Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
кирует, мистер Ройден", -- сказала я ему. "Я тоже так не думаю",
-- отвечал он. У него просто великолепные белые зубы, и, когда он улыбается,
они как бы светятся в бороде. "Дело, видите ли, вот в чем, -- продолжал он.
-- Посмотрите на любую картину, изображающую. женщину -- все равно кто ее
написал, -- и вы увидите, что, хотя платье и хорошо нарисовано, тем не менее
возникает впечатление чего-то искусственного, некой ровности, будто платье
накинуто на бревно. И знаете, почему кажется? " -- "Нет, мистер Ройден, не
знаю". -- "Потому что сами художники не знают, что под ним".
Глэдис Понсонби умолкла, чтобы сделать еще несколько глотков бренди.
-- Не пугайся так, Лайонель, -- сказала она мне. -- В атом нет ничего
дурного. Успокойся и дай мне закончить. И тогда мистер Ройден сказал: "Вот
почему я настаиваю на том, чтобы сначала рисовать обнаженную натуру". --
"Боже праведный, мистер Ройден! "--воскликнула я. "Если вы возражаете, я
готов пойти на небольшую уступку, леди Понсонби, -- сказал он. -- Но я бы
предпочел иной путь". -- "Право же, мистер Ройден, я не знаю". -- "А когда я
нарисую вас в обнаженном виде, -- продолжал он, нам придется выждать
несколько недель, пока высохнет краска. Потом вы возвращаетесь, и я рисую
вас в нижнем белье. А когда и оно подсохнет; я нарисую сверху платье.
Видите, как все просто.
-- Да он попросту нахал! -- воскликнул я.
-- Нет, Лайонель, пет! Ты совершено не прав. Если бы ты только мог его
выслушать, как он прелестно обо всем этом говорит, с какой неподдельной
искренностью. Сразу видно, что он чувствует то, что говорит.
-- Повторяю, Глэдис, он же нахал!
-- Нельзя же быть таким глупым, Лайонель. И потом, дай мне закончить.
Первое, что я ему тогда сказала, что мой муж (который тогда еще был жив) ни
за что на это не согласится.
"А ваш муж и не должен об этом знать, -- отвечал он. -- Стоит ли
волновать его? Никто не знает моего секрета, кроме тех женщин, которых я
рисовал".
Я еще посопротивлялась немного, и потом, помнится, он сказал: "Моя
дорогая леди Понсонби, в этом нет ничего безнравственного. Искусство
безнравственно лишь тогда, когда им занимаются дилетанты. То же -- в
медицине. Вы ведь не станете возражать, если вам придется раздеться в
присутствии врача? "
Я сказала ему, что стану, если я пришла к нему с жалобой на боль. в
ухе. Это его рассмешило. Однако он продолжал убеждать меня, и, должна
сказать, его доводы были весьма убедительны, поэтому спустя какое-то время
я сдалась. Вот и все. Итак, Лайонель, дорогой, теперь ты знаешь мой секрет.
-- Она поднялась и отправилась за очередной порцией бренди.
-- Глэдис, это все правда?
-- Разумеется, правда.
-- Ты хочешь сказать, что он всех так рисует?
-- Да. И весь юмор состоит в том, что мужья об этом ничего не знают.
Они видят лишь замечательный портрет своей жены, полностью одетой. Конечно
же, нет ничего плохого в том, что тебя рисуют обнаженной; художники все
время это делают. Однако наши глупые мужья почему-то против этого.
-- Ну и наглый же он парень!
-- Думаю, он гений.
-- Клянусь, он украл эту идею у Гойи.
-- Чушь, Лайонель.
-- Ну разумеется, это так. Однако вот что скажи мне, Глэдис. Ты
что-нибудь знала о... об этих своеобразных приемах Ройдена, прежде чем
отправиться к нему?
Когда я задал ей этот вопрос, она как раз наливала себе бренди;
поколебавшись, она повернула голову в мою сторону, улыбнулась мне своей
шелковистой улыбочкой, раздвинув уголки рта.
-- Черт тебя побери, Лайонель, -- сказала она. -- Ты дьявольски умен.
От тебя ничего не скроешь.
-- Так, значит, знала?
-- Конечно. Мне сказала об этом Гермиона Гэрдл-стоун.
-- Так я и думал!
-- II все равно в этом нет ничего дурного.
-- Ничего, -- согласился я. -- Абсолютно ничего. Теперь мне все было
совершенно ясно. Этот Ройден и вправду нахал и к тому же проделывает самые
гнусные психологические фокусы. Ему отлично известно, что в городе имеется
целая группа богатых, ничем не запятых женщин, которые встают с постели в
полдень и проводят остаток дня, пытаясь развеять тоску, -- играют в бридж,
канасту, ходят по магазинам, пока но наступит час пить коктейли. Больше
всего они мечтают о каком-нибудь небольшом приключении, о чем-нибудь
необычном, и чем это обойдется им дороже, тем лучше. Понятно, новость о
том, что можно развлечься таким вот образом, распространяется среди них
подобно вспышке эпидемии. Я живо представил себе Гермиону Гэрдлстоун за
карточным столиком, рассказывающую им об этом:
"... Но, дорогая моя, это просто потрясающе... Не могу тебе передать,
как это интересно... гораздо интереснее, чем ходить к врачу... "
-- Ты ведь никому не расскажешь, Лайонель? Ты же обещал.
-- Ну конечно нет. Но теперь я должен идти. Глэдис, мне в самом деле
уже пора.
-- Не говори глупости. Я только начинаю хорошо проводить время. Хотя бы
посиди со мной, пока я не допью бренди.
Я терпеливо сидел на диване, пока она без конца тянула свое бренди. Она
по-прежнему поглядывала на меня своими погребенными глазками, притом как-то
озорно и коварно, и у меня было сильное подозрение, что эта женщина
вынашивает замысел какой-нибудь очередной неприятности пли скандала. Глаза
ее злодейски сверкали, а в уголках рта затаилась усмешка, и я почувствовал
-- хотя, может, мне это только показалось, -- запахло чем-то опасным.
И тут неожиданно, так неожиданно, что я даже вздрогнул, она спросила:
-- Лайонель, что это за слухи ходят о тебе и Жанет де Пеладжиа?
-- Глэдис, прошу тебя...
-- Лайонель, ты покраснел!
-- Ерунда.
-- Неужели старый холостяк наконец-то обратил на кого-то внимание?
-- Глэдис, все это просто глупо. -- Я попытался было подняться, по она
положила руку мне на колено и удержала меня.
-- Разве ты не знаешь, Лайонель, что теперь у нас не должно быть
секретов друг от друга?
-- Жанет -- прекрасная девушка.
-- Едва ли можно назвать ее девушкой. -- Глэдис помолчала, глядя в
огромный стакан с бренди, который она сжимала в обеих ладонях. -- Но я,
разумеется, согласна с тобой, Лайонель, что она во всех отношениях
прекрасный человек. Разве что, -- заговорила она очень медленно, -- разве
что иногда она говорит весьма странные вещи.
-- Какие еще вещи?
-- Ну, всякие -- о разных людях. О тебе, например.
-- Что она говорила обо мне?
-- Ничего особенного. Тебе это будет неинтересно.
-- Что она говорила обо мне?
-- Право же, это даже не стоит того, чтобы повторять. Просто мне это
показалось довольно странным.
-- Глэдис, что она говорила? -- В ожидании ответа я чувствовал, что
весь обливаюсь потом.
-- Ну как бы тебе это сказать? Она, разумеется, просто шутила, и у
меня и в мыслях не было рассказывать тебе об этом,, но мне кажется, она
действительно говорила, что все это ей немножечко надоело.
-- Что именно?
-- Кажется, речь шла о том, что она вынуждена обедать с тобой чуть ли
не каждый день или что-то в этом роде.
-- Она сказала, что ей это надоело?
-- Да. -- Глэдис Понсонби одним большим глотком осушила остатки бренди
и выпрямилась. -- Если уж тебе это действительно интересно, то она сказала,
что ей все это до чертиков надоело. II потом...
-- Что она еще говорила?
-- Послушай, Лайонель, не нужно так волноваться. Я ведь для твоей же
пользы тебе все это рассказываю.
-- Тогда живо рассказывай все до конца.
-- Вышло так, что сегодня днем мы играли с Жанет в канасту, и я
спросила у нее, не пообедает ли она со мной завтра. Пет, сказала она, она
занята.
-- Продолжай.
-- По правде, она сказала следующее: "Завтра я обедаю с этим старым
занудой Лайонелем Лэмпсоном".
-- Это Жанет так сказала?
-- Да, Лайонель, дорогой.
-- Что еще?
-- Ну, этого уже достаточно. Не думаю, что я должна пересказывать и
все остальное.
-- Прошу тебя, выкладывай все до конца!
-- Лайонель, ну не кричи же так па меня. Конечно, я все тебе расскажу,
если ты так настаиваешь. Если хочешь знать, я бы не считала себя настоящим
другом, если бы этого не сделала. Тебе не кажется, что это знак истинной
дружбы, когда два человека, вроде пас с тобой...
-- Глэдис! Прошу тебя, говори же!
-- О Господи, да дай же мне подумать! Значит, так... Насколько я помню,
па самом деле она сказала следующее... -- Ноги Глэдис Понсонби едва
касались пола, хотя она сидела прямо; она отвела от меня свой взгляд и
уставилась в стену, а потом весьма ловко заговорила низким голосом, так
хорошо мне знакомым: -- "Такая тоска, моя дорогая, ведь с Лайонелем все
заранее известно, с начала и до конца. Обедать мы будем в Савой-гриле -- мы
всегда обедаем в Савой-гриле, -- и целых два часа я вынуждена буду слушать
всю эту напыщенность... то есть я хочу сказать, что мне придется слушать,
как он будет бубнить про картины и фарфор -- он всегда бубнит про картины и
фарфор. Домой мы отправимся в такси, он возьмет меня за руку, придвинется
поближе, на меня пахнет сигарой и бренди, и он станет бормотать о том, как
бы ему хотелось, о, как бы ему хотелось, чтобы он был лет на двадцать
моложе. А я скажу: "Вы не могли бы опустить стекло? " И когда мы подъедем к
моему дому, я скажу ему, чтобы он отправлялся в том же такси, однако он
сделает вид, что не слышит, и быстренько расплатится. А потом, когда мы
подойдем к двери и я буду искать ключи, в его глазах появится взгляд глупого
спаниеля. Я медленно вставлю ключ в замок, медленно буду его поворачивать и
тут -- быстро-быстро, не давая ему. опомниться, -- пожелаю ему доброй ночи,
вбегу в дом и захлопну за собой дверь... " Лайонель! Да что это с тобой,
дорогой? Тебе явно нехорошо...
К счастью, в этот момент я, должно быть, полностью отключился. Что
произошло дальше в этот ужасный вечер, я практически не помню, хотя у меня
сохранилось смутное и тревожное подозрение, что когда я пришел в себя, то
совершенно потерял самообладание и позволил Глэдис Понсонби утешать меня
самыми разными способами. Потом я, кажется, вышел от нее и был отправлен
домой, однако полностью сознание вернулось ко мне лишь на следующее утро,
когда я проснулся в своей постели.
Наутро я чувствовал себя слабым и опустошенным. Я неподвижно лежал с
закрытыми глазами, пытаясь восстановить события минувшего вечера: гостиная
Глэдис Понсонби; Глэдис сидит на диване и потягивает бренди, ее маленькое
сморщенное лицо, рот, похожий на рот лосося, и еще она что-то говорила...
Кстати, о чем это она говорила? Ах да! Обо мне. Боже мой, ну конечно же! О
Жанет и обо мне. Как это мерзко и гнусно! Неужели Жанет произносила эти
слова? Как она могла?
Помню, с какой ужасающей быстротой во мне начала расти ненависть к
Жанет де Пеладжиа. Все произошло в считанные минуты -- во мне вдруг
закипела яростная ненависть, быстро переполнившая меня, так что мне
казалось, что я вот-вот лопну. Я попытался было отделаться от мыслей о ней,
но они пристали ко мне, точно лихорадка, и скоро я уже обдумывал способ
возмездия, словно какой-нибудь подлый гангстер.
Вы можете сказать: довольно странная манера поведения для такого
человека, как я, на что я отвечу: вовсе нет, если принять во внимание
обстоятельства. По-моему, такое может заставить человека пойти на убийство.
По правде говоря, не будь во мне некоторой склонности к садизму, побудившей
меня изыскивать более утонченное в мучительное наказание для моей жертвы, я
бы и сам стал убийцей. Однако я пришел к заключению, что просто убить эту
женщину-- значит сделать ей добро, я к тому же на мой вкус это весьма грубо.
Поэтому я принялся обдумывать какой-нибудь более изощренный способ.
Вообще-то я скверный выдумщик; что-либо выдумыватъ кажется мне жутким
занятием, и практики у меня в этом деле никакой. Однако ярость и ненависть
способны невероятно концентрировать помыслы, и весьма скоро в моей голове
созрел замысел -- замысел столь восхитительный и волнующий, что он захватил
меня полностью. К тому времени, когда я обдумал все детали и преодолел пару
незначительных затруднений, разум мои воспарил необычайно, и я помню, что
начал дико прыгать на кровати и хлопать в ладоши. Вслед за тем я уселся с
телефонной книгой на коленях и принялся торопливо разыскивать нужную
фамилию. Найдя ее, я поднял трубку я набрал номер.
-- Хэлло, -- сказал я. -- Мистер Ройден? Мистер Джон Ройден?
-- Да.
Уговорить его заглянуть ко мне ненадолго было нетрудно. Прежде я с ним
не встречался, по ему, конечно, известно было мое имя как видного собирателя
картин и как человека, занимающего некоторое положение в обществе. Такую
важную птицу, как я, он не мог себе позволить упустить.
-- Дайте-ка подумать, мистер Лэмпсон, -- сказал он. -- Думаю, что смогу
освободиться через пару часов. Вас это устроит?
Я отвечал, что это замечательно, дал ему свой адрес и повесил трубку.
Потом я выскочил из постели. Просто удивительно, какой восторг меня
охватил. Еще недавно я был в отчаянии, размышляя об убийстве и самоубийстве
и не знаю о чем еще, и вот я уже в ванной насвистываю какую-то арию из
Пуччини. Я то и дело ловил себя на том, что с каким-то безумством потираю
руки, и, выкидывая всякие фортели, даже свалился на пол и захихикал, точно
школьник.
В назначенное время мистера Джона Ройдена проводили н мою библиотеку, и
я поднялся, чтобы приветствовать его. Это был опрятный человечек небольшого
роста, с несколько рыжеватой козлиной бородкой. На нем была черная бархатная
куртка, галстук цвета ржавчины, красный пуловер и черные замшевые башмаки. Я
пожал его маленькую аккуратненькую ручку.
-- Спасибо за то, что вы пришли так быстро, мистер Ройден.
-- Не стоит благодарить меня, сэр. -- Его розовые губы, прятавшиеся в
бороде, как губы почти всех бородатых мужчин, казались мокрыми и голыми.
Еще раз выразив восхищение его работой, я тотчас же приступил к делу.
-- Мистер Ройден, -- сказал я, -- у меня к вам довольно необычная
просьба, несколько личного свойства.
-- Да, мистер Лэмпсон? -- Он сидел в кресле напротив меня, склонив
голову набок, живой и бойкий, точно птица.
-- Разумеется, я надеюсь, что могу полагаться на вашу сдержанность в
смысле того, что я скажу.
-- Можете во мне не сомневаться, мистер Лэмпсон.
-- Отлично. Я предлагаю вам следующее: в городе есть некая дама, и я
хочу, чтобы вы ее нарисовали. Мне бы очень хотелось иметь ее хороший
портрет. Однако в этом деле имеются некоторые сложности. К примеру, в силу
ряда причин мне бы не хотелось, чтобы она знала, что это я заказал портрет.
-- То есть вы хотите сказать...
-- Именно, мистер Ройден. Именно это я и хочу сказать. Я уверен, что,
будучи человеком благовоспитанным, вы меня поймете.
Он улыбнулся кривой улыбочкой, показавшейся в бороде, и понимающе
кивнул.
-- Разве так не бывает, -- продолжал я, -- что мужчина -- как бы это
получше выразиться? -- был без ума от дамы и вместе с тем имел основательные
причины желать, чтобы она об этом не знала?
-- Еще как бывает, мистер Лэмпсон.
-- Иногда мужчине приходится подбираться к своей жертве с необычайной
осторожностью, терпеливо выжидая момент, когда. можно себя обнаружить.
-- Точно так. мистер Лэмпсон.
-- Есть ведь лучшие способы поймать птицу, чем гоняться за ней по
лесу.
-- Да, вы правы, мистер Лэмпсон.
-- И можно и насыпать ей соли на хвост.
-- Ха-ха!
-- Бот и отлично, мистер Ройден. Думаю, вы меня поняли. А теперь
скажите: вы случайно не знакомы с дамой, которую зовут Жанет де Пеладжиа?
-- Жанет де Пеладжиа? Дайте подумать... Пожалуй, да. То есть я хочу
сказать, по крайней мере слышал о ней. Но никак не могу утверждать, что я с
ней знаком.
-- Жаль. Это несколько усложняет дело. А как вы думаете, вы могли бы
познакомиться с ней -- например, на какой-нибудь вечеринке или еще
где-нибудь?
-- Это дело несложное, мистер Лэмпсон.
-- Хорошо, ибо вот что я предлагаю: нужно, чтобы вы отправились к ней и
сказали, что именно она -- тот тип, который вы ищете уже много лет, -- у нее
именно то лицо, та фигура, да и глаза того цвета. Впрочем, это вы лучше меня
знаете. Потом спросите у нее, не против ли она, чтобы бесплатно позировать
вам. Скажите, что вы бы хотели сделать ее портрет к выставке в Академии а
следующем году. Я уверен, что она будет рада помочь вам и, я бы сказал,
почтет это за честь. Потом вы нарисуете ее и выставите картину, а по
окончании выставки доставите ее мне. Никто, кроме вас, не должен знать, что
я купил ее.
Мне показалось, что маленькие круглые глазки мистера Джона Ройдена
смотрят па меня проницательно, и голова его опять склонилась набок. Он сидел
на краешке кресла и всем своим видом напоминал мне малиновку с красной
грудью, сидящую на ветке и прислушивающуюся к подозрительному шороху.
-- Во всем этом нет решительно ничего дурного, -- сказал я. -- Пусть
это будет, если угодно, невинный маленький заговор, задуманный... э-э-э...
довольно романтичным стариком.
-- Понимаю, мистер Лэмпсон, понимаю... Казалось, он еще колеблется,
поэтому я быстро прибавил:
-- Буду рад заплатить вам вдвое больше того, что вы обычно получаете.
Это его окончательно сломило. Он просто облизался. -
-- Вообще-то, мистер Лэмпсон, должен сказать, что я не занимаюсь такого
рода делами. Вместе с тем нужно быть весьма бессердечным человеком, чтобы
отказаться от такого... скажем так... романтического поручения.
-- И прошу вас, мистер Ройден, мне бы хотелось, чтобы это был портрет в
полный рост. На большом холсте... Ну, допустим... раза в два больше, чем
вот тот Мане на стене.
-- Примерно шестьдесят па тридцать шесть? -- Да. И мне бы хотелось,
чтобы она стояла. Мне кажется, в этой позе она особенно изящна.
-- Я все понял, мистер Лэмпсон. С удовольствием нарисую столь
прекрасную даму.
Еще с каким удовольствием, сказал я про себя. Ты, мои мальчик, иначе и
за кисть не возьмешься. Уж насчет удовольствия не сомневаюсь. Однако ему
сказал:
-- Хорошо, мистер Ройден, в таком случае я полагаюсь на вас. И не
забудьте, пожалуйста, -- этот маленький секрет должен оставаться между
нами,
Едва он ушел, как я заставил себя усесться и сделать двадцать пять
глубоких вдохов. Ничто другое не удержало бы меня от того, чтобы не
запрыгать и не закричать от радости. Никогда прежде не приходилось мне
ощущать такое веселье. Мой план сработал! Самая трудная часть преодолена.
Теперь лишь остается ждать, долго ждать. На то, чтобы закончить картину, у
него с его методами уйдет несколько месяцев. Что ж, мне остается только
запастись терпением, вот и все.
Мне тут же пришла в голову мысль, что лучше всего на это время
отправиться за границу; и на следующее утро, отослав записку Жанет (с
которой, если помните, я должен был обедать в тот вечер) и сообщив ей, что
меня вызвали из-за границы, я отбыл в Италию.
Там, как обычно, я чудесно провел время, омрачаемое лишь постоянным
нервным возбуждением, причиной которого была мысль о том, что когда-то мне
все-таки предстоит возвратиться к месту событий.
В конце концов в июле, четыре месяца сп