?
   - Между нами тридцать лет разницы.
   Впервые за этот вечер, они поцеловались.
   - Я не чувствую никакой разницы, - сказала она.
   - Почему ты думала, что я не приду? - спросил он. - Ты же получила  мое
письмо.
   - Твое письмо?
   - Ну да, которое я просунул под дверь вчера ночью.
   - Я не видела никакого письма,  -  испуганно  сказала  она.  -  Что  ты
написал?
   Он коснулся ее щеки и улыбнулся, чтобы скрыть тревогу.
   - Все. Мне надоело осторожничать. Я написал все.
   - Даже свою фамилию?
   - Кажется, да. Так или иначе, оно написано моей рукой.
   - Там у двери циновка. Наверно, оно под циновкой.
   Но оба уже знали, что письма там нет. Они как будто всегда  предвидели,
что беда войдет к ним через эту дверь.
   - Кто мог его взять?
   Он попытался ее успокоить.
   - Наверно, слуга его просто выбросил как ненужную бумажку. Оно было без
конверта. Никто не узнает, кому оно адресовано.
   - Как будто в этом дело! - сказала она. - Знаешь, мне  стало  нехорошо.
Честное слово, нехорошо. Кто-то хочет свести с тобой счеты. Жаль, что я не
умерла тогда в лодке.
   - Господи, что ты придумываешь!  Должно  быть,  я  недостаточно  далеко
сунул записку. Когда утром слуга открыл дверь, бумажку унесло ветром и  ее
затоптали в грязи.
   Он старался говорить как можно убедительнее, в конце концов, и это было
возможно.
   - Не позволяй, чтобы я причиняла тебе зло, - молила она,  и  каждая  ее
фраза еще крепче приковывала его к Элен.
   Он протянул к ней руку и солгал, не дрогнув:
   - Ты никогда не причинишь мне зла. Не  расстраивайся  из-за  письма.  Я
преувеличиваю. В нем, собственно, ничего и не было - ничего, что могли  бы
понять посторонние. Не расстраивайся, дружочек.
   - Послушай, родной. Не оставайся у меня сегодня.  Я  чего-то  боюсь.  У
меня такое чувство, будто за нами следят. Попрощайся со мной и  уходи.  Но
смотри, вернись. Слышишь, родной, непременно вернись.
   Когда он проходил мимо домика Уилсона, там еще горел  свет.  Он  открыл
дверь своего дома, погруженного в темноту,  и  заметил  белевшую  на  полу
бумажку. Он  даже  вздрогнул:  неужели  пропавшее  письмо  вернулось,  как
возвращается домой кошка? Но когда он поднял бумажку с пола, она оказалась
другим  любовным  посланием.  Это  было  не  его  письмо,  а   телеграмма,
адресованная ему в полицейское управление; чтобы ее не задержала  цензура,
подписана она была полностью: Луиза Скоби. Его точно ударил боксер, прежде
чем он успел заслониться, "Еду домой была дурой подробности письмом  точка
целую" - и подпись, официальная, как круглая печать.
   Он опустился на стул и произнес вслух: "Мне  надо  подумать";  к  горлу
подступила тошнота. Если бы я не написал того письма, мелькнуло у  него  в
голове, если бы я поймал Элен на слове и ушел от нее, как  просто  все  бы
опять устроилось в моей  жизни.  Но  он  вспомнил  свои  слова,  сказанные
каких-нибудь десять минут назад: "Как  же  мне  не  прийти,  если  я  тебе
нужен... пока я жив"; эта клятва была такой же  нерушимой,  как  клятва  у
алтаря в Илинге. С океана доносился ветер; дожди  кончались  так  же,  как
начинались, - ураганом. Шторы надулись парусом, он  подбежал  и  захлопнул
окна. Наверху в спальне ветер раскачивал створки окон, чуть не срывая их с
крючков. Он их тоже закрыл, повернулся и бросил взгляд на пустой туалетный
столик, куда вскоре возвратятся  баночки  и  фотографии,  -  особенно  та,
фотография ребенка. Ну чем не счастливчик, подумал он,  раз  в  жизни  мне
ведь все-таки повезло. Ребенок в больнице назвал его "папой",  когда  тень
зайчика легла на подушку; мимо пронесли  на  носилках  девушку,  сжимавшую
альбом с марками... Почему я, подумал он,  почему  им  нужен  я,  скучный,
пожилой полицейский чиновник, не сумевший даже продвинуться по  службе?  Я
не в силах им дать больше того, что они могли бы получить у других; почему
же они не оставят меня в покое? Есть ведь другие, и моложе, и лучше, у них
найдешь и любовь и уверенность в завтрашнем дне. Порой ему  казалось,  что
он может поделиться с ними только своим отчаянием.
   Опершись о туалетный столик, он попробовал молиться. "Отче наш" звучало
мертво, как прошение в суд: ведь ему мало было хлеба насущного,  он  хотел
куда больше. Он хотел счастья для других, одиночества и  покоя  для  себя.
"Не хочу больше заглядывать вперед, - громко произнес он  вдруг,  -  стоит
мне только умереть, и я  не  буду  им  нужен.  Мертвый  никому  не  нужен.
Мертвого можно забыть. Боже, пошли мне смерть, пока я не принес им  беды".
Но слова эти звучали, как в плохой мелодраме. Он сказал себе,  что  нельзя
впадать в истерику; он не мог себе этого позволить - ведь еще столько надо
решить; и, спускаясь  снова  по  лестнице,  он  подумал:  три  или  четыре
таблетки аспирина - вот что нужно в  моем  положении,  в  моем  отнюдь  не
оригинальном положении. Он вынул из ледника бутылку фильтрованной  воды  и
распустил в стакане аспирин. А каково было бы выпить отраву вот  так,  как
он пьет сейчас аспирин, от которого саднит в  горле?  Священники  твердят,
что  это  смертный  грех,  последняя  ступень   отчаяния   нераскаявшегося
грешника. Конечно, с учением церкви не спорят, но те же  священники  учат,
что бог иногда нарушает свои законы; а разве ему  труднее  протянуть  руку
всепрощения во тьму и хаос души человека, готового наложить на себя  руки,
чем восстать из гроба, отвалив камень? Христа не убили - какой же он  бог,
если его можно убить, Христос  сам  покончил  с  собой;  он  повесился  на
кресте, так же как Пембертон на крюке для картины.
   Скоби поставил стакан и снова подумал: нельзя впадать в истерику. В его
руках счастье двух людей, и он должен научиться  хладнокровно  обманывать.
Важнее всего спокойствие. Вынув дневник, он записал под  датой  "Среда,  6
сентября": "Ужинал у комиссара. Плодотворная беседа насчет У.  Заходил  на
несколько минут к Элен. Телеграмма от Луизы, она едет домой".
   Он помедлил минутку и добавил: "Перед ужином  зашел  выпить  пива  отец
Ранк. Немного переутомлен. Нуждается  в  отпуске".  Перечитав  написанное.
Скоби вымарал последние две фразы: он редко позволял  себе  высказывать  в
дневнике собственное мнение.



6

   Весь день у него из головы не выходила телеграмма;  привычная  жизнь  -
два часа в суде по делу о  лжесвидетельстве  -  казалось  нереальной,  как
страна, которую покидаешь навеки. Говоришь себе: в  этот  час  в  таком-то
селении люди, которых я знал, садятся за стол так же,  как  и  год  назад,
когда я там был; но ты не уверен, что в твое отсутствие жизнь не  выглядит
совсем  иначе.  Мысли  Скоби  были  поглощены  телеграммой  и   безыменным
пароходом, плывшим сейчас с юга вдоль африканского побережья. Боже, прости
меня, подумал он, когда в его мозгу мелькнула мысль, что пароход  может  и
не дойти. В сердце у нас живет безжалостный тиран, готовый  примириться  с
горем множества людей, если это принесет счастье тем, кого мы любим.
   Когда кончили слушать дело  о  лжесвидетельстве,  его  поймал  у  двери
санитарный инспектор Феллоуз.
   - Приходите сегодня ужинать. Скоби. Мы достали  настоящую  аргентинскую
говядину.  -  В  этом  потерявшем  всякую  реальность   мире   не   стоило
отказываться от приглашения. - Будет Уилсон, -  продолжал  Феллоуз.  -  По
правде говоря, говядину мы достали через  него.  Он  ведь  как  будто  вам
нравится?
   - Да. Я думал, он не нравится вам.
   - Понимаете ли, клубу нельзя отставать от жизни. Кто только  теперь  не
занимается коммерцией... Я признаю, что в тот раз  погорячился.  А  может,
выпил лишнего - что тут удивительного. Уилсон учился в Даунхеме.  Когда  я
был в Лансинге, мы играли с даунхемцами в футбол.
   Скоби ехал к знакомому дому на горе, где он когда-то жил,  и  рассеянно
думал: мне надо поскорее увидеть Элен, она  не  должна  узнать  о  приезде
Луизы от посторонних. Жизнь повторяет один и тот же узор: рано или  поздно
всегда приходится сообщать дурные вести,  произносить  утешительную  ложь,
пить рюмку за рюмкой, чтобы утопить горе.
   Скоби вошел в длинную гостиную и в самом конце ее  увидел  Элен.  Он  с
удивлением вспомнил, что никогда еще не встречал  ее  на  людях,  в  чужом
доме; никогда еще не видел ее в вечернем платье.
   - Вы, кажется, знакомы с миссис Ролт? - спросил Феллоуз.
   В голосе его не было иронии. Скоби подумал с легким отвращением к себе:
ну и хитрецы же мы, как ловко провели здешних сплетников. Любовникам не  к
лицу так умело скрываться.  Ведь  любовь  считают  чувством  безрассудным,
неукротимым.
   - Да, - сказал он, - мы с миссис Ролт старые друзья.  Я  был  в  Пенде,
когда ее переправили через границу.
   Пока Феллоуз смешивал коктейли, Скоби стоял в нескольких шагах от нее и
смотрел, как она разговаривает  с  миссис  Феллоуз;  Элен  болтала  легко,
непринужденно, словно и не было той минуты  в  темной  комнате  на  холме,
когда она вскрикнула в его объятиях. А полюбил бы я ее, думал он, если бы,
войдя сюда сегодня, увидел ее впервые?
   - Где ваш бокал, миссис Ролт?
   - У меня был налит розовый джин.
   - Жаль, что его не пьет моя жена.  А  я  терпеть  не  могу  ее  джин  с
апельсиновым соком.
   - Если бы я знал, что вы здесь будете, - сказал Скоби, - я бы  за  вами
заехал.
   - Да, обидно, - согласилась Элен. - Вы никогда ко мне  не  заходите.  -
Она повернулась к Феллоузу и сказала с ужаснувшей Скоби непринужденностью:
- Мистер Скоби был удивительно добр ко мне в больнице,  но,  по-моему,  он
просто любит больных.
   Феллоуз погладил свои рыжие усики, подлил себе еще джину и произнес:
   - Он вас боится, миссис Ролт. Все мы, женатые люди, вас побаиваемся.
   При этих словах -  "женатые  люди"  -  Скоби  увидел,  как  измученное,
усталое лицо на носилках отвернулось от них обоих, словно в  глаза  ударил
солнечный свет.
   - Как вы считаете, - спросила она с  напускной  игривостью,  -  могу  я
выпить еще бокал? Я не опьянею?
   - А вот и Уилсон, - сказал  Феллоуз,  и,  в  самом  деле,  они  увидели
розового, невинного, не верящего даже самому  себе  Уилсона  в  его  криво
намотанном тропическом поясе. - Вы ведь, со всеми знакомы? С  миссис  Ролт
вы соседи.
   - Но мы еще не познакомились, - сказал Уилсон и тут же начал краснеть.
   - Не знаю, что это творится с нашими мужчинами, -  заметил  Феллоуз.  -
Вот и со Скоби вы близкие соседи, миссис  Ролт,  а  почему-то  никогда  не
встречаетесь, - тут Скоби поймал на себе пристальный взгляд Уилсона. -  Уж
я бы не зевал! - закончил Феллоуз, разливая джин.
   - Доктор Сайкс, как всегда, опаздывает,  -  заметила  с  другого  конца
гостиной миссис Феллоуз, но  тут,  тяжело  шагая  по  ступенькам  веранды,
появилась  доктор  Сайкс,  благоразумно   одетая   в   темное   платье   и
противомоскитные сапоги.
   - Вы еще успеете выпить перед ужином, Джесси, - сказал Феллоуз.  -  Что
вам налить?
   - Двойную порцию виски, - сказала доктор Сайкс.  Она  свирепо  оглядела
всех сквозь очки с толстыми стеклами и добавила: - Приветствую вас.
   По дороге в столовую Скоби успел сказать Элен.
   - Мне надо с вами поговорить, - но, поймав взгляд Уилсона,  добавил:  -
Насчет вашей мебели.
   - Какой мебели?
   - Кажется, я смогу достать вам еще стульев.
   Они были слишком неопытными заговорщиками, еще не освоили  тайный  код;
он так и не знал, поняла ли она недоговоренную  им  фразу.  Весь  ужин  он
сидел, словно воды в рот набрал, со страхом ожидая минуты, когда останется
с ней наедине, и в то же время  боясь  упустить  эту  минуту;  стоило  ему
сунуть руку в карман за носовым платком, и его пальцы комкали  телеграмму:
"...была дурой... точка целую".
   - Конечно, майору Скоби лучше знать, - сказала доктор Сайкс.
   - Простите. Я не расслышал...
   - Мы говорим о деле Пембертона.
   Итак, не прошло и несколько месяцев, как это уже стало "делом". А когда
что-нибудь становилось "делом", кажется, что речь идет уже не о  человеке;
в "деле" не остается ни стыда, ни страдания; мальчик на  кровати  обмыт  и
обряжен, - пример из учебника психологии.
   - Я говорил, что Пембертон избрал непонятный способ покончить с  собой,
- сказал Уилсон. - Я бы предпочел снотворное.
   - В Бамбе трудно достать снотворное, - заметила доктор Сайкс. -  А  его
решение, вероятно, было внезапным.
   - Я бы не стал поднимать такой скандал, - сказал  Феллоуз.  -  Конечно,
всякий вправе распоряжаться своей жизнью, но зачем  поднимать  скандал?  Я
совершенно согласен с Уилсоном: глотни лишнюю дозу снотворного - и все.
   - Не так-то легко достать рецепт, - сказала доктор Сайкс.
   Комкая в кармане телеграмму. Скоби вспомнил письмо за подписью "Дикки",
детский почерк, прожженные сигаретами ручки  кресел,  детективные  романы,
муки одиночества. Целых два тысячелетия,  подумал  он,  мы  же  равнодушно
обсуждаем страдания Христа.
   - Пембертон всегда был парень недалекий, - заявил Феллоуз.
   - Снотворное - не особенно верное средство, - сказала доктор Сайкс. Она
повернула к Скоби толстые стекла очков, отражавших электрический  шар  под
потолком и сверкавших, как огни маяка. - Вы ведь по опыту знаете, как  оно
ненадежно. Страховые компании не любят  платить,  когда  человек  умер  от
снотворного,   и   ни   один   следователь   не   станет    потворствовать
преднамеренному обману.
   - А почем они знают, что это обман? - спросил Уилсон.
   - Возьмите, например, люминал. Нельзя случайно  принять  такую  большую
дозу люминала...
   Скоби посмотрел через стол на  Элен  -  она  ела  вяло,  без  аппетита,
уставившись в тарелку. Казалось, молчание  обособляет  их  от  окружающих:
обсуждалась тема, о которой несчастные  не  могут  говорить  спокойно.  Он
снова заметил, что Уилсон наблюдает за ними обоими, и стал отчаянно искать
тему, которая вовлекла бы его и Элен в общую беседу.  Они  даже  не  могли
безнаказанно помолчать вдвоем.
   - А какой способ порекомендовали бы вы, доктор Сайкс? - спросил он.
   - Что ж, бывают несчастные случаи во время купанья... но даже это может
показаться подозрительным. Если человек достаточно смел, он бросается  под
машину, но это уж совсем ненадежно.
   - И заставляет отвечать другого, - сказал Скоби.
   - Лично мне бы это не составило никакого труда, - заявила доктор Сайкс,
скаля зубы и поблескивая очками. - Пользуясь своим положением, я поставила
бы себе ложный диагноз грудной жабы, а потом попросила бы  кого-нибудь  из
коллег прописать мне...
   - Черт знает что! - с неожиданной резкостью прервала ее Элен. -  Вы  не
имеете права рассказывать...
   - Милочка, - сказала доктор Сайкс,  поворачивая  к  ней  зловещие  огни
своих окуляров, - если бы вы столько лет были врачом,  сколько  я,  вы  бы
знали что в этом обществе можно говорить  откровенно.  Вот  уж  не  думаю,
чтобы кто-нибудь из нас...
   - Возьмите еще салату, миссис Ролт, - сказала миссис Феллоуз.
   -  Вы  не  католичка,  миссис  Ролт?  -  спросил  Феллоуз.  -  Католики
придерживаются на этот счет твердых взглядов.
   - Нет, я не католичка.
   - Но я ведь верно говорю насчет католиков, Скоби?
   - Нас учат, что самоубийство - смертный грех, - сказал Скоби.
   - И что самоубийца попадет в ад?
   - В ад.
   - А вы в самом деле серьезно верите  в  ад,  майор  Скоби?  -  спросила
доктор Сайкс.
   - Да, верю.
   - С вечным пламенем и муками?
   - Пожалуй, не совсем так. Нас учат,  что  ад  -  это,  скорее,  чувство
вечной утраты.
   - Ну, _меня_ бы такой ад не испугал, - заявил Феллоуз.
   - Может быть, вы никогда не теряли  того,  что  вам  дорого,  -  сказал
Скоби.
   Гвоздем ужина была аргентинская говядина. Когда с ней покончили, гостей
ничего больше не удерживало: миссис Феллоуз не  играла  в  карты.  Феллоуз
принялся разливать пиво, а Уилсон  очутился  между  двух  огней  -  угрюмо
молчавшей миссис Феллоуз и болтливой Сайкс.
   - Давайте подышим свежим воздухом, - предложил Скоби Элен.
   - А это разумно?
   - Они будут удивлены, если мы этого не сделаем, - сказал Скоби.
   -  Идете  полюбоваться  на  звезды?  -  крикнул  им  вдогонку  Феллоуз,
продолжая разливать  пиво.  -  Спешите  наверстать  упущенное,  а,  Скоби?
Захватите свои бокалы.
   Они поставили бокалы на узкие перила веранды.
   - Я не нашла письма, - сказала Элен.
   - Бог с ним, с письмом.
   - Разве ты не об этом хотел поговорить?
   - Нет, не об этом.
   Он видел ее профиль на фоне неба,  которое  вот-вот  затянет  дождевыми
тучами.
   - Дружок, - сказал он, - у меня дурные вести.
   - Кто-нибудь узнал?
   - Нет, никто не узнал. Вчера вечером я получил телеграмму от жены.  Она
едет домой.
   Один из бокалов упал с перил и со звоном разбился во дворе.
   Губы с горечью повторили: "домой", точно до нее  дошло  одно  лишь  это
слово. Он провел рукой по перилам, но не нашел ее руки.
   - К себе домой, - поспешил он сказать. - Моим домом он  никогда  больше
не будет.
   - Нет, будет. Теперь-то уж будет.
   Он произнес осторожную клятву:
   - Я никогда больше не захочу иметь дом, в котором нет тебя.
   Тучи закрыли луну, и лицо Элен исчезло, словно внезапным порывом  ветра
задуло свечу. Ему показалось, будто теперь он пускается  в  более  дальний
путь, чем собирался когда-нибудь прежде, а если  оглянется  назад,  то  за
спиной у себя увидит  одну  только  выжженную  землю.  Вдруг  распахнулась
дверь, на них упал сноп света.
   - Не забывайте о затемнении! - резко  сказал  Скоби  и  подумал:  слава
богу, мы не стояли обнявшись, но как выглядели наши лица?
   - Мы слышали звон стекла и решили, что вы  тут  подрались,  -  произнес
голос Уилсона.
   - Миссис Ролт осталась без пива.
   - Ради бога, зовите меня Элен, - тоскливо сказала она. - Все  меня  так
зовут, майор Скоби.
   - Я вам не помешал?
   - Помешали. Тут произошла сцена, полная необузданной страсти, - сказала
Элен. - До сих пор не могу опомниться. Хочу домой.
   - Я вас отвезу, - сказал Скоби. - Уже поздно.
   - Я вам не доверяю, а кроме  того,  доктор  Сайкс  умирает  от  желания
поговорить с вами о самоубийствах. Не хочу портить  другим  вечер.  У  вас
есть машина, мистер Уилсон?
   - Да. Я с удовольствием вас отвезу.
   - Вы можете меня отвезти и сразу же вернуться.
   - Я и сам рано ложусь, - сказал Уилсон.
   - Тогда я только пожелаю вам спокойной ночи.
   Когда Скоби снова увидел ее лицо при свете, он подумал: уж не зря ли  я
волнуюсь? Может быть, для нее  это  только  конец  неудачного  романа?  Он
слышал, как она говорит миссис Феллоуз:
   - Аргентинская говядина была просто объедение.
   - Нам надо благодарить за это мистера Уилсона.
   Фразы летали взад и вперед, как теннисные мячи. Кто-то (не то  Феллоуз,
не то Уилсон) рассмеялся и сказал: "Ваша правда",  а  очки  доктора  Сайкс
просигналили на потолке: точка - тире -  точка.  Он  не  мог  выглянуть  и
посмотреть, как отошла машина, - надо было соблюдать затемнение; он только
слушал, как кашлял и кашлял мотор, когда его запустили,  как  он  застучал
сильнее, а затем постепенно снова наступила тишина.
   - Не надо было так скоро выписывать миссис Ролт из больницы, -  сказала
доктор Сайкс.
   - Почему?
   - Нервы. Я это почувствовала, когда она пожала мне руку.
   Он выждал еще полчаса и поехал домой.  Как  и  всегда,  Али  его  ждал,
прикорнув на ступеньках кухни. Он осветил Скоби карманным фонариком дорогу
до двери.
   - Госпожа прислала письмо, -  сказал  он  и  вынул  письмо  из  кармана
рубашки.
   - Отчего ты не положил его ко мне на стол?
   - Там господин.
   - Какой господин?
   Но он уже открыл дверь и увидел Юсефа - тот спал, вытянувшись в кресле,
и дышал так тихо, что волосы у него на груди не шевелились.
   - Я сказал ему: уходи, - сердито шепнул Али, - но он остался.
   - Хорошо. Иди спать.
   У него было такое ощущение, будто жизнь хватает его за горло.  Юсеф  не
появлялся здесь с  той  самой  ночи,  когда  приходил  узнать,  хорошо  ли
устроилась на пароходе Луиза, и расставил ловушку для  Таллита.  Тихонько,
чтобы не раз