носились все те же звуки:
звонкие удары зубила, звяканье металла, а затем опять прерывистое пыхтенье
мотора. Двое из первой партии были рядовыми жертвами таких  катастроф:  по
виду обыкновенные мастеровые; их можно было бы принять за братьев, если бы
фамилия одного не была Форбс, а другого - Ньюол. Это были пожилые люди, не
умевшие ни  приказывать,  ни  жаловаться,  принимавшие  удары  судьбы  как
должное; у одного из  них  была  раздолблена  ступня,  и  он  опирался  на
костыль; у другого - забинтована лоскутьями рубахи  рука.  Они  стояли  на
пристани с таким же безразличным видом, с каким ожидали бы открытия пивной
где-нибудь в Ливерпуле. За ними из челнока вышла рослая  седая  женщина  в
противомоскитных сапогах.
   - Ваше имя, мадам? - спросил Дрюс, заглядывая в список. - Вы не  миссис
Ролт?
   - Я не миссис Ролт. Я мисс Малкот.
   - Поднимитесь, пожалуйста, в дом. Доктор...
   - У доктора найдутся дела посерьезнее, чем возиться со мной.
   - Но вам, наверно, хочется прилечь, - сказала миссис Перро.
   - Ничуть, - заявила мисс Малкот. - Я ни капельки  не  устала.  -  После
каждой фразы она плотно сжимала губы. - Я не хочу есть.  Нервы  у  меня  в
порядке. Я хочу ехать дальше.
   - Куда?
   - В Лагос. В департамент просвещения.
   - Боюсь, что вам суждена еще не одна задержка.
   - Меня уже и так задержали на два месяца. Я не выношу никаких задержек.
Работа не ждет.
   Неожиданно она подняла лицо к небу и завыла как собака.
   Врач бережно взял ее под руку.
   - Мы сделаем все возможное, чтобы отправить вас немедленно. Пойдемте  в
дом, вы оттуда сможете позвонить по телефону.
   - Хорошо, - согласилась мисс Малкот, - по телефону все можно уладить.
   - Пошлите этих двух парней за нами следом, - предложил врач. -  С  ними
все в  порядке.  Если  вам  нужно  их  допросить,  мистер  Скоби,  что  ж,
допрашивайте.
   - Я их провожу, -  сказал  Дрюс.  -  Оставайтесь  здесь,  Скоби,  ждите
моторку. Я не очень силен во французском.
   Скоби уселся на перила пристани и стал смотреть на ту сторону.  Теперь,
когда туман рассеивался, другой берег стал ближе; он  мог  уже  разглядеть
простым  глазом  все  детали:  белое  здание  склада,   глиняные   хижины,
сверкавшие на солнце медные части моторки; ему были видны и красные  фески
африканских солдат. Вот так же я мог бы ждать, что  и  Луизу  принесут  на
носилках, подумал он,  а  может,  уже  и  не  ждал  бы  ее  вовсе.  Кто-то
пристроился на перилах рядом с ним, но Скоби не повернул головы.
   - О чем вы думаете, сэр?
   - Я думаю о том, что Луиза в безопасности, Уилсон.
   - Я тоже об этом подумал, сэр.
   - Отчего вы всегда зовете меня "сэр"? Ведь вы же не служите в  полиции.
Когда вы меня так величаете, я чувствую себя совсем стариком.
   - Простите, майор Скоби.
   - А как вас звала Луиза?
   - Уилсон. Ей, наверно, не нравится мое имя.
   - Кажется, они наконец починили мотор. Будьте добры,  Уилсон,  позовите
доктора.
   На носу лодки стоял французский офицер в  замусоленном  белом  мундире.
Солдат бросил конец. Скоби поймал и закрепил его.
   - Bonjour [здравствуйте (франц.)], - сказал он и отдал честь.
   Французский офицер - тощий субъект, у которого подергивался левый глаз,
- ответил на приветствие.
   - Здравствуйте, - сказал он по-английски. - Тут у меня семеро лежачих.
   - По моим сведениям, их должно быть девять.
   - Один умер в пути, другой - сегодня ночью. Один от  лихорадки,  другой
от... я плохо говорю по-английски, можно сказать - от утомления?
   - От истощения.
   - Вот-вот.
   - Если вы позволите моим людям подняться на борт, они заберут  носилки.
- Повернувшись к носильщикам, Скоби сказал: - Только потише, потише...
   Приказание было излишнее: ни один белый санитар не сумел бы  поднять  и
нести носилки осторожнее.
   - Не хотите ли размяться на берегу? - спросил Скоби офицера. - А  может
быть, поднимемся и выпьем кофе?
   - Нет, спасибо. Я только прослежу, чтобы все было в порядке.
   Он был вежлив и неприступен, но левый глаз его то и дело подавал сигнал
растерянности и бедствия.
   - Если хотите, могу дать вам английские газеты.
   - Нет, нет, спасибо. Я с трудом читаю по-английски.
   - Вы говорите очень хорошо.
   - Это другое дело.
   - Хотите папиросу?
   - Нет, спасибо. Я не люблю американский табак.
   На берег  вынесли  первые  носилки;  одеяло  было  натянуто  до  самого
подбородка, и, глядя на окаменевшее,  безучастное  лицо,  невозможно  было
определить возраст этого человека.  Навстречу  спустился  врач,  он  повел
носильщиков к дому для приезжих, где для больных приготовили койки.
   - Мне приходилось бывать на вашем берегу,  -  сказал  Скоби,  -  я  там
охотился с начальником полиции. Славный парень, его фамилия Дюран,  он  из
Нормандии.
   - Его больше нет.
   - Уехал домой?
   - Сидит в дакарской тюрьме, - ответил француз, стоя  в  своей  моторке,
как изваяние на носу галеона, но глаз его все дергался и дергался.
   Мимо Скоби медленно поплыли  в  гору  носилки:  пронесли  мальчика  лет
десяти с лихорадочными пятнами на щеках и сухонькой, как  жердочка,  рукой
поверх одеяла; старуху с растрепанными седыми волосами, которая все  время
металась и что-то шептала; мужчину с  носом  пьяницы  -  сизой  шишкой  на
желтом лице. Носилки за носилками поднимались  в  гору;  ноги  носильщиков
ступали ритмично, уверенно, как ноги вьючных животных.
   - А как поживает отец Брюль? - спросил Скоби. - Прекрасный человек!
   - Умер год назад от лихорадки.
   - Он провел здесь безвыездно лет двадцать, верно? Его нелегко заменить.
   - Его и не заменили, - сказал офицер.
   Он повернулся и сердито отдал короткий приказ одному из  своих  солдат.
Скоби взглянул на следующие носилки и поспешно отвел  глаза.  На  носилках
лежала девочка - ей, видимо, не было  и  шести  лет.  Она  спала  тяжелым,
нездоровым сном; светлые волосы спутались и слиплись  от  пота;  раскрытые
губы пересохли и потрескались; тельце ее равномерно дергалось от озноба.
   - Ужасно, - пробормотал Скоби.
   - Что ужасно?
   - Такой маленький ребенок.
   - Да. Родители погибли. Но не беда. Она тоже умрет.
   Скоби смотрел, как медленно поднимались в  гору  носильщики,  осторожно
переступая босыми ногами. Объяснить это, думал он,  было  бы  трудно  даже
отцу Брюлю. Дело не в том, что ребенок умрет, - тут объяснять нечего. Даже
язычники понимают, что ранняя смерть знаменует порою милость божию, хотя и
видят в ней совсем  другой  смысл;  но  то,  что  ребенку  позволено  было
промучиться сорок дней и сорок ночей  в  открытом  море,  -  вот  загадка,
которую трудно совместить с милосердием божиим.
   А он не мог верить в бога, который так бесчеловечен, что не любит своих
созданий.
   - Каким чудом ей удалось выжить? - удивился он вслух.
   - Конечно, все в шлюпке о ней заботились, -  угрюмо  сказал  офицер.  -
Часто уступали ей свою порцию воды. Глупо, конечно, но  нельзя  же  всегда
подчиняться одному рассудку. Кроме того, это их отвлекало от своей судьбы.
- Тут крылся намек на какое-то объяснение - увы,  слишком  неясный,  чтобы
его можно было понять. Офицер продолжал: - А  вот  еще  одна,  на  которую
нельзя смотреть спокойно.
   Ее лицо было обезображено голодом: кожа обтянула скулы так  туго,  что,
казалось, вот-вот лопнет;  лишь  отсутствие  морщин  показывало,  что  это
молодое лицо.
   - Она только что вышла замуж, -  сказал  французский  офицер,  -  перед
самым отъездом. Муж утонул. По паспорту ей девятнадцать. Она может выжить.
Видите, она еще не совсем обессилела.
   Ее руки,  худые,  как  у  ребенка,  лежали  на  одеяле,  пальцы  крепко
вцепились в какую-то книгу. Скоби заметил на высохшем  пальце  обручальное
кольцо.
   - Что это? - спросил он.
   - Timbres [марки (франц.)], - ответил французский офицер  и  с  горечью
добавил: - Когда началась  эта  проклятая  война,  она,  верно,  была  еще
школьницей.
   Скоби навсегда запомнил, как ее внесли в его жизнь  -  на  носилках,  с
закрытыми глазами, судорожно вцепившуюся в альбом для марок.


   Вечером они снова собрались у окружного комиссара, но настроение у всех
было подавленное; даже Перро уже больше не пыжился.
   - Ну вот, завтра я укачу, - сказал Дрюс. - Вы тоже, Скоби?
   - Вероятно.
   - Вам все удалось выяснить? - спросила миссис Перро.
   - Все, что нужно.  Главный  механик  просто  золото.  Он  запомнил  все
подробности. Я едва успевал записывать. Как только он кончил,  он  потерял
сознание. Парня только и поддерживала его "ответственность". Знаете,  ведь
они добирались сюда пешком целых пять дней, те, кто мог ходить.
   - Они плыли без конвоя? - спросил Уилсон.
   - Они вышли с караваном судов, но у них что-то случилось с  машиной,  а
вы знаете неписаный закон наших  дней:  горе  отстающим.  Они  отстали  от
конвоя на двенадцать часов и пытались его нагнать,  но  их  торпедировали.
После этого подводная лодка поднялась на поверхность  и  командир  дал  им
направление. Он сказал, что взял бы их на буксир, если бы за ним самим  не
охотился  морской  патруль.  Как  видите,  в  этой  истории  трудно  найти
виноватого. - И перед глазами Скоби сразу  возник  конец  "этой  истории":
ребенок с открытым ртом, худенькие руки, сжимающие  альбом  для  марок.  -
Может, доктор заглянет сюда,  когда  у  него  будет  свободная  минута?  -
спросил он.
   Ему не сиделось на месте, и он вышел на веранду, тщательно  прикрыв  за
собой дверь и опустив сетку;  сразу  же  около  его  уха  загудел  москит.
Жужжание было беспрестанным, но, когда москиты переходили  в  наступление,
звук  становился  густым,  как  у  пикирующих  бомбардировщиков.  В  окнах
импровизированной больницы горел свет, и  бремя  всего  этого  горя  тяжко
давило ему на плечи. У него было такое  чувство,  будто  он  избавился  от
одной ответственности только для того, чтобы взять на себя другую. Правда,
это была ответственность, которую он разделял со всеми людьми на свете, но
такая мысль  не  давала  утешения,  ибо  иногда  ему  казалось,  что  свою
ответственность сознает только он один.  Правда,  в  Содоме  и  Гоморре  и
одна-единственная душа могла изменить божью волю.
   По ступенькам веранды поднялся врач.
   - А-а, Скоби, - произнес он голосом таким же усталым, как его плечи.  -
Вышли  подышать  ночным  воздухом?  В  здешних  местах  это  не   очень-то
рекомендуется.
   - Как они? - спросил Скоби.
   - Я думаю, будет еще только два смертельных исхода. Может быть, один.
   - А как девочка?
   - Не доживет до утра, - отрывисто произнес врач.
   - Она в сознании?
   - Не совсем. Иногда зовет отца: наверно, ей кажется, будто она все  еще
в шлюпке. От нее скрывали правду, говорили, что родители в  другой  лодке.
Сами-то они знали, кто погиб, - у них была между лодками сигнализация.
   - А вас она не принимает за отца?
   - Нет, борода мешает.
   - Как учительница? - спросил Скоби.
   - Мисс Малкот? Она поправится.  Я  дал  ей  большую  дозу  снотворного,
теперь проспит до утра. Это все, что ей нужно, и еще сознание, что она  не
сидит на месте, а куда-то едет. Не найдется ли у вас места  в  полицейском
грузовике? Надо бы ее увезти отсюда.
   - Там едва уместимся Дрюс и я  со  слугами  и  вещами.  Мы  вам  вышлем
санитарную машину, как только приедем. Как "ходячие"?
   - Они выживут.
   - А мальчик и старуха?
   - Тоже.
   - Чей это мальчик?
   - Учился в Англии. В начальной школе. Родители - в  Южной  Африке,  они
думали, что с ними он будет в безопасности.
   - Ну а та молодая женщина... с альбомом  для  марок?  -  как-то  нехотя
спросил Скоби.
   Ему почему-то запомнилось не  ее  лицо,  а  альбом  для  марок  да  еще
обручальное кольцо, болтавшееся на пальце,  как  если  б  ребенок,  играя,
надел мамино кольцо.
   - Не знаю, - сказал врач. - Если она протянет до утра... быть может...
   - Вы ведь сами еле держитесь на ногах! Зайдите, выпейте стаканчик.
   - Да. Я вовсе не хочу, чтобы меня съели москиты.
   Доктор открыл дверь, а тем временем москит впился Скоби в шею. Он  даже
не отмахнулся. Медленно, нерешительно он побрел туда,  откуда  только  что
пришел доктор, - вниз по ступенькам на  неровную  скалистую  дорожку.  Под
ногами осыпались камешки. Он вспомнил Пембертона. Как глупо ждать  счастья
в мире, где так много  горя.  Свою  потребность  в  счастье  он  узрел  до
минимума: фотографии убраны в ящик, мертвые вычеркнуты из  памяти;  вместо
украшений на стене - ремень для правки бритвы и пара ржавых наручников;  и
все равно, думал он, у человека остаются  глаза,  которые  видят,  и  уши,
которые слышат. Покажите мне счастливого человека, и  я  покажу  вам  либо
самовлюбленность, эгоизм и злобу, либо полнейшую духовную слепоту.
   У дома для приезжих  он  остановился.  В  окнах  горел  свет,  создавая
удивительное ощущение покоя,  если,  конечно,  не  знать,  что  происходит
внутри; вот так и звезды в эту ясную  ночь  создавали  ощущение  полнейшей
отрешенности, безмятежности и свободы. Если бы мы все  знали  досконально,
подумал он, мы бы, верно, испытывали жалость даже к планетам.  Если  дойти
до того, что зовут самою сутью дела...
   - Это вы, майор Скоби? - Его окликнула  жена  миссионера.  Она  была  в
белом, словно сиделка, ее волосы чугунно-серого цвета были зачесаны  назад
уступами, как выветрившиеся холмы. - Пришли полюбопытствовать? - вызывающе
спросила она.
   - Да, - сказал он.
   Он не нашелся, что ответить: не мог же он  описать  миссис  Боулс  свою
тревогу, навязчивые мысли, отчаянное чувство бессилия,  ответственности  и
сострадания.
   - Войдите, - сказала миссис Боулс, и он последовал за ней послушно, как
ребенок.
   В доме было три комнаты. В первой  поместили  ходячих  больных;  приняв
большие дозы снотворного, они мирно спали, как после хорошей прогулки.  Во
второй комнате лежали те, кто подавал надежду на  благополучный  исход.  В
третьей, совсем маленькой, стояло только две  койки,  разделенные  ширмой:
тут были шестилетняя девочка с потрескавшимися губами и молодая женщина  -
она лежала на спине без сознания, все  еще  судорожно  сжимая  альбом  для
марок. В блюдце стояла свеча, она отбрасывала слабую  тень  на  пол  между
кроватями.
   - Если хотите помочь, - сказала миссис Боулс, - побудьте тут  немножко.
Мне надо сходить в аптеку.
   - В аптеку?
   - Она же кухня. Приходится приспосабливаться.
   Скоби стало зябко и как-то не по себе. По спине пробежали мурашки.
   - А я не могу пойти вместо вас? - спросил он.
   - Вы шутите! - сказала миссис Боулс. -  Разве  вы  умеете  приготовлять
лекарства? Я уйду всего на несколько минут. Позовите меня, если у  ребенка
начнется агония.
   Если бы она дала ему опомниться, он придумал бы какую-нибудь отговорку,
но она тут же ушла, и он тяжело опустился на стул. Взглянув на девочку, он
увидел у нее на голове белое покрывало для  первого  причастия:  это  была
игра теней на подушке и игра его воображения. Он  отвел  глаза  и  опустил
голову на руки. Он был тогда в Африке и не видел, как умер его ребенок. Он
всегда благодарил бога за то, что избежал этого испытания. Но, кажется,  в
жизни ничего не удается избежать. Если хочешь быть человеком, надо  испить
чашу до дна. Пусть сегодня она тебя миновала, - завтра ты сам трусливо  ее
избежал - все равно, тебе непременно  поднесут  ее  в  третий  раз.  И  он
помолился, все еще закрывая ладонями лицо: "Боже, не дай ничему случиться,
пока не придет миссис Боулс. Он слышал дыхание ребенка, тяжелое, неровное,
словно тот нес в гору непосильную ношу; мучительно было сознавать, что  ты
не можешь снять с него это бремя.  Он  подумал  все,  у  кого  есть  дети,
обречены чувствовать такие муки непрестанно, а я не могу вынести  их  даже
несколько минут Родители ежечасно дрожат за жизнь своих детей. "Защити ее,
отче. Ниспошли ей покой". Дыхание прервалось, стихло и опять возобновилось
с мучительным усилием. Между пальцами ему было  видно,  как  лицо  ребенка
искажается от натуги, словно лицо грузчика. "Отче, ниспошли  ей  покой,  -
молил он. - Лиши меня покоя навеки, но ей даруй покой". На ладонях у  него
выступил пот.
   - Папа...
   Он услышал, как  слабый,  прерывающийся  голосок  повторил  "папа",  и,
отведя руки,  встретил  взгляд  голубых  воспаленных  глаз.  Он  с  ужасом
подумал: вот оно, то, чего я, казалось, избежал. Он хотел  позвать  миссис
Боулс, но у него отнялся язык.  Грудь  ребенка  вздымалась,  ловя  воздух,
чтобы повторить короткое слово "папа". Он нагнулся над кроватью и сказал:
   - Да, детка. Помолчи, я здесь, с тобой.
   Свеча отбросила на одеяло тень  его  сжатого  кулака,  и  та  привлекла
взгляд девочки. Ей стало смешно, но она  только  скорчилась  и  не  смогла
рассмеяться. Скоби поспешно убрал руку.
   - Спи, детка, - сказал он, - тебе ведь хочется спать. Спи. -  В  памяти
возникло воспоминание, которое  он,  казалось,  глубоко  похоронил;  Скоби
вынул носовой платок, свернул его, и на подушку упала тень зайчика. -  Вот
тебе зайчик, он заснет с тобой. Он побудет с тобой, пока ты спишь. Спи.  -
Пот градом катился у него по лицу и оставлял во рту вкус соли, вкус  слез.
- Спи.
   Заяц шевелил и шевелил ушами: вверх - вниз, вверх - вниз.
   Вдруг Скоби услышал за спиной негромкий голос миссис Боулс.
   - Перестаньте, - отрывисто сказала она. - Ребенок умер.


   Утром он сообщил врачу, что останется до прихода санитарных  машин;  он
уступает мисс Малкот свое место в полицейском грузовике. Ей лучше поскорее
уехать  -  смерть  ребенка  снова  выбила  ее  из  колеи,  а  разве  можно
поручиться, что не умрет кто-нибудь  еще?  Ребенка  похоронили  на  другое
утро, положив его в единственный гроб, который удалось достать.  Гроб  был
рассчитан на взрослого человека, но в этом климате  медлить  было  нельзя.
Скоби не пошел на похороны; погребальную  службу  отслужил  мистер  Боулс,
присутствовали супруги Перро, Уилсон и два-три почтовых курьера; врач  был
занят своими больными. Скоби захотелось уйти подальше, он  быстро  зашагал
по рисовым полям, поговорил с агрономом об  оросительных  работах,  потом,
исчерпав эту тему, зашел в лавку и сел там в темноте,  дожидаясь  Уилсона,
окруженный  консервными  банками  с  маслом,  супами,  печеньем,  молоком,
картофелем, шоколадом. Но Уилсон не появлялся:  видно,  их  всех  доконали
похороны и они зашли выпить к окружному  комиссару.  Скоби  отправился  на
пристань и стал смотреть, как идут к океану парусные лодки. Раз он  поймал
себя на том, что говорит кому-то вслух:
   - Почему ты не дал ей утонуть?
   Какой-то человек посмотрел на него с недоумением, и он двинулся  дальше
вверх по откосу.
   Возле дома для приезжих миссис Боулс дышала свежим воздухом; она дышала
им обстоятельно, как принимают лекарство,  ритмично  открывая  и  закрывая
рот, делая вдохи и выдохи.
   - Здравствуйте, майор, - сухо сказала она и глубоко вдохнула воздух.  -
Вы не были на похоронах?
   - Не был.
   - Мистеру Боулсу и мне редко  удается  вместе  побывать  на  похоронах.
Разве что когда мы в отпуске.
   - А будут еще похороны?
   - Кажется, еще одни. Остальные пациенты постепенно поправятся.
   - А кто умирает?
   -  Старуха.  Ночью  ей  стало  хуже.  А  ведь   она   уже   как   будто
выздоравливала.
   Он почувствовал облегчение и выругал себя за бессердечие.
   - Мальчику лучше?
   - Да.
   - А миссис Ролт?
   - Нельзя сказать, что она вне опасности,  но,  я  думаю,  выживет.  Она
пришла в себя.
   - И уже знает о гибели мужа?
   - Да.
   Миссис Боулс стала делать взмахи руками. Потом шесть раз  поднялась  на
носки.
   - Я бы хотел чем-нибудь помочь, - сказал Скоби.
   - Вы умеете читать вслух?  -  спросила,  поднимаясь  на  носки,  миссис
Боулс.
   - Думаю, что да.
   - Тогда можете почитать мальчику. Ему  скучно  лежать,  а  скука  таким
больным вредна.
   - Где мне взять книгу?
   - В миссии их сколько угодно. Целые полки.
   Только бы не сидеть сложа руки. Скоби пошел в миссию и нашел  там,  как
г