таринный умывальник,  и  стояла
газовая плитка. Заваленный  телеграфными  бланками  стол  втиснулся  между
умывальником и  окном,  похожим  на  иллюминатор  и  выходившим  прямо  на
пристань и на серую, подернутую рябью бухту. В корзине для корреспонденции
лежало школьное издание "Айвенго" и половина булки.
   - Извините за беспорядок. Берите стул, - сказал Гаррис.  Но  свободного
стула не оказалось. - Куда же я это засунул?  -  вслух  удивлялся  Гаррис,
роясь в телеграфных бланках на столе. - Ага, вспомнил! - Он  открыл  томик
"Айвенго" и вынул из него сложенный листок.  -  Конечно,  это  еще  только
черновик, - сказал он смущенно. - Пожалуй, лучше будет  подождать  приезда
Уилсона. Я тут, видите ли, упоминаю и о нем.
   Скоби прочитал:

   "Уважаемый господин секретарь! Случайно мне попался экземпляр  "Старого
даунхемца", который лежал в комнате другого бывшего  даунхемца,  Э.Уилсона
(выпуск 1928 года). Вот уже много лет, как я потерял связь с нашей  старой
школой, и очень обрадовался и в то же время  почувствовал  себя  чуть-чуть
неловко, что вы меня разыскиваете. Может быть, вам хочется узнать,  что  я
поделываю здесь,  в  "могиле  белого  человека",  но,  поскольку  я  служу
цензором  на  телеграфе,  вы  сами  поймете,  что  я   не   могу   слишком
распространяться о  моей  работе.  Придется  с  этим  подождать,  пока  мы
выиграем войну. Сейчас у нас в самом разгаре дожди - и какие дожди! Кругом
свирепствует малярия, но у меня был всего один приступ, а Э.Уилсон пока ей
не поддается вовсе. Мы устроились вместе в небольшом домике, так что,  как
видите, старые даунхемцы держатся друг за дружку даже в  таких  дальних  и
диких местах.  Мы  организовали  охотничью  команду  старых  даунхемцев  в
составе двух человек, но охотимся только на тараканов (ха-ха!).  Ну,  пора
кончать и трудиться для победы. Привет всем старым даунхемцам  от  старого
африканского волка!"

   Подняв глаза, Скоби поймал встревоженный и застенчивый взгляд Гарриса.
   - Ну, как по-вашему получилось? - спросил он. -  Я  немного  сомневался
насчет "уважаемого господина секретаря".
   - Мне кажется, вы нашли нужный тон.
   - Знаете, школа была не очень хорошая и жилось мне там неважно.  Раз  я
даже убежал.
   - А теперь они вас поймали.
   - Наводит на размышления, а? - сказал Гаррис.  Он  уставился  на  серую
воду за окном, и слезы показались в его озабоченных воспаленных глазах.  -
Как я завидовал ребятам, которым там было хорошо!
   - Я тоже не очень любил школу, - попробовал утешить его Скоби.
   - Если начинаешь жизнь счастливчиком... - сказал Гаррис, - все у тебя и
потом идет как по маслу. Пожалуй, даже в привычку войдет,  а?  -  Он  взял
хлеб со стола и бросил его в корзину для бумаг. - Я давно собираюсь  здесь
прибрать.
   - Ну, мне пора, Гаррис. Я рад, что у вас теперь  есть  свой  угол...  и
"Старый даунхемец".
   - Интересно, как там  жилось  Уилсону,  -  размышлял  Гаррис.  Он  взял
"Айвенго" и поглядел вокруг, куда бы его девать, но поставить  книгу  было
некуда. Он снова положил томик на прежнее место. - Вряд ли очень сладко, -
продолжал он, - иначе как бы он попал сюда?


   Скоби оставил машину у самых дверей Юсефа: это было  похоже  на  вызов,
брошенный в  лицо  начальнику  административного  департамента.  Слуге  он
сказал:
   - Мне нужен хозяин. Я знаю, как пройти.
   - Хозяина нет.
   - Тогда я подожду.
   Он отстранил слугу и вошел. Перед  ним  тянулась  вереница  комнатушек,
обставленных совершенно  одинаково:  диванами,  заваленными  подушками,  и
низенькими столиками для напитков - совсем как в публичном доме. Откидывая
одну занавеску за  другой.  Скоби  заглянул  во  все  помещения,  пока  не
добрался до маленькой комнатки, где почти два месяца  назад  потерял  свою
неподкупность. На диване спал Юсеф.
   Он лежал на спине в белых парусиновых брюках, раскрыв рот и похрапывая.
На столике у изголовья стоял стакан, и Скоби  заметил  на  дне  его  белый
осадок. Юсеф принял снотворное, Скоби сел рядом и стал  ждать.  Окно  было
открыто, но дождь, как плотная занавеска, не  пропускал  свежего  воздуха.
Настроение у Скоби было подавленное, может быть, от духоты, а  может,  ему
тяжело было вернуться на место своего грехопадения.  Напрасно  уговаривать
себя, что он не совершил ничего дурного. Как женщина, вышедшая  замуж  без
любви, он остро ощущал в этой  комнате,  безликой,  как  номер  гостиницы,
запах измены.
   Прямо под окном сломался желоб, и вода хлестала оттуда, точно из крана;
одновременно было слышно, как дождь журчит и как он льется потоком.  Скоби
закурил и стал разглядывать Юсефа. Он  не  чувствовал  ненависти  к  этому
человеку. Он поймал Юсефа в ловушку так же обдуманно и так же  ловко,  как
Юсеф поймал его. Брачный  союз  был  заключен  с  согласия  обеих  сторон.
Пристальный взгляд  Скоби,  видимо,  пробился  сквозь  туман  снотворного;
жирные ягодицы Юсефа заерзали на диване, он застонал, пробормотал во  сне:
"Голубчик мой!" - и повернулся на бок, лицом к Скоби. Скоби снова  оглядел
комнату,  хотя  он  ее  уже  рассмотрел  в   тот   раз,   когда   приходил
договариваться о займе; а здесь с тех пор ничего не изменилось: все те  же
безобразные лиловые шелковые подушки - шелк на них истлел  от  сырости,  -
ярко-оранжевые занавески и даже синий сифон  на  прежнем  месте;  все  это
казалось вечным и неизменным, как наше представление о том, что такое  ад.
Здесь не было ни книжных полок - Юсеф не умел читать, ни письменного стола
- он не умел писать. Нечего было искать здесь бумаг - Юсеф не знал бы, что
с ними  делать.  Все,  что  ему  было  нужно,  хранилось  в  этой  большой
скульптурной голове.
   - Вот тебе раз!.. Майор Скоби!..
   Глаза открылись, но затуманенные снотворным, никак не могли ни  на  чем
остановиться.
   - Здравствуйте, Юсеф.
   На этот раз Скоби застал его врасплох; сначала казалось, что Юсеф снова
погрузился в наркотический сон, но  потом  он  с  усилием  приподнялся  на
локте.
   - Я пришел поговорить о Таллите.
   - О Таллите... Простите, майор Скоби.
   - И об алмазах.
   - Просто помешались все на этих  алмазах...  -  с  трудом  пробормотал,
снова засыпая, Юсеф.
   Он потряс головой, так что седая прядь закачалась из стороны в сторону,
затем ощупью потянулся за сифоном.
   - Это вы подстроили дело против Таллита?
   Юсеф потащил сифон через стол, опрокинув стакан со снотворным, повернул
сифон к себе и нажал на рычажок; содовая брызнула ему в лицо  и  разлилась
по лиловому шелку подушки.  Он  застонал  от  удовольствия,  как  человек,
принимающий душ в жаркий день.
   - Что случилось, майор Скоби? Что-нибудь неладно?
   - Таллита не будут судить.
   Юсеф похож был на усталого пловца; он старается выбраться на  берег,  а
волны гонятся за ним по пятам.
   - Простите меня, майор Скоби, - сказал он. - Я так плохо сплю последнее
время. - Он в раздумье помотал головой вверх и вниз, как  трясут  копилку,
прислушиваясь, не звякнет ли что-нибудь внутри. - Вы как будто упомянули о
Таллите, майор Скоби?  -  Он  снова  пустился  в  объяснения.  -  Переучет
товаров. Сколько цифр. Три-четыре лавки.  Меня  так  и  норовят  обмануть,
потому что я все держу в голове.
   - Таллита не отдадут под суд, - повторил Скоби.
   - Ничего. Когда-нибудь он сломает себе шею.
   - Это были ваши алмазы, Юсеф?
   - Мои?! Вас научили не доверять мне, майор Скоби.
   - Вы подкупили его младшего слугу?
   Тыльной стороной руки Юсеф вытер мокрое лицо.
   - Конечно, майор Скоби. От него я получил сведения.
   Миг слабости прошел: снотворное больше не туманило его большую  голову,
хотя грузное тело все еще было распластано на диване.
   - Я вам не враг, Юсеф. Я питаю к вам даже симпатию.
   - Когда вы так говорите, майор Скоби, у меня сердце дрожит от  радости.
- Он шире раскрыл ворот рубахи, словно для того, чтобы показать,  как  оно
дрожит, и струйки содовой побежали по черной поросли у него на груди. -  Я
слишком толстый, - сказал он.
   - Мне хочется вам верить, Юсеф. Скажите мне правду. Чьи это были алмазы
- ваши или Таллита?
   - Я всегда хочу говорить вам только правду, майор Скоби. Я  никогда  не
утверждал, что это алмазы Таллита.
   - Они ваши?
   - Да, майор Скоби.
   - Здорово вы меня одурачили, Юсеф! Будь у  меня  свидетели,  я  бы  вас
непременно посадил.
   - Я вовсе не хотел вас дурачить, майор Скоби.  Я  только  хотел,  чтобы
выслали Таллита. Всем было бы лучше, если бы его  выслали.  Нехорошо,  что
сирийцы разбились на две партии. Если бы они держались вместе, вы бы могли
прийти ко мне и сказать: "Юсеф, правительство хочет, чтобы сирийцы сделали
то-то и то-то", - и я бы мог ответить: "Будет сделано".
   - А контрабанда алмазами попала бы в одни руки.
   - Ах, алмазы, алмазы, алмазы, -  устало  посетовал  Юсеф.  -  Поверьте,
майор Скоби, я получаю за год от самой маленькой из моих лавок больше, чем
получил бы в три года от алмазов. Вы  даже  представить  себе  не  можете,
сколько тут надо дать взяток.
   - Ну что ж, Юсеф, я больше не стану пользоваться вашей информацией.  На
этом нашим добрым  отношениям  конец.  Разумеется,  каждый  месяц  я  буду
выплачивать вам проценты.
   Его слова казались  ему  самому  неубедительными.  Оранжевые  занавески
висели неподвижно. Некоторые вещи мы при всем желании не можем  вычеркнуть
из памяти: занавески и подушки  этой  комнаты  были  для  него  неразрывно
связаны со спальней  во  втором  этаже,  с  залитым  чернилами  письменным
столом, с убранным кружевами алтарем в Илинге - все  это  для  него  будет
жить, пока теплится сознание.
   Юсеф опустил ноги на пол и сел.
   - Вы слишком близко принимаете к сердцу мою маленькую  проделку,  майор
Скоби, - сказал он.
   - Прощайте, Юсеф, вы совсем не плохой парень, но прощайте.
   - Ошибаетесь,  майор  Скоби,  я  плохой  парень.  -  Он  говорил  очень
серьезно. - Моя симпатия к вам - вот единственное,  что  есть  светлого  в
моем черном сердце. Я не  могу  от  нее  отказаться.  Мы  должны  остаться
друзьями.
   - Боюсь, что не выйдет, Юсеф.
   - Послушайте, майор Скоби. Я  прошу  вас  только  об  одном:  время  от
времени - может быть, ночью, когда никто не видит, - приходите  поговорить
со мной. Вот и все.  Просто  поговорить.  Я  больше  не  буду  клепать  на
Таллита. Я вообще буду молчать. Мы просто будем сидеть здесь  за  бутылкой
виски и сифоном с содовой...
   - Я не такой уж дурак, Юсеф.  Я  знаю,  как  вам  выгодно,  чтобы  люди
думали, будто мы с вами друзья. Такой помощи вы от меня не ждите.
   Юсеф сунул палец в ухо и прочистил его от  попавшей  туда  содовой.  Он
бросил мрачный и наглый взгляд на Скоби. Вот так, подумал тот, он  смотрит
на приказчика, который пробует его надуть, пользуясь тем,  что  все  цифры
хранятся только у него в голове.
   - А вы рассказали начальнику полиции о нашей  маленькой  сделке,  майор
Скоби, или вы меня обманывали?
   - Пойдите спросите у него сами.
   - Пожалуй, я так и сделаю. Сердце мое полно обиды и горечи.  Оно  велит
мне пойти к начальнику полиции и все ему рассказать.
   - Всегда слушайтесь голоса сердца, Юсеф.
   - Я скажу ему, что вы взяли деньги и что мы  вместе  задумали  посадить
Таллита за решетку. Но вы не выполнили обещания, и я пришел к нему,  чтобы
вам отомстить. Отомстить, - угрюмо повторил Юсеф, уронив свою скульптурную
голову на жирную грудь.
   - Валяйте. Поступайте как знаете, Юсеф. Между нами все кончено.
   Скоби  старательно  играл  свою  роль,  но  вся  сцена   казалась   ему
неправдоподобной: она походила на размолвку  влюбленных.  Он  не  верил  в
угрозы Юсефа, как не верил и в  собственную  невозмутимость;  он  даже  не
верил в это прощание. То, что случилось в оранжево-лиловой  комнате,  было
слишком важным, чтобы бесследно кануть в безбрежный океан прошлого.  И  он
не удивился, когда Юсеф, подняв голову, сказал:
   - Понятно, я  никуда  не  пойду.  Когда-нибудь  вы  вернетесь  и  опять
предложите мне свою дружбу. А я встречу вас с превеликой радостью.
   "Неужели я в самом деле попаду в такое отчаянное положение?" -  подумал
Скоби, словно в словах сирийца звучало пророчество.
   По дороге домой Скоби остановил машину у католической церкви  и  вошел.
Была первая суббота месяца - в этот день он всегда ходил к исповеди. Возле
исповедальни стояла очередь - несколько старух, низко повязанных платками,
как прислуги во время уборки, сестра милосердия и солдат с артиллерийскими
нашивками, а изнутри доносилось монотонное бормотанье отца Ранка.
   Подняв глаза к  распятию.  Скоби  прочитал  "Отче  наш",  "Богородицу",
покаянную молитву. Томительный ритуал нагонял на него тоску. Он чувствовал
себя случайным зрителем - одним из тех в толпе вокруг креста, на чьем лице
взгляд Распятого, искавший  либо  друга,  либо  врага,  наверно,  даже  не
остановился бы.  А  иногда  ему  казалось,  что  его  профессия  и  мундир
неумолимо ставят его  в  один  ряд  с  безыменными  римскими  стражниками,
которые блюли порядок на городских  улицах  во  время  крестного  пути  на
Голгофу. Одна за другой в исповедальню входили старые негритянки, а  Скоби
рассеянно и бессвязно молился за Луизу - молился, чтобы она была счастлива
ныне и вовеки, чтобы он  вольно  или  невольно  не  причинил  ей  зла.  Из
исповедальни вышел солдат, и Скоби, поднявшись с колен, занял его место.
   - Во имя отца и сына и святого духа, - начал  он.  -  Со  времени  моей
последней исповеди месяц  назад  я  пропустил  воскресную  обедню  и  одну
праздничную службу.
   - Вам что-нибудь помешало?
   - Да, но при желании я мог бы лучше распределить свое время.
   - Дальше.
   - Весь этот месяц я работал спустя рукава. Я был излишне резок с  одним
из моих подчиненных... - Он долго молчал.
   - Это все?
   - Не знаю, как это выразить, отец мой, но у меня такое чувство,  словно
я... устал от моей веры. Она для меня как будто уже ничего  не  значит.  Я
старался возлюбить бога  всем  сердцем  моим,  но...  -  он  сделал  жест,
которого священник не видел, потому что сидел боком к решетке.  -  Я  даже
вообще не убежден, что я верую.
   - Подобные мысли легко растравляют душу, - сказал священник. - Особенно
в наших краях. Будь это в моей власти, я бы на многих наложил одну и ту же
епитимью: шестимесячный отпуск. Здешний климат кого угодно доконает. Легко
принять обыкновенную усталость за... скажем, неверие.
   - Я не хочу вас задерживать, отец мой. Вас ждут. Я знаю, все это пустые
выдумки. Но я чувствую себя... опустошенным. Да, опустошенным.
   - В такие минуты мы порой ближе всего к богу, - сказал священник.  -  А
теперь ступайте и прочитайте десять молитв по четкам.
   - У меня нет четок. По крайней мере...
   - Ну, тогда пять раз "Отче наш" и пять раз "Богородицу".  -  Отец  Ранк
стал произносить слова отпущения грехов. Беда в том,  подумал  Скоби,  что
нечего отпускать. Слова священника не приносили облегчения - какую тяжесть
они могли с него снять? Они были пустой формулой:  набор  латинских  слов,
волшебное заклинание. Скоби вышел из исповедальни  и  снова  опустился  на
колени - это тоже был пустой ритуал. Ему вдруг показалось, что бог слишком
доступен, к нему слишком легко прибегнуть.  Любой  его  последователь  мог
обратиться к нему в любую минуту, как к уличному  проповеднику.  Посмотрев
на распятие, Скоби подумал: он даже страдает публично.



3

   - Я принес вам марки, - сказал Скоби. - Выпрашивал их всю неделю у всех
подряд. Даже миссис Картер подарила великолепного  попугая,  откуда-то  из
Южной Америки, вот посмотрите. А  тут  целая  серия  либерийских  марок  с
надпечаткой  американских  оккупационных  войск.  Мне   их   дал   морской
летчик-наблюдатель.
   Оба чувствовали себя совершенно свободно и отсюда делали вывод, что они
друг от друга в полной безопасности.
   - А почему вы собираете марки? - спросил он. - Странное занятие,  когда
тебе уже больше шестнадцати.
   - Не знаю, - сказала Элен Ролт. - Я их в общем и не собираю.  Я  просто
вожу их с собой. Наверно, привычка. - Раскрыв альбом, она добавила: - Нет,
это не только привычка. Я люблю  эти  картинки.  Видите  зеленую  марку  в
полпенса с Георгом Пятым? С нее я начала свою коллекцию. Мне  было  восемь
лет. Я ее отпарила с конверта  и  наклеила  в  тетрадку.  Тогда  отец  мне
подарил альбом. Мама умерла, вот он и подарил мне альбом для марок. -  Она
попыталась объяснить точнее: - Они вроде фотографий. Их так удобно  возить
с собой. Если собираешь фарфор, его с собой не повезешь. Или книги. И тебе
никогда не приходится вырывать листы  из  альбома  для  марок,  как  потом
иногда выдираешь чьи-нибудь фотографии.
   - Вы ни разу не рассказали мне о своем муже, - заметил Скоби.
   - Нет, не рассказывала.
   - Стоит ли выдирать фотографию: ведь  всегда  видно,  откуда  она  была
выдрана.
   - Да.
   - Когда выговоришься, легче утешиться, - сказал Скоби.
   - Не в этом беда, - возразила Элен. - Беда  в  том,  что  ужасно  легко
утешиться. Она его поразила: он не ожидал, что она уже так  повзрослела  и
усвоила этот жизненный урок, прошла через эту пытку. Она продолжала: -  Он
ведь умер всего... когда это было?.. неужели прошло всего два месяца? А он
уже такой мертвый. Совершенно мертвый! Какая я, наверно, дрянь!
   - Зря вы это, - произнес Скоби. - Так, по-моему, бывает со всеми. Когда
мы кому-нибудь говорим: "Я без тебя жить не могу",  -  мы  на  самом  деле
хотим сказать: "Я жить не могу, зная, что ты страдаешь, что ты  несчастна,
что ты в чем-то нуждаешься". Вот и все. Когда же они умирают, кончается  и
наша ответственность. Мы уже ничего больше не  можем  поделать.  Наступает
покой.
   - Я и не подозревала, что  я  такая  черствая,  -  призналась  Элен.  -
Страшно черствая.
   - У меня был ребенок, - сказал Скоби, -  он  умер.  Я  тогда  находился
здесь. Жена послала мне две телеграммы из  Бексхилла  -  одну  в  пять,  а
другую в шесть вечера, но их перепутали. Она хотела меня подготовить. Одну
телеграмму я получил сразу после завтрака. Было восемь часов утра - в  это
время редко узнаешь новости. - Он  никогда  еще  не  рассказывал  об  этом
никому, даже Луизе. Но  сейчас  он  слово  в  слово  прочел  наизусть  обе
телеграммы. - В одной  сообщалось:  "Кэтрин  умерла  сегодня  вечером  без
мучений храни тебя господь". К часу дня пришла вторая телеграмма:  "Кэтрин
серьезно больна. Доктор еще надеется разный  мой".  Это  была  телеграмма,
отправленная в пять часов.  "Разный"  -  просто  переврали:  наверно,  она
написала  "родной".  Понимаете,  чтобы  меня  подготовить,  она  не  могла
подумать ничего более безнадежного, чем "доктор еще надеется".
   - Какой это, наверно, был ужас! - сказала Элен.
   - Нет, ужас был в другом: когда я получил вторую телеграмму, у меня все
так перепуталось в голове, что я подумал: произошла какая-то  ошибка,  она
еще жива. И на какую-то минуту, пока не  сообразил,  что  случилось,  меня
это... испугало. Вот в чем был ужас! Я подумал: теперь начнутся тревоги  и
мучения. Но, когда я понял, я сразу успокоился: ведь она умерла,  и  можно
ее понемножку забыть.
   - И вы ее забыли?
   - Я теперь вспоминаю ее не так уж часто. Понимаете, я  ведь  не  видел,
как она умирала. Это выпало на долю жены.
   Его удивляло, как легко и быстро они подружились. Их тесно сблизили две
смерти.
   - Не знаю, что бы я здесь без вас делала, - сказала она.
   - Ну, тут бы все о вас заботились.
   - Мне кажется, они меня боятся, - заметила она. Он рассмеялся. - Нет, в
самом деле. Лейтенант Багстер - он летчик  -  пригласил  меня  сегодня  на
пляж, но я видела, что он меня боится. Потому что я невеселая и еще  из-за
мужа. Все на пляже делали вид, будто им весело, я тоже скалила зубы, но  у
меня ничего не получалось. Помните, когда первый  раз  в  жизни  идешь  на
вечеринку, поднимаешься по лестнице, слышишь чужие голоса и не знаешь, что
ты должна говорить. Вот так было и со мной. Я сидела в  купальном  костюме
миссис Картер и скалила з