т закрыта. Дженсен
и три его помощника сидят за круглым столом. Они уже два часа ?убили? на
дело Дюмона и  ни  к  чему  не  пришли.  Они  устали  спорить.  Один  из
сотрудников, либерал, выпускник Корнеллского университета, настаивал  на
широких гарантированных правах для партнеров. Дженсен тоже  так  считал,
но не был  готов  открыто  признать  это.  Двое  других  были  настроены
скептически. Им, как и Дженсену, было известно, что получить по  данному
делу большинство  в  пять  из  девяти  голосов  членов  Верховного  суда
невозможно. Разговор перешел на другие дела.  -  Шеф  сердится  на  вас,
Гленн, - произнес служащий из Дьюка. Они обращались к нему  по  имени  в
его кабинете. ?Судья? - такое неуклюжее обращение. Гленн потер глаза.
   - Что еще нового?
   - Один из его служащих специально уведомил меня о том, что шеф и  ФБР
обеспокоены вашей безопасностью. Говорит, что вы  несговорчивы,  и  шеф,
пожалуй-таки, встревожен. Он хотел, чтобы я передал это дальше. Все было
передано через цепочку из клерков. Все.
   - По всей видимости, он действительно обеспокоен. Это его работа.
   - Он хочет дать еще двоих фэбээровцев-телохранителей, и они просят  о
доступе в вашу квартиру. И ФБР хочет, чтобы вас возили  на  работу  и  с
работы. А еще они хотят ограничить ваши поездки.
   - Я уже слышал об этом.
   - Да, мы знаем. Но клерк сказал, будто шеф хочет,  чтобы  мы  убедили
вас взаимодействовать с ФБР - ради сохранения вашей жизни.
   - Понимаю.
   - И поэтому мы беседуем с вами.
   - Благодарю. Обратитесь снова к своей передающей цепочке  и  сообщите
сотруднику шефа, что вы не только убеждали, но  и  подняли  вокруг  меня
шум, и что я ценю ваши уговоры и всю эту шумиху, но в одно ухо вошло,  в
другое вышло. Передайте им, что Гленн считает себя большим мальчиком.
   - Будьте уверены, Гленн. Вы не боитесь, не так ли?
   - Нисколько.

Глава 2

   Томас  Каллахан  был  одним  из  наиболее  популярных  профессоров  в
Тьюлане. Прежде всего потому, что отказался включать в план  занятия  до
одиннадцати часов утра. Он много пил, как и большинство его студентов, и
ему были нужны эти первые несколько часов каждое утро, чтобы  поспать  и
вернуться  к  жизни.  К   занятиям,   начинающимся   ранее,   чувствовал
отвращение. Еще он был популярен,  потому  что  носил  легкие  выцветшие
джинсы, твидовые пиджаки с заплатами на протертых локтях;  носки,  равно
как и галстуки,  отсутствовали.  Вид  либерально-эффектно-академический.
Ему исполнилось сорок пять,  но  благодаря  темным  волосам  и  очкам  в
роговой оправе он выглядел лет на десять моложе. Впрочем,  едва  ли  его
заботило, на сколько он выглядит. Брился раз в неделю,  когда  испытывал
зуд; ну а если погода была  прохладной,  что  случается  редко  в  Новом
Орлеане, он отращивал бороду.  Рассказывали  истории  о  его  связях  со
студентками.
   Также он был популярен потому, что преподавал конституционное  право,
самый  непопулярный,  но  нужный  курс.  Благодаря   своему   блестящему
интеллекту и холодности, он действительно сделал интересными занятия  по
конституционному праву. Никто в Тьюлане не мог достичь  такого.  Поэтому
студенты боролись за место  на  лекциях  Каллахана  по  конституционному
праву в одиннадцать часов, три раза в неделю.
   Числом  в  восемьдесят  человек  сидели  они  за  шестью  рядами   на
возвышении и шептались, когда Каллахан  встал  за  свой  стол  и  протер
очки. ?Пять минут двенадцатого, еще слишком рано?, - подумал он.
   -  Кто  понимает  особое  мнение  Розенберга  по  делу  ?Нэш   против
Нью-Джерси??
   Студенты подняли головы, и в помещении стало  тихо.  Должно  быть,  в
состоянии тяжелого похмелья. Его глаза покраснели.  Если  он  начинал  с
Розенберга, то это всегда означало одно: лекция будет трудной. Никто  не
вызвался.  Каллахан  медленно,  методично  обвел  глазами  аудиторию   и
обождал. Мертвая тишина.
   Со щелкающим звуком повернулась дверная  ручка  и  сияла  напряжение.
Дверь распахнулась, и в комнату элегантно вошла привлекательная  девушка
в узких блеклых джинсах и хлопчатобумажном  свитере.  Она  проскользнула
вдоль стены к третьему ряду, ловко пробралась между сидящими  студентами
к своему месту и села. Ребята в четвертом ряду  замерли  от  восхищения.
Парни в пятом ряду вытягивали  шеи,  чтобы  бросить  быстрый  взгляд.  В
течение двух последних трудных лет  единственной  из  немногих  радостей
юридической школы было смотреть,  как  она  шествовала  по  коридорам  и
комнатам, украшая их своими длинными  ногами  и  мешковатыми  свитерами.
Потрясающее мифическое тело скрывалось  где-то  там  внутри,  они  могли
только о нем догадываться. Но она вовсе не относилась к тем,  кто  может
щеголять этим. Она была просто одной из многих и, как  и  все  в  школе,
носила джинсы  с  фланелевыми  рубашками,  старыми  свитерами  или  хаки
слишком большого размера. Ее нельзя было представить  в  черной  кожаной
мини-юбке.
   Она одарила улыбкой сидящего рядом с ней парня,  и  на  секунду  были
забыты и Каллахан, и его вопрос по  делу  Нэша.  Ее  темно-рыжие  волосы
свободно падали на плечи. Она была той хорошенькой маленькой девочкой  с
безупречными зубами и красивыми волосами, подающей сигнал  к  овации  на
студенческих спортивных встречах, в которую каждый парень влюбляется как
минимум дважды за годы учебы в высшей школе. И, возможно, лишь однажды в
юридической школе.
   Каллахан проигнорировал этот приход. Если бы она была  первокурсницей
и боялась его, он, возможно, набросился бы с руганью на нее  и  орал  бы
несколько минут. ?Вы никогда не опоздаете на суд!? - эти  избитые  слова
профессора-законника могли напугать до смерти.
   Но сегодня Каллахан не собирался вопить, и к тому  же  Дарби  Шоу  не
боялась его. Поэтому он какую-то долю секунды поразмышлял над тем, а  не
подозревает ли кто-либо, что он спит  с  ней.  Скорее  всего,  нет.  Она
настаивала на полной секретности.
   - Читал кто-нибудь отличную от общепринятой точку  зрения  Розенберга
в ?Нэш против Нью-Джерси??
   Неожиданно  он  снова  обрел  уверенность  в  себе,  и  в   аудитории
установилась мертвая тишина. Поднятая рука  могла  означать  непрерывный
?допрос с пристрастием? в течение  следующих  тридцати  минут.  Желающих
ответить  нет.  Курильщики  в   последнем   ряду   притушили   сигареты.
Большинство из присутствующих восьмидесяти студентов стали что-то быстро
бесцельно записывать. Все головы опущены. Слишком явно и рискованно было
бы пролистать папку с записями и найти дело  Нэша;  слишком  поздно  для
этого. Любое  движение  может  привлечь  внимание.  Кого-то  обязательно
поймают.
   Дела Нэша в папке не было. Это  был  один  из  дюжины  незначительных
случаев, о котором Каллахан  вскользь  упомянул  неделю  тому  назад,  а
теперь ему хотелось узнать, читал ли кто-нибудь об этом. Он был известен
таким  поведением.  Его  итоговый  экзамен  охватывал  1200  случаев,  и
примерно тысячи из них не было в папке. Экзамен был пыткой, но Каллахана
действительно любили, и редко кто заваливал данный предмет на экзамене.
   В настоящий момент он не казался милым. Он оглядел  помещение.  Время
выбрать жертву.
   - А что скажете вы, мистер Сэллинджер?  Можете  вы  объяснить  особое
мнение Розенберга?
   Тотчас с четвертого ряда Сэллинджер ответил: ?Нет, сэр?.
   -  Понятно.  Возможно,  потому,  что  вы  не   читали   отличную   от
общепринятой точку зрения Розенберга?
   - Возможно. Да, сэр.
   Каллахан уставился на него. Покрасневшие  глаза  смотрели  все  более
угрюмо,  даже  угрожающе.  Только  Сэллинджер  мог  отметить  это:   все
остальные не отрывали взгляда от своих записей.
   - А почему?
   - Потому что я стараюсь не читать  разногласий.  Особенно  написанных
Розенбергом.
   Глупо. Глупо. Глупо. Сэллинджер пытался оказать сопротивление, но  не
было боеприпасов.
   - Имеете что-то против Розенберга, мистер Сэллинджер?
   Каллахан глубоко уважал Розенберга. Поклонялся ему. Читал книги о нем
и его мнениях. Изучал его. Даже обедал однажды с ним.
   Сэллинджер занервничал:  ?О  нет,  сэр.  Я  просто  не  люблю  особых
мнений?.
   Крупица юмора была в ответах  Сэллинджера,  но  ни  одной  улыбки  не
появилось на лицах студентов. Позднее, за пивом, он и его приятели будут
хохотать во все горло, снова и снова слушая рассказы о Сэллинджере и его
нелюбви к особым мнениям, особенно принадлежащим перу Розенберга. Но  не
теперь.
   - Понимаю. Вы  читаете  мнения  большинства?  Замешательство.  Слабая
попытка  Сэллинджера  поспорить  почти  поставила  его  в   унизительное
положение.
   - Да, сэр. И в большом количестве.
   - Великолепно. Объясните тогда, если  хотите,  мнение  большинства  в
деле ?Нэш против Нью-Джерси?.
   Сэллинджер никогда не слышал о Нэше, но теперь запомнит его  на  весь
оставшийся период своей юридической карьеры.
   - Не думаю, что читал это.
   - Итак, вы не читаете особых мнений, мистер Сэллинджер, а  теперь  мы
узнаем, что вы также пренебрегаете и большинством. Что  же  вы  читаете,
мистер Сэллинджер? Романы? Бульварные газетки?
   Раздался совсем слабый смешок откуда-то из-за четвертого ряда,  и  он
исходил от  студентов,  которые  чувствовали,  что  нужно  отреагировать
смехом, но в то же время не хотели привлекать к себе внимание.
   Сэллинджер, весь красный, не отводил взгляда от Каллахана.
   - Почему вы не ознакомились  с  этим  случаем  в  судебной  практике,
мистер Сэллинджер? - настаивал Каллахан.
   - Не знаю. Я, м-м, мне кажется, просто пропустил его.
   Каллахан нормально воспринял это.
   - Я совсем не удивлен. Я упоминал об этом случае на  прошлой  неделе.
Если быть более точным, в прошлую среду.  Буду  спрашивать  об  этом  на
заключительном  экзамене.   Не   понимаю,   почему   вам   так   хочется
проигнорировать  это  дело,  с  которым  вы  столкнетесь  на   последнем
экзамене?
   Теперь Каллахан медленно расхаживал взад-вперед перед  своим  столом,
глядя на студентов.
   - Кто-нибудь все-таки потрудился прочитать это?
   Тишина. Каллахан уставился в пол.  Тишина  обволакивала,  становилась
все более тягостной. Все взоры опущены, все ручки и  карандаши  замерли.
Лишь дымок поднимался над последним рядом.
   Наконец неторопливо поднялась рука с четвертого места третьего  ряда.
Дарби Шоу. И класс испустил общий вздох облегчения. Она снова спасла их.
Чего-то похожего следовало ожидать от  нее.  Вторая  по  успеваемости  в
своем классе и находящаяся на достаточном расстоянии от номера один, она
могла  излагать  и  факты,  и  совпадения,  и  разногласия,   и   мнения
большинства практически  по  каждому  случаю,  с  которым  Каллахан  мог
наброситься на  нее.  Она  ничего  не  упускала.  Хорошенькая  маленькая
девочка,  точная  копия  той,  которая  подает  сигнал   к   овации   на
студенческих спортивных встречах, с отличием получила степень  бакалавра
биологии и планировала добиться того же при получении степени юриста,  а
затем  обеспечить  себе  достойную  жизнь,  предъявляя  иски  химическим
компаниям за нанесение ущерба окружающей среде.
   Каллахан уставился на нее, несколько расстроенный. Она  покинула  его
квартиру три часа назад после  долгой  ночи  с  вином  и  разговорами  о
законе. Но он даже не упоминал случай Нэша.
   - Ладно, посмотрим, мисс Шоу. Почему Розенберг Расстроен?
   - Он считает, что  законодательный  акт  Нью-Джерси  нарушает  Вторую
поправку. Она не смотрела на профессора.
   - Хорошо. И для пользы остальной части класса ответьте,  в  чем  суть
законодательного акта?
   - Объявляет  вне  закона  полуавтоматические  пулеметы,  кроме  всего
прочего.
   - Чудесно. И просто ради шутки, что было у мистера Нэша во время  его
ареста?
   - Автомат АК-47.
   - И что случилось с ним?
   - Его признали виновным, приговорили к трем годам, а потом состоялось
обжалование приговора суда.
   Она знала подробности.
   - Чем занимался мистер Нэш?
   - Точно не известно, но  проскользнуло  упоминание  о  дополнительном
обвинении в торговле наркотиками. На момент ареста на него отсутствовало
досье.
   - Итак, он был торговцем наркотиками с АК-47. Но  он  нашел  друга  в
лице Розенберга, не правда ли?
   - Конечно.
   Теперь она смотрела на него.  Напряжение  ослабло.  Большинство  глаз
следило за тем,  как  он  медленно  шагает  по  комнате,  поглядывая  на
студентов  и  определенно  выбирая  другую  жертву.  Намного  чаще,  чем
хотелось  бы  ему,  Дарби  овладевала  вниманием  на  таких  лекциях,  а
Каллахану хотелось бы более широкого участия других.
   - Почему вы считаете Розенберга сочувствующим? - он обратился с  этим
вопросом ко всему классу.
   - Ему нравятся торговцы наркотиками, - это был Сэллинджер,  раненный,
но пытающийся помочь. Каллахан  поощрительно  отнесся  к  решению  юноши
спасти класс и подключиться к  обсуждению.  В  награду  он  улыбнулся  в
ответ, как будто приглашал его к повторному кровопусканию.
   - Вы так думаете, мистер Сэллинджер?
   - Уверен. Торговцы наркотиками, ?любители детей?, занимающиеся ввозом
оружия контрабандисты, террористы. Розенберг обожает  всех  этих  людей.
Они - его слабые и оскорбленные дети, именно поэтому он должен  защищать
их.
   Сэллинджер пытался выглядеть добродетельно негодующим.
   - И, по вашему ученому мнению, мистер Сэллинджер, что следует  делать
с такими людьми?
   -  Все  просто.  Справедливое  судебное  разбирательство  с   хорошим
адвокатом, затем справедливая быстрая апелляция и, наконец, наказание в.
случае виновности. - Сэллинджер был близок к тому, чтобы так  рискованно
отстаивать свое мнение подобно правому консерватору, защищающему строгие
меры в борьбе с преступностью и  беспорядками,  что  считается  основным
недостатком в среде студентов-юристов Тьюлана.
   Каллахан скрестил руки на груди.
   - Пожалуйста, продолжайте.
   Сэллинджер почувствовал ловушку, но продолжал на  ощупь  прокладывать
себе путь. Терять было нечего.
   - Я имею в виду, что мы ознакомились с каждым случаем, где  Розенберг
пытается переписать Конституцию  для  создания  новой  лазейки  в  обход
закона, чтобы получить основание для освобождения  определенно  виновных
подсудимых. Это, можно сказать, отчасти вызывает досаду. Он считает, что
все  тюрьмы  представляют  собой  средоточие  жестокости,   поэтому,   в
соответствии  с  Восьмой  поправкой,   все   заключенные   должны   быть
освобождены. К  счастью,  сейчас  он  в  меньшинстве,  в  исключительном
меньшинстве.
   - Вам нравится руководство суда, не правда ли, мистер  Сэллинджер?  -
Каллахан одновременно и улыбался, и смотрел неодобрительно.
   - Черт возьми, да!
   - Вы считаете себя одним из нормальных,  мужественных,  патриотически
настроенных, умеренных американцев, кто хочет, чтобы старый ублюдок умер
во сне?
   В аудитории раздались  смешки.  Сейчас  было  безопаснее  засмеяться.
Сэллинджер знал, что лучше не отвечать правдиво.
   -  Я  не  пожелал  бы  этого  никому,  -  произнес  он  с   некоторым
беспокойством.
   Каллахан снова стал вышагивать по аудитории.
   - Ладно, спасибо, мистер Сэллинджер. Я всегда получаю удовольствие от
ваших комментариев.  Вы,  как  обычно,  изложили  нам  точку  зрения  на
законодательство непрофессионала.
   Смех усилился. Сэллинджер вспыхнул и сел на место.
   Каллахан больше не улыбался.
   - Мне хотелось бы поднять эту дискуссию на интеллектуальный  уровень,
о?кей? Итак, ответьте вы, мисс Шоу. Почему Розенберг симпатизирует Нэшу?
   - Вторая поправка предоставляет людям право хранить и носить  оружие.
Для  судьи  Розенберга  это  буквально  и  абсолютно.  Ничто  не  должно
запрещаться. Если  Нэш  хочет  иметь  АК-47,  или  ручную  гранату,  или
реактивный противотанковый гранатомет, штат Нью-Джерси не может  принять
закон, запрещающий это.
   - Вы согласны с ним?
   - Нет, и я  не  одинока.  Это  решение  ?восемь-к-одному?.  Никто  не
поддержал его.
   - В чем заключается логическое обоснование остальных восьми?
   - Это очевидно, на самом деле. Штаты выдвигают  причины  для  запрета
торговли  и  приобретения  определенных  видов  оружия.  Интересы  штата
Нью-Джерси выше прав мистера  Нэша,  дарованных  ему  Второй  поправкой.
Общество  не  может  позволить  частным  лицам  иметь  в   собственности
современные виды оружия.
   Каллахан    внимательно    смотрел    на     нее.     Привлекательные
студентки-юристочки редкость в Тьюлане, но если он обнаруживал такую, то
сразу  же  переходил  в  наступление.  В  последние  восемь  лет   успех
сопутствовал ему. Девушки приходят  в  юридическую  школу  свободными  и
раскрепощенными. Дарби была  совсем  другой.  Он  впервые  увидел  ее  в
библиотеке во втором семестре первого учебного года, и месяц ушел у него
на то, чтобы просто пригласить ее на обед.
   - Кто записал мнение большинства? - спросил он ее.
   - Раньян.
   - Вы согласны с ним?
   - Да, это простой случай, действительно.
   - Тогда скажите, в чем заключается позиция Розенберга?
   - Мне кажется, он ненавидит всех остальных членов суда.
   - Значит,  он  выражает  несогласие  с  мнением  других  просто  ради
собственного удовольствия?
   - Зачастую, да. Его мнения все чаще не могут считаться  оправданными.
Возьмите дело Нэша.  Для  либерала,  каким  является  Розенберг,  вопрос
контроля  за  оружием  совсем  прост.  Он  должен  был  записать  мнение
большинства, и десять лет назад он  так  и  поступил  бы.  Что  касается
дела ?Фордайс против Орегона?, относящегося к 1977 году, то там  он  дал
интерпретацию   Второй   поправки   в   более    узком    смысле.    Его
непоследовательность, можно сказать, смущает.
   Каллахан уже забыл дело Фордайса.
   - Вы полагаете, что судья Розенберг  состарился?  Как  и  большинство
бойцов, впавших в шок, Сэллинджер как в воду бросился в финальный раунд:
   - Он сумасшедший, как черт, и вы знаете это. Вы  не  можете  защищать
его взгляды.
   - Не всегда, мистер Сэллинджер, но, по крайней мере, он все еще там.
   - Его тело там, но разум мертв.
   - Он дышит, мистер Сэллинджер.
   - Да, дышит с помощью машины.  Они  должны  закачивать  ему  кислород
черев нос.
   - Не это главное, мистер Сэллинджер. Он последний из великих судебных
деятелей, и он по-прежнему дышит.
   - Вы бы лучше позвонили и проверили,  -  произнес  Сэллинджер,  когда
преподаватель умолк.
   Он сказал достаточно. Нет, он сказал слишком много. И опустил голову,
когда профессор уставился на него. Он  рухнул  на  свое  место  рядом  с
лежащей там тетрадью, сам пораженный, зачем он все это сказал.
   Каллахан  заставил  его  опустить  глаза,  затем  снова  зашагал   по
аудитории. Все было действительно как после тяжелого похмелья.

Глава 3

   Он выглядел по меньшей мере как старик фермер,  в  соломенной  шляпе,
чистом рабочем комбинезоне, опрятной обтягивающей грудь рабочей  рубашке
цвета хаки, сапогах. Он  жевал  табак  и  сплевывал  в  черную  воду  за
волноломом. Он жевал как настоящий фермер. Его пикап, хотя  и  последней
модели, основательно подвергся воздействию дождя  и  солнца  и  выглядел
так, как будто только что проехал по  пыльной  дороге.  Номера  неверной
Каролины. Машина стояла в сотне ярдов в стороне отсюда, с зарывшимися  в
песок колесами, на другом конце пирса.
   Понедельник, полночь.  Первый  понедельник  в  октябре,  и  следующие
тридцать минут он должен  ждать  в  темной  прохладе  пустынного  пирса,
меланхолично  жевать  табак,  облокотившись  о   перила   и   пристально
вглядываясь в море. Он был один, как, по его сведениям, и  должно  быть.
Так было заранее запланировано. Этот пирс всегда безлюден  в  этот  час.
Лишь фары случайного  автомобиля  могли  осветить  береговую  линию,  но
никогда ни одна машина не останавливалась здесь в это время.
   Он смотрел на красные и  синие  канальные  огни,  горящие  далеко  от
берега. Посмотрел на часы, не поворачивая головы. Облака нависали темной
толстой тучей, и было трудно различить его, пока  о