пять монет на армейском
складе излишков.
     Мартин Бек промолчал.
     Он никогда не  был высокого  мнения о Рэнне,  но ему  также никогда  не
приходило в голову, что Рэнн отвечает ему взаимностью.
     В дверь робко постучали.
     Меландер.
     Надо думать, единственный человек на свете,  который способен стучать в
собственную дверь.

XX
     Расчет  времени  внушал  Кольбергу  беспокойство.  У  него  было  такое
ощущение, будто с минуты на  минуту может произойти что-то ужасное, хотя  до
сих пор  привычное  течение дел ничем не  было  нарушено. Труп  увезли.  Пол
замыли. Окровавленное  белье спрятали. Кровать загнали в один угол, тумбочку
в  другой. Все личные вещи  покойного разложили  по пластиковым пакетам, все
пакеты собрали в  один  мешок. Мешок стоял  в коридоре,  дожидаясь, пока его
заберут  кому положено.  Изучение места преступления  было  завершено,  даже
меловой  силуэт на полу не напоминал больше о покойном Стиге Нюмане. Метод с
силуэтом считался устаревшим и применялся теперь лишь  в виде  исключения. И
сожалели об этом только фоторепортеры.
     От  прежней  обстановки в комнате остался только стул для посетителей и
еще один, на котором сидел и размышлял сам Кольберг.
     Что сейчас делает человек, который совершил  убийство? Опыт подсказывал
Кольбергу, что на этот вопрос может быть множество ответов.
     Он и сам однажды убил человека. Как он  вел себя после этого?  Он долго
думал,  долго и  основательно, несколько  лет  подряд,  после чего сдал свой
служебный пистолет вместе  с  правом на  ношение и  прочими  причиндалами  и
заявил, что не желает больше носить оружие.
     Тому  уже  много  лет, Кольберг лишь смутно  помнил,  что последний раз
ходил  с револьвером  в Муталле  летом пятьдесят  четвертого,  когда  велось
стяжавшее  печальную известность следствие по убийству Розеанны.  Случалось,
правда, что наедине  с собой он  вспоминал этот проклятый случай. К примеру,
когда  он глядел  на  себя в  зеркало. В зеркале отражался человек,  который
совершил убийство.
     За много лет  службы ему куда чаще, чем желательно, приходилось лицом к
лицу  сталкиваться с убийцами.  И он сознавал, что реакция  человека, только
что  совершившего акт насилия, может  быть  бесконечно разнообразной.  Одних
мучит рвота, другие  торопятся сытно  пообедать,  третьи лишают  жизни самих
себя. Некоторых охватывает паника,  и  они бегут  куда глаза  глядят.  Есть,
наконец, и такие, которые идут домой и ложатся спать.
     Строить догадки по этому вопросу было не только трудно, но и ошибочно с
профессиональной  точки зрения, ибо  такая догадка могла направить следствие
по ложному пути.
     И,  однако, в обстоятельствах,  сопутствовавших  убийству  Нюмана, было
нечто заставлявшее Кольберга задаваться вопросом: чем владелец штыка занялся
непосредственно после убийства и чем он занят сейчас?
     Каковы же эти обстоятельства? Ну, прежде всего следует отметить крайнее
исступление, с  которым действовал убийца и которое  свидетельствует  о том,
что  в нем, вероятно,  по сей час бушуют исступленные чувства. Значит, можно
ждать и дальнейшего развития событий.
     Но так ли все просто?  Кольберг  припомнил  собственные ощущения, когда
Нюман  делал из него десантника.  Сперва у него  начинались спазмы и нервная
дрожь, он не мог есть,  но совсем немного спустя после этого он выбирался из
горы дымящихся внутренностей, сбрасывал маскхалат, принимал душ  и  прямиком
топал в буфет. А там пил  кофе и ел  печенье. Стало  быть, и  к  этому можно
привыкнуть.
     И еще  одно  обстоятельство не давало  Кольбергу  покоя,  а  именно  --
непонятное поведение  Мартина. Кольберг был  человек чуткий даже в отношении
начальства. Мартина Бека  он знал досконально и потому с легкостью улавливал
всевозможные   оттенки   его   настроения.   Сегодня  Мартин   был  какой-то
встревоженный,  может, просто из страха, но Мартин  редко  испытывал страх и
никогда -- без особой причины.
     Итак, Кольберг  ломал голову  над  вопросом:  чем  занялся убийца после
убийства?
     Гунвальд   Ларсон,   не  упускавший  случая  строить  предположения   и
взвешивать возможности, сразу сказал:
     -- Он, наверно, пошел домой и застрелился.
     Мысль Ларсона, бесспорно, заслуживала внимания. Может, и  в  самом деле
все проще простого. Гунвальд Ларсон  частенько угадывает, но ошибается он не
менее часто.
     Кольберг  готов  был  признать,  что это  был  бы  поступок,  достойный
мужчины,  только и всего. Но качества  Гунвальда  Ларсона  как  полицейского
никогда не внушали ему особого доверия.
     И  не кто иной, как  этот не  внушавший  ему доверия тип, вдруг прервал
нить его размышлений,  явившись  перед  ним  в сопровождении  тучного лысого
мужчины  лет  около шестидесяти.  Мужчина пыхтел как паровоз,  впрочем,  так
пыхтели почти все, кому приходилось поспевать за Ларсоном.
     -- Это Леннарт Кольберг, -- сказал Гунвальд Ларсон.
     Кольберг приподнялся, вопросительно глядя  на  незнакомца. Тогда Ларсон
лаконично завершил церемонию представления.
     -- А это лекарь Нюмана.
     Они пожали друг другу руки.
     -- Кольберг.
     -- Блумберг.
     И тут  Гунвальд  Ларсон  обрушил  на  Блумберга  град  лишенных  смысла
вопросов.
     -- Как вас по имени?
     -- Карл Аксель.
     -- Сколько лет вы были врачом Нюмана?
     -- Больше двадцати.
     -- Чем он болел?
     --Трудно понять неспециалисту...
     -- Попытайтесь.
     -- Специалисту тоже нелегко.
     -- Вот как?
     --  Короче,  я  только что просмотрел последние  рентгеновские  снимки.
Семьдесят штук.
     -- И что вы можете сказать?
     -- Прогноз в общем благоприятный. Хорошие новости.
     -- Как, как?
     У  Гунвальда  Ларсона сделался  такой  ошарашенный  вид,  что  Блумберг
поторопился добавить:
     -- Разумеется, если бы он был жив. Очень хорошие новости.
     -- Точнее?
     -- Он мог бы выздороветь.
     Блумберг подумал и решил ослабить впечатление:
     -- Во всяком случае, встать на ноги.
     -- Что же у него было?
     -- Теперь, как я уже сказал,  нам  это известно. У  Стига была  средних
размеров киста на теле поджелудочной.
     -- На чем, на чем?
     -- Ну, есть  такая железа в животе. И еще у него была небольшая опухоль
в печени.
     -- Что это все означает?
     -- Что он мог бы до некоторой степени оправиться от своей  болезни, как
я уже говорил. Кисту следовало удалить хирургическим путем.  Вырезать, иначе
говоря. Это не было новообразованием.
     -- А что считается новообразованием?
     -- Канцер. Рак. От него умирают.
     Гунвальд Ларсон даже как будто повеселел.
     -- Уж это мы понимаем, можете не сомневаться.
     -- Вот печень, как вам может быть известно, неоперабельна.  Но  опухоль
была совсем маленькая, и Стиг мог с ней прожить еще несколько лет.
     В подтверждение своих слов доктор Блумберг кивнул и сказал:
     -- Стиг был физически очень крепким человеком. Общее  состояние у  него
превосходное.
     -- То есть?
     -- Я  хотел сказать:  было  превосходным.  Хорошее давление и  здоровое
сердце. Превосходное состояние.
     Гунвальд Ларсон, казалось, был удовлетворен.
     Эскулап сделал попытку уйти.
     -- Минуточку, доктор, -- задержал его Кольберг.
     -- Да?
     -- Вы много лет пользовали комиссара Нюмана и хорошо его знали.
     -- Справедливо.
     -- Что за человек был Нюман?
     -- Да,  да, если  отвлечься от  общего состояния, -- подхватил Гунвальд
Ларсон.
     -- Ну, я не  психиатр,  -- сказал  Блумберг и  покачал  головой. --  Я,
знаете ли, терапевт.
     Но Кольберг не хотел удовольствоваться этим ответом и упрямо повторял:
     -- Но должно ведь было у вас сложиться какое-нибудь мнение о нем?
     -- Стиг Нюман. как и все мы, грешные, был человеком сложным, -- туманно
произнес врач.
     -- Больше вы ничего не можете о нем сказать?
     -- Ничего.
     -- Благодарим.
     -- До свиданья, -- сказал Гунвальд Ларсон.
     На этом беседа закончилась.
     Когда  специалист-гастроэнтеролог удалился,  Гунвальд  Ларсон  принялся
хрустеть  пальцами, методично вытягивая один за другим, --  пренеприятнейшая
привычка.
     Кольберг  наблюдал эту  процедуру  с кротким  отвращением.  Наконец  он
сказал:
     -- Ларсон!
     -- Ну чего?
     -- Зачем ты так делаешь?
     -- Хочу и делаю, -- ответил Ларсон.
     Кольберга  по-прежнему одолевали  разные  вопросы, и  после  некоторого
молчания он сказал:
     --  Ты можешь представить себе, о чем он думал, ну, тот,  который лишил
жизни Нюмана? После убийства?
     -- Откуда ты знаешь, что это был он?
     -- Очень немногие из  женщин умеют обращаться  с  таким  оружием и  еще
меньше  носят ботинки сорок пятого  размера. Итак, можешь ты представить или
нет?
     Гунвальд  Ларсон поглядел  на  него  спокойными ясно-голубыми глазами и
сказал:
     -- Нет, не могу. Я что, ясновидец, что ли?
     Он  поднял  голову,  откинул  со лба белокурые  волосы,  прислушался  и
сказал:
     -- Это что еще за шум?
     Где-то поблизости звучали возбужденные голоса, раздавались выкрики.
     Кольберг и Гунвальд Ларсон  тотчас  выскочили из комнаты и бросились на
крыльцо. Они  увидели  черно-белый полицейский мини-автобус.  Возле автобуса
они увидели пять молодых полицейских, которые под предводительством пожилого
чина в форме гнали от крыльца кучку лиц в гражданской одежде.
     Полицейские образовали  цепь, а предводитель грозно  вздымал  резиновую
дубинку над своей седой, коротко остриженной макушкой.
     Среди  гражданских они  увидели несколько фоторепортеров,  медсестер  в
белых халатах,  шофера  такси  в  форменной куртке и еще  несколько  человек
различного  пола  и  возраста.  Плюс  обычное  число  зевак.   Некоторые  из
гражданских вслух  выражали  свое возмущение, а один из тех,  кто  помоложе,
что-то поднял с земли.
     -- Давай,  давай, ребята, --  скомандовал старшой,  -- довольно с  ними
цацкаться!
     В воздухе мелькнули пять белых дубинок.
     -- Отставить! -- крикнул Гунвальд Ларсон металлическим голосом.
     Все замерло.
     Гунвальд Ларсон шагнул вперед и осведомился:
     -- В чем дело?
     -- Очищаю территорию перед заграждением.
     Золотой кант на рукаве свидетельствовал о том, что Ларсон имеет дело  с
первым помощником комиссара.
     -- А на кой черт здесь понадобилось заграждение? -- рявкнул Ларсон.
     -- Да, Хульт,  -- сказал и Кольберг, -- вообще-то Ларсон прав.  А ребят
ты где набрал?
     -- Вспомогательные силы из пятого участка, -- отвечал человек с золотым
кантом, машинально став по  стойке "смирно". -- Они здесь уже  были,  ну я и
принял на себя командование.
     -- Развяжись немедленно с этими идиотами, -- сказал Гунвальд Ларсон. --
Поставь  лучше  охрану  на  лестнице,  и  она   помешает  посторонним  лицам
проникнуть  внутрь  здания.  Хотя  я  очень  сомневаюсь,  что  в  этом  есть
надобность. А остальные пусть лезут в  машину и катятся в  свой участок. Там
они нужней.
     Из  глубины автобуса донеслось потрескивание коротковолновою приемника,
и металлический голос произнес:
     --  Первого помощника комиссара Харальда  Хульта  просят  соединиться с
диспетчерской для установления последующей связи с комиссаром Беком.
     Хульт по-прежнему  держал дубинку  в руке и,  насупясь, глядел на обоих
детективов.
     -- Ну так как? -- спросил Кольберг. -- Намерен ты выходить на связь или
нет? Тебя, похоже, разыскивают.
     --  Все в свое время. -- отвечал  Хульт. -- А кстати сказать, я сегодня
здесь по доброй воле.
     -- Не убежден, что здесь требуются добровольцы, -- сказал Кольберг.
     И был не прав.
     --  Ерунда все это,  -- сказал  Гунвальд  Ларсон. -- Во  всяком случае,
здесь я выяснил все, что нужно.
     Он тоже был не прав.
     Едва  он сделал первые размашистые шаги в  сторону своей машины, где-то
щелкнул  выстрел,  и  чей-то   пронзительный,  испуганный  голос   закричал:
"Спасите!"
     Гунвальд  Ларсон  остановился  в  растерянности  и  взглянул   на  свой
хронометр. Было двенадцать часов десять минут.
     Кольберг мгновенно насторожился.
     Уж не этого ли он ждал все время?

XXI
     -- Так вот, по поводу Эриксона, -- сказал  Меландер и отодвинул от себя
стопку бумаг. -- Это очень  долгая  история.  Но вам она наверняка известна,
хотя бы частично.
     -- Давай уговоримся, что нам ничего не известно, и рассказывай с самого
начала, -- предложил Мартин Бек.
     Меландер откинулся на спинку стула и начал набивать трубку.
     -- Ладно, -- сказал он. -- Сначала  так сначала.  Оке Эриксон родился в
тысяча девятьсот  тридцать пятом году. Он  был единственным ребенком в семье
токаря.  В  пятьдесят  четвертом  он кончил реальное  училище, через год был
призван на военную службу,  а  отбыв ее, поступил в полицию. Был зачислен на
подготовительные курсы и одновременно вступил в Финский союз футболистов.
     Он раскурил  трубку и выпустил над столом  облачко дыма. Рэнн, сидевший
напротив,  закашлялся демонстративно и укоризненно.  Меландер  не обратил на
кашель Рэнна ни малейшего внимания и продолжал дымить. Он говорил:
     --  Таково краткое извлечение из ранней и сравнительно неинтересной для
нас части его жизни. В  пятьдесят шестом  он стал Участковым в округе Святой
Екатерины. О пятьдесят седьмом сказать  нечего. Полицейский из него, сколько
можно  судить, получился посредственный, не очень  хороший, не очень плохой.
Жалоб  на  него не  поступало,  но  я также  не  могу  припомнить, чтобы  он
как-нибудь отличился.
     -- Он все время служил в  одном  и  том же округе? --  спросил  Мартин,
который стоял у дверей, возложив руку на шкаф с документами.
     -- Нет. -- ответил Меландер. -- Он сменил за первые четыре года три или
четыре округа.
     Меланлер  умолк и  наморщил  лоб.  Потом вынул  трубку изо рта и  ткнул
чубуком в сторону Мартина.
     -- Беру свои слова назад, -- снова начал он. -- Я сказал, что он  никак
не отличался. Я ошибся. Он отлично стрелял, побеждал на всех соревнованиях.
     -- Верно. --  подал  голос  Рэнн. -- Это  даже  я помню.  Пистолетом он
здорово владел.
     -- Из винтовки  он  стрелял  не хуже, -- сказал Меландер.  --  Когда он
добровольно пошел на курсы командного состава, он каникулы всегда проводил в
лагере футбольного общества.
     -- Ты  сказал,  что он  в первые годы сменил три или  четыре округа, --
сказал Мартин. -- А не случалось ли ему работать под началом у Нюмана?
     -- Да, некоторое  время. С  осени пятьдесят седьмого  и весь  пятьдесят
восьмой. Потом Нюману дали другой округ.
     -- Не знаешь,  какие у  них были отношения? Нюман ведь не церемонился с
теми, кого недолюбливал.
     -- Нет никаких указаний на то, что Нюман относился к Эриксону хуже, чем
к  другим  новичкам. И жалобы  Эриксона  меньше всего касаются событий этого
периода. Но, зная методы Нюмана, с помощью которых тот, по  его собственному
выражению, "делал мужчин из сопливых щенков", нетрудно себе представить, что
и Эриксону доставалось по первое число.
     Меландер в основном  обращался  к  Мартину, но  теперь  он взглянул  на
Рэнна, прикорнувшего в кресле для посетителей с  таким видом,  будто вот-вот
уснет. Мартин Бек проследил за направлением его взгляда и сказал:
     -- А не выпить ли нам по чашечке кофе? Ты как, Эйнар?
     Рэнн выпрямился и пробормотал:
     -- Да, пожалуй. Я сейчас принесу.
     Он вышел из комнаты, а Мартин Бек проводил его глазами и подумал: такой
же замученный вид у него самого или получше?
     Когда  Рэнн вернулся с кофе и снова съежился в своем кресле, Мартин Бек
сказал:
     -- Продолжай, Фредрик.
     Меландер положил трубку и задумчиво отхлебнул кофе.
     -- Тьфу, -- сказал он, -- ну и пойло.
     Он отодвинул пластмассовую чашку и снова протянул руку к своей любезной
трубке.
     -- Итак, в начале пятьдесят девятого Оке Эриксон женился.  Жена была на
пять  лет моложе его. Звали ее  Мария. По  национальности она была финка, но
жила в Швеции уже много лет и работала в фотоателье. По-шведски она говорила
не очень чисто, что немаловажно для понимания последующих событий. В декабре
того же  года  у них  родился  ребенок, тогда  она  ушла  из ателье. А когда
ребенку исполнилось полтора года, другими словами, летом шестьдесят первого,
Мария  Эриксон  скончалась при обстоятельствах, которые  вам, без  сомнения,
памятны.
     Рэнн утвердительно  и сумрачно кивнул. А может, он  просто клевал носом
во время всего рассказа.
     -- Памятны, непамятны, давай дальше, -- сказал Мартин.
     -- Так вот, -- продолжал  Меландер. -- Может быть, именно здесь в нашей
истории  впервые  появляется Стиг Нюман.  А с ним  заодно  и  Харальд Хульт,
который  к  тому  времени был  на  должности первого  помощника в  нюманском
округе.  Именно у них  в участке и скончалась Мария Эриксон.  В  камере  для
алкоголиков  в  ночь  с  двадцать шестого  на двадцать седьмое  июня  тысяча
девятьсот шестьдесят первого года.
     -- А Нюман и Хульт были в ту ночь на работе? -- спросил Мартин Бек.
     -- Нюман  был, когда ее задержали,  потом  он ушел домой, точное  время
ухода не  установлено.  А Хульт  в  ту  ночь  патрулировал,  но  не подлежит
сомнению, что, когда ее нашли мертвой, он при этом присутствовал.
     Меландер  высвободил  скрепку и начал выковыривать  табак из трубки над
пепельницей.
     --  Было начато следствие,  и  ход событий можно восстановить.  По всей
вероятности, произошло следующее: двадцать шестого июня Мария Эриксон вместе
с  дочерью  поехала к подруге в  Ваксхольм.  Фотограф, у которого она прежде
работала,  попросил ее помочь управиться с двухнедельным  заказом, и подруга
согласилась на это время взять к себе девочку. Во второй половине  дня Мария
Эриксон вернулась из  Ваксхольма. Оке Эриксон кончал работу в семь часов,  и
она  торопилась попасть домой  раньше. Учтите, что Эриксон служил  в ту пору
уже не у Нюмана.
     Мартин Бек почувствовал, как  от долгого  стояния  возле шкафа  у  него
затекли ноги.  Поскольку  два наличных стула  уже были заняты,  он подошел к
окну, присел на подоконник и кивнул Меландеру, чтобы тот продолжал.
     -- Мария Эриксон страдала диабетом и должна была регулярно делать  себе
инъекции  инсулина.  О ее  болезни  знали  очень  немногие,  так,  например,
ваксхольмская  подруга  ничего об этом  не  знала. Мария  Эриксон никогда не
пропускала  инъекции.  Кстати,  она  и   не   могла  позволить   себе  такую
небрежность, но тут она бог весть почему забыла дома шприц.
     Оба -- и  Мартин  Бек, и  Рэнн -- теперь боялись  пропустить  хоть одно
слово из рассказа Меландера,  будто  понимая, что  именно  по этому  пути  и
надлежит вести следствие.
     --  Сразу  после  семи  вечера  двое  полицейских  из Нюманова  участка
обнаружили Марию Эриксон. Она сидела  на  скамейке, и вид у нее был ужасный.
Они  пытались  заговорить с ней и пришли к выводу, что  она либо наглоталась
наркотиков, либо мертвецки пьяна. Тогда они дотащили ее до такси и отвезли в
полицию. Сами  они  на  допросе  говорили  потом, что не  знали, как  с  ней
поступить, поскольку она  была  совершенно  невменяема.  Шофер такси позднее
рассказывал, что Мария  произнесла несколько  слов на непонятном языке -- на
финском,  стало быть;  может,  в машине они ее  били, хотя  оба  решительным
образом это отрицают.
     Меландер сделал длинную паузу и всецело занялся своей трубкой.
     -- Ну, если верить первым показаниям  обоих,  Нюман поглядел на Марию и
велел, пока суд да дело, поместить ее в камеру для алкоголиков. Впоследствии
он, правда, утверждал, что он  в глаза не видел этой женщины, а на очередном
допросе оба  полицейских вдруг перекинулись  и начали  говорить, будто Нюман
был  чем-то  занят,  когда  они  доставили  Марию. Им  самим  пришлось якобы
немедленно удалиться по какому-то срочному заданию.  Охрана же показала, что
полицейские самолично поместили Марию  в  эту  камеру. Короче