нул.
     -- Вот так, -- сказал Кольберг. -- Значит, договорились?
     Мальм все время с удивлением глядел на Мартина и наконец спросил:
     -- Это следует рассматривать как добровольный почин?
     -- Да.
     -- Должен признаться, что я тобой восхищаюсь, -- продолжал Мальм. -- Но
понимать тебя, по совести говоря, не понимаю.
     Мартин ничего не ответил.
     Через  пятнадцать  минут  он отправился  к  крепости на  Далагатан.  Он
старался держаться поближе к стенам домов. Рукой он прижимал к боку складную
алюминиевую лесенку,
     Одновременно пожарная машина с  включенными сиренами выехала из-за угла
Обсерваториенгатан.
     Под   пиджаком    у   Мартина    был   спрятан    коротковолновик,    а
7,65-миллиметровый  "вальтер" упирался  дулом  под  мышку. Он отмахнулся  от
полицейских в штатском, которые  вылезли навстречу ему из котельной, и начал
медленно подниматься.
     Наверху он открыл дверь  студии универсальной  отмычкой, которую  добыл
для него Кольберг, и оставил в холле верхнее платье и куртку.
     По   профессиональной   привычке   огляделся   --  уютная,   со  вкусом
обставленная квартира  --  и подумал,  что интересно бы  узнать,  кто  здесь
живет.
     Вой пожарных сирен не умолкал ни на минуту.
     Мартин Бек чувствовал себя вполне спокойно и уверенно.  Он открыл окно,
выходящее  во  двор,  и сориентировался. Он  находился как раз  под северным
балконом.  Он  собрал  лестницу,  выставил ее  наружу  и  зацепил за  перила
балкона, примерно в трех с половиной метрах над окном.
     Затем он слез с подоконника,  вернулся в квартиру  и настроил приемник.
Рэнн отозвался тотчас же.
     Со   своего    поста,   позади    больничной   территории,   на   крыше
двадцатиэтажного дома "Боньерса" Эйнар  Рэнн вел наблюдение за расположенным
на пятьсот метров юго-западнее домом 34 по Далагатан. Глаза у него слезились
от  резкого ветра, но  объект наблюдения был виден вполне отчетливо -- крыша
над северной студией.
     -- Ничего, -- сказал он в приемник. -- Пока ничего.
     Он услышал вой пожарной машины, и вслед за тем какая-то тень скользнула
по узкой, освещенной солнцем полоске крыши.
     Он поднес микрофон к губам и сказал обычным голосом:
     -- Да. Вот он. Вижу. На этой стороне. Лежит на крыше.
     Через двадцать пять секунд сирены умолкли, Рэнн, удаленный от Далагатан
на  полкилометра,  не  отметил сколько-нибудь  серьезных  изменений. Но  уже
мгновенье спустя  он увидел вдали тень на  крыше, увидел  встающую фигуру  и
сказал:
     -- Мартин! Давай!
     Вот теперь голос у него был хриплый от волнения. Ответа не последовало.
     Будь Рэнн метким  стрелком --  а он таковым не  был --  да будь  у него
вдобавок винтовка с оптическим прицелом -- а таковой у него тоже не было, --
он, пожалуй, мог бы попасть в фигуру на крыше.  Да, и еще если бы он рискнул
выстрелить, что  тоже очень  сомнительно. Ибо фигура  на крыше  вполне могла
оказаться Мартином Беком.
     Для Эйнара  Рэнна не  имело большого  значения,  что у пожарной  машины
перегорел предохранитель и смолкла сирена.
     Для Мартина Бека это значило все.
     Едва  получив сигнал  от Рэнна,  он оставил  радио,  метнулся к окну  и
стремительно взобрался  на балкон. Прямо перед собой он увидел глухую заднюю
стену студии с узкой ржавой лестницей.
     Когда  смолк защитный  звук  сирены, он  уже карабкался  наверх, сжимая
пистолет в правой руке,
     После страшного, рвущего уши воя тишина вокруг казалась полной.
     Дуло пистолета чуть слышно звякнуло о правый стояк лестницы.
     Мартин Бек достиг крыши. Его голова и плечи уже поднялись над ее краем.
     На крыше в двух метрах от него стоял Оке Эриксон, широко расставив ноги
и нацелив дуло пистолета ему в грудь.
     Мартин  же все еще  держал свой "вальтер"под углом  кверху  и  слегка в
сторону, не успев придать ему нужное направление.
     Что он успел подумать?
     Что уже слишком поздно.
     Что  Эриксон  ему  запомнился  куда  лучше,  чем  можно  было  ожидать:
белокурые усы,  зачесанные  назад  волосы с  косым пробором.  Противогаз  на
затылке.
     Вот что он успел увидеть.
     И еще странной формы пистолет "хаммерли" с массивным прикладом  и синий
блеск стали в вороненом дуле четырехгранного ствола.
     Из дула таращился на него черный глаз смерти.
     Это он где-то вычитал.
     А главное, было уже слишком поздно.
     Эриксон выстрелил.  Тысячную  долю  секунды  Мартин видел  его  голубые
глаза.
     И вспышку выстрела.
     Пуля ударила в середину груди. Как тяжелый молот.

XXIX
     Балкон  был  размером примерно два на  три.  Узкая  и  ржавая  железная
лестница крепилась  болтами к  желтой  задней  стене и  вела на черную крышу
студии. А в каждой из  боковых стен балкона было по запертой  двери. Высокая
ограда  со стороны двора  состояла  из  толстых пластин матового  стекла,  а
поверх ограды  шла толстая балка. На полу балкона,  выложенном глазурованной
плиткой, стояла складная  подставка для выколачивания ковров из оцинкованных
железных палок.
     Мартин Бек лежал  на спине на этой подставке. Голова у него  откинулась
назад, на толстую трубу, составляющую основу конструкции.
     Он медленно пришел в себя,  поднял веки и глянул в  ясное голубое небо.
Все поплыло перед его глазами, и он снова их закрыл.
     Он вспомнил или, точнее сказать,  вновь ощутил грозный  толчок в грудь,
вспомнил свое падение, но совсем не  мог припомнить, каким образом  очутился
на земле. Неужели он упал во двор? С крыши  девятиэтажного дома? Разве после
такого падения человек может уцелеть?
     Мартин  пытался  поднять голову,  чтобы оглядеться  по  сторонам, но от
физического  напряжения его пронзила такая  боль, что он снова на  несколько
секунд потерял сознание. Больше он не повторял попытки, а огляделся как мог,
не двигая головой, из-под полуопущенных век. Он увидел лестницу, черный край
плоской крыши и понял, что упал от силы метра на два вниз. Он прикрыл глаза.
Потом  попытался по очереди  приподнять каждую руку и  ногу. Но от малейшего
усилия его пронизывала все  та же острая боль. Он понял, что  хоть одна пуля
наверняка угодила ему в грудь, и удивился, что до сих пор  не умер. С другой
стороны,  не возникало у него и то  ощущение счастья, которое  в аналогичных
ситуациях испытывают герои книг. Впрочем. страха он тоже не испытывал.
     Он думал,  сколько времени прошло с тех пор, как  в него  попала первая
пуля. и попадали ли в него  другие пули с  тех пор. как он потерял сознание.
На крыше ли Эриксон? Выстрелов вроде бы не слышно.
     Мартин  Бек  успел увидеть  его  лицо -- лицо старца  и  в то  же время
детское.  Возможно ли  такое  сочетание?  А  глаза  --  безумные от  страха,
ненависти, отчаяния или, может быть, просто лишенные всякого выражения.
     Бог весть с чего Мартин Бек вообразил, что он понимает этого человека и
что и на нем лежит  часть вины,  а  потому  он  должен  прийти на помощь, но
человек на крыше уже находился  вне пределов человеческой помощи. В какое-то
мгновение за последние сутки он совершил решающий шаг через  границу, шаг  в
безумие, в мир, где нет ничего, кроме ненависти, насилия и мести.
     "Вот  я  лежу здесь и, может быть, умираю, -- подумал Мартин Бек, -- но
какую вину я искуплю своей смертью? Никакой".
     Он испугался  собственных мыслей, и вдруг  ему показалось, будто он уже
целую  вечность лежит здесь без движения.  А что, если человек на крыше убит
или  арестован,  если  все  кончено,  а  его   забыли,  оставили  умирать  в
одиночестве на этом балконе?
     Мартин Бек пытался закричать, но из груди его вырвались лишь булькающие
звуки, и он ощутил во рту привкус крови.
     Теперь  он лежал тихо и гадал,  откуда взялся могучий рокот, звучащий в
его ушах.  Рокот походил на шум ветра  в вершинах  деревьев, на рев морского
прибоя, а может быть, его издавал работающий поблизости кондиционер?
     Мартин Бек почувствовал, что погружается в мягкую, безмолвную тьму, где
рокот смолкнет, и  не стал противиться.  Снова  возник рокот и фосфорическое
мерцание  на  кроваво-красном фоне под закрытыми веками, и, прежде чем снова
погрузиться во тьму, он понял, что этот рокот звучит в нем самом.
     Сознание уходило  и  возвращалось, уходило  и возвращалось,  словно его
качали ленивые мягкие волны, в  мозгу проплывали  видения  и обрывки мыслей,
которых Мартин уже не мог удержать. Он слышал бормотание, отдаленные звуки и
голоса  в  наплывающем рокоте, но  все это не  имело больше к  нему никакого
отношения.
     Он рухнул в громыхающий колодец мрака.

XXX
     Кольберг    нервно    барабанил   костяшками    пальцев    по    своему
коротковолновику.
     -- Что случилось?
     В аппарате послышался треск, но больше ни звука.
     -- Что случилось? -- опять закричал он.
     Широко шагая, к нему подошел Гунвальд Ларсон.
     -- С пожарной машиной? Короткое замыкание.
     -- Да при чем тут пожарная? Что с Беком? Алло! Алло! Слушаю!
     Небольшой треск,  пожалуй, чуть сильней, чем  первый  раз,  после  чего
голос Рэнна тягуче и неуверенно спросил:
     -- В чем дело?
     -- Да не знаю я! -- закричал Кольберг. -- Что ты видишь?
     -- Теперь ничего.
     -- А раньше?
     -- Трудно  сказать.  По-моему,  я видел Эриксона.  Он подошел к краю, и
тогда я подал Мартину сигнал. А потом...
     -- Ну, -- нетерпеливо подгонял его Кольберг. -- Говори же.
     --  Потом  сирена  смолкла, а Эриксон после этого  поднялся на ноги. Во
всяком случае, мне так кажется. Он стоял во весь рост спиной ко мне.
     -- А Мартина ты видел?
     -- Нет, ни разу.
     -- А теперь?
     -- Теперь вообще ничего не вижу. Теперь там никого нет.
     --   Черт   возьми,   --   выругался   Кольберг   и   уронил   руку   с
радиопередатчиком.
     Гунвальд Ларсон сердито хмыкнул.
     Они стояли  на Обсерваториенгатан, возле поворота на  Далагатан и менее
чем в ста метрах от дома. Мальм тоже был здесь, и еще довольно много народу.
     Подошел пожарник и спросил:
     -- Машине с лестницей оставаться на прежнем месте?
     Мальм поглядел  на Кольберга, потом на Гунвальда Ларсона. Теперь он уже
не рвался командовать, как вначале.
     -- Не надо, -- ответил Кольберг. -- Пусть  едет назад. Не стоит ребятам
без надобности маячить у него на глазах.
     -- Ну, -- сказал Ларсон, -- сдается мне, что Мартин загремел.
     -- Да. -- глухо откликнулся Кольберг. -- Похоже, что так.
     --  Минуточку.  -- вмешался  кто-то. --  Послушайте-ка.  Это был Норман
Хансон. Он что-то сказал в свой микрофон, потом обратился к Кольбергу.
     --  Я только что поймал наблюдателя на колокольне. Ему кажется,  что он
видит Бека.
     -- Видит? Где?
     -- Лежит на северном балконе со стороны двора.
     Хансон серьезно поглядел на Кольберга и добавил:
     -- Похоже, что он ранен.
     -- Ранен? А он шевелится?
     -- Сейчас  нет.  Но наблюдатель  считает, что  несколько минут назад он
шевелился.
     Сообщение могло оказаться справедливым. Ведь с  крыши "Боньерса"  Рэнну
не видна дворовая сторона. А церковь расположена севернее  дома, да вдобавок
ближе на двести метров,
     -- Надо вынести его оттуда, -- пробормотал Кольберг.
     -- Да и вообще пора кончать  эту  волынку,  -- мрачно  сказал  Гунвальд
Ларсон.
     Через несколько секунд он добавил:
     -- В  конце концов, только  дурак мог полезть  туда в  одиночку. Только
дурак.
     -- Молчим в глаза и говорим пакости за глаза, -- подытожил Кольберг. --
Знаешь, Ларсон, как это называется?
     Гунвальд  Ларсон долго глядел  на  него.  Потом  сказал  с  непривычной
резкостью:
     -- Что ты хочешь -- это безумный  город в потерявшей рассудок стране. А
на крыше перед нами сидит несчастный маньяк, и нам  предстоит  теперь  снять
его оттуда.
     -- В общих чертах верно, -- сказал Кольберг.
     -- Сам знаю.
     -- Господи боже мой, нашли о чем разговаривать, -- нервничал Мальм.
     Ни тот, ни другой даже не взглянули на него.
     -- О'кэй,-- сказал Гунвальд Ларсон,-- ты пойдешь выручать своего дружка
Бека, а я займусь остальным.
     Кольберг кивнул.
     Он пошел было к пожарникам, но на полдороге остановился и сказал:
     --  Знаешь,  как  я  расцениваю  твои шансы  вернуться с крыши живым  и
невредимым? При твоем методе?
     -- Могу догадаться, -- ответил Ларсон.
     Потом он посмотрел на окружающих его людей и громко объявил:
     -- Я собираюсь взорвать дверь и штурмовать крышу изнутри. Мне нужен еще
один человек. Максимум два.
     Четверо или пятеро молодых полицейских и один  пожарник тотчас  подняли
руки, потом еще один голос за его спиной сказал:
     -- Можно мне?
     -- Боюсь, вы  меня не  поняли,  -- продолжал Гунвальд Ларсон. -- Мне не
нужен помощник, который считает, что это его долг, не нужен и такой, который
воображает  себя героем  и хочет отличиться.  Возможность  угодить под  пулю
здесь гораздо больше, чем вы подозреваете.
     --  К чему ты клонишь? -- недоумевал Мальм. -- И кого  ты тогда  хочешь
взять?
     -- Вопрос может идти только о таких людях, которые действительно готовы
подставить себя под пулю. Которых это забавляет.
     -- Возьми меня.
     Гунвальд Ларсон оглянулся на говорившего.
     -- Ах, это ты, -- сказал он. -- Хульт. Вот здорово. Значит, ты.
     --  Эй! -- окликнул его какой-то  человек  с тротуара. -- Я бы  тоже не
прочь.
     Видный  белокурый  мужчина  лет  тридцати,  одетый  в джинсы и  ношеную
куртку.
     -- Вы кто такой?
     -- Моя фамилия Болин.
     -- А вы вообще-то из полиции?
     -- Нет, я строительный рабочий.
     -- Как вы сюда попали?
     -- Я здесь живу.
     Гунвальд Ларсон испытующе оглядел его. Потом он сказал:
     -- Идите сюда. Дайте ему пистолет.
     Норман Ханссон тотчас извлек свое  оружие,  которое  почему-то носил  в
кармане пальто, но Болин отказался.
     -- А свое можно? Я его в минуточку принесу.
     Гунвальд Ларсон кивнул, Болин убежал, а Мальм заметил:
     -- Вообще-то это противозаконно. И даже... ошибочно.
     -- Точно, -- откликнулся Гунвальд  Ларсон. -- Здесь много ошибочного. И
главная  ошибка в том, что есть люди, которые готовы дать первому встречному
свое личное оружие.
     Болин  обернулся скорей чем  за минуту  и принес  свой пистолет.  Кольт
"хантсмен",  калибр   двадцать  два,  с  длинным  стволом  и  десятизарядным
магазином.
     -- Ну а теперь за дело, -- сказал Гунвальд Ларсон.
     Он глянул  вслед Кольбергу,  который уже  сворачивал за угол, надев  на
руку длинный моток веревки.
     -- Сперва пустим Кольберга, пусть  унесет  Бека,  -- продолжал он. -- А
ты, Ханссон, подыщи несколько человек, которые умеют взрывать двери.
     Ханссон кивнул и ушел.
     Через некоторое время Ларсон сказал:
     -- О'кэй.
     Он тоже завернул за  угол, сопровождаемый своими помощниками. Когда они
подошли к дому, он сказал:
     -- Вы возьмите на  себя  южную лестницу, а  я северную. Когда подожжете
бикфордов  шнур.  спуститесь по меньшей мере на один марш  ниже. Лучше бы на
два. Справишься, Хульт?
     -- Да.
     -- Хорошо. И еще одно: если кто-то из вас убьет человека  на крыше, ему
придется впоследствии нести за это ответственность.
     -- Даже если убьет в целях самозащиты? -- спросил Хульт.
     -- Вот именно. Даже в целях самозащиты. А теперь сверим наши часы.
     Леннарт  Кольберг взялся  за ручку двери. Квартира была  заперта, но он
прихватил с собой  универсальную отмычку и в два  счета справился с  замком.
Проходя  через  квартиру, он успел заметить в холле верхнее платье Мартина и
приемник  на столе  в комнате.  Увидел  он тотчас  и открытое окно, и нижнюю
часть алюминиевой лестницы за окном. Лесенка выглядела хрупкой и ненадежной,
а он успел  прибавить несколько  килограммов  с  тех пор,  как последний раз
пользовался такой. Но ему было известно, что теоретически  она рассчитана на
еще больший вес. И потому он без колебаний вспрыгнул на подоконник.
     Он  удостоверился,  что  оба  мотка  веревки,  повешенных  через  плечо
крест-накрест,  не помешают  подъему и не  зацепятся за лесенку, после  чего
медленно и осторожно полез на балкон.
     Все  последующее время, пока Рэнн  докладывал по радио о  том, что  ему
видно в бинокль, Леннарт Кольберг доказывал себе, что вполне могло произойти
самое  худшее и  что  он,  Кольберг,  вполне  к  этому  готов.  Но когда  он
выпрямился, собираясь перелезть через перила, и увидел на полу в одном метре
от себя  неподвижного  и  окровавленного  Мартина  Бека,  у него потемнело в
глазах.
     Он перебросил  ноги  через  перилла  и  склонился  над изжелта-бледным,
обращенным кверху лицом друга.
     -- Мартин. -- хрипло шепнул он. -- Какого черта... Ну Мартин же...
     И  в  это  мгновенье  он заметил,  как у Мартина на шее дрогнула жилка.
Кольберг  осторожно  прижал  пальцами его запястье.  Пульс  бился, но  очень
слабо.
     Он  внимательно оглядел друга. Насколько он  мог  судить. попала  всего
одна пуля. Но прямо в грудь.
     Она  прошла через  петлю рубашки  и  проделала  на удивленье  маленькую
дырку. Кольберг  расстегнул  пропитанную  кровью  рубашку.  Если  судить  по
овальной форме ранки,  пуля под углом пробила грудную кость и прошла дальше,
в правую  часть грудной клетки. Он не мог  только  определить, вышла она или
застряла в теле.
     Кольберг посмотрел на пол под стояком. Там собралась лужа крови, правда
не очень большая, а из раны кровь уже почти не текла.
     Кольберг снял с плеч один моток веревки, повесил на верхнюю перекладину
стояка и  остановился, прислушиваясь, со вторым  мотком в руке. С  крыши  не
доносилось ни звука. Он  размотал веревку и осторожно подвел один конец  под
спину Бека. Он  работал споро и буззвучно  и, закончив, проверил,  прочно ли
держится веревка.
     Потом он снял с  себя кашемировый шарф и обвязал грудь Мартина, а между
узлом и раной засунул два скомканных носовых платка.
     С крыши по-прежнему не доносилось ни звука.
     Теперь предстояло самое сложное.
     Кольберг перегнулся через  перила балкона и посмотрел на открытое окно.
Лесенку он  перевесил так, чтобы конец  ее подошел вплотную к окну. Потом он
осторожно придвинул  подставку  поближе  к  перилам,  взял  свободный  конец
веревки,  обвязанный вокруг Мартина,  сделал двойную  петлю вокруг  балки, а
потом обвязал свободный конец вокруг себя.
     Он  с  великой осторожностью спустил  Мартина за  перила, всей тяжестью
собственного тела обеспечивая  противовес. Когда Мартин повис по  ту сторону
перил, Кольберг принялся правой рукой развязывать узел, так что  вся тяжесть
неподвижного  тела  пришлась  на  его левую руку.  Распустив  узел, он начал
бережно опускать  Мартина.  Он изо  всех сил  держал  веревку и пытался,  не
заглядывая вниз через перила, определить, много ли еще придется травить.
     Когда, по его расчетам, тело Мартина  оказалось как раз перед раскрытым
окном, Кольберг перегнулся через ограду, вытравил еще сантиметров тридцать и
привязал веревку к железной балке.
     Затем он снял  с подставки  второй  моток, продел  в него руку,  быстро
спустился по лестнице и влез в окно.
     Мартин Бек -- с  виду без  всяких  признаков жизни -- висел на полметра
ниже подоконника. Голова у него поникла  на грудь, а тело чуть раскачивалось
вперед и назад.
     Кольберг  уперся ногами  в пол,  перегнулся через  подоконник,  ухватил
обеими руками веревку, подтянул к окну.
     Освободив Мартина Бека от веревочной  петли  и  уложив его  на  пол под
окном, он еще раз взобрался по лестнице на балкон, отвязал  веревку от перил
и сбросил вниз. Снова достигнув окна, он отцепил лестницу.
     Потом он взвалил Мартина себе на плечи и начал спускаться по лестнице.
     У  Гунвальда  Ларсона  оставалось  в  запасе  шесть  секунд,  когда  он
обнаружил, что сделал,  может быть, величайшую глупость  в  своей  жизни. Он
стоял перед  железной дверью, глядел на бикфордов  шнур, который  надо  было
п