,-- сказал он себе самому.
     Спрятал очки и стал ждать.

VI
     Палата имела  пять  метров в длину, три с  половиной в  ширину  и почти
четыре  в  высоту.   Окраска  была  всюду  почти  одинаковая:   потолок   --
грязно-белый, а  оштукатуренные стены -- неопределенного желто-серого цвета.
Серо-белые  мраморные плитки пола.  Светло-серый  переплет  окна,  такие  же
двери.  На окне висели толстые шторы  из  бледно-желтого дамаста, а под ними
тонкие  белые  хлопчатобумажные  гардины.  Кровать  белая,  пододеяльник   и
наволочки  тоже. Тумбочка серая,  стул светло-коричневый. Старая  краска  на
мебели облупилась, а на неровных  стенах пошла трещинами. Побелка на потолке
отстала,  местами  проступили  коричневые разводы  -- от  сырости.  Все было
старым,  но  очень опрятным. На  тумбочке стояла мельхиоровая ваза,  а в ней
семь  чайных  роз.  Очки  с  футляром  на  пуговке, прозрачная пластмассовая
коробочка с двумя маленькими белыми таблетками, небольшой белый  транзистор,
недоеденное  яблоко  и   стакан,   до  половины  наполненный   светло-желтой
жидкостью. На  нижней  полочке лежала стопка  газет, четыре письма, записная
книжка с линованной бумагой, блестящая шариковая  ручка со  штифтами четырех
цветов и несколько мелких монет, точнее говоря, восемь достоинством в десять
эре, две по двадцать пять и шесть крон. В тумбочке было два выдвижных ящика,
В  верхнем  лежало  три  уже использованных  носовых  платка,  мыло в  синей
пластмассовой мыльнице, зубная паста,  щетка, маленькая бутылочка с лосьоном
для бритья, пакетик с таблетками  от кашля и кожаный  несессер со щипчиками,
ножницами и пилкой для ногтей. В нижнем  обнаружили бумажник, электробритву,
марочный  блок, две трубки,  кисет  с табаком  и использованную  открытку  с
изображением стокгольмской ратуши. Через прямую спинку стула было перекинуто
несколько носильных вещей, как-то: серый халат из бумажной ткани, брюки того
же цвета  и  качества и длинная, до  колен, белая рубашка. Носки и  кальсоны
лежали на сиденье,  а  перед кроватью  стояла пара  шлепанцев. На  крючке  у
дверей висел халат бежевого цвета.
     Только один цвет  в этой  комнате выпадал  из общей цветовой  гаммы  --
неправдоподобно, немыслимо красный цвет.
     Убитый  лежал  на боку,  между окном  и кроватью.  Горло  у  него  было
перерезано с такой силой,  что голова запрокинулась почти под  прямым углом,
левая щека была прижата к полу. Язык вывалился в  зияющий разрез, расколотая
вставная челюсть торчала из рассеченных губ.
     Вероятно,  когда  он падал навзничь,  из  перерезанной  шейной  артерии
ударила мощная струя  крови. Отсюда и пурпурно-красная полоса наискось через
кровать, отсюда и капли крови на вазе и на тумбочке.
     Рана  же  в подреберье  объясняла, почему  рубашка пропитана  кровью  и
откуда натекла лужа, окружавшая  тело. Поверхностный осмотр свидетельствовал
о  том, что убийца одним  ударом  рассек печень,  желчные протоки,  желудок,
селезенку и солнечное сплетение, а кроме того, брюшную артерию.
     Практически вся кровь вытекла из тела за какие-нибудь несколько секунд.
Кожа была иссиня-белой  и казалась почти прозрачной там, где она вообще была
видна, то есть на лбу, частично на голенях и на ступнях.
     Рана в  подреберье  имела  двадцать пять  сантиметров в длину.  Края ее
широко разошлись; поврежденные органы вывалились в разрез.
     Практически  убитый  был  просто-напросто  разрезан пополам.  Даже  для
людей, которые  по долгу  службы должны посещать  места ужасных  и  кровавых
преступлений, зрелище было из ряда вон.
     С тех  пор как Мартин  Бек  переступил порог комнаты,  на  лице  его не
дрогнул ни один мускул. Случайный наблюдатель мог  бы подумать, что для него
все это  обычное дело. Сперва сходить с дочерью в  ресторан  поесть, выпить,
приехать  домой, повозиться  с моделью клипера, лечь в  постель с  книгой. А
потом вдруг  пуститься  в  путь, чтобы осмотреть искромсанное тело комиссара
полиции.  Хуже всего,  что  Мартин  и сам так  думал. Он  никогда  не  терял
контроля над собой и своего напускного хладнокровия.
     Сейчас было  без десяти три часа ночи, а Мартин  Бек сидел на корточках
возле кровати и спокойно, оценивающим взглядом изучал труп.
     -- Да, это Нюман, -- сказал он.
     -- Похоже, что так.
     Рэнн  разбирал вещи на тумбочке. Внезапно он зевнул и в полном сознании
своей вины прикрыл рот ладонью.
     Мартин Бек бросил на него быстрый взгляд и спросил:
     -- А хронометраж у тебя хоть какой-нибудь есть?
     -- Есть,-- ответил Рэнн.
     Он достал блокнот, где у него было  что-то записано убористым почерком,
надел очки и стал монотонно читать.
     -- "Сестра открыла двери в два часа десять минут.  Она не видела  и  не
слышала ничего подозрительного, а  просто шла с  обычным обходом, поглядеть,
как себя чувствуют больные. Нюман уже был мертв. Она набрала номер полиции в
два часа  одиннадцать минут. Радиопатруль  получил сигнал тревоги в два часа
двенадцать минут. Они находились на Оденплан и ехали оттуда не то три, не то
четыре минуты. В два часа  семнадцать минут они доложили уголовной полиции о
случившемся. Я  пришел  в  двадцать  две минуты.  Позвонил  тебе  в двадцать
девять. Ты прибыл без шестнадцати три".
     Рэнн взглянул на свои часы.
     -- Сейчас  без  восьми три.  Когда я  пришел, Нюман был  мертв от  силы
полчаса.
     -- Это сказал врач?
     -- Нет,  это я говорю. Вроде как мое заключение. По температуре тела...
Свертыванию крови...
     Он  умолк,  словно  решив,  что  с  его стороны  было дерзостью  делать
собственные заключения.
     Мартин Бек задумчиво  тер переносицу  большим  и указательным  пальцами
правой руки.
     -- Очень быстро все произошло,-- наконец проговорил он.
     Рэнн  не отозвался. Вероятно, думал о чем-то другом.  Немного спустя он
заметил:
     -- Так ты понимаешь, почему я тебя вызвал? Не потому, что...
     Он замолчал. Он явно затруднялся высказать свою мысль.
     -- Не почему?
     -- Не потому, что Нюман был полицейским комиссаром, а... вот поэтому.
     Он сделал неопределенный жест в сторону трупа и сказал:
     -- Его попросту зарезали, как скотину.
     Немного помолчав, он добавил:
     -- Я думаю, тот, кто его убил, был абсолютно невменяем.
     Мартин Бек кивнул.
     -- Да,-- сказал он.-- Похоже на то.

VII
     Мартину Беку вдруг стало как-то не по себе. Это ощущение  было смутным,
взялось непонятно  откуда и походило  на внезапную усталость, когда двадцать
раз перечитываешь одно и то же место, а сам того не замечаешь.
     Ему  пришлось сделать некоторое  усилие, чтобы прийти в себя и  собрать
ускользающие мысли.
     Но рядом с подступающей слабостью было и что-то другое, от чего  он  не
мог отделаться.
     Это было предчувствие опасности.
     Предчувствие    близкого   несчастья.   Чего-то   такого,   что   нужно
предотвратить любой  ценой. Но он не знал, что предотвращать, и уж совсем не
знал как.
     У него и раньше возникало такое ощущение, хотя  в очень редких случаях.
Коллеги подсмеивались над его интуицией.
     Служба полицейского  основана на здравом смысле,  отработанных навыках,
упорстве и систематичности. Справедливо, что много сложных и запутанных  дел
удалось распутать  благодаря случайности, но столь же  справедливо и другое:
что случайность есть понятие растяжимое и не следует ее смешивать со  слепым
везением. При расследовании преступления задача состоит в том, чтобы сплести
из случайностей как можно более густую сеть. А  уж тут опыт и усердие играют
большую роль,  чем  гениальные  озарения. Хорошая память  и обычный  здравый
смысл ценятся выше, чем блеск интеллекта.
     Интуиции нет места в повседневной работе полицейского.
     Интуицию  даже  нельзя  считать  одним  из  качеств  полицейского,  как
астрологию или френологию нельзя считать наукой.
     И, однако, она существует, как ни  прискорбно Беку это  признавать, и в
его практике бывали случаи, когда интуиция выводила его на верную дорогу.
     Хотя в данном,  конкретном случае его настроение можно было  с таким же
успехом  объяснить  причинами  более  простыми,  более  очевидными  и  более
доступными.
     Например, Рэнн.
     Мартин Бек предъявлял  высокие требования к тем людям,  с  которыми ему
приходилось работать вместе. А  виноват в этом был Леннарт Кольберг, вот уже
много  лет его ближайший помощник, сперва при  стокгольмском муниципалитете,
затем в  старой уголовной, в Вестберге. Кольберг был для Мартина надежнейшим
напарником, а кроме того,  он был  человеком,  который забивал  лучшие мячи,
задавал наводящие вопросы и подбрасывал нужные реплики.
     Но сегодня Кольберга рядом не было. Скорей всего Кольберг просто спит в
своей  постели,  и  нет  сколько-нибудь  уважительных  причин   его  будить.
Во-первых, это будет не по правилам, а во-вторых, оскорбительно для Рэнна.
     Мартин Бек  ждал от Рэнна каких-то действий или, по крайней мере. слов,
которые показали  бы,  что  и  тот  чувствует  опасность.  Он ждал  каких-то
высказываний, которые можно будет опровергнуть или, наоборот, подтвердить.
     Но Рэнн так ничего и не сказал.
     Вместо этого  он занимался своим  делом спокойно  и буднично.  Пока что
вести расследование надлежало ему, и он делал все, что от него требовалось.
     Пространство под  окном  было огорожено веревками и вешками, подъезжали
машины, включались прожекторы. Свет их  прощупывал  весь участок, а овальные
белые пятна от полицейских фонариков прыгали по земле, как вспугнутые мальки
на отмели, когда кто-нибудь войдет в воду.
     Рэнн просмотрел все содержимое  тумбочки, так и не найдя  ничего, кроме
предметов личного обихода  и нескольких писем в том нелепо бодряческом духе,
в каком здоровые люди обычно пишут больным, у  которых подозревают серьезную
болезнь. Штатский персонал из пятого участка обследовал прилегающие палаты и
холлы, также не найдя ничего достойного внимания.
     Так   что,   если  Мартин  Бек   хотел   выяснить  какие-нибудь  особые
обстоятельства,  ему следовало  задавать вопросы и при этом формулировать их
ясно и отчетливо, чтобы между ними не возникало недоразумений.
     Дело в том, что Мартин Бек и Рэнн плохо срабатывались, о  чем оба давно
уже знали и поэтому избегали работать на пару.
     Мартин Бек был не слишком  высокого мнения  о  Рэнне, последний об этом
догадывался,   и   это  немало  способствовало  развитию  в   нем  комплекса
неполноценности. Со  своей стороны, Мартин в неумении наладить контакт видел
доказательство собственной слабости, и это сковывало его по рукам и ногам.
     Рэнн  достал  старую  верную  сумку  криминалиста,  закрепил  кой-какие
отпечатки пальцев, наложил  пластик на некоторые следы  в палате и за окном,
то  есть позаботился,  чтобы  детали,  которые  могут  понадобиться  в  ходе
следствия,  не пропали от  естественных  причин  или по чьей-то небрежности.
Прежде всего это касалось следов.
     Мартин  Бек  был простужен, как уже не  в первый раз с начала года.  Он
чихал, сморкался,  долго и надрывно кашлял, но Рэнн никак не реагировал.  Ни
звуком. Не сказал даже "будь здоров". Правда, такие нежности были не  в  его
духе, да и само выражение не входило в его лексикон. А мысли свои -- если он
при этом что-нибудь думал, -- мысли свои Рэнн держал при себе.
     Так что  понимать друг друга без слов  они не умели, поэтому в какую-то
минуту Мартин счел себя обязанным спросить:
     -- Старое у них это отделение, верно?
     --  Верно,  -- ответил  Рэнн.  --  Послезавтра  его  освободят,  то  ли
перестраивать  собираются,  то ли займут  под  что-то  другое.  А  пациентов
переведут в новые палаты, в главный корпус.
     Мысли Мартина тотчас сменили  направление, и немного спустя  он сказал,
обращаясь больше к самому себе:
     -- Интересно, чем это он его чикнул, мачете или самурайским мечом?
     --  Ни  тем, ни другим, -- ответил Рэнн,  вернувшийся  в  эту минуту со
двора.-- Мы обнаружили орудие убийства. Оно лежит в саду в четырех метрах от
окна.
     Они вышли посмотреть.
     При  ослепительном свете  прожектора Мартин  Бек увидел на земле орудие
убийства с широким клинком.
     -- Штык, -- сказал Мартин Бек.
     -- Вот именно. От карабина системы "маузер".
     Карабин  шестимиллиметрового  калибра  был  типичным  военным  оружием.
Раньше им широко  пользовались,  главным образом в  артиллерии  и кавалерии.
Теперь этот образец устарел и вычеркнут из интендантских списков.
     Все лезвие было покрыто запекшейся кровью.
     -- А можно закрепить отпечатки пальцев на такой рукоятке?
     Рэнн пожал плечами.
     Каждое слово из него надо было вытягивать клещами, ну, если не клещами,
то, во всяком случае, путем словесного нажима.
     -- Оставишь его лежать до утра?
     -- Да, -- ответил Рэнн. -- Так, пожалуй, разумнее.
     --  Я бы  поговорил с  семьей Нюмана, и чем скорей, тем лучше.  Как  ты
думаешь, удобно беспокоить его жену в такую рань?
     -- Думаю, что удобно, -- ответил Рэнн без особой уверенности.
     -- Так или иначе, без этого не обойдешься. Поедешь со мной?
     Рэнн пробормотал что-то неразборчивое.
     -- Ты о чем? -- спросил Бек, сморкаясь,
     -- Фотографа сюда надо,-- сказал Рэнн.-- Непременно.
     Казалось, ему все это до смерти надоело.

VIII
     Рэнн пошел к машине, сел на водительское место и подождал Мартина Бека,
который взял на себя неприятную миссию позвонить вдове.
     -- Ты что ей сказал? -- спросил он, когда Мартин сел рядом.
     --  Я  только сказал, что  ее  муж  умер. Судя  по всему,  у него  была
серьезная  болезнь, и мой  звонок не явился для  нее полной  неожиданностью.
Хотя она не могла понять, при чем тут полиция.
     -- Ну и как она? Потрясена?
     -- Само собой. Она  хотела  схватить первое попавшееся  такси и ехать в
больницу.  Я передал трубку  врачу, надеюсь, ему удастся уговорить ее никуда
покамест не ехать.
     --  Правильно сделал. Вот если она  его  увидит,  она  и  впрямь  будет
потрясена. Хватит и того, что ей придется выслушать наш рассказ.
     Рэнн  ехал  по  Далагатан  в  сторону  Оденгатан, то  есть  в  северном
направлении. Перед стоматологическим  институтом стоял черный "фольксваген".
Рэнн кивком указал на него и промолвил:
     --  Мало ему  поставить  машину где не  положено, так еще и  на тротуар
залез. Его счастье, что мы не из автоинспекции.
     -- Вдобавок он был пьян, иначе бы он этого  не  сделал,-- сказал Мартин
Бек.
     -- Или она, -- возразил  Рэнн. Даже наверняка  это  была женщина.  А уж
женщина за рулем...
     --  Типичный  образчик шаблонного мышления. Услышала бы тебя  моя дочь.
Она бы тебе прочитала лекцию.
     Машина свернула на Оденгатан, мимо церкви  Густава Васы  и Оденплан. На
стоянке было два такси со знаком "свободен", а перед светофором у  Городской
библиотеки  желтая  подметальная  машина  с  оранжевой   мигалкой  на  крыше
дожидалась свободного проезда.
     Мартин  Бек  и   Рэнн  ехали   молча.   Возле  Свеавеген  они  обогнали
подметальную  машину,  которая  с   ревом  уползала   за   угол,  у  Высшего
коммерческого училища они повернули налево, на Кунгсгатан.
     -- Ах, черт подери! -- вдруг с сердцем сказал Мартин.
     -- Да, -- сказал Рэнн.
     И   снова  в   машине  воцарилось   молчание.   Когда   они   пересекли
Биргерярлсгатан,  Рэнн  сбавил  скорость  и   начал  искать   нужный  номер.
Отворилась калитка  напротив  Гражданского училища из  нее высунулся молодой
человек и поглядел в их  сторону. Не давая калитке закрыться, он  ждал, пока
они ставили машину и переходили улицу.
     Подойдя поближе, они  увидели,  что молодой человек гораздо моложе, чем
казался издали.
     Ростом он вымахал почти с Мартина  Бека, но лет ему можно было  дать от
силы пятнадцать.
     -- Меня зовут Стефан, -- сказал он. -- Мама ждет вас.
     Они  поднялись  вслед  за ним  на  второй  этаж,  где  одна  дверь была
приотворена. Через гардеробную и холл мальчик провел их в комнату.
     -- Пойду за мамой,-- пробормотал он и вернулся в холл.
     Озираясь по сторонам, Мартин Бек и Рэнн стояли посреди комнаты. Комната
выглядела очень  нарядно. В дальнем ее конце было  устроено подобие гостиной
из  мебели  сороковых  годов  --  дивана,  в  тон ему  трех  кресел светлого
лакированного  дерева  с  пестрой кретоновой  обивкой  и. наконец, овального
стола того  же  дерева.  На  столе лежала белая кружевная салфетка и  стояла
хрустальная ваза с красными тюльпанами. Оба окна гостиной выходили на улицу,
за белыми тюлевыми гардинами стояли в ряд ухоженные растения в горшках. Одна
из коротких стен была закрыта книжными полками красного дерева. Частью полки
были заставлены книгами в кожаных переплетах, частью -- сувенирами и всякими
украшениями. Маленькие  полированные горки с хрусталем и серебром стояли тут
и там, черное пианино довершало меблировку. На пианино выстроились  семейные
портреты в  рамках.  На  стенах  висело  несколько  натюрмортов и пейзажей в
резных  позолоченных  рамах,  с потолка  свисала хрустальная люстра,  а  под
ногами лежал пурпурно-красный восточный ковер.
     Мартин Бек досконально изучил комнату, слушая приближающиеся шаги. Рэнн
тем временем  подошел  к книжной полке  и с  явным неодобрением  разглядывал
медный  олений  колокольчик,  одна  сторона  которого была  украшена пестрой
картинкой,  изображающей  карликовую березку,  оленя  и лопаря,  и  надписью
"Арьеплуг" витиеватыми красными буквами.
     Фру Нюман вошла в комнату вместе с сыном. На ней  было черное шерстяное
платье,  черные чулки и  туфли. В руках  она сжимала  белый  носовой платок.
Глаза у нее были заплаканные.
     Мартин Бек и Рэнн назвали себя. Судя по всему,  она никогда не  слышала
их имен.
     -- Садитесь, пожалуйста, -- сказала она  и опустилась в одно из пестрых
кресел.
     Когда мужчины тоже сели, она посмотрела на них с отчаянием.
     -- Что же все-таки случилось? -- спросила она слишком высоким голосом.
     Рэнн достал носовой  платок и начал вдумчиво, со знанием дела прочищать
свой красный нос. Но Мартин Бек и не ждал от него большой помощи.
     --  Если  у вас есть дома  что-нибудь успокоительное,  ну, какие-нибудь
таблетки, мне думается, вам следовало бы принять одну или две,-- начал он.
     Мальчик, сидевший на стуле перед пианино, встал.
     --  У  папы есть...  Есть  коробочка мепробамата в ванной,  в  аптечке.
Принести?
     Мартин Бек  кивнул, мальчик пошел в ванную и вернулся с таблетками и со
стаканом воды.  Мартин  Бек взглянул на этикетку,  высыпал  две  таблетки  в
крышку коробочки, фру Нюман послушно приняла их и запила глотком воды.
     -- Благодарю, -- сказала она. -- А теперь будьте так любезны, объясните
мне цель своего визита. Стиг мертв, и мы не в силах что-либо здесь  изменить
-- ни вы, ни я.
     Она прижала платок к губам и произнесла придушенным голосом:
     -- Почему  мне не разрешили  приехать к нему? В  конце концов,  это мой
муж. Что они с ним сделали? Этот доктор... он такой странный...
     Сын подошел к матери, сел на подлокотник ее кресла и обнял ее за плечи.
     Мартин Бек повернулся так, чтобы сидеть лицом к лицу с женщиной, бросил
взгляд на Рэнна. помалкивавшего в уголке дивана, и сказал:
     --  Фру  Нюман! Ваш муж умер не  от болезни. Кто-то пробрался к нему  в
палату и убил его.
     Женщина  воззрилась  на Мартина,  и  он увидел,  что  прошло  несколько
секунд, прежде  чем  до  нее дошел  смысл  его  слов. Она  опустила  руку со
стиснутым в ней носовым платком, прижала ее к груди, побледнела.
     -- Убил? Его кто-то убил? Ничего не понимаю.
     У мальчика побелели крылья носа, он еще крепче обхватил плечи матери.
     -- Кто? -- спросила она.
     -- Мы не знаем. Сестра нашла его  на  полу,  в палате, чуть после двух.
Кто-то  влез в  окно и  убил его штыком. Все это  заняло буквально несколько
секунд, я думаю, он не успел даже осознать, что происходит.
     Так сказал М