е место. Значит, именно
так   в   его   представлении  выглядит  мужественный   ста-
восьмидесятисантиметровый  атлет.  Впрочем,  насчет  смуглой
кожи и черных волос Пепе не соврал, хоть в этом повезло.
      К  латинской склонности к преувеличениям я уже  успела
привыкнуть и взяла себе за правило принципиально  не  верить
ни  во что, что мне рассказывают и обещают испанцы. Что меня
больше  всего поражало, так это переходящая все  мыслимые  и
немыслимые границы абсурдность некоторых их фантазий.
      Повинуясь элементарной логике, я всегда полагала,  что
врать  имеет смысл лишь в том случае, когда ложь  сложно,  а
еще лучше, невозможно опровергнуть. Если бы Пепе заявил, что
является  незаконнорожденным сыном  российского  президента,
возможно,  я бы это и проглотила. Откуда, в конце концов,  я
могу  знать, так это или не так. Но при росте  в  155  см  и
солидном   брюшке   утверждать,  что  ты  стройный   высокий
красавец!  Это явно было выше моего разумения.  Может  быть,
Пепе  решил,  что  я  слепая? Нет, не понять  мне  латинской
психологии!
       Марио,   обиженный  моими  регулярными  жалобами   на
патологическую  лживость  испанцев,  однажды  решил   внести
ясность в этот тонкий вопрос.
       -  Ты  иностранка,  поэтому  ничего  не  понимаешь  в
латинской душе, - объяснил Эстевез. - Может, испанцы и  лгут
время  от времени. Лгать-то они, конечно, лгут, но при  этом
никого не обманывают.
     - Как это - лгут, но не обманывают? - изумилась я. - До
сих  пор  я  считала эти слова синонимами. Или  в  испанском
языке  они  синонимами  не являются?  Вранье  -  это  всегда
вранье,  как  бы  ты  его ни называл  -  брехней,  злостными
измышлениями, извращением истины или дезинформацией.
       Марио   вздохнул   и  укоризненно  покачал   головой,
сокрушаясь по поводу моей тупости.
      -  Испанцы,  конечно, лгут, но испанец в  принципе  не
может  обмануть  своего  соотечественника,  потому  что  тот
прекрасно понимает, когда его собеседник вешает ему лапшу на
уши, и не строит никаких иллюзий на этот счет. В то же время
тот,  кто, мягко говоря, несколько искажает истину,  тоже  в
курсе, что его собеседник знает, что он врет. Вот и выходит,
что никто никого не обманывает, - ведь нельзя обмануть того,
кто  знает,  что  ты  врешь. На нашу ложь попадаются  только
глупые  иностранцы, потому что сначала они принимают все  за
чистую  монету,  а  потом чувствуют  себя  обиженными.  Если
испанец  говорит  "завтра", это может  означать  "через  две
недели", "через год" или "никогда". Любой местный житель это
знает, а иностранец, наивно полагающий, что "завтра"  -  это
действительно  "завтра", впадает в ярость и вопит,  что  его
обманули.  Я знавал американцев, которых страшно раздражало,
что кафе, вывешивающие у себя в витрине рекламу всевозможных
сортов  мороженого с указанием их цены, вообще мороженым  не
торговали.
      - А зачем тогда вешать в витрине рекламу мороженого? -
изумилась я.
      - Иностранка, - укоризненно покачал головой Эстевез. -
Реклама вывешивается не для того, чтобы ты что-то купила,  а
для  того,  чтобы ты зашла в кафе. Зайдешь за  мороженым,  а
там,  глядишь, вместо мороженого купишь кофе или  кока-колу.
Это же ежу понятно.
      - Мне это непонятно. И вообще, если собеседник в курсе
того,  что  ты врешь, зачем тогда врать? Я всегда  полагала,
что врут для того, чтобы извлечь из этого какую-то выгоду.
      - Ты просто не понимаешь, в чем заключается выгода. Ты
когда-нибудь  видела  рыболова, который ловит  исключительно
крошечных  рыбок?  Любой  рыбак  непременно  расскажет  тебе
историю  о  том,  как однажды вытащил из пруда  как  минимум
кита.  История  окажется захватывающей, и  вы  оба  получите
удовольствие,  несмотря на то что тебе  прекрасно  известно,
что  в  прудах  киты не водятся. Выходит, это  ложь,  но  не
обман.
      Испанский вариант рыболовных историй - это излюбленный
миф о латинских любовниках.
      Поскольку  в  первой  половине двадцатого  века  нищая
Испания  плелась в хвосте у всей Европы, нам надо было  хоть
g%,-то  выделиться, чтобы привлечь в страну туристов. Тут-то
и  начали пачками выходить книги о жаркой испанской страсти,
о  темпераментных латинских мачо и прочей ерунде, в  которую
до сих пор верят наивные иностранцы.
     Испанцам образ понравился, и они с удовольствием "вошли
в  роль".  Ты  бы  послушала разговоры  "настоящих  мачо"  в
раздевалках  спорт-комплексов! Если  верить  тому,  что  они
говорят,  они  не  занимаются сексом  по  36  часов  в  день
исключительно по той причине, что в сутках всего 24 часа.
     Или вот, например, когда я травлю байки по поводу того,
что  ты  самая  прекрасная  женщина  на  земле  и  что  твое
присутствие  необходимо  для  меня  как  воздух,  ты  же  не
думаешь,  что  без тебя я начну задыхаться.  Это  называется
"красивая ложь". Именно ею и славятся испанцы - вешают лапшу
на  уши  они  отменно,  но не более. Лапша  всегда  остается
лапшой,  даже  если  это  очень развесистая  и  убедительная
лапша...
      - Понятно, - вздохнула я. - Значит, что бы ни говорили
испанцы, верить им не стоит.
     - Ну, зачем же так все драматизировать, - пожал плечами
Марио. - Электрички у нас иногда ходят по расписанию.
      Итак, я смотрела на курчавого приземистого Пепе, а  на
языке  у  меня вертелся совершенно непристойный  в  подобной
ситуации  вопрос. Черт бы подрал мое нездоровое писательское
любопытство!
     Мне безумно хотелось узнать, что ответит на этот вопрос
Тамайо,  поскольку придумать более или менее разумный  ответ
лично я бы в такой ситуации не смогла. Решив, что иностранке
простительно время от времени выходить за рамки приличий,  я
собралась с духом и произнесла:
     - А почему ты сказал мне по телефону, что твой рост 180
сантиметров? Ты же ниже меня, а во мне всего метр шестьдесят
пять.
      Глаза  инспектора  округлились от  изумления.  Похоже,
меньше  всего  он  ожидал  от  меня  подобной  бестактности.
Впрочем, что возьмешь с иностранки?
     Заложив руки за спину, полицейский гордо вскинул голову
и  вытянулся вверх, приподнявшись на носках, отчего сразу же
стал стройнее и выше ростом. Его лицо приобрело вдохновенно-
отрешенное выражение, словно в этот момент он видел и ощущал
нечто  трансцендентное  и запредельное,  недоступное  разуму
простых смертных.
      - Знаешь, - проникновенно произнес Тамайо, - иногда  я
просыпаюсь по утрам и задаю себе вопрос...
      Инспектор  ненадолго замолчал, словно прислушиваясь  к
чему-то внутри себя.
     Я затаила дыхание в ожидании продолжения.
      -  Интересно, какого я роста? - вдруг почти  выкрикнул
Пепе.
     Не ожидая столь резкого повышения тона, я вздрогнула от
неожиданности.
      Полицейский нахмурился и выразительным жестом наклонил
голову  вниз, уставившись на носки своих ботинок. Теперь  он
почти шептал.
      - В тот день, когда ты позвонила, я чувствовал, что во
мне ровно 180 сантиметров.
     В его голосе звучали слезы.
      С отвисшей от изумления челюстью я замерла, восхищенно
глядя  на  Пепе.  Вот  это  да! До  чего  же  потрясающе  он
выкрутился!  Интересно, соврал или сказал  правду?  В  любом
случае, я бы до такого объяснения в жизни не додумалась. Это
же  надо:  просыпаться  по  утрам и  задавать  себе  вопрос:
интересно, а какого я роста? А еще говорят, что русская душа
загадочная. Полная чушь. Латинским народам мы и  в  подметки
не годимся.
      Покачиваясь  на  носках,  Тамайо  задумчиво  глядел  в
голубое небо.
      Вновь обретя способность двигаться и вернув челюсть на
место,  я  решила,  что настала пора от исследования  глубин
загадочной  латинской  души перейти к не  менее  загадочному
убийству журналиста.
       -   У  тебя  хорошие  отношения  с  теми,  кто  ведет
расследование по делу Родни Вэнса?
     - Просто отличные, - усмехнулся Пепе. - Я сам занимаюсь
этим делом, естественно, под руководством комиссара.
     - Надо же, какое совпадение! - обрадовалась я.
      -  Никакое  не совпадение, - поморщился  инспектор.  -
Вообще-то  расследование поручили Примитиве, <Примитиве  по-
испански  означает, "примитивный"> но, узнав, что  это  дело
интересует  подругу  Марио, я с ним  поменялся  на  мумию  в
Вальпинеде. Примитиве вначале не соглашался, но в Вальпинеде
живет   его  тетка  родом  из  Галисии,  которая  совершенно
потрясающе  готовит  свиные уши, а  Примитиве  прямо  с  ума
сходит  при виде свиных ушей. "На твоем месте я не  стал  бы
бояться мумий, - сказал я Примитиве. - Зато свиные уши..."
      -  Подожди,  - взмолилась я, окончательно  теряясь  от
истории  о  мумиях,  тетке  и  свиных  ушах.  -  Почему   он
примитивный'? Потому что мумий боится?
     - Да нет, с чего ты взяла? - удивился Пепе. - Примитиве
-  это  его  имя, а вообще-то мы зовем его Умник. Он  помнит
наизусть  результаты всех матчей, проведенные  за  последние
десять лет футбольной командой Барселоны.
      -  Понятно, значит, это имя, - кивнула я. К  латинским
именам  я  так до конца и не смогла привыкнуть. До тех  пор,
пока  я  не выучила испанский язык, их благородное  звучание
неизменно  настраивало  меня на  романтический  лад.  Однако
после  того, как я выяснила, что ласкавшее мой русский  слух
звучное  имя Долорес переводится как "боли" или "печали",  а
не  менее  звучная фамилия Морено Эспиноза означает "смуглая
колючка", романтизма во мне заметно поубавилось.
      Имена многочисленных теток моего novio при переводе их
на   русский   язык  соответственно  означали   Тревожность,
Очищение, Презентация, Экзальтация, Добродетели и Поселочек.
Однажды   я   попыталась  представить   себя   родственницей
Тревожности или Поселочка, но так и не смогла этого сделать.
      В тему мумий я решила на всякий случай не углубляться,
сообразив, что так я никогда и не доберусь до Родни Вэнса.
      - Значит, это было все-таки убийство, - констатировала
o.
      -  Похоже  на то, - вздохнул Пепе. - От этих  англичан
всегда одна головная боль. Вечно влипают в неприятности, а в
результате страдает национальный туризм. Нам только убийства
в Ситжесе не хватало.
      -  Все  понятно, - сказала я. - Ты не любишь англичан,
потому   что  в  средние  века  английские  пираты   грабили
испанских пиратов.
       -   А  ты  откуда  знаешь?  -  удивленно  вытаращился
полицейский.
     - Мне об этом уже говорили.
     - Сволочи, - с чувством произнес Тамайо. - Они воровали
наше золото.
     - Которое испанцы в свою очередь воровали у индейцев, -
с невинным видом заметила я.
     - Отвоевывали, а не воровали, - поправил меня Пепе. - И
вообще,  испанцы  не  были пиратами.  Мы  были  благородными
завоевателями, а англичане всегда вели себя  как  бандиты  с
большой дороги.
     - И не говори, - согласилась я.
     - А какие слухи они про нас распускали! - с пол-оборота
завелся  инспектор.  -  Врали, что мы  с  индейцами  жестоко
обращались. Глупость какая! Мы индейцев любили!  Мы  жили  с
ними.  Мы  занимались с ними любовью. Мы  женились  на  них.
Население  всех  стран Латинской Америки,  находившихся  под
испанским  владычеством,  более чем  наполовину  состоит  из
индейцев и метисов. А почему? Потому что испанцы никогда  не
брезговали смешивать свою кровь с кровью аборигенов. А  где,
спрашивается,  в  Соединенных  Штатах  остались   аборигены?
Жалкие  остатки  вымирающих индейцев  догнивают  в  паршивых
резервациях.  Англичане принципиально ни с  кем  никогда  не
смешивались.  Ни с индусами, ни с индейцами, ни  с  неграми.
Выше   всех  себя  считали,  паразиты.  А  теперь  они   чем
занимаются? Приезжают в нашу страну и мрут как мухи,  нанося
ущерб  туризму. Будь моя воля, я бы прикрыл дело Родни Вэнса
как несчастный случай.
      "Хорошо,  что  он  вернулся-таки к  теме  убийства,  -
подумала я. - Главное теперь - не отвлекаться от нее".
     - Как именно убили Вэнса?
     - Знаешь, где находится нудистский пляж?
     - Который из них?
      -  Тот, что посередине между Ситжесом и Виланова и  Ла
Гельтру.
      - Знаю. Мне приходилось там бывать. Тамайо недоверчиво
уставился на меня:
     - Ты там загорала?
      -  Нет, просто проходила мимо, - усмехнулась  я.  -  Я
иногда хожу пешком из Вилановы в Ситжес.
      Изумление  инспектора было вполне понятным. Нудистский
пляж,  о  котором  говорил Пепе, представлял  собой  длинную
каменистую   косу,  приютившуюся  под  скалистым  обрывистым
берегом.  В  жаркие летние дни он был полностью  оккупирован
геями.  Женщина  на  этом  пляже  выглядела  бы  еще   более
кощунственно  и  неуместно,  чем обнаженная  стриптизерша  в
,c&a*., отделении синагоги.
      Проходя  по  тропинке  над  пляжем,  я  каждый  раз  с
любопытством   наблюдала   за  бурной   жизнью   сексуальных
меньшинств.   Нудистский   пляж   гомосексуалистов    чем-то
напоминал  лежбище  морских котиков,  правда,  исключительно
мужского пола.
       Берег   был  покрыт  огромным  количеством  загорелых
обнаженных    тел,   украшенных   всевозможными   ювелирными
изделиями,   в  том  числе  кокетливо  надетыми   на   члены
серебряными и золотыми колечками.
      Мускулистые накачанные "голубые" лежали "бутербродом",
обнимались  и  нежно,  неторопливо  ласкали  друг  друга.  В
отличие  от  большинства нормальных  мужчин,  гомики  весьма
тщательно следили за собой, поддерживая форму, и смотреть на
них было приятно, хоть и слегка непривычно.
      -  Скорее всего Вэнса сбросили с обрыва неподалеку  от
пляжа,   -   объяснил  Пепе.  -  На  теле  были   обнаружены
многочисленные ушибы, но, упав в воду, Родни  был  еще  жив.
Сомнение  вызывает след удара по голове. Согласно заключению
экспертизы,  он  был нанесен тупым предметом  типа  молотка.
Вероятно,  сначала Вэнса оглушили этим ударом, а  уже  потом
столкнули в воду. Смерть наступила между четырьмя  и  шестью
часами вечера в воскресенье. На покойнике были только шорты,
больше  ничего.  Ноги  обуты в сандалии.  В  застегнутом  на
"молнию"  кармане  шортов  лежал бумажник  с  удостоверением
личности. По счету от слесаря за вскрытие двери мы  выяснили
адрес квартиры, которую снимал Вэнс.
     - В бумажнике было много денег?
     - Около шестисот песет мелочью.
     - Негусто. А какие-нибудь записки, телефоны, адреса?
     Инспектор отрицательно покачал головой.
     - Только счет от слесаря. Больше ничего.
     - Ты уверен? - удивилась я. - А фотография мальчика?
     - Какого еще мальчика?
     - Родни.
     - У Вэнса был сын?
     - Да нет. Самого Родни, когда он был мальчиком.
      -  Нет, никаких снимков не было, я точно помню. Только
квитанция, немного мелочи и удостоверение личности.
      -  Странно,  что не было фотографии, - заметила  я.  -
Родни  показывал мне ее. Он вытащил Карточку  из  маленького
внутреннего  кармашка бумажника. Сама по себе она  никак  не
могла  выпасть.  Да  и вообще, насколько я  помню,  бумажник
выглядел довольно толстым.
     - Может, там были деньги?
      -  У  Родни? - усмехнулась я. - У него даже  кредитных
карточек  не  было.  -  Скорее всего  какие-нибудь  записки,
адреса,  билеты на автобус. В бумажниках вечно  скапливается
какой-то мусор.
      -  Ты хочешь сказать, что кто-то намеренно выгреб  все
записки из кошелька, оставив там лишь удостоверение личности
и квитанцию от слесаря, чтобы полиция не имела затруднений с
установлением личности убитого?
      - Похоже на то. Только непонятно, зачем в таком случае
/.- $.!(+.al забирать детскую фотографию Вэнса.
      - Действительно, странно, - кивнул Тамайо. - Наверное,
убийца не знал, что это была фотография Родни. Он забрал ее,
пытаясь  ликвидировать все следы, ведущие от Вэнса к  другим
людям.
      - Возможно, - согласилась я, подумав про себя, что для
этого  могла  быть  и  другая  причина.  -  Полиции  удалось
выяснить, откуда именно Родни упал?
      - Есть кое-какие предположения, - уклонился от прямого
ответа Пепе.
     - Значит, пока не удалось, - констатировала я. - Но что-
нибудь  полезное вы узнали? Известно, зачем Родни  поехал  в
Ситжес?
     Инспектор с удивлением посмотрел на меня.
     - Зачем люди вообще ездят в Ситжес? Отдыхать, купаться,
загорать.
     - Вы уже допросили соседа Вэнса и его подружек?
       -   Естественно,  допросили.  Ты  думаешь,   мы   тут
бездельничаем целыми днями?
      -  Нет, конечно, - соврала я, гадая про себя, в  какой
степени  универсальный  испанский  принцип  "maeana   mismo"
распространяется на действия уголовной полиции. - Мне бы и в
голову такое не пришло. И что показали свидетели?
      - Ровным счетом ничего. Прямо удивительно - все словно
сговорились. Никто ничего не знает. Более того, у  соседа  и
подружек на воскресенье прямо-таки железобетонное алиби.
     - А телефонные звонки из квартиры проверили?
     - Послали запрос в телефонную компанию. Теоретически мы
уже  должны  были  получить распечатку, но  данные  пока  не
пришли.
      -  Телефонная компания обещала прислать ответ  "maeana
mismo"? - сообразила я.
     - Да, - удивленно кивнул Пепе. - Откуда ты знаешь?
     - Я вообще догадливая. И какие версии есть у полиции?
      - Естественно, рассматривается версия ограбления, хотя
на  ограбление  не  похоже. Отправляясь на нудистский  пляж,
человек обычно не имеет при себе крупные суммы денег.  Более
логичным  выглядит предположение, что убийца  был  знаком  с
жертвой.   Мотив,  правда,  пока  неясен.  Это  может   быть
ревность, месть. Твой приятель случайно не был гомиком?
      -  Вряд  ли.  Скорее  его можно  отнести  к  категории
альфонсов.   Насколько   я  знаю,  Родни   специализировался
исключительно на женщинах. Впрочем, в наше время  ни  в  ком
нельзя  быть уверенным. Не исключено, что в обмен на хороший
ужин  в  ресторане  Родни согласился  бы  временно  поменять
сексуальную ориентацию.
      -  Сиджес  -  город геев, - заметил Пепе.  -  Убийство
произошло  недалеко от "голубого" нудистского пляжа.  Думаю,
следует прощупать местных извращенцев.
      -  У  меня  есть  другая  версия.  Родни  мог  кого-то
шантажировать.
      -  Шантажировать?  Кого?  -  удивленно  вскинул  брови
Тамайо.
     - Одного из членов группы Творческой поддержки.
     - Это еще что за компания? - нахмурился инспектор.
     - Сейчас расскажу, - пообещала я.

                             ***

      В  лесу  раздавался  топор  дровосека.  Мужик  отгонял
топором  гомосека. Устал, утомился, упал дровосек. С улыбкой
залез  на него гомосек, - в такт шагам повторяла я навеянную
нежно-голубой темой Ситжеса любимую пионерскую  счита-лочку,
под которую так удобно маршировать. Бодрым шагом я двигалась
по   бульвару   Сан-Хуан  в  направлении   площади   Святого
Семейства.
     Автомобили ревели моторами, проносясь по обе стороны от
отделанной  красным  цементом пешеходной  дорожки,  отчаянно
выли сиренами, застревая в пробках.
      Грохот  пневматического молотка, вскрывающего тротуар,
соперничал  с  шумом строительного мусора,  сбрасываемого  в
металлический  контейнер  по  желтой  пластиковой  кишке   с
четвертого этажа реставрируемого здания.
      Визгливо  орали  дерущиеся дети, с балконов  домов  на
проезжающий транспорт истерически лаяли очумевшие от  обилия
впечатлений собаки.
      Разудалая  семейка  цыган,  хлопая  в  ладоши,  громко
скандировала  свое любимое "ло-лай-ра" и, перекрывая  грохот
пневматического  молотка, хором пела  что-то  про  одинокого
ослика, потерявшегося на пути домой.
      Зажатый  между  серыми и безликими,  как  штампованные
оловянные  солдатики, рядами лепящихся друг  к  другу  домов
воздух тускло мерцал дымным маревом выхлопных газов. Словом,
Барселона была в своем амплуа.
      Тэдди  Пиддингтон, сосед Вэнса по квартире, к которому
я,  собственно, и направлялась, оказался дома. Как-то раз мы
столкнулись с ним в ирландском пабе "Майкл Коллинз", и Родни
познакомил нас.
     - Жуткая история, - вздохнул Тэд.