будить спящего и оттянуть неприятный разговор, Скоби развернул
записку Элен. Наверно, она написала ее, как  только  вернулась  домой.  Он
прочел:

   "Родной мой, все это очень сложно. Я не могу тебе этого сказать  и  вот
пишу письмо. Но я  отдам  его  только  Али.  Ты  доверяешь  Али.  Когда  я
услышала, что твоя жена возвращается..."

   Юсеф открыл глаза.
   - Простите, майор Скоби, что я к вам ворвался.
   - Хотите выпить? Есть пиво и джин. Виски все вышло.
   - Позвольте прислать вам ящик?.. - механически начал Юсеф,  но  тут  же
рассмеялся. - Я все забываю. Я ничего не должен вам посылать.
   Скоби сел за стол и положил перед собой  записку.  Ничто  на  свете  не
могло быть важнее того, что там написано.
   Он спросил:
   - Что вам нужно, Юсеф? - и продолжал читать:

   "Когда я услышала, что твоя жена возвращается, я огорчилась,  пришла  в
бешенство. Это было глупо с моей стороны. Ты  ни  в  чем  не  виноват.  Ты
католик. Я бы хотела, чтобы ты не был католиком, но ты ведь все  равно  не
любишь изменять своему слову".

   - Дочитывайте, дочитывайте, майор Скоби, я могу подождать.
   - Пустяки, сказал Скоби, с усилием отрывая  глаза  от  крупных  детских
букв и этого "доверяешь", от которого у него сжалось  сердце.  -  Скажите,
что вам нужно, Юсеф.
   Глаза его невольно вернулись к письму.

   "Вот почему я тебе и пишу. Потому,  что  вчера  вечером  ты  обещал  не
оставлять меня, а я не хочу чтобы ты связывал себя обещаниями. Родной мой,
все твои обещания..."

   - Клянусь вам, майор Скоби, когда я одолжил вам  деньги,  это  было  по
дружбе, только  по  дружбе.  Я  ничего  не  хотел,  ничего,  даже  четырех
процентов. Я не смел просить взамен даже вашей дружбы... Я сам  был  вашим
другом... Я путаюсь, майор Скоби, со словами так трудно сладить...
   - Да вы не нарушили сделки, Юсеф. Я на вас не в обиде из-за  истории  с
двоюродным братом Таллита.
   Он продолжал читать:

   "...принадлежит твоей жене. Что бы ты мне ни говорил, это не  обещание.
Пожалуйста, пожалуйста, так и запомни.  Если  ты  больше  не  хочешь  меня
видеть - не пиши,  не  говори  мне  ни  слова.  А  если,  родной  мой,  ты
когда-нибудь захочешь меня видеть - встречайся  со  мной  иногда.  Я  буду
лгать, как ты мне велишь".

   - Дочитайте до конца, майор Скоби. Я хочу  вам  сказать  что-то  очень,
очень важное.

   "Родной мой, родной мой, брось меня, если хочешь, или сделай меня, если
хочешь, своей соложницей".

   Она только слышала это слово, подумал он, она никогда не видала его  на
бумаге, его вычеркивают из школьных изданий Шекспира.

   "Спокойной ночи. Не волнуйся, родной мой".

   - Ладно, Юсеф, - зло сказал он. - Что у вас там стряслось?
   - В конце концов, майор Скоби, мне все-таки приходится просить  вас  об
услуге. Это не имеет никакого отношения к тому, что я вам одолжил  деньги.
Уважьте мою просьбу по дружбе, просто по дружбе.
   - Говорите, в чем дело, Юсеф, уже поздно.
   - Послезавтра приходит "Эсперанса".  Мне  нужно  доставить  на  борт  и
передать капитану маленький пакетик.
   - Что в нем такое?
   - Не спрашивайте, майор Скоби. Я ваш друг. Я  бы  предпочел,  чтобы  вы
ничего не знали. Никому это не повредит.
   - Разумеется, Юсеф, я не могу этого сделать. Сами понимаете.
   - Честное слово, майор Скоби... - он наклонился вперед и приложил  руку
к черной шерсти на своей груди, - говорю  вам,  как  друг:  в  пакете  нет
ничего, ровно ничего для немцев. Это не промышленные алмазы.
   - Драгоценные камни?
   - Там нет ничего для немцев.  Ничего,  что  могло  бы  повредить  вашей
стране.
   - Вы же сами не верите, Юсеф, что я на это пойду.
   Тесные тиковые брюки съехали на самый краешек стула; на мгновение Скоби
подумал, что Юсеф сейчас встанет перед ним на колени.
   - Майор Скоби, - сказал он, - умоляю вас... Для вас это так  же  важно,
как для меня. - Голос его задрожал от неподдельного  волнения.  -  Я  хочу
быть вашим другом. Я хочу быть вашим другом.
   - Должен предупредить вас заранее, - сказал Скоби, - окружной  комиссар
знает о том, что я у вас занял деньги.
   - Понятно. Понятно. Но дело обстоит куда  хуже.  Честное  слово,  майор
Скоби, от того, о чем я вас прошу, никому не будет вреда. Сделайте это  по
дружбе, и я никогда больше у вас ничего не  попрошу.  Сделайте  по  доброй
воле, майор Скоби. Это не взятка. Я не предлагаю никакой взятки.
   Глаза его вернулись к письму: "Родной мой, все это очень сложно". Буквы
плясали у него перед глазами. Сложно... Он прочел "служба". Служба, слуга,
раб... Раб рабов божиих... Это было как опрометчивый приказ, которого  все
же нельзя ослушаться. Ну вот, теперь он  навеки  отрекается  от  душевного
покоя. Он знал, что ему грозит, и с открытыми  глазами  вступал  в  страну
лжи, сам себе отрезав дорогу назад.
   - Что вы сказали, Юсеф? Я не расслышал...
   - Я еще раз прошу вас...
   - Нет, Юсеф.
   - Майор Скоби, - Юсеф вдруг выпрямился в кресле и заговорил официальным
тоном, словно к ним присоединился кто-то посторонний и  они  уже  не  были
одни. - Вы помните Пембертона?
   - Конечно.
   - Его слуга перешел на службу ко мне.
   - Слуга Пембертона... - ("Что бы ты мне ни говорил, это не обещание".)
   - Слуга Пембертона  теперь  слуга  миссис  Ролт.  -  Глаза  Скоби  были
по-прежнему прикованы к письму, но он уже его не  видел.  -  Слуга  миссис
Ролт принес мне письмо. Понимаете, я приказал ему... глядеть  в  оба...  Я
правильно говорю?
   - Вы на редкость точно выражаетесь  по-английски,  Юсеф.  Кто  вам  его
прочел?
   - Неважно. - Официальный голос вдруг замер, и  прежний  Юсеф  взмолился
снова: - Ах, майор Скоби, что заставило вас написать такое письмо? Вы сами
напросились на неприятности.
   - Нельзя же всегда поступать разумно, Юсеф. Можно умереть с тоски.
   - Вы же понимаете, это письмо отдает вас в мои руки.
   - Это бы еще ничего. Но отдать в ваши руки троих...
   - Если бы только вы по дружбе пошли мне навстречу...
   - Продолжайте, Юсеф. Шантаж надо доводить до конца. Ведь вы  не  можете
остановиться на полдороге.
   - Охотнее всего я зарыл бы этот пакет в землю. Но война  идет  не  так,
как хочется, майор Скоби. Я делаю это не ради себя, а ради отца и  матери,
единокровного брата, трех родных сестер... а у меня есть еще и двоюродные.
   - Да, семья большая.
   - Понимаете, если англичан разобьют - все мои лавки не стоят и ломаного
гроша.
   - Что вы собираетесь делать с моим письмом?
   - Я узнал от одного телеграфиста,  что  ваша  жена  выехала  домой.  Ей
передадут письмо, как только она сойдет на берег.
   Он вспомнил телеграмму, подписанную "Луиза  Скоби":  "...была  дурой...
точка целую". Ее ждет холодная встреча, подумал он.
   - А если я отдам ваш пакет капитану "Эсперансы"?
   - Мой слуга будет ждать вас на пристани. Как  только  вы  ему  отдадите
расписку капитана, он передаст вам конверт с вашим письмом.
   - Вы вашему слуге доверяете?
   - Так же, как вы Али.
   - А что, если я потребую сперва письмо и дам вам честное слово...
   - Шантажист наказан тем, что он не верит и в чужую честь. И вы были  бы
вправе меня обмануть.
   - Но что, если обманете вы?
   - А я обмануть не вправе. К тому же я был вашим другом.
   - Вы чуть было им не стали, - нехотя согласился Скоби.
   - Я совсем как тот подлый индиец.
   - Какой индиец?
   - Который выбросил жемчужину, - грустно сказал Юсеф. - Это было в пьесе
Шекспира [намек  на  предсмертные  слова  Отелло  в  одноименной  трагедии
Шекспира], ее играли  артиллеристы  в  концертном  зале.  Я  это  навсегда
запомнил.


   - Что ж, - сказал Дрюс, - к сожалению, пора приниматься за дело.
   - Еще бокал, - сказал капитан "Эсперансы".
   - Нельзя, если вы хотите, чтобы мы отпустили вас до того, как  поставят
боны. Пока, Скоби.
   Когда дверь каюты закрылась, капитан сказал сдавленным голосом:
   - Видите, я еще здесь.
   - Вижу. Я же говорил вам, случаются ошибки; документы теряют, протоколы
засылают не туда, куда надо.
   - Я в это не верю, - сказал капитан. - Я верю, что вы меня выручили.  -
В душной каюте он потихоньку исходил потом. - Я молюсь  за  вас  во  время
обедни, - добавил он, - и привез вам вот это.  В  Лобито  мне  не  удалось
найти ничего лучшего. Эту святую мало кто знает.  -  Он  пододвинул  Скоби
через стол образок размером в пятицентовую монету. - Святая... не запомнил
ее имени. Кажется, она имела какое-то отношение к Анголе, - пояснил он.
   - Спасибо, -  сказал  Скоби.  Пакет  в  кармане  казался  тяжелым,  как
револьвер. Скоби дал последним каплям портвейна  стечь  на  дно,  а  потом
выпил и их. - На этот раз я принес кое-что вам. -  Несказанное  отвращение
свело его руку.
   - Мне?
   - Да.
   Каким невесомым был на самом деле этот пакетик, лежавший  сейчас  между
ними на столе. То, что оттягивало карман как револьвер, весило теперь чуть
больше пачки сигарет.
   - В Лиссабоне вместе с лоцманом к вам поднимется на борт один человек и
спросит, нет ли у вас американских сигарет. Вы отдадите ему этот пакетик.
   - Это правительственное поручение?
   - Нет. Государство никогда так щедро не  платит.  -  Он  положил  пачку
денег на стол.
   - Странно... - сказал капитан с каким-то огорчением. - Вы же  теперь  у
меня в руках.
   - Раньше вы были в руках у меня, - напомнил Скоби.
   - Этого  я  не  забуду.  И  моя  дочь  тоже.  Она  хоть  и  замужем  за
безбожником, но сама женщина верующая. Она тоже за вас молится.
   - Чего стоят наши молитвы?
   - Будь на то воля божия, и они вознесутся к небу, как стая  голубей,  -
сказал капитан, смешно и трогательно воздевая толстые руки.
   - Ну что ж, я буду рад, если вы за меня помолитесь.
   - Вы, конечно, можете на меня положиться.
   - Не сомневаюсь. А сейчас я должен обыскать вашу каюту.
   - Видно, вы-то на меня и не очень полагаетесь.
   - Этот пакет не имеет отношения к войне, - сказал Скоби.
   - Вы в этом уверены?
   - Да, почти.
   Он приступил к обыску. Проходя мимо зеркала, он заметил, что у него  за
плечами появилось чье-то чужое лицо:  толстое,  потное,  не  заслуживающее
доверия. Он удивился - кто бы это мог быть? Но  сразу  же  понял,  что  не
узнал этого лица  потому,  что  на  нем  появилось  непривычное  выражение
жалости. И подумал: неужели я стал одним из тех, кого жалеют?




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


1

   Дожди кончились, и от земли шел пар.  Мухи  тучами  висели  в  воздухе,
больница была полна людьми, страдающими малярией.  Дальше,  на  побережье,
люди мерли от черной лихорадки, и все  же  на  некоторое  время  наступило
облегчение. Казалось, что  теперь,  когда  дождь  перестал  барабанить  по
железным крышам, в мире опять воцарилась тишина. Густой аромат  цветов  на
улицах заглушал запах обезьяньего питомника в коридорах полиции. Через час
после того, как боны были сняты, пришел без всякого эскорта пароход с юга.
   Скоби выехал на полицейском катере, как только пароход бросил якорь.  У
него даже  язык  онемел,  так  долго  он  подбирал  выражения  потеплее  и
поискреннее. Как далеко я зашел, думал он, если мне надо заранее  сочинять
ласковые слова. Он надеялся, что встретится с Луизой на людях - ему  будет
легче поздороваться с ней в присутствии посторонних, - но на  палубе  и  в
салонах ее не было. Ему пришлось спросить у  судового  казначея  номер  ее
каюты.
   Он все надеялся, что и там она будет не одна. В каюте  сейчас  помещали
не меньше шести пассажиров.
   Но когда он постучал и дверь отворилась,  там  не  было  никого,  кроме
Луизы. Он чувствовал себя, как коммивояжер, который стучит  в  чужой  дом,
навязывая свой товар. Он произнес "Луиза?" - словно не был уверен, что это
она.
   - Генри! Входи же, - сказала Луиза.
   Когда он вошел в каюту,  им  пришлось  поцеловаться.  Ему  не  хотелось
целовать ее в губы - губы могут выдать, что у тебя на душе, -  но  она  не
успокоилась, пока не притянула к себе его  голову  и  не  оставила  печать
своего возвращения у него на губах.
   - Ах, дорогой, вот я и приехала.
   - Вот ты и приехала, - повторил он, мучительно вспоминая слова, которые
он приготовил.
   - Они тут ужасно милые, - объяснила она. - Разбрелись, чтобы  мы  могли
побыть с тобой вдвоем.
   - Ты хорошо доехала?
   - По-моему, как-то раз нас чуть было не потопили.
   - Я очень волновался, - сказал он и подумал: вот и  первая  ложь.  Лиха
беда начало. - Я так по тебе соскучился.
   - Я была ужасная дура, что уехала.
   Дома за иллюминатором сверкали в знойном  мареве,  как  кусочки  слюды.
Каюта была пропитана запахом женского тела, несвежего белья, пудры и  лака
для ногтей. Он сказал:
   - Давай поедем на берег.
   Но она еще не хотела его отпускать.
   - Дорогой, там без тебя я приняла несколько решений. Теперь у  нас  все
будет по-другому. Трепать нервы я тебе больше не буду. - Она повторила:  -
Теперь все будет по-другому. - А он с грустью подумал, что по крайней мере
это - правда, невеселая правда.


   Али с младшим слугой вносили сундуки, а он смотрел в  окно  на  вершину
холма, где  стояли  домики  из  рифленого  железа,  и  ему  казалось,  что
внезапный обвал создал между ним и этими домиками непреодолимую  преграду.
Они были теперь так от него далеко, что сначала он  почувствовал  даже  не
боль, а легкую печаль, как от воспоминаний детства. Откуда пошла  вся  эта
ложь, подумал он, неужели все началось с  того  моего  письма?  Неужели  я
люблю ее больше, чем Луизу? А если заглянуть себе в  самую  глубину  души,
люблю ли я хоть одну из них  -  может,  это  всего  лишь  острая  жалость,
которая откликается на всякую человеческую беду... и только усугубляет ее?
Человек в беде требует, чтобы ты служил ему безраздельно.
   Тишину и одиночество вытеснил грохот: наверху вбивали гвозди, кидали на
пол тяжести, от которых дрожал  потолок.  Слышался  громкий  голос  Луизы,
весело  отдававшей  короткие  приказания.  На   туалетном   столе   что-то
задребезжало. Скоби поднялся наверх и с порога снова  увидел  глядящее  на
него лицо девочки в белой вуали - мертвые тоже вернулись домой. Жизнь  без
мертвых сама на себя не похожа. Москитная сетка  висела  над  двухспальней
кроватью, как дымчатый призрак.
   - Ну вот, Али, и хозяйка вернулась, - сказал он с подобием улыбки;  вот
и все, что он сумел изобразить во время этого спектакля. - Теперь мы опять
все вместе.
   Ее четки, как  маленькое  озеро,  лежали  на  туалете;  он  вспомнил  о
разорванных четках у себя в кармане. Как долго он собирался их перенизать,
но теперь это уж вряд ли имеет смысл.
   - Ну, дорогой, здесь я все разобрала,  -  сказала  Луиза.  -  Остальное
доделает Али. Мне столько тебе надо рассказать!.. - Она пошла за ним  вниз
и тут же заметила: - Надо выстирать занавески.
   - Грязи на них не видно.
   - Бедненький, ты конечно не замечаешь, но на мой  свежий  глаз...  Нет,
книжный шкаф мне теперь нужен побольше. Я с собой привезла уйму книг.
   - Ты мне еще не сказала, из-за чего ты...
   - Милый, ты только надо мной не смейся!  Это  так  глупо.  Но  вдруг  я
поняла, какая я  была  дура,  что  так  переживала  эту  историю  с  твоим
назначением. Когда-нибудь я тебе расскажу, и тогда смейся сколько  хочешь.
- Она протянула руку и чуть-чуть игриво дотронулась до  него.  -  Ты  и  в
самом деле рад?..
   - Очень, - сказал он.
   - Знаешь, что меня беспокоило? Я ужасно боялась, не забудешь ли ты  тут
без  меня,  что  ты  верующий.  Тебя  ведь,  бедняжку,  всегда  приходится
подгонять!
   - Боюсь, что я был не очень прилежным католиком.
   - Ты часто пропускал мессу?
   - Да, я почти не бывал в церкви, - признался он с натянутой улыбкой.
   - Ах, Тикки... - она сразу же поправилась: - Генри,  дорогой,  пусть  я
сентиментальна, но завтра воскресенье, давай поедем вместе к причастию!  В
знак того, что мы все начали сначала, по-хорошему.
   Просто поразительно, до чего трудно все предусмотреть; вот об  этом  он
не подумал.
   - Конечно, - сказал он, но мозг его был словно парализован.
   - Тебе придется вечером пойти исповедаться.
   - За мной не так уж много страшных грехов.
   - Пропустить воскресную обедню  -  это  такой  же  смертный  грех,  как
прелюбодеяние.
   - Прелюбодеяние куда веселее, - сказал он с притворным легкомыслием.
   - Да, я вовремя вернулась.
   - Хорошо, я схожу после обеда. Не могу исповедоваться натощак.
   - Дорогой, ты очень изменился.
   - Да я ведь шучу.
   - Шути, пожалуйста. Мне это даже нравится. Раньше ты, правда, не  часто
шутил.
   - Но ведь и ты не каждый день возвращаешься, детка.
   Фальшивое благодушие, шутки на пересохших губах -  казалось,  этому  не
будет конца; во время обеда он положил вилку, чтобы еще раз сострить.
   - Генри, дорогой, я никогда не видела тебя таким веселым!
   Земля уходила у него из-под ног, и все время,  пока  они  обедали,  ему
казалось, что он куда-то падает: сосало  под  ложечкой,  захватывало  дух,
сжимало сердце, - ведь нельзя же пасть так низко и выжить. Его шутки  были
похожи на вопль о помощи.
   Они пообедали - Скоби не заметил, что ел, - и он встал.
   - Ну, я пойду.
   - К отцу Ранку?
   - Сначала я должен заглянуть к Уилсону. Он  теперь  живет  в  одном  из
железных домиков на холме. Наш сосед.
   - Но он, наверно, в городе.
   - По-моему, он приходит домой обедать.
   Он думал, поднимаясь в гору, как часто ему  теперь  придется  ходить  к
Уилсону. Нет, это опасная уловка. Ею  можно  воспользоваться  только  раз,
зная, что Уилсон обедает в городе.  И  все  же,  чтобы  не  попасться,  он
постучал к нему и был ошеломлен, когда Гаррис отворил дверь.
   - Вот не думал, что вас застану.
   - У меня был приступ лихорадки, - сказал тот.
   - Мне хотелось повидать Уилсона.
   - Он всегда обедает в городе.
   - Я зашел ему сказать, что буду рад, если он к нам заглянет.  Вернулась
моя жена.
   - Так вот почему возле вашего дома была какая-то кутерьма.  Я  видел  в
окно.
   - Заходите и вы к нам.
   - Да я не большой любитель ходить в гости, - сказал  Гаррис,  ссутулясь
на пороге. - Говоря по правде, я побаиваюсь женщин.
   - Вы, видно, редко с ними встречаетесь.
   - Да, я не дамский угодник, - заметил Гаррис с напускным бахвальством.
   Скоби чувствовал, что Гаррис следит за  тем,  как  он,  словно  нехотя,
пробирается к домику, где  живет  Элен,  следит  со  злобным  пуританизмом
отвергнутого мужчины. Он постучал, ощущая, как этот осуждающий взгляд жжет
ему спину. Вот и лопнуло мое алиби, думал он. Гаррис  сообщит  Уилсону,  а
Уилсон... Придется сказать, что раз уж я  сюда  попал,  я  зашел...  И  он
почувствовал, как его "я" распадается, изъеденное ложью.
   - Зачем ты стучишь? - спросила Элен. Она лежала на кровати в  полутьме,
шторы были задернуты.
   - Гаррис следил, куда я иду.
   - Я не думала, что ты сегодня придешь.
   - Откуда ты знала?
   - Все тут знают обо всем... кроме одного: про нас с тобой. Ты так хитро
это прячешь. Наверно, потому, что ты полицейский.
   - Да. - Он сел на кровать и положил ей руку на плечо - под его пальцами
сразу же выступили капельки пота. Он спросил: -  Что  ты  делаешь?  Ты  не
больна?
   - Просто голова болит.
   Он сказал механически, сам не слыша того, что говорит:
   - Береги себя.
   - Ты чем-то встревожен, - сказала она. - Что-нибудь неладно... там?
   - Нет, что ты.
   - Бедненький ты мой, помнишь ту первую ночь, когда ты у  меня  остался?
Тогда мы ни о чем не думали. Ты даже забыл свой зонтик. Мы были счастливы.
Правда, странно? Мы были счастливы.
   - Да.
   - А почему мы тянем все это, раз мы несчастливы?
   - Не надо путать понятия счастье  и  любовь,  -  назидательно  произнес
Скоби, но в душе у него было отчаяние: вот если бы можно  было  превратить
всю их историю в нравоучительный пример из учебника - как  это  сделали  с
Пембертоном, -  к  ним  бы  снова  вернулся  покой  или  по  крайней  мере
равнодушие.
   - Иногда ты бываешь ужасно старый, - сказала Элен, но тут же  протянула
к нему руку, по