ст, работающий всего десять лет,  но  уже  зарекомендовавший
себя отличным следователем. Шесть часов тому назад  Войлс  назначил  его
руководителем расследования.  Остальная  часть  группы  подбиралась  все
утро, это было организационное совещание.
   Ист  читал  и  слушал  то,  что  он  уже  знал.  Расследование  может
растянуться на недели, возможно, даже месяцы. Кроме пуль,  в  количестве
девяти штук,  каната,  стального  стержня,  использованного  для  жгута,
других улик не было. Соседи в  Джорджтауне  ничего  не  видели.  Никаких
особо  подозрительных  лиц  в  кинотеатре  Монроуза.  Отпечатки  пальцев
отсутствуют. Волокна отсутствуют. Ничего. Нужен  исключительный  талант,
чтобы убить так чисто, и  требуется  много  денег,  чтобы  скрыть  такой
талант. Войлс  был  настроен  пессимистически  относительно  обнаружения
вооруженных преступников. Они должны сконцентрировать свое  внимание  на
тех, кто скрывал их.
   Войлс говорил, попыхивая сигарой:
   - На столе  лежит  докладная  записка,  касающаяся  некоего  Нельсона
Манси, миллионера  из  Джексонвилла,  штат  Флорида,  который  будто  бы
угрожал Розенбергу. Власти Флориды убеждены,  что  Манси  заплатил  кучу
денег за убийство виновного в изнасиловании и его адвоката. В  докладной
об этом ни слова. Двое наших людей поговорили с адвокатом Манси  сегодня
утром, и, надо сказать,  их  встретили  очень  гостеприимно.  Манси,  по
словам его адвоката, нет в стране, и,  конечно,  он  не  имеет  никакого
представления о том, когда тот вернется. Я выделил двадцать  человек  на
его поиски.
   Войлс снова зажег сигару и посмотрел на  листок  бумаги,  лежащий  на
столе.
   -  Под  номером  четыре   идет   группа,   называющая   себя   ?Белым
сопротивлением?, небольшая группа  из  десантников-диверсантов  среднего
возраста, за  которой  мы  наблюдаем  примерно  три  года.  Вы  получили
докладную записку. Довольно слабое, должен  заметить,  подозрение.  Они,
скорее, будут бросать зажигательные бомбы и сжигать кресты. Не так много
хитрости. И, что важно, не слишком много денег. Я  серьезно  сомневаюсь,
что они смогли бы так  быстро,  как  в  данном  случае,  воспользоваться
оружием. Но тем не менее я выделил двадцать человек.
   Ист развернул увесистый бутерброд, понюхал, но  решил  оставить  его.
Лук был холодный. Аппетит пропал. Он слушал и делал записи. Номер  шесть
в списке был несколько необычным человеком. Псих по имени  Клинтон  Лейн
объявил войну гомосексуалистам. Его единственный сын  уехал  с  семейной
фермы   в   Айове   в   Сан-Франциско,    чтобы    насладиться    жизнью
гомосексуалистов, но вскоре умер от СПИДа. Лейн сошел  с  ума  и  поджег
офис коалиции гомосексуалистов в Де-Мойне. Его арестовали и  приговорили
к четырем годам, но в 1989 году он  совершил  побег,  и  его  не  нашли.
Согласно записке,  он  организовал  широкую  контрабанду  наркотиками  и
зарабатывал на этом миллионы. И использовал деньги  в  небольшой  личной
войне с гомосексуалистами и лесбиянками. ФБР  пыталось  схватить  его  в
течение пяти лет, но, как думали  многие,  он  действовал  за  пределами
Мексики. Все эти годы он посылал  почту,  полную  ненависти,  конгрессу,
Верховному суду, Президенту. Войлс не считал Лейна подозреваемым. Он был
психом, не  в  своем  уме,  но  ни  один  камень  не  должен  оставаться
неперевернутым. На это он назначил только шесть агентов.
   В списке было шесть фамилий. На каждого подозреваемого было  выделено
от  шести  до  двадцати  лучших  спецагентов.  В  каждой  группе  выбран
руководитель. Дважды в день они должны были докладывать Исту, который, в
свою очередь, каждый день утром и после обеда встречался  с  директором.
Сто или даже больше агентов будут обшаривать улицы и пригороды в поисках
улик.
   Войлс говорил о секретности. Пресса будет следовать  повсюду  подобно
ищейкам, так что  расследование  должно  быть  исключительно  секретным.
Только он, директор, будет вести разговоры с  прессой,  и  мало  что  он
сможет сказать им.
   Он сел, а К. О. Льюис пустился  в  бессвязный  монолог  о  похоронах,
безопасности и просьбе шефа Раньяна относительно помощи в расследовании.
   Эрик Ист маленькими глотками пил холодный кофе и изучал список.

***

   За тридцать четыре года Абрахам Розенберг  записал  не  менее  тысячи
двухсот  мнений.  Его  продукция  постоянно  изумляла  специалистов   по
конституционному  праву.  Он  как  бы   случайно   игнорировал   скучные
антитрестовские случаи и апелляции по  налогам,  но  если  дело  хоть  в
малейшей степени было по-настоящему противоречивым, то  он  хватался  за
него обеими руками. Он излагал в письменной  форме  мнения  большинства,
совпадение мнений большинства,  совпадения  по  разногласиям  и  записал
много-много особых мнений. Зачастую в выражении своего особого мнения он
оставался в полном одиночестве. По каждому ?горячему? делу  за  тридцать
четыре года было записано так или  иначе  мнение  Розенберга.  Ученые  и
критики любили его. Они публиковали книги, эссе и критические заметки  о
нем и его работе. Дарби нашла  пять  отдельных  справочников  в  жестком
переплете с его мнениями, примечаниями редакторов  и  аннотациями.  Один
том содержал одни лишь особые мнения великого человека.  Она  пропустила
занятия в четверг и уединилась в кабине для научной  работы  юридической
библиотеки на пятом этаже здания. Компьютерные распечатки были аккуратно
разложены на полу. Раскрытые книги Розенберга стопками лежали на столе.
   Имелась причина для убийств. Месть и ненависть можно допустить лишь в
отношении Розенберга. Но  добавь  Дженсена  для  уравнения,  и  месть  и
ненависть станут менее значимыми. Конечно, он был омерзительным,  но  не
вызывал гнева, подобно Янту или даже Мэннингу.
   Она не нашла книг с критикой записей судьи Гленна Дженсена. За  шесть
лет он собственноручно выразил в письменной форме только двадцать восемь
мнений большинства, т. е. его труд был наименее производительным в суде.
Он записал несколько особых мнений и присоединился к  совпадению  мнений
по отдельным случаям, но тем не менее  работал  медленно  и  мучительно.
Временами его записи были четкими и понятными,  порой  -  бессвязными  и
патетическими.
   Она изучала мнения Дженсена. Его идеология коренным образом  менялась
из года в год. В основном, он был постоянен в защите прав обвиняемых  по
уголовным  делам,  но  имелось  достаточно  исключений,  которые   могли
поразить любого ученого. В семи случаях он пять раз  отстаивал  интересы
индейцев. Записал три мнения  большинства  в  защиту  окружающей  среды.
Можно сказать,  он  был  великолепен,  поддерживая  протестующих  против
налогов.
   А  вот  улик  не  было.  Дженсен  был  слишком  беспорядочен,   чтобы
воспринимать его серьезно. В сравнении с другими восьмью судьями он  был
безвреден.
   Она закончила другую бутылку теплой ?Фрески? и на минуту  отложила  в
сторону свои записи по Дженсену. Ее часы лежали в выдвижном ящике стола,
и она понятия не имела, сколько времени.  Каллахан  протрезвел  и  хотел
попозднее поужинать в квартале у мистера Би. Следовало позвонить ему.

***

   Дик Мабри, составитель речей, маг и волшебник слова, сидел  рядом  со
столом Президента и смотрел, как Флетчер Коул и Президент читают  третий
вариант предложенного панегирика в адрес судьи Дженсена.  Коул  отклонил
два первых, и Мабри по-прежнему оставался в неведении относительно того,
чего же  они  хотят.  Коул  предлагает  одно.  Президент  хочет  чего-то
другого. Раньше, днем, Коул позвонил  и  попросил  забыть  о  надгробной
речи, потому  что  Президент  не  будет  на  похоронах.  Потом  позвонил
Президент и попросил его набросать несколько слов, потому  что  Дженсен,
хотя он и гомосексуалист, все-таки считался другом.
   Мабри знал, что Дженсен не принадлежал к числу друзей Президента.  Но
судью преступно убили, и ему следовало  устроить  хорошо  организованные
похороны. Потом позвонил Коул и сказал, что они не  уверены,  поедет  ли
Президент, но что-то надо  подготовить  на  всякий  случай.  Офис  Мабри
находился в старом административном здании рядом с Белым домом,  и  весь
день там заключались небольшие пари по поводу того, приедет ли Президент
на похороны известного гомосексуалиста. Ставили три к  одному,  что  его
там не будет.
   - Намного лучше. Дик, - сказал Коул, складывая бумагу.
   - Мне тоже нравится, - отметил Президент.
   Мабри заметил, что Президент обычно ждал, чтобы  Коул  высказался  по
поводу его текста.
   - Я могу попробовать еще, - сказал Мабри, вставая.
   - Нет, нет, - настаивал Коул. - Именно так. Очень проникновенно.  Мне
нравится.
   Он проводил Мабри до двери и закрыл ее за ним.
   - Что вы об этом думаете? - спросил Президент.
   - Давайте отменим. Я предчувствую нехороший резонанс.  Огласка  будет
большой,  но  ведь  вы  произнесете  эти  прекрасные  слова  над   телом
найденного в порнодоме гомосексуалиста. Слишком рискованно.
   - Да. Мне кажется, вы...
   - Это решающий момент для нас, шеф. Рейтинг  продолжает  расти,  и  я
просто хочу воспользоваться шансом.
   - Мы должны послать кого-то?
   - Конечно. Как насчет вице-президента?
   - Где он?
   - Летит из Гватемалы. Будет здесь сегодня ночью,  -  Коул  неожиданно
улыбнулся  про  себя.  -  Это  неплохо  для  вице-президента.   Похороны
гомосексуалиста.
   Президент фыркнул:
   - Отлично.
   Коул перестал улыбаться и стал ходить взад-вперед перед столом.
   - Небольшая проблема. Отпевание Розенберга в субботу, всего в  восьми
кварталах отсюда.
   - Лучше, черт побери, исчезнуть на день.
   - Знаю. Но ваше отсутствие будет очень подозрительно.
   - Я отправлюсь в Уолтер-Рид с жалобами на боли в спине. Раньше  такое
срабатывало.
   - Нет, шеф. Повторные выборы в следующем году. Вы должны удерживаться
от посещения госпиталей. Президент оперся ладонями о стол и встал.
   - Черт возьми, Флетчер! Я не могу присутствовать на службе в  церкви,
потому что не смогу сдержать улыбку. Его ненавидели девяносто  процентов
американцев. Они будут любить меня, если я не отправлюсь туда.
   - Протокол, шеф. Хороший вкус. Вас сожжет пресса, если вы  не  будете
присутствовать там. Послушайте, это не повредит. Вам не  нужно  говорить
ни слова. Просто сбросьте напряжение, выглядите по-настоящему  печальным
и позвольте, чтобы фотокамеры изобразили вас в соответствующем виде. Это
займет немного времени.
   Президент схватил клюшку и слегка  присел  для  удара  по  оранжевому
мячу.
   - Тогда мне нужно пойти и на похороны Дженсена.
   - Обязательно. Но без надгробной речи.
   Он ударил по мячу.
   - Я встречался с ним лишь дважды, вы знаете.
   - Знаю. Давайте просто  спокойно  поприсутствуем  на  обеих  службах,
ничего не говоря, а потом исчезнем.
   Он снова ударил по мячу.
   - Думаю, вы правы.

Глава 9

   Томас Каллахан спал допоздна и в одиночестве. Он лег спать поздно,  в
трезвом состоянии  и  один.  Третий  день  подряд  он  отменял  занятия.
Наступила пятница, завтра служба  по  Розенбергу,  и  из-за  уважения  к
своему идолу он не будет учить конституционному праву до тех  пор,  пока
этого человека достойно не проводят на покой.
   Он заварил кофе и теперь  сидел  в  халате  на  балконе.  Температура
воздуха как в шестидесятые годы. Первое резкое похолодание, листопад,  и
Дауфайн-стрит  внизу  казалась  живым   существом,   охваченным   бурной
энергией. Он кивнул старушке, имени которой не знал, стоящей на  балконе
дома через улицу. Дом Бурбона находился в квартале отсюда, и туристы уже
толпились невдалеке со своими маленькими  картами  и  камерами.  Рассвет
незаметно приходил в квартал, но уже к десяти  часам  узкие  улицы  были
заполнены машинами для доставки грузов и такси.
   В такое позднее время по утрам Каллахан частенько  наслаждался  своей
свободой.  Он  закончил  юридическую  школу  двадцать   лет   назад,   и
большинство его ровесников были  заняты  тягостной  работой  юристов  на
фабриках по семьдесят часов в неделю. Два года он отдал подобной работе.
Одно чудище в округе Колумбия, с двумя сотнями юристов, вытащило его  из
Джорджтауна и наняло на работу  в  уютное  местечко,  где  первые  шесть
месяцев он писал письма. Потом его перевели на ?конвейер? на составление
ответов  на  вопросы,  поставленные  в  письменной  форме  и  касающиеся
внутриматочных устройств. Он  работал  по  двенадцать  часов  в  день  и
ожидалось,  что  рабочий  день  увеличится  до  шестнадцати  часов.  Ему
сказали, что если бы он мог втиснуть следующие двадцать лет в десять, то
мог бы запросто стать партнером в безрадостном  возрасте  тридцати  пяти
лет.
   Каллахан хотел прожить как минимум до пятидесяти и поэтому бросил это
наскучившее  ему  дело.  Он  получил  степень  магистра  права  и   стал
профессором. Спал допоздна, работал по  пять  часов  в  день,  время  от
времени писал статьи, а большей частью отлично развлекался. Он  не  имел
семьи, которую надо было бы содержать, так  что  заработка  в  семьдесят
тысяч  долларов  в  год  более  чем  хватало  для  оплаты   двухэтажного
бунгало, ?порте? и ликера. Если бы смерть наступила  преждевременно,  то
причиной было бы виски, а не работа.
   Он пренебрегал карьерой всю свою жизнь. Многие из  его  товарищей  по
юридической школе стали компаньонами в  крупных  фирмах,  и  их  фамилии
крупными буквами набирались на фирменных бланках, а заработки составляли
полмиллиона долларов. Они водили компанию с высшими чинами  из  ИБМ,  из
ТЕКСЛКО и Госхозяйства. Они были запанибрата с сенаторами.  У  них  были
офисы в Токио и Лондоне. Но он не завидовал им.
   Одним из его лучших друзей по юридическому колледжу был Гэвин Верхик,
который,  как  и  он,  оставил  частную  практику  и  стал  работать  на
правительство. Сначала он служил в  судебном  ведомстве  по  гражданским
правам, затем перешел в ФБР. Теперь он  являлся  специальным  советником
директора. Каллахан должен был явиться  в  Вашингтон  в  понедельник  на
конференцию профессоров конституционного права. Он и Верхик  планировали
пообедать и выпить в понедельник вечером.
   Ему нужно  было  позвонить  и  подтвердить  договоренность,  а  также
воспользоваться его мозгами. Он по памяти набрал номер телефона. Звонок,
еще один, и спустя пять минут после того, как он спросил Гэвина Верхика,
нужный ему человек взял трубку.
   - Говорите быстрее, - произнес Верхик.
   - Так приятно слышать твой голос, - сказал Каллахан.
   - Как ты, Томас?
   - Сейчас пол-одиннадцатого. Я не одет. Сижу во Французском  квартале,
попиваю кофе и смотрю на педерастов на Дауфайн-стрит. Что ты делаешь?
   - Что за жизнь. У нас половина двенадцатого, а я еще  не  выходил  из
офиса с тех пор, как нашли трупы в среду утром.
   - Мне просто плохо, Гэвин. Он выдвинет на должность двух нацистов.
   - Да, пожалуй. В моем положении я не могу комментировать  такое.  Но,
подозреваю, ты прав.
   - Подозревай мой зад. Ты уже видел  составленный  им  краткий  список
кандидатов, не так ли, Гэвин? Вы, парни, уже скрытно проводите проверку,
не правда ли? Давай, Гэвин, ты можешь рассказать мне. Кто  в  списке?  Я
никому не скажу.
   - Я тоже, Томас. Но обещаю одно: твоего  имени  нет  в  списке  среди
немногих.
   - Я потрясен.
   - Как девушка?
   - Какая?
   - Ну, живо, Томас. Твоя девушка?
   - Она красивая, чудесная, нежная и добрая.
   - Продолжай.
   - Кто убил их, Гэвин? Я имею право знать. Я налогоплательщик  и  имею
право знать, кто их убил.
   - Еще раз, как ее имя?
   - Дарби. Кто убил их и почему?
   - Ты всегда умеешь выбирать имена, Томас. Я помню, как ты отказывался
от женщин только потому, что тебе не  нравились  имена.  Яркие,  горячие
женщины, но с такими неинтересными именами. Дарби. Несет в себе чудесный
эротический оттенок. Какое имя! Когда я встречусь с ней?
   - Не знаю.
   - Она переехала к тебе?
   - Оставь свои чертовы вопросы. Гэвин, послушай. Кто это сделал?
   - Ты не читаешь газет? У нас нет подозреваемых. Ни одного. Вот так.
   - Определенно вам известен мотив.
   - Множество мотивов. Слишком много ненависти  просматривается  здесь,
Томас. Странная комбинация, ты не  согласен  со  мной?  Дженсена  трудно
представить себе рядом с Розенбергом. Директор приказал нам расследовать
незавершенные дела,  просмотреть  последние  решения,  а  также  образцы
голосования.
   -  Просто  замечательно,   Гэвин.   Каждый   специалист   в   области
конституционного права в стране играет сейчас  в  детектива  и  пытается
вычислить убийц.
   - А ты нет?
   - Нет. Я обратился к бренди,  когда  услышал  новости,  но  теперь  я
трезв. Девушка, однако, увязла в тех же поисках, которые  ведешь  и  ты.
Она избегает меня.
   - Дарби. Какое имя! Откуда она?
   - Из Денвера. Мы встречаемся в понедельник?
   - Возможно. Войлс хочет, чтобы мы работали по двадцать четыре часа  в
сутки до тех пор, пока компьютеры не сообщат нам, кто это сделал. Однако
я планирую увязать это с тобой.
   - Спасибо. Я надеюсь получить полный отчет, Гэвин. Не только сплетни.
   - Томас, Томас. Ты всегда ищешь новости. А у меня, как обычно, нечего
сообщить тебе.
   - Ты напьешься и все расскажешь, Гэвин. Ты всегда одинаков.
   - Почему бы тебе не привести Дарби? Сколько ей лет? Девятнадцать?
   - Двадцать четыре. И она не приглашена. Возможно, позже.
   - Может быть. Пора бежать, дружище. Я встречаюсь с  директором  через
тридцать минут. Обстановка здесь такая напряженная, что ты  даже  можешь
уловить ее запах.
   Каллахан набрал номер библиотеки юридической школы и спросил, не было
ли там Дарби Шоу. Ее не было.

***

   Дарби припарковала машину на почти пустынной автомобильной стоянке  у
здания федерального суда в Лафейетте и вошла в канцелярию, расположенную
на первом этаже. Была пятница, вторая половина дня, суд не заседал, и  в
залах было пустынно. Она остановилась у конторки и посмотрела в открытое
окошко. Обождала.
   Служащая, запоздавшая с ленчем, с учтивым видом подошла к окну.
   - Чем могу служить?  -  спросила  она  тоном  гражданского  служащего
низшего ранга, жаждущего хоть чем-то помочь.
   Дарби протянула в окошко листок бумаги.
   -  Мне  бы  хотелось  ознакомиться  с  этим  делом.  Служащая  быстро
взглянула на название дела и вопросительно посмотрела на Дарби.
   - Почему? - спросила она.
   - Я не обязана объяснять. Это судебный протокол, не так ли?
   - Полусудебный.
   Дарби взяла листок бумаги и сложила его.
   - Вы знакомы со ?Свободой информационных действий??
   - Вы адвокат?
   - Мне не нужно быть адвокатом, чтобы взглянуть на это дело.
   Служащая выдвинула ящик стола и взяла связку ключей. Она кивнула, тем
самым показав: ?Следуйте за мной?.
   Табличка на двери извещала о  том,  что  это  комната  присяжных,  но
внутри не было ни столов, ни стульев, только пять картотечных  шкафов  и
ящики, прикрепленные к стене. Дарби осмотрелась.
   Служащая указала на стену.
   - Вот  здесь,  на  этой  стене.  Остальное  -  макулатура.  В  первом
картотечном   шкафу   находятся   все   бумаги    по    предварительному
делопроизводству  и  переписка.  Все  остальное  -  представление   суду
документов, вещественные доказательства и судебное разбирательство.
   - Когда был суд?
   - Прошлым летом. Длился два месяца.
   - Где апелляция?
   - Еще не вынесено  решение.  Кажется,  срок  до  первого  ноября.  Вы
репортер или что-то другое?
   - Нет.
   - Ладно. Как  вы,  очевидно,  знаете,  это,  действительно,  судебные
протоколы.  Но  судья,  участвующий  в  рассмотрении   дела,   определил
некоторые ограничения. Во-первых, я должна знать вашу фамилию  и  точные
часы вашего посещения этой комнаты. Во-вторых, ничего  нельзя  выносить.
В-третьих, ничего из этого нельзя копировать до тех пор, пока  не  будет
вынесено решение по апелляции. В-четвертых, если вы что-то трогаете,  то
следует вернуть точно туда, откуда взяли. Распоряжения судьи.
   Дарби смотрела на настенные карто