майор Скоби. Это только так  говорится.  Правду
сказать, я дожидался, пока заснут ваши слуги, а машину  я  нанял  в  одном
гараже. Мою машину так хорошо здесь знают! И приехал без шофера.  Не  хочу
поставлять вам неприятности, майор Скоби.
   - Повторяю, я никогда не  буду  стыдиться  знакомства  с  человеком,  у
которого занял деньги.
   - Зачем вы так часто это  вспоминаете,  майор  Скоби?  Это  была  чисто
деловая операция. Четыре процента -  справедливая  цена.  Я  беру  больше,
только когда сомневаюсь,  что  должник  заплатит.  Разрешите,  я  все-таки
пришлю вам холодильник.
   - О чем вы хотели со мной поговорить?
   - Прежде всего хотел узнать, как себя чувствует  миссис  Скоби.  У  нее
удобная каюта? Ей ничего не нужно? Пароход заходит в Лагос,  и  я  мог  бы
послать все, что она захочет. Я бы дал телеграмму своему агенту.
   - По-моему, она ни в чем не нуждается.
   - А потом,  майор  Скоби,  мне  хотелось  сказать  вам  кое-что  насчет
алмазов.
   Скоби поставил на лед еще две банки пива.
   - Юсеф, - сказал он спокойно и мягко, - я бы не хотел, чтобы вы думали,
будто я принадлежу к людям, которые  сегодня  занимают  деньги,  а  завтра
оскорбляют кредитора, чтобы потешить свое "я".
   - Не понимаю.
   - Неважно.  Спасти  свое  самолюбие.  Понятно?  Я  вовсе  не  собираюсь
отрицать, что мы с вами стали соучастниками в сделке, но мои обязательства
строго ограничены уплатой четырех процентов.
   - Согласен, майор Скоби.  Вы  уже  это  говорили,  и  я  согласен.  Но,
повторяю, мне никогда и в голову не придет просить у вас хоть какой-нибудь
услуги. Куда охотнее я оказал бы услугу вам.
   - Странный вы тип, Юсеф. Верю, вы и впрямь питаете ко мне симпатию.
   - Так оно и есть, майор Скоби. - Юсеф сидел на краешке  стула,  который
больно впивался в его пышные ягодицы: он чувствовал себя неловко  повсюду,
кроме собственного дома. - А теперь можно мне сказать вам насчет алмазов?
   - Валяйте.
   - Знаете, правительство, по-моему, просто помешалось  на  алмазах.  Оно
заставляет и  вас  и  разведку  попусту  тратить  драгоценное  время;  оно
рассылает секретных агентов по всему побережью; один  есть  даже  тут,  вы
знаете, кто он, хоть  и  считается,  что  о  нем  знает  только  начальник
полиции; агент дает деньги любому черному  или  бедняку  сирийцу,  который
расскажет ему какую-нибудь небылицу, Потом он  передает  эту  небылицу  по
телеграфу в Англию и по всему побережью. И все равно  -  нашли  хоть  один
алмаз?
   - Нас с вами, Юсеф, это не касается.
   - Я буду говорить с вами, как друг, майор Скоби. Есть алмазы и  алмазы,
есть сирийцы и сирийцы. Ваши люди ловят не  тех,  кого  надо.  Вы  хотите,
чтобы промышленные алмазы перестали  утекать  в  Португалию,  а  оттуда  в
Германию или через границу к  вишистам?  Но  вы  все  время  охотитесь  за
людьми, которые не интересуются промышленными  алмазами,  а  просто  хотят
спрятать в сейф несколько драгоценных камней на то время,  когда  кончится
война.
   - Другими словами, за вами.
   - Шесть раз за один  этот  месяц  побывала  полиция  в  моих  лавках  и
перевернула все вверх дном. Там им никогда не найти промышленных  алмазов.
Ими занимается только мелкая шушера. Послушайте, ведь за полную  спичечную
коробку таких алмазов можно получить каких-нибудь двести фунтов. Я называю
тех, кто ими промышляет, сборщиками гравия, - с презрением добавил Юсеф.
   - Я так и знал, - медленно заговорил Скоби, - что рано или поздно вы  о
чем-нибудь меня  попросите.  Но  вы  не  получите  ничего,  кроме  четырех
процентов, Юсеф, Завтра же я подам начальнику полиции секретный  рапорт  о
нашей сделке. Конечно, он может потребовать моей отставки, но не думаю. Он
мне доверяет - Тут он осекся: - Я думаю, что доверяет.
   - А разве это разумно, майор Скоби?
   - По-моему, разумно. Всякий тайный сговор между  мной  и  вами  -  дело
опасное.
   - Как хотите, майор Скоби. Только мне от вас, честное слово, ничего  не
надо. Я бы хотел иметь возможность делать подарки вам. Вы не хотите  взять
у меня холодильник, но, может, вам пригодится хотя бы совет, информация?
   - Я вас слушаю, Юсеф.
   - Таллит - человек маленький. Он христианин. К нему в  дом  ходят  отец
Ранк и другие. Они говорят: "Если есть  на  свете  честный  сириец  -  это
Таллит". Но Таллиту просто не очень везет, а  со  стороны  это  похоже  на
честность.
   - Дальше.
   - Двоюродный брат Таллита сядет  на  следующий  португальский  пароход.
Конечно, его вещи обыщут и ничего  не  найдут.  У  него  будет  попугай  в
клетке. Мой вам совет, майор Скоби, не мешайте двоюродному  брату  Таллита
уехать, но отберите у него попугая.
   - А почему бы нам и не помешать этому двоюродному брату уехать?
   - Вы же не хотите открывать Таллиту свои карты. Вы можете сказать,  что
попугай болен и его нельзя везти. Хозяин не посмеет скандалить.
   - Вы хотите сказать, что алмазы в зобу у попугая?
   - Да.
   - Этим способом и раньше пользовались на португальских судах?
   - Да.
   - Придется, видно, завести в полиции птичник.
   - Вы воспользуетесь моим советом, майор Скоби?
   - Вы мне дали совет, Юсеф. А я вам пока ничего не скажу.
   Юсеф кивнул и улыбнулся. Осторожно приподняв свою  тушу  со  стула,  он
робко прикоснулся к рукаву Скоби.
   - Вы совершенно правы, майор Скоби. Поверьте,  я  боюсь  причинить  вам
малейших вред. Я буду очень осторожен, и вы тоже, тогда все пойдет хорошо.
- Можно было подумать, что они  составляют  заговор  не  причинять  никому
вреда, но  даже  невинные  слова  приобрели  в  устах  Юсефа  сомнительный
оттенок.  -  Спокойнее  будет,  -  продолжал  Юсеф,  -  если   вы   иногда
перекинетесь словечком с Таллитом. Его навещает агент.
   - Я не знаю никакого агента.
   - Вы совершенно правы, майор  Скоби.  -  Юсеф  колыхался,  как  большая
жирная моль, залетевшая на свет. - Пожалуйста, передайте  от  меня  поклон
миссис Скоби, когда будете ей писать. Хотя нет -  письма  читает  цензура.
Нельзя. Но вы могли бы ей сообщить... нет, лучше не надо. Лишь бы сами  вы
знали, что я от души желаю вам всяческих благ...
   Он пошел к машине, то и дело спотыкаясь на узкой  дорожке.  Он  включил
освещение и прижался лицом к стеклу. При  свете  лампочки  на  щитке  лицо
казалось огромным, одутловатым,  взволнованным  и  не  внушающим  никакого
доверия; он сделал робкую попытку помахать на прощанье Скоби -  тот  стоял
одиноко и неподвижно в дверях притихшего, пустого дома.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


1

   Они стояли на веранде дома окружного комиссара в Пенде и смотрели,  как
мелькают факелы на той стороне широкой, сонной реки.
   - Вот она, Франция, - сказал Дрюс, называя  землю  за  рекой  так,  как
звали ее здесь.
   - Перед войной, - заметила миссис Перро, - мы часто уезжали во  Францию
на пикники.
   Из дома на веранду вышел сам Перро, неся в каждой руке по бокалу; брюки
на его кривых ногах были заправлены в противомоскитные  сапоги,  точно  он
только что слез с коня.
   - Держите, Скоби, - сказал он. - Знаете, мне  трудно  представить  себе
французов врагами. Мои предки покинули Францию вместе с  гугенотами.  Это,
что ни говори, сказывается.
   Вызывающее выражение не сходило с его худого, длинного,  желтого  лица,
которое нос разрезал словно шрам; Перро свято верил в свою значительность;
скептикам следовало дать отпор и по возможности подвергнуть их гонениям  -
эту свою веру он будет проповедовать, пока жив.
   - Если они выступят  на  стороне  немцев,  -  сказал  Скоби,  -  Пенде,
вероятно, одно из тех мест, где они на нас нападут.
   - Еще бы, - откликнулся Перро. - Недаром меня перевели сюда в  тридцать
девятом. Правительство предвидело все заранее. Будьте уверены,  мы  готовы
ко всему. А где доктор?
   - Кажется, пошел еще раз посмотреть, готовы ли койки, - сказала  миссис
Перро. - Слава богу, майор Скоби, что ваша жена добралась благополучно.  А
вот эти несчастные... сорок дней в шлюпках! Страшно подумать.
   - Каждый раз на одной и той же линии - между  Дакаром  и  Бразилией,  -
недаром там самое узкое место Атлантики, - сказал Перро.
   На веранду вышел доктор.
   На том берегу опять  стало  тихо  и  мертво;  факелы  погасли.  Фонарь,
горевший на маленькой пристани возле дома, позволял  разглядеть  несколько
футов плавно текущей черной воды. Из темноты показалось бревно, оно  плыло
так медленно, что Скоби успел досчитать до двадцати, прежде чем его  опять
поглотила мгла.
   - Лягушатники вели себя на этот раз не так уж плохо,  -  хмуро  заметил
Дрюс, извлекая москита из стакана.
   - Они доставили только женщин,  стариков  и  умирающих,  -  откликнулся
врач, пощипывая бородку. - Согласитесь, что это не так уж много.
   Внезапно с дальнего берега донеслось гудение голосов,  словно  зажужжал
рой мошкары. То там, то  тут  замелькали,  как  светлячки,  факелы.  Скоби
поднес к глазам бинокль и поймал  освещенное  на  миг  черное  лицо,  шест
гамака, белую руку, спину офицера.
   - Кажется, они уже прибыли, - заметил он.
   У края воды плясала длинная вереница огней.
   - Ну что ж, - сказала миссис Перро, - пока что пойдемте домой.
   Москиты  жужжали  вокруг  них  монотонно,  как  швейные  машинки.  Дрюс
вскрикнул и хлопнул себя по руке.
   - Идемте, - настаивала миссис Перро. - Москиты здесь малярийные.
   Окна гостиной были затянуты москитными сетками. Стояла тяжелая  духота,
как всегда перед началом дождей.
   - Носилки переправят в шесть утра, - сказал врач. - Кажется, у нас  все
готово, Перро. У нескольких человек лихорадка, у одного - в тяжелой форме,
но большинство просто истощено до предела - самая страшная болезнь. Та, от
которой почти все мы умираем в конце концов.
   - Скоби и я займемся  ходячими  больными,  -  заявил  Дрюс.  -  Вы  нам
скажете, доктор, если им не под силу отвечать  на  наши  вопросы.  А  ваша
полиция, Перро, присмотрит, надеюсь, за носильщиками - надо, чтобы все они
вернулись обратно.
   - Ну конечно, - сказал Перро. - Мы здесь начеку. Хотите еще выпить?
   Миссис Перро повернула ручку радиоприемника, и за три тысячи миль к ним
приплыли звуки органа из лондонского кинотеатра "Орфеум".  С  той  стороны
реки доносились то  громче,  то  глуше  возбужденные  голоса  носильщиков.
Кто-то постучал в дверь, ведущую на  веранду.  Скоби  беспокойно  ерзал  в
кресле: орган гудел и  стонал,  исполняя  эстрадную  песенку,  его  музыка
казалась Скоби возмутительно нескромной. Дверь  открылась,  и  в  гостиную
вошел Уилсон.
   - Здравствуйте, Уилсон, - сказал Дрюс. - А я и не знал, что вы здесь.
   - Мистер Уилсон инспектирует у нас лавку ОАК, - объяснила миссис Перро.
- Вам удобно в доме для приезжих? Там ведь редко останавливаются.
   - Да, вполне удобно, - сказал Уилсон. - А-а, майор  Скоби.  Вот  уж  не
ожидал вас тут встретить.
   - Не знаю, чему вы удивляетесь, - сказал Перро. - Я же говорил вам, что
он здесь. Садитесь, выпейте чего-нибудь.
   Скоби  вспомнил,  что  сказала  об  Уилсоне  Луиза:  она  его   назвала
фальшивым. Он взглянул на Уилсона и заметил, как с его мальчишеского  лица
сползает румянец, вызванный предательским замечанием Перро,  но  тоненькие
морщинки у глаз мешали верить даже в его молодость.
   - Что слышно о миссис Скоби, сэр?
   - Она благополучно доехала еще на прошлой неделе.
   - Я рад. Очень рад.
   - Ну, а о чем сплетничают у вас в большом городе? - спросил  Перро.  "В
большом городе" Перро произнес с издевкой: он злился, что есть место,  где
люди преисполнены важности, а его не ставят ни во что. Город для него, как
для гугенота - католический Рим, был обителью  распутства,  продажности  и
порока. - Мы, лесные жители, живем в своем  дремучем  углу  потихоньку,  -
нудно вещал Перро. Скоби пожалел миссис Перро - ей так  часто  приходилось
слышать эти разглагольствования; она, верно, давно уже  забыла  то  время,
когда Перро за ней ухаживал и она верила каждому  его  слову.  Сейчас  она
подсела к приемнику, передававшему тихую музыку, - слушала или делала вид,
будто слушает старинные венские вальсы, сжав зубы и стараясь  не  обращать
внимания на своего супруга в  его  излюбленном  репертуаре.  Ну  так  как.
Скоби, что поделывает наше высокое начальство?
   - Да что ж, - неопределенно сказал Скоби, с жалостью наблюдая за миссис
Перро, - ничего особенного. Все так заняты войной...
   - Ну, конечно, - отозвался Перро, - сколько одних папок надо  перебрать
в Администрации. Вот бы поглядеть, как бы они стали выращивать рис в наших
краях. Узнали бы тогда, что такое настоящая работа.
   - По-моему, больше всего шума у нас наделала история с попугаем, верно,
сэр? - сказал Уилсон.
   - С попугаем Таллита? - спросил Скоби.
   - Или Юсефа, если верить Таллиту, - добавил Уилсон.  -  Разве  не  так,
сэр? Может, я что-нибудь напутал?
   - Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, так это или не так, - ответил Скоби.
   - А что это за история? Мы ведь здесь отрезаны от всего.  Наше  дело  -
думать о французах.
   - Недели три назад двоюродный брат Таллита отправлялся  в  Лиссабон  на
португальском пароходе. Мы осмотрели его вещи и ничего  не  нашли,  но  до
меня дошли слухи, что контрабандисты иногда  перевозят  алмазы  в  зобу  у
птицы; вот я и забрал его попугая. И действительно, в нем оказалось фунтов
на сто  промышленных  алмазов.  Пароход  еще  не  отчалил,  и  мы  ссадили
двоюродного брата Таллита на берег. Дело казалось совершенно ясным.
   - И что же дальше?
   - Сириец всегда выйдет сухим из воды, - сказал врач.
   - Слуга двоюродного брата Таллита показал под присягой, что  это  чужой
попугай... ну и двоюродный брат Таллита, конечно, показал то же самое.  По
их версии, младший слуга подменил птицу, чтобы подвести Таллита под суд.
   - И все было подстроено Юсефом? - спросил врач.
   - Конечно. Беда в том, что младший слуга как в воду  канул.  Тут  могут
быть два объяснения: либо он получил деньги от Юсефа и скрылся,  либо  его
подкупил Таллит, чтобы свалить вину на Юсефа.
   - В наших краях, - сказал Перро, - я бы упрятал за решетку обоих.
   - В городе, - ответил Скоби, - приходится действовать по закону.
   Миссис Перро повернула ручку приемника,  и  чей-то  голос  прокричал  с
неожиданной силой: "Дайте ему пинка в зад!"
   - Пойду спать, - сказал врач. - Завтра нам предстоит трудный день.
   Сидя в постели под москитной сеткой, Скоби открыл свой дневник. Он уж и
не помнил, сколько лет подряд записывал каждый вечер все, что случалось  с
ним за день, - одни голые факты. Ему легко было проверить, когда произошло
то или иное событие, если об этом заходил спор; припомнить, когда начались
в таком-то году дожди или когда перевели в Восточную Африку предпоследнего
начальника департамента общественных работ, - все было под рукой, в  одной
из тетрадок, хранившихся дома в железном ящике у  него  под  кроватью.  Он
никогда без надобности не открывал эти тетради, особенно  ту,  где  кратко
было записано: "Л. умерла". Он и сам не знал, почему хранит свои дневники;
во всяком случае - не для потомства. Если бы потомство и  заинтересовалось
жизнью скромного полицейского чиновника в захудалой колонии, оно бы ничего
не почерпнуло из этих лаконичных записей. Пожалуй, все  началось  с  того,
что  сорок  лет  назад  в  приготовительном  классе  он   получил   "Алана
Куотермейна" в награду за ведение дневника во время летних каникул, и  это
занятие вошло у него в привычку. Даже самый характер  записей  с  тех  пор
мало изменился. "На завтрак сосиски.  Чудная  погода.  Утром  гулял.  Урок
верховой езды после обеда. На обед курица. Пирожок с патокой..." А  теперь
он писал: "Луиза уехала. Вечером заезжал Ю. Первый ураган  в  2:00".  Перо
его бессильно было передать значение того или другого события;  только  он
сам, если бы дал себе труд перечитать  предпоследнюю  фразу,  мог  понять,
какую страшную брешь сострадание к Луизе пробило в его  неподкупности.  Не
зря он написал "Ю.", а не "Юсеф".
   Сейчас Скоби записал: "5 мая. Приехал в  Пенде  встречать  спасенных  с
парохода 43". (Из предосторожности он пользовался шифром). "Со мной Дрюс".
Немного  помедлив,  он  добавил:  "Здесь   Уилсон".   Закрыв   дневник   и
растянувшись под сеткой, он принялся молиться. Это тоже  вошло  у  него  в
привычку. Он прочитал "Отче наш", "Богородицу", а  потом,  когда  сон  уже
смежил ему веки, покаялся в грехах. Это была  чистая  формальность,  и  не
потому, что он не знал за  собой  он  и  его  жизнь  имеют  хоть  какое-то
значение. Он не пил, не прелюбодействовал, он даже не лгал, но никогда  не
считал, что отсутствие этих грехов делает его праведником. Когда он вообще
о себе думал, он казался себе вечным новобранцем, рядовым, которому просто
не представлялось случая,  серьезно  нарушить  воинский  устав.  "Вчера  я
пропустил обедню без особых причин. Не прочитал вечерних молитв". Он и тут
вел себя как солдат: старался, если можно, увильнуть от наряда.  "Помилуй,
господи..." - но, прежде чем Скоби успел назвать, кого именно, он заснул.


   На следующее утро все они  стояли  у  пристани;  первые  холодные  лучи
длинными полосками высвечивали небо на востоке. Окна деревенских хижин еще
серебрила луна. В два часа ночи смерч - бешено вертящийся черный  столб  -
налетел с побережья,  и  в  воздухе  после  дождя  стало  холодно.  Подняв
воротники, они глядели на французский берег, а за ними сидели на корточках
носильщики. По тропинке, протирая глаза, спускалась миссис Перро;  с  того
берега чуть слышно донеслось блеяние козы.
   - Они опаздывают? - спросила миссис Перро.
   - Нет, это мы поднялись слишком рано. - Скоби не  отрываясь  смотрел  в
бинокль на противоположный берег. - Кажется, там что-то движется, - сказал
он.
   - Вот  бедняги,  -  вздохнула  миссис  Перро,  поеживаясь  от  утренней
прохлады.
   - Они остались живы, - заметил врач.
   - Да.
   - Мы, врачи, считаем это немаловажным обстоятельством.
   - А можно когда-нибудь оправиться от такого потрясения?  Сорок  дней  в
шлюпке в открытом океане!
   - Если они остались живы, - сказал врач,  -  они  поправятся.  Человека
может сломить только неудача, а им повезло.
   - Их выносят из хижин, - сказал Скоби. - Если не  ошибаюсь,  там  шесть
носилок. Вот подгоняют лодки.
   - Нас предупредили,  чтобы  мы  приготовились  принять  девять  лежачих
больных и четырех ходячих, - сказал врач. -  Должно  быть,  еще  несколько
человек умерли.
   - Я мог ошибиться. Их понесли вниз.  Носилок,  кажется,  семь.  Ходячих
отсюда не видно.
   Отлогие холодные лучи были не в силах рассеять утренний туман, и другой
берег теперь, казалось, был дальше,  чем  в  полдень.  В  тумане  зачернел
выдолбленный  из  ствола  челнок,  в  котором,   по-видимому,   находились
"ходячие" больные; неожиданно он оказался  совсем  рядом.  На  том  берегу
испортился лодочный мотор: было слышно, как он тарахтит с перебоями, будто
запыхавшееся животное.
   Первым из "ходячих" вышел на берег пожилой человек с рукой на перевязи.
На голове у него был грязный тропический шлем,  на  плечи  наброшен  кусок
домотканой материи; здоровой рукой он теребил и почесывал белую щетину  на
лице.
   - Я Лодер, главный механик, - произнес он с явным шотландским акцентом.
   - Добро пожаловать, мистер Лодер,  -  сказал  Скоби.  -  Не  хотите  ли
подняться в дом, доктор зайдет к вам через несколько минут.
   - А на что они мне, эти доктора?
   - Тогда посидите и отдохните. Я с вами сейчас побеседую.
   - Мне нужно доложить здешним властям.
   - Отведите его, пожалуйста, в дом, Перро.
   - Я окружной комиссар, - сказал Перро. - Можете обо всем доложить мне.
   - Тогда чего мы тут ждем? - спросил механик. -  Уже  почти  два  месяца
прошло, как потонул  пароход.  На  мне  огромная  ответственность  -  ведь
капитана нет в живых. - Пока они с Перро поднимались к дому, на берегу был
слышен настойчивый голос шотландца, ровный, как  стук  динамомашины.  -  Я
отвечаю перед владельцами...
   На пристань вышли еще трое, а с того берега до