  "Сурен
Тащиев". Что это значило, враг испытал на себе не раз.
 ...б ноября, в канун великого  праздника,  шла  битва  на  Эльтигенском
плацдарме. И битва под ним.  На  позиции  наших  десантников  с  Керченского
полуострова   вылетела   большая   группа    "юнкерсов"    под    прикрытием
"мессершмиттов". Навстречу с аэродрома Анапа взмыла четверка истребителей во
главе с прославленным  черноморским  асом  Дмитрием  Стариковым.  Его  новым
ведомым был младший лейтенант Георгий Кочурин - тот самый стажер, с  которым
два месяца назад он так беззаботно беседовал, сидя на крыле своего  ястребка
и хрустя яблоком. Потом команда: "Сурен, за мной!.."
 Миновали  плацдарм,  увидели  на   западе   множество   черных   точек.
"Лапотники"  -  спустя  минуту  определил  ведущий,  разглядев   характерные
обтекатели на колесах пикировщиков Ю-87. Идут  густо,  эшелонами,  над  ними
роем кружат "мессеры".
 Дмитрий  прикинул  обстановку.  Около  трех  "юнкерсов"  идут  четырьмя
группами, на порядочном удалении одна от другой. Истребители прикрывают их с
задней полусферы.
 - Боевой порядок - фронт. Идем в лобовую! - принял решение.
 Расчет оказался верным. Пока "мессеры" успели опомниться, два "юнкерса"
уже задымили, подожженные метким  огнем  Старикова  и  Щербакова.  Остальные
рассыпались, стали поспешно освобождаться от бомб...
 С ходу ринулись на вторую группу. Она шла выше,  удар  пришелся  снизу.
Еще один "юнкерс", дымя, потянул к земле - его  срезал  лейтенант  Карпунин.
Проскочив строй, вышли на истребителей. "Мессеров" было десять, но на помощь
им спешило еще около десятка из прикрытия первой  группы.  Имея  подавляющее
превосходство в силах, фашисты сразу бросились в бой.  Старикову  показалась
странной  такая  согласованность  в  их  действиях.  Выводя  группу   боевым
разворотом в наиболее выгодное положение, он внимательно осмотрелся.  Так  и
есть! В вышине  барражировал  одинокий  "мессершмитт":  управлял  действиями
своих истребителей.
 - Выхожу для атаки на главного, - передал товарищам, уже  закружившимся
в огненной карусели.
 Пока  оставшаяся  тройка   отбивалась   от   слаженно   и   неторопливо
действовавших фашистов, Дмитрий ушел  в  сторону  солнца,  набрал  высоту  и
неожиданно обрушился на увлеченного боем их командира. Ударил  наверняка  с
пятидесяти метров.  "Главный"  взорвался.  Потерявшие  управление  "мессеры"
вслед за рассеявшимися "юнкерсами" поспешили повернуть на запад...
 В  итоге  этого  боя  враг   потерял   три   бомбардировщика   и   один
"мессершмитт". На долю Старикова пришлось два самолета.
 Второй вылет - в этот же  день  в  шестнадцать  часов.  Над  Керченским
проливом встретили десять бомбардировщиков и восемь истребителей противника.
Стариков подал команду сомкнуть строй. И вновь повел свою четверку в лоб. Но
затем сманеврировал и ударил сзади. Атакованный им "мессер" загорелся, вошел
в штопор.  Остальные  разделились,  стали  атаковать  с  разных  сторон.  На
Старикова навалились двое. На  выручку  поспешил  старший  лейтенант  Виктор
Щербаков. С ходу сбил одного.
 Но главной  целью  были  "юнкерсы".  Стариков  оставил  пару  Щербакова
связывать боем "мессершмитты", а сам с Белоусовым устремился на бомберов.  В
считанные секунды свалил одного. Остальные начали сбрасывать бомбы в море. К
группе фашистских истребителей подоспела еще четверка  "мессеров",  Стариков
поспешил н.а помощь товарищам. В  неравном  бою  отважное  звено  гвардейцев
уничтожило еще один "мессершмитт".
 Таким образом, за один этот  день  лично  Дмитрием  было  сбито  четыре
самолета противника и столько же пришлось на долю его ведомых.
 Так сражался отважный черноморский воздушный боец Дмитрий Стариков.
 Так вместе с ним - и после  смерти  своей  -  продолжал  сражаться  его
незабвенный боевой друг Сурен  Тащиев.  О  бесстрашном  советском  асе,  имя
которого  было  начертано  на  неуязвимой,  внушающей  ужас  машине.   среди
гитлеровцев стали распространяться легенды...
 Этим и хотелось бы  закончить  мне  свой  далеко  не  полный,  заведомо
ограниченный рамками немногих боевых  вылетов,  рассказ  об  одном  из  моих
боевых друзей - простом рабочем пареньке с "рукой сильного человека и глазом
снайпера". И с верным, преданным сердцем, с великой душой. Кончить тем,  чем
и начал, одним из самых печальных и самых удачных в его боевой  жизни  дней,
когда он впервые вылетел в бой без своего неразлучного друга.
 Но... Все равно же возникнет вопрос: а что было с ним дальше?
 Дальше все то же - бои и бои... Освобождение Крыма, красный вымпел  над
Севастополем... На счету Дмитрия Старикова, прославленного воздушного бойца,
- четыреста девяносто девять боевых вылетов, двадцать один лично  сбитый  им
самолет - самый большой на то время счет  на  всем  Черноморском  флоте.  Из
поверженных им гитлеровских машин можно было бы составить  целую  коллекцию:
"мессершмитты" и "фокке-вульфы" различных марок  и  назначений,  "хейнкели",
"хеншели", "юнкерсы", "Гамбург"...
 Сражался, водил в бой друзей, срывал удары  вражеских  бомбардировщиков
по  нашим  наступающим  войскам,   обеспечивал   успешные   действия   своих
бомбардировщиков и торпедоносцев...
 И вот - тишина.
 Закончилась Великая Отечественная война.
 В эти непривычно тихие дни летчики отдыхали,  ждали,  куда  перебросят,
набирались сил. Стояли на старом, многим знакомом еще по довоенным временам,
крымском аэродроме Саки.
 Один  из  этих  дней  оказался  для  Дмитрия  особенно  радостным:  его
отпустили в Краснодар свидеться с женой, она ждала ребенка...
 Да... Сколько раз приходилось мне поражаться жестокой нелепости  многих
смертей.  Даже  казалось,  судьба  издевательски  выбирает   самых   умелых,
сметливых, отважных, будто бы чтоб убедить остальных:  никто  на  войне  сам
себе не хозяин.
 Но - после войны...
 Дима ехал в Симферополь в кабине грузовика. Заранее  переживал  счастье
встречи, радовался жизни, победе. За одним из поворотов  шофер  притормозил:
на дороге стоял с поднятой рукой офицер. По званию он был  старше,  Дима  не
раздумывая вылез из кабины, перебросил упругое тело через  борт.  Скамеек  в
кузове не было, стал, навалившись локтями на скользкую крышу кабины. И снова
- воспоминания, раздумья, мечты, веселый ветер навстречу...
 Крымская "серпантинная" магистраль.  Изувеченная  войной,  изъезженная,
изрытая...
 В полку только и поняли: "Орденов полна грудь... Герой!  Не  иначе  как
ваш, наверно..."
 Помчались, нашли, привезли...
 Наш аэродром от Саки был далеко, я узнал обо всем позже. Но все равно -
как удар в сердце: "Дима Стариков, слышал? Под машиной... Да  нет,  при  чем
тут самолет, грузовиком на дороге. На повороте выбросило из кузова - головой
об асфальт..."
 Сколько ни привыкай к смертям, не привыкнешь. И рассказывать о них  без
нужды не станешь. Но... все равно спросят.
 "Полна грудь орденов..."
 За  свои  подвиги  летчик-истребитель  капитан  Дмитрий   Александрович
Стариков удостоился высшего  признания  Родины  -  звания  Героя  Советского
Союза. Был  награжден  орденом  Ленина,  тремя  орденами  Красного  Знамени,
орденом Отечественной войны I степени.

"МЫ - РЯЗАНСКИЕ!"

 Началось это еще до войны. По  чистой  случайности  в  одну  эскадрилью
попали штурман Иван Филатов  и  летчик  Михаил  Андрианов,  родом  из  одной
деревни, и летчик Андрей Кондрашин - из соседней. Обе деревни находились  на
Рязанщине. А в памяти всех еще свеж  был  знаменитый  в  то  время  фильм  с
забавной, дурашливой приговоркой, тем и смешной,  что  употреблялась  тогда,
когда было совсем не до смеху. "Мы - рязанские!" -  стало  шутливым  девизом
этой неунывающей тройки, душой которой был, несомненно, Андрей.
 "Рязанские" старались быть  самыми  лучшими  в  каждом  полете,  самыми
точными в каждой бомбардировке, самыми меткими в боевых стрельбах. И это  им
удавалось.  Превосходные   штурманские   качества   Филатова,   удивительные
способности одного из лучших военных летчиков, каких мне приходилось  знать,
Андрея Кондрашина, стали заметны еще тогда.  А  в  первых  боях,  в  которые
эскадрилья вступила 22 июня, выявилось и  еще  одно  качество:  все  рязанцы
отличались завидным бесстрашием.
 Особенно это понадобилось, когда полк, почти не  выключаясь  из  боевых
действий, стал срочно перевооружаться: взамен  СБ  получил  стремительные  и
маневренные Пе-2, приспособленные к бомбардировке с пикирования.
 Эскадрильей командовал капитан Александр Пехович Цурцумия. О  том,  что
это был за человек  и  какой  летчик,  можно  судить  по  такому,  например,
эпизоду, разыгравшемуся как раз в эти дни.
 Надо было сфотографировать вражеский  аэродром,  на  который  намечался
удар. На аэродроме базировались истребители. Ясно, что такой полет  сопряжен
с крайним риском. Летчик, получивший это задание, счел нужным попрощаться  с
товарищами:
 - Вряд ли удастся вернуться... Комэск услышал, вспыхнул:
 - Отставить! Я сам полечу.
 Через пять минут он ушел в воздух. Казалось бы, только со злости  можно
было провести разведку так отчаянно, как сделал это  комэск.  Он  подошел  к
аэродрому противника над облачностью, затем  спикировал,  прошел  над  самым
летным  полем,  поливая  вражеские   машины   пулеметным   огнем.   Произвел
необходимые фотосъемки и зажег на земле два вражеских самолета.
 Нет,  это  было  не  со  злости.  В  том-то  и  суть   доблести   этого
замечательного летчика,  что  его  действия,  которые  со  стороны  казались
отчаянными, основывались на трезвом расчете, на знании качеств новой  боевой
машины. Пойди он под облачностью, горизонтальным  полетом,  как  это  обычно
делалось при фотографировании, его почти наверняка бы сбили. Фотографируя же
на выходе из пикирования и одновременно внося в стан  врага  сумятицу  своей
внезапной штурмовкой,  он  лишил  зенитчиков  возможности  вести  прицельный
огонь, помешал взлету истребителей и сократил до минимума  время  пребывания
над объектом.
 Скоро имя Цурцумии прогремело по всей стране и даже за ее  пределами  -
после первого же дальнего  полета  на  новых  машинах.  Эскадрилье  поручили
разбомбить нефтебазы и заводы в Плоешти, и она блестяще выполнила задание...
 Андрей Кондрашин в отваге не уступал комэску. И учился у него  сочетать
смелость с трезвым расчетом. Его звали в полку Кузьмичом - должно  быть,  за
добродушный, веселый характер. Невысокий, плечистый, светло-русые  волосы  -
буйными    кольцами.    Страстный     шахматист,     любитель     поспорить,
пофилософствовать, покопаться "в корне вещей"...
 И - страстный до фанатичности пикировщик.
 Как-то, на пятый или шестой  месяц  войны,  когда  имя  Кондрашина  уже
гремело, к нему приехал корреспондент флотской газеты. В  целом  он  остался
доволен собеседником, хоть и подосадовал на  его  привычку  все  обращать  в
шутку. В конце поинтересовался:
 - А почему вы младший лейтенант, когда все ваши товарищи - лейтенанты?
 Кузьмич потеребил свои кудри,  сверкнул  изумительно  белыми,  крупными
зубами.
 - Этого не пишите. Еще выговор схлопочете от своего начальства. Не тот,
так сказать, пример. Увлекся я прежде времени пикированием. Так  понравилось
- терпения нет! А машины  были  еще  к  этому  делу  не  приспособлены.  Раз
спикировал, два... На  меня  глядя  и  товарищи  стали  баловаться.  Однажды
старший начальник приехал, смотрит -  машина  деформирована.  "В  чем  дело?
Откуда перегрузки?" - "Пикировали..." - "Без разрешения? Кто  конкретно?"  Я
вышел из строя, чего  же  ребят  подводить.  Расплатился  одной  "узенькой".
Правда, не дорого? Как, на ваш взгляд?
 Пока был жив Цурцумия,  Кондрашин  неизменно  участвовал  во  всех  его
полетах. От их бомб горела нефть Плоешти, рушились портовые здания,  шли  ко
дну корабли в Констанце. Особенно запомнился налет на Черноводский мост, где
под ожесточеннейшим огнем противника требовалось положить бомбы с  ювелирной
точностью.
 Смелость,  граничащая  с  отчаянным  удальством,  постепенно  сменялась
рассчитанной, непреклонной отвагой. Товарищи по праву стали считать Кузьмича
лучшим мастером пикирования.
 По-настоящему незаурядный талант летчика развернулся во  время  обороны
Севастополя. На маленьком поле у Херсонесского  маяка  уместились  все  виды
флотской   авиации   -   самые   отважные   бомбардировщики,   торпедоносцы,
истребители,  штурмовики.  Героические   защитники   Мекензиевых   высот   и
Итальянского кладбища считали  их  своими  "братишками",  знали  по  именам,
узнавали в небе по почерку. И не только ястребков, спасавших их от  бомбежек
и штурмовок врага. Пикировщики появлялись над полем боя в самые  напряженные
моменты, перед очередной вражеской  атакой.  Чуть  не  отвесно  скользнув  с
высоты, обрушивали на головы гитлеровцев бомбы, затем проходили на  бреющем,
разя их пулеметным огнем...
 Пехотинцы и матросы пытались по стилю пикирования, по маневрам отличить
Корзунова от  Аккуратова,  Кондрашина  от  Стразова.  Кондрашин  стал  общим
любимцем. Считалось, что  на  самые  трудные  задания,  под  огнем  немецких
батарей, обстреливавших аэродром, чаще всех поднимается он. Хоть в  общем-то
полеты между друзьями делились поровну.
 В те дни Андрей не  знал,  что  такое  отдых.  Неизменный  весельчак  и
балагур, он разучился смеяться.  С  запорошенным  каменной  пылью  лицом,  с
запавшими, горящими  боевым  азартом  глазами,  он  только  и  ждал  команды
взвиться в воздух. О смерти не думал. И, как  потом  вспоминал,  еще  острее
ощущал жизнь, с особенным чувством  смотрел  на  бирюзовое  море,  радовался
каждой зеленой травинке на пыльном, изрытом бомбами и  снарядами,  казалось,
навечно бесплодном клочке земли.
 И эта любовь к жизни управляла его  волей,  помогала  не  ослепнуть  от
ненависти к врагу, не совершить роковой ошибки.
 После каждого  удачного  вылета  он  возвращался  на  аэродром  бодрый,
повеселевший. И неизменно  мрачнел  и  тосковал,  если  в  полетах  случался
вынужденный перерыв.  Вид  белокаменного  красавца-города,  разрушаемого  на
глазах, вызывал в его душе содрогание и гнев.
 Впрочем, без шуток и здесь не  обходилось.  Такой  уж  был  характер  у
Кузьмича. Под стать ему подобрался  и  экипаж  -  штурман  Слава  Богомолов,
воздушный стрелок-радист Владимир Крищенко. Тройка была неразлучной: к этому
вынуждала и боевая  обстановка,  и  теснота  стоянки.  В  моменты  вражеских
налетов на аэродром друзья укрывались тоже вместе.  А  укрытие  было  весьма
своеобразное. Самолеты эскадрильи  стояли  на  краю  аэродрома,  на  высоком
скалистом берегу. Кузьмичевцы закрепили на каком-то выступе длинную  веревку
и, когда начиналась бомбежка, спускались под скалу. Защита была надежная,  а
взбираться обратно  Кондрашин  считал  необходимым  для  экипажа  спортивным
упражнением.
 Когда бомбежка кончалась, Кузьмич  выбирался  наверх  первым,  бежал  к
самолету и на ходу кричал: "От винта!" Это был способ  поторопить  несколько
медлительного Славу Богомолова.
 Как-то случилось, что целую неделю подряд экипаж пролетал, ни  разу  не
вступив  в  воздушный  бой  с  "мессерами".  Такое  положение  не   устроило
стрелка-радиста. Он нашел выход: нагрузил  свою  кабину  мелкими  бомбами  и
вручную выбрасывал их через люк. Потом  рассказывал  друзьям  о  результатах
"личного" бомбометания.
 Но вот на пикировщиков напали  сразу  восемь  "мес-сершмиттов".  Одного
Крищенко сбил, еще двух сбили стрелки других самолетов. Но бой был долгий, и
у Володи  кончились  патроны.  А  пять  "мессеров"  атакуют,  один  как  раз
пристраивается в "хвост. Крищенко со злости,  что  нечем  отбиться,  схватил
пачку лежавших на полу кабины листовок и швырнул в воздух. Эффект  получился
поразительный.  Большое  разноцветное  облако  стало  стеной  за  самолетом.
"Мессершмитт"  мгновенно  отвернул  и  больше   не   приближался.   Наверно,
вернувшись к своим, взахлеб рассказывал о новом советском оружии...
 В  последние  месяцы  севастопольской  обороны  взлетать   днем   стало
немыслимо:  вражеские  истребители  висели  над  аэродромом  в  три   яруса.
Кондрашин вылетал со своим звеном минут за