Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
, что было нечто величественное в этой женщине, с этой ее кислой
миной, прищуренными глазами, наморщенным лбом, недовольно вздернутым
носиком, что-то прекрасное, я бы сказал -- величавое, и она была такая
высокая, гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошел пятьдесят первый
год, думаю, лучше сказать про нее большая, чем высокая.
-- Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, -- резко ответила она.
-- Чтобы сразиться в бридж, вот и все Они играют просто первоклассно, к тому
же на приличные ставки. -- Она подняла глаза и увидела, что я внимательно
смотрю па нее. -- Ты ведь и сам примерно так же думаешь, не правда ли?
-- Ну конечно, я...
-- . Артур, не будь кретином.
-- Я встречался с ними только однажды, и должен признаться, что они
довольно милые люди.
-- Такое можно про любого идиота сказать.
-- Памела, прошу тебя... пожалуйста. Давай не будем вести разговор в
таком тоне.
-- Послушай, -- сказала она, хлопнув журналом о колени, -- ты же не
хуже меня видел, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые
полагают, что можно напроситься в любой дом только потому, что они неплохо
играют в бридж.
-- Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, так
это...
-- Я тебе еще раз говорю -- я их пригласила, чтобы хоть раз сыграть
приличную партию в бридж. Нет у меня больше сил играть со всякими
раззявами. И все равно я не могу примириться с тем, что эти ужасные люда
будут в моем доме.
-- Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли теперь поздно...
-- Артур!
-- Да?
-- Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшую
неприязнь, и ты это знаешь.
-- Думаю, что тебе не нужно так волноваться, Памела. В конце концов,
мне показалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами.
-- Артур, к чему этот высокопарный слог? -- Она сурово глядела на меня
своими широко раскрытыми серыми глазами, и, чтобы укрыться от ее взора --
иногда мне становилось от него несколько не по себе, -- я поднялся и
направился к французскому окну, которое выходило в сад.
Трава на большой покатой лужайке перед домом была недавно подстрижена,
и газон был испещрен светлыми и темно-зелеными полосами. В дальнем конце
наконец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялись
на фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красные
бегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гибридные люпины,
колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие, бледные, источающие
аромат ирисы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За
деревьями была видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные
ворота к Кентерберн-роуд.
Дом моей жены. Ее сад. Как здесь замечательно. Как покойно! Если бы
только Памела чуть-чуть поменьше тревожилась о моем благополучии, пореже
старалась бы сделать мне что-то приятное в ущерб собственным интересам,
тогда все было бы божественно. Поверьте, я не хочу, чтобы у вас создалось
впечатление, будто я па люблю ее -- я обожаю самый воздух, которым она
дышит, -- или будто не могу совладать с ней или не хозяин самому себе. Я
лишь хочу сказать, что то, как она себя ведет, временами чуточку раздражает.
К примеру, все эти ее приемы. Как бы мне хотелось, чтобы она от них всех
отказалась, особенно от манеры тыкать в меня пальцем, чтобы подчеркнуть
сказанное. Вы должны помнить, что я довольно небольшого роста, и подобный
жест, употребляемый не в меру кем-то вроде моей жены, может подействовать
устрашающе. Иногда мне трудно убедить себя в том, что она женщина
невластная.
-- Артур! -- крикнула она. -- Иди-ка сюда.
-- Что такое?
-- Мне пришла в голову потрясающая мысль. Иди же сюда.
Я подошел к дивану, на котором она возлежала.
-- Послушай-ка, -- сказала она, -- хочешь немного посмеяться?
--- Как еще посмеяться?
-- Над Снейпами.
-- Кто такие Снейпы?
-- Очнись, -- сказала она. -- Генри и Сэлли Снейп. Наши гости.
-- Ну?
-- Слушай. Я тут лежала и думала, что это за ужасные люди... и как они
себя ужасно ведут... он, со своими шутками, и она, точно какая-нибудь
помирающая от любви воробьиха... -- Она помолчала, лукаво улыбаясь, и я
почему-то подумал, что вот сейчас она произнесет нечто страшное. -- Что ж,
если они себя так ведут в нашем присутствии, то каковы же они должны быть,
когда остаются наедине?
-- Погоди-ка, Памела...
-- Артур, не будь дураком. Давай сегодня посмеемся немного, хотя бы раз
от души посмеемся.
Она приподнялась на диване, лицо ее неожиданно засветилось каким-то
безрассудством, рот слегка приоткрылся, и она глядела на меня своими
круглыми серыми глазами, причем в каждом медленно загоралась искорка.
-- Почему бы нет?
-- Что ты затеяла?
-- Это же очевидно. Неужели ты не понимаешь?
-- Нет, не понимаю.
-- Нам нужно лишь спрятать микрофон в их комнате.
Должен признаться, я ожидал чего-то весьма неприятного, но, когда она
произнесла это, был так поражен, что не нашелся, что ответить.
-- Именно так и сделаем, -- сказала она.
-- Да ты что! -- воскликнул я. -- Ну уж нет. Погоди минуту. На это ты
не пойдешь.
-- Почему?
-- Более гнусного ничего и придумать нельзя. Это все равно что... все
равно что подслушивать у дверей или читать чужие письма, только это гораздо
хуже. Ты серьезно об этом говоришь?
-- Конечно, серьезно.
Я знал, как сильно моя жена не любит, когда ей возражают, но иногда
ощущал необходимость заявить свои права, хотя и понимал, что чрезмерно при
этом рискую.
-- Памела, -- резко сказал я, -- я запрещаю тебе делать это!
Она спустила ноги с дивана.
-- Артур, кем это ты прикидываешься? Я тебя просто не понимаю.
-- Меня понять несложно.
-- Что за чепуху ты несешь? Сколько раз ты проделывал штуки похуже
этой.
-- Никогда!
-- О да, еще как проделывал! Что это тебе вдруг взбрело в голову, будто
ты лучше меня?
-- Ничего подобного я никогда не делал.
-- Хорошо, мой мальчик, -- сказала она и навела на меня палец, точно
револьвер. -- Что ты скажешь насчет твоего поведения у Милфордов в
Рождество? Помнишь? Ты так смеялся, что я вынуждена была закрыть тебе рот
рукой, чтобы они нас не услышали. Что ты скажешь?
-- Это другое, -- сказал я. -- Это было не в нашем доме. И они не были
нашими гостями.
-- А какая разница? -- Она сидела, глядя на меня своими круглыми серыми
глазами, и подбородок ее начал презрительно подниматься. -- Не будь этаким
напыщенным лицемером, -- сказала она. -- Что это с тобой происходит?
-- Видишь ли, Намела, я действительно думаю, что это гнусно. Я правда
так думаю.
-- Но послушай, Артур. Я человек гнусный. Да и ты тоже -- где-то в
душе. Поэтому мы и находим общий язык.
-- Впервые слышу такую чепуху.
-- Вот если бы ты вдруг задумал стать совершенно другим человеком --
тогда другое дело.
-- Давай прекратим весь этот разговор, Памела.
-- Послушай, -- сказала она, -- если ты действительно решил измениться,
то что же мне остается делать?
-- Ты не понимаешь, что говоришь.
-- Артур, и как только такой хороший человек, как ты, может иметь дело
с гадюкой?
Я медленно опустился в кресло, стоявшее против дивана; она так и не
спускала, с меня глаз. Понимаете, женщина она большая, с крупным белым
лицом, и, когда она глядела на меня сурово -- сот прямо как сейчас, -- я --
как бы это сказать? -- погружался в нее, точно утопал в ней, будто она была
целым ушатом со сливками.
-- Ты что, всерьез говоришь обо всей этой затее с микрофоном?
-- Ну конечно. Самое время немного посмеяться. Ну же, Артур. Не будь
таким щепетильным.
-- Это нечестно, Памела.
-- Это так же честно, -- она снова выставила палец, -- так же честно,
как и в том случае, когда ты вынул из сумочки Мэри Проберет ее письма и
прочитал их от начала до конца.
-- Этого нам не нужно было делать.
-- Нам?
-- Не ведь ты их потом тоже читала, Памела?
-- Это никому нисколько не повредило. Ты тогда сам так сказал. А эта
затея ничем не хуже.
-- А как бы тебе понравилось, если бы кто-то с тобой такое проделал?
-- Разве я могла бы возмущаться, если бы не знала, что за моей спиной
что-то происходит? Ну же, Артур. Не будь таким застенчивым.
-- Мне нужно подумать.
-- Может, великий радиоинженер не знает, как соединить микрофон с
динамиком?
-- Это проще простого.
-- Ну так действуй. Действуй же.
-- Я подумаю и потом дам тебе ответ.
-- На это у нас нет времени. Они могут явиться в любую минуту.
-- Тогда я не буду этого делать. Я не хочу, чтобы меня застукали за
этим занятием.
-- Если они явятся, прежде чем ты закончишь, я просто попридержу их
здесь. Ничего страшного. А сколько, кстати, времени?
Было почти три часа.
-- Они едут из Лондона, -- сказала она, -- а уж отбудут никак не
раньше чем после ленча. У тебя много времени.
-- Куда ты намерена их поселить?
-- В большую желтую комнату в конце коридора. Это ведь не слишком
далеко?
-- Думаю, что-то можно сделать.
-- Да, и вот еще что, -- сказала она, -- а куда ты поставишь динамик?
-- Я не говорил, что' собираюсь это сделать.
-- Бог ты мой! -- вскричала она. -- Посмотрел бы кто-нибудь на тебя.
Видел бы ты сам свое лицо. Ты даже порозовел и весь горишь, так тебе не
терпится приступить к делу. Поставь динамик к нам в спальню -- почему бы и
нет? Однако начинай, да поживее.
Я заколебался. Я всегда проявлял нерешительность, когда она приказывала
мне что-то сделать, вместо того чтобы вежливо попросить.
-- Не нравится мне все это, Памела. После этого она уже ничего не
говорила, она просто сидела и совершенно не двигалась, и притом глядела па
меня, а на лице ее застыло обреченное выражение, будто она стояла в длинной
очереди. По опыту я знал, что это дурной знак. Она была точно граната, из
которой выдернули чеку, и должно лишь пройти какое-то время, прежде, чем --
бах! -- она взорвется. Мне показалось, что в наступившей тишине я слышу, как
тикает механизм.
Потому я тихо поднялся, пошел в мастерскую и взял микрофон и полторы
сотни футов провода. Теперь, когда ее не было рядом, я вынужден был
признаться, что и сам начал испытывать какое-то волнение, а в копчиках
пальцев ощутил приятное покалывание. Ничего особенного, поверьте, со мной
не происходило -- правда, ничего особенного. Черт побери, да я такое каждый
день испытываю, когда по утрам раскрываю газету, чтобы убедиться, как
падают в цене кое-какие из многочисленных акций моей жены. Меня не так-то
просто впутать в подобную глупую затею. И в то же время я не мог "упустить
возможности поразвлечься.
Перепрыгивая через две ступеньки, я вбежал в желтую комнату в конце
коридора. Как и во всякой другой комнате для гостей, в ней было чисто
прибрано, и она имела нежилой вид; двуспальная кровать была покрыта желтым
шелковым покрывалом, стены выкрашены в бледно-желтый цвет, а на окнах
висели золотистые занавески. Я огляделся в поисках места, куда бы можно было
спрятать микрофон. Это была самая главная задача, ибо, что бы ни случилось,
он не должен быть обнаружен. Сначала я подумал о ведерке с поленьями,
стоявшем возле камина. Почему бы не спрятать его под поленьями? Нет,
пожалуй, это не совсем безопасно. За радиатором? На шкафу? Под письменным
столом? Все эти варианты казались мне не лучшими с профессиональной точки
зрения. Во всех случаях на него можно случайно наткнуться, нагнувшись за
упавшей запонкой или еще за чем-нибудь в этом роде. В конце концов,
обнаружив незаурядную сообразительность, я решил спрятать его в пружинах
дивана. Диван стоял возле стены, близ края ковра, и провод можно было
пропустить прямо под ковром к двери. Я приподнял диван и просунул под него
прибор. Затем я надежно привязал микрофон к пружине, развернув его к
середине комнаты. После этого я протянул провод под ковром к двери. Во всех
своих действиях я проявлял спокойствие и осторожность. Там, где провод шел
под ковром к двери, я уложил его между досок в полу, так что его почти не
было видно.
Все это, разумеется, заняло какое-то время, и, когда я неожиданно
услышал, как по дорожке, усыпанной гравием, зашуршали шины, а вслед за тем
хлопнули дверцы автомобиля и раздались голоса наших гостей, я еще находился
в середине коридора, укладывая провод вдоль плинтуса. Я прекратил свою
работу и вытянулся, держа молоток в руке, и должен признаться, что мне стало
страшно. Вы представить себе не можете, как на меня подействовал весь этот
шум. Такое же внезапное чувство страха я испытал однажды, когда во время
войны в другом конце деревни упала бомба, а я в то время преспокойно сидел
в библиотеке над коллекцией бабочек.
Не волнуйся, сказал я самому себе. Памела займется этими людьми. Сюда
она их не пустит.
Я несколько лихорадочно принялся доделывать свою работу и скоро
протянул провод вдоль коридора в нашу спальню. Здесь его уже можно было и не
прятать, хотя из-за слуг я не мог себе позволить выказывать беспечность.
Поэтому я протянул провод под ковром и незаметно подсоединил его к
радиоприемнику с задней стороны. Заключительная операция была лишь делом
техники и много времени не заняла-.
Итак, я сделал, что от меня требовалось. Я отступил на шаг и посмотрел
на радиоприемник. Теперь он почему-то выглядел иначе -- он больше не
казался бестолковым ящиком, производящим звуки, а представлялся хитрым
маленьким существом, взобравшимся на стол и тай-" ком протянувшим свои
щупальца в запретное место в конце коридора. Я включил его. Он еле слышно
загудел, но никаких иных звуков не издавал. Я взял будильник, который
громко тикал, отнес его в желтую комнату и поставил на пол рядом с диваном.
Когда я вернулся, приемник тикал так громко, будто будильник находился в
комнате, пожалуй, даже громче.
Я сбегал за часами. Затем, запершись в ванной, я привел себя в порядок,
отнес инструменты в мастерскую и приготовился к встрече гостей. Но прежде,
дабы успокоиться и не появляться перед ними, так сказать, с кровавыми
руками, я провел пять минут в библиотеке наедине со своей коллекцией. Я
принялся сосредоточенно рассматривать собрание прелестных Vanessa car dui --
"разукрашенных дам" -- и сделал кое-какие пометки под заглавием "Соотношение
между узором и очертаниями крыльев", которые намеревался прочитать на
следующем заседании нашего общества в Кентербери. Таким образом я снова
обрел свой обычный серьезный, сосредоточенный вид.
Когда я вошел в гостиную, двое наших гостей, имена которых я так и не
мог запомнить, сидели на диване. Моя жена смешивала напитки.
-- А вот и Артур! -- воскликнула она. -- Где это ты пропадал?
Этот вопрос показался мне неуместным.
-- Прошу прощения, -- произнес я, здороваясь с гостями за руку. -- Я
так увлекся работой, что забыл о времени.
-- Мы-то знаем, чем вы занимались, -- сказала гостья, понимающе
улыбаясь. -- Однако мы простим ему это, не правда ли, дорогой?
-- Думаю, простим, -- отвечал ее муж.
Я в ужасе представил себе, как моя жена рассказывает им о том, что я
делаю наверху, а они при этом покатываются со смеху. Нет, она не могла этого
сделать, не могла! Я взглянул на нее и увидел, что и она улыбается,
разливая по стаканам джин.
-- Простите, что мы потревожили вас, -- сказала гостья.
Я подумал, ч. то если уж они шутят, то и мне лучше поскорее составить
им компанию, и потому принужденно улыбнулся.
-- Вы должны нам ее показать, -- продолжала гостья.
-- Что показать?
-- Вашу коллекцию. Ваша жена говорит, что она просто великолепна.
Я медленно опустился на стул и расслабился. Смешно быть таким нервным
и дерганым.
-- Вас интересуют бабочки? -- спросил я у нее. До обеда еще оставалось
часа два, и мы расселись с бокалами мартини в руках и принялись болтать.
Именно тогда у меня начало складываться впечатление о наших гостях как об
очаровательной паре. Моя жена, происходящая из родовитого семейства,
склонна выделять людей своего круга и воспитания и нередко делает по-спешные
выводы в отношении тех, кто, будучи мало с ней знаком, выказывает ей
дружеские чувства, и особенно это касается высоких мужчин. Чаще всего она
бывает права, но мне казалось, что в данном случае она ошибается. Я и сам
не люблю высоких мужчин; обыкновенно это люди надменные и всеведущие. Однако
Генри Спей -- жена шепотом напомнила мне его имя -- оказался вежливым
скромным молодым человеком, с хорошими манерами, и более всего его занимала
-- что и понятно -- миссис Снейп. Его вытянутое лицо было по-своему
красиво, как красива бывает морда у лошади, а темно-карие глаза глядели
ласково и доброжелательно. копне его темных волос вызывала у меня зависть,
и я поймал себя на том, что задумался, какое же он употребляет средство,
чтобы они выглядели такими здоровыми. Он и вправду рассказал нам пару шуток,
но они были на высоком уровне, и никто против них ничего не имел.
-- В школе, -- сказал он, -- меня называли Сервиксом. Знаете почему?
-- Понятия не имею, -- ответила моя жена.
-- Потому что по-латыни "сервикс" -- то же, что по-английски "нейп".
Для меня это оказалось довольно мудреным, и мне потребовалось какое-то
время, чтобы сообразить, в чем тут соль.
-- А в какой школе- это было? -- спросила моя жена.
-- В Итоне, -- ответил он, и моя жена коротко кивнула в знак
одобрения.
Теперь, решил я, она будет разговаривать только с ним, потому я
переключил внимание на другого гостя, Сэлли Снейп. Это была приятная молодая
женщина с неплохой грудью. Повстречалась бы она мне пятнадцатью годами
раньше, я бы точно впутался в неприятную историю. Как бы там ни было, я с
удовольствием рассказал ей все о моих замечательных бабочках. Беседуя с ней,
я внимательно ее разглядывал, и спустя какое-то время у меня начало
складываться впечатление, что на самом деле она не была такой уж веселой и
улыбчивой женщиной, какой поначалу мне показалась. Она ушла в себя, точно
ревностно хранила какую-то тайну. Ее темно-голубые глаза чересчур быстро
бегали по комнате, ни на минуту ни на чем не останавливались, а на лица
лежала едва заметная печать озабоченности.
-- Я с таким нетерпением жду, когда мы сыграем в бридж, -- сказал я,
переменив наконец тему.
-- Мы тоже, -- отвечала она. -- Мы ведь играем почти каждый вечер, так
нам нравится эта игра.
-- Вы оба большие мастера. Как это получилось, что вы научились играть
так хорошо?
-- Практика, -- ответила она. -- В этом все дело. Практика, практика и
еще раз практика.
-- Вы участвовали в каких-нибудь чемпионатах?
-- Пока нет, но Генри очень этого хочет. Вы же понимаете, чтобы
достичь такого уровня, надо упорно трудиться. Ужасно упорно трудиться.
Не с оттенком ли покорности произнесла она эти слова, подумал я. Да,
видимо, так: он слишком усердно воздействовал на нее, заставляя относиться к
этому увлечению чересчур серьезно, и бедная женщина устала от всего этого.
В восемь часов, не переодеваясь, мы перешли к обеденному столу. Обед
прошел хорошо,