при этом  Генри Снейп рассказал нам несколько весьма забавных
исто­рий.  Обнаружив чрезвычайно  хорошую осведомленность по  части  вин, он
похвалил  мой  "Ришбург"  урожая  1934   года,  что  доставило  мне  большое
удовольствие. К тому времени, когда подали кофе, я понял, что очень полю­бил
этих  двух  молодых  людей, и, как следствие, начал ощущать неловкость из-за
всей этой затеи с микрофо­ном.  Было бы все  "в  порядке, если  бы  они были
негодя­ями,  но то,  что мы  собрались проделать  эту  штуку  с двумя такими
приятными  молодыми людьми,  наполняло меня сильным  ощущением вины. Поймите
меня правиль­но. Я  не испытывал  страха.  Не  было  нужды отказы­ваться  от
задуманного предприятия.  Но я  не хотел сма­ковать предстоящее удовольствие
столь же открыто, как это, казалось,  делала моя жена,  тайком улыбаясь мне,
подмигивая и незаметно кивая головой.
     Около   девяти   тридцати,  плотно  поужинав  и  пребы­вая  в  отличном
расположении духа, мы возвратились в  гостиную, чтобы приступить  к игре. Мы
играли  с  высо­кими  ставками  --  десять шиллингов  за сто очков, поэто­му
решили не разбивать семьи, и я все  время был  парт­нером своей жены. К игре
мы все отнеслись  серьезно, как только  и  нужно к  ней относиться, и играли
молча,  сосредоточенно, раскрывая  рот  лишь  в  тех случаях,  когда  делали
ставки.  Играли мы  не  ради денег. Чего-чего, а  этого добра  у  моей  жены
хватает, да,  видимо,  и  у Снейпов тоже. Но мастера обыкновенно относятся к
игре серьезно.
     Игра в этот вечер шла на  равных, но однажды моя  жена сыграла плохо, и
мы оказались в худшем положе­нии. Я видел, что она не совсем сосредоточенна,
а когда время приблизилось к полуночи, она вообще стала иг­рать беспечно. То
и  дело она вскидывала на  меня свои большие серые глаза и поднимала  брови,
при  этом нозд­ри  ее  удивительным образом  расширялись,  а  в уголках  рта
появлялась злорадная улыбка.
     Наши  противники играли  отлично. Они умело объ­являли масть и за  весь
вечер сделали  только одну  ошиб­ку.  Это случилось,  когда молодая  женщина
слишком  уж  понадеялась,  что  у  ее партнера на  руках хорошие  кар­ты,  и
объявила.  шестерку пик. Я  удвоил ставку, и они вынуждены были сбросить три
карты, что обошлось им в восемьсот очков. Это была  лишь временная  неудача,
но я помню, что Сэлли Снейп  была очень огорчена  ею,  не­смотря даже на то,
что муж  ее тот час же простил, по­целовав ей  руку  и сказав, чтобы  она не
беспокоилась.
     Около половины первого моя жена объявила, что хо­чет спать.
     -- Может, еще один роббер? -- спросил Генри Снейп.
     -- Нет, мистер  Снейп. Я сегодня  устала. Да и Артур тоже. Я это  вижу.
Давайте-ка все спать.
     Мы вышли вслед  за  ней  из  комнаты и все  четверо отправились наверх.
Наверху мы, как и полагается,  по­говорили  насчет завтрака, чего бы они еще
хотели/и как позвать служанку.
     --  Надеюсь, ваша комната вам понравится, -- сказала моя жена.  -- Окна
выходят прямо на долину, и солнце в них заглядывает часов в десять.
     Мы стояли  в  коридоре, где находилась и наша  спаль­ня, и я видел, как
провод,  который я  уложил днем, тя­нулся  поверх плинтуса и  исчезал  в  их
комнате. Хотя он был того же цвета, что и краска, мне казалось, что он так и
лезет в глаза.
     -- Спокойной ночи, --  сказала моя жена. -- Приятных сновидений, миссис
Снейп. Доброй ночи, мистер  Снейп. Я последовал  за  ней  в нашу  комнату  и
закрыл дверь.
     --  Быстрее! -- вскричала она. -- Включай его! Это  было  похоже на мою
жену --  она всегда боялась, что что-то может пропустить.  Про нее говорили,
что во время охоты -- сам я никогда не охочусь -- она  всегда,  че­го бы это
ни стоило ей  пли ее лошади,  была первой  вме­сте с гончими из страха,  что
убиение свершится без  нее.  Мне  было  ясно, что  и  на  этот  раз  она  не
собиралась упустить своего.
     Маленький радиоприемник разогрелся  как раз вовре­мя,  чтобы можно было
расслышать, как открылась и за­крылась их дверь.
     -- Ага! -- произнесла моя жена. -- Вошли.
     Она стояла посреди  комнаты в своем  голубом  платье, стиснув  пальцы и
вытянув шею;  она внимательно при­слушивалась, и  при этом ее  крупное белое
лицо  сморщи­лось, словно  это  было и  не  лицо вовсе,  а  мех для вина. Из
радиоприемника тотчас же раздался голос Генри Снейпа, прозвучавший сильно  и
четко.
     -- Ты просто дура,  -- говорил он, и этот голос  так резко отличался от
того, который  был мне  знаком,  таким on  был грубым и  неприятным,  что  я
вздрогнул.  --  Весь вечер  пропал к  черту! Восемьсот  очков --  это восемь
фунтов на двоих!
     --  Я запуталась,  -- ответила женщина.  --  Обещаю,  больше  этого  не
повторится.
     -- Что  такое? -- произнесла  моя жена. -- Что это про-ис-ходит? -- Она
быстро подбежала к  приемнику, широко  раскрыв рот и высоко  подняв брови, и
склонилась  над ним, приставив ухо  к  динамику.  Должен  сказать, что  и  я
несколько разволновался.
     --  Обещаю, обещаю  тебе,  больше  этого  не повториться,  --  говорила
женщина.
     -- Выбора  у нас  нет, --  безжалостно  отвечал  мужчи­на. -- Попробуем
прямо сейчас еще рад.
     -- О нет, прошу тебя! Я этого не выдержу!
     -- Послушай-ка, -- сказал мужчина, --  стоило  ли ехать сюда поживиться
за счет этой богатой суки,  чтобы ты взя­ла  и все - испортила.. На этот раз
вздрогнула моя жена.
     -- И это второй раз на этой неделе, -- продолжал он.
     -- Обещаю, больше этого не повторится.
     -- Садись. Я буду объявлять масть, а ты отвечай.
     -- Нет, Генри, прошу тебя. Не все же пятьсот. На это уйдет три часа.
     -- Ладно. Оставим фокусы  с пальцами.  Полагаю, ты их хорошо запомнила.
Займемся лишь объявлением масти и онерами.
     -- О, Генри, нужно ли все это затевать? Я таи устала.
     --  Абсолютно  необходимо,   чтобы   ты  овладела   этими   приемами  в
совершенстве,  --  ответил он.  -- Ты  же зна­ешь -- на следующей  неделе мы
играем каждый день. А есть-то нам надо.
     --  Что  происходит?  --  прошептала моя жена.  --  Что,  черт  возьми,
происходит?
     -- Тише! -- проговорил я. -- Слушай!
     --  Итак,  --  говорил мужской  голос. --  Начнем  с самого  начала. Ты
готова?
     -- О, Генри, прошу тебя! -- Судя по голосу, она вот-вот расплачется.
     --  Ну  же,  Сэлли.  Возьми  себя в руки. --  Затем  совер­шенно другим
голосом, тем, который мы уже слышали в гостиной, Генри Снейп сказал: -- Одна
трефа.
     Я обратил внимание на то, что слово "одна" он про­изнес как-то странно,
нараспев.
     --  Туз, дама треф,  -- устало ответила женщина. -- Ко­роль, валет пик.
Червей нет. Туз, валет бубновой масти.
     -- А сколько карт каждой масти? Внимательно следя за моими пальцами.
     -- Ты. сказал, что мы оставим фокусы с пальцами.
     -- Что ж, если ты вполне уверена, что знаешь их...
     -- Да, я их знаю.
     Он помолчал, а затем произнес:
     -- Трефа.
     -- Король,  валет треф, -- заговорила  женщина. -- Туз пик. Дама, валет
червей и туз, дама бубен. Он снова помолчал, потом сказал:
     -- Одна трефа.
     -- Туз, король треф...
     -- Бог ты мой! -- вскричал я.  -- Это ведь  закодирован­ное  объявление
масти. Они сообщают друг другу, какие у них карты на руках!
     -- Артур, этого не может быть!
     -- Точно  такие же штуки проделывают  фокусники,  которые спускаются  в
зал, берут  у вас какую-нибудь вещь, а на сцене стоит девушка  с завязанными
глазами, и  по  тому,  как он строит вопрос, она  может определенно  назвать
предмет, даже если это железнодорожный билет, и на какой станции он куплен.
     -- Быть этого не может!
     --  Ничего невероятного  тут нет.  Но, чтобы  научить­ся  этому,  нужно
здорово потрудиться. Послушай-ка их.
     -- Я пойду с червей, -- говорил мужской голос.
     --  Король,  дама, десятка  червей. Туз,  валет пик.  Бу­бен нет. Дама,
валет треф...
     --  И  обрати  внимание, --  сказал я, -- пальцами  он  по­казывает ей,
сколько у него карт такой-то масти.
     -- Каким образом?
     -- Этого я не знаю. Ты же слышала, что он говорит об этом.
     --  Боже  мой,  Артур! Ты  уверен,  что  они  весь вечер именно этим  и
занимались?
     -- Боюсь, что да.
     Она быстро подошла к кровати, на которой лежала пачка сигарет. Закурив,
она  повернулась  ко мне и тоненькой струйкой  выпустила  дым к  потолку.  Я
понимал, что  что-то  нам  нужно  предпринять, но не  совсем был уверен что,
потому что мы никак не могли  обвинить  их, не раскрыв  источника  получения
информации. Я ждал решения моей жены.
     -- Знаешь, Артур, -- медленно проговорила  она, вы­пуская облачки дыма.
-- Знаешь, а  ведь это превосход­ная  идея. Как ты думаешь,  мы сможем этому
научиться?
     -- Что?!
     -- Ну конечно, сможем. Почему бы и нет?
     -- Послушай.  Ни за  что! Погоди  минуту,  Памела...  Но она уже быстро
пересекла комнату, подошла  близ­ко ко  мне, опустила  голову, посмотрела на
меня  сверху  вниз  и  при этом  улыбнулась  хорошо  знакомой  мне улыб­кой,
прятавшейся в уголках рта, которая, быть может, была и не улыбкой вовсе; нос
ее был презрительно вздер­нут,  а большие  серые  глаза с блестящими черными
точ­ками посередине были испещрены сотнями крошечные  красных вен. Когда она
пристально  и  сурово  глядела на  меня  такими  глазами,  клянусь,  у  меня
возникало такое чувство, будто я тону.
     -- Да, -- сказала она. -- Почему бы и нет?
     -- Но, Памела... Боже праведный... Нет... В конце концов...
     -- Артур, я бы действительно  хотела, чтобы  ты  не спорил со мной  все
время.  Именно  так мы  и поступим. А  теперь принеси-ка  колоду карт, прямо
сейчас и нач­нем.

Роалд Дал. Фантазер

     Перевод И. А. Богданова
     В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони
     Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991

     OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )
     avrud@mail. ru

     Мальчик ладонью нащупал на коленке коросту, ко­торая  покрыла давнишнюю
ранку.  Он  нагнулся,  чтобы  повнимательнее рассмотреть ее. Короста --  это
всегда интересно:  она обладала какой-то особой притяга­тельностью,  и он не
мог удержаться от того, чтобы время or времени не разглядывать ее.
     Да, решил он, я отковыряю ее, даже если она еще не созрела, даже если в
середине она крепко держится, да­же если будет страшно больно.
     Он  принялся осторожно подсовывать  ноготь  под край коросты.  Ему  это
удалось,  и, когда  он поддел  ее,  почти  не  приложив к  тому  усилия, она
неожиданно  отвалилась,  вся  твердая  коричневая  короста   просто-напросто
отвали­лась, оставив любопытный маленький кружок гладкой красной кожи.
     Здорово.  Просто  здорово.  Он  потер  кружочек  и  боля  при  этом  не
почувствовал.  Потом  взял коросту, положил  на бедро и щелчком сбил ее, так
что  она  отлетела  в  сторону  и  приземлилась  на  краю  ковра,  огромного
крас­но-черно-желтого ковра, тянувшегося во всю длину хол­ла от лестницы, на
ступеньках  которой он сидел,  до вход­ной  двери.  Потрясный ковер.  Больше
теннисной  площад­ки. Еще как  больше.  Он принялся  с  серьезным  видом и с
нескрываемым удовольствием рассматривать  его. Рань­ше он  вообще не обращал
на него  внимания, а  тут вдруг  ковер точно заиграл всеми  красками, и  они
просто осле­пили его.
     Я-то понимаю, в чем тут дело, сказал он про себя. Красные пятна --  это
раскаленные угли. Сделаю-ка я  вот что: дойду  до двери, не наступая на них.
Если наступлю на  красное, то обожгусь. Наверно, весь сгорю. А черные  линии
на ковре... Ага, черные линии -- это змеи, ядови­тые змеи, в основном гадюки
и еще  кобры, в середине толстые, как стволы деревьев, и  если я наступлю на
од­ну из них, то она меня укусит  и я  умру еще до  того, как меня позовут к
чаю. А если я пройду по ковру и при этом не обожгусь и меня  не укусит змея,
то завтра, в день рождения, мне подарят щенка.
     Он  поднялся  по  лестнице,  чтобы  получше  рассмотреть  это  обширное
красочное  поле, где  на каждом шагу  тебя  подстерегает  смерть. Смогу ли я
перейти через него? Не мало  ли желтого?  Идти ведь можно только по желтому.
По  силам  ли  вообще  такое  кому-нибудь?  Решиться  на   это   рискованное
путешествие -- непростое дело. Мальчик со светло-золотистой челкой, большими
голубыми  глазами  и  маленьким острым подбородком  с тревогой  глядел  вниз
поверх перил. В  некоторых местах  желтая полоска была  довольно узкой и раз
или два опасно прерывалась,  но, похоже, все-таки тянулась до дальнего конца
ковра. Для того, кто только накануне с успехом прошел весь путь по уложенной
кирпичами  дорожке  от  конюшни  до лет­него  домика и  при этом  ни разу не
наступил на щели между кирпичами,  эта  новая задача не  должна  показать­ся
слишком уж трудной. Вот разве что змеи. При одной только мысли о змеях он от
страха ощутил покалывание в ногах, точно через них пропустили слабый ток.
     Он медленно  спустился  по  лестнице и  подошел  к  краю ковра. Вытянув
ножку, обутую в сандалию, он осторож­но поставил ее на желтую полоску. Потом
поднял вто­рую ногу, и  места как раз хватило  для того, чтобы встать  двумя
ногами.  Ну вот! Начало сделано! На его  круглом лице  с блестящими  глазами
появилось выражение сосре­доточенности, хотя оно, быть может, и было бледнее
обычного; пытаясь удержать равновесие, он расставил руки. Высоко подняв ногу
над черным пятном, он сделал еще один шаг, тщательно стараясь попасть носком
на  уз­кую  желтую  полоску.  Сделав  второй  шаг,  он   остановился,  чтобы
передохнуть,  и застыл на  месте.  Узкая  желтая по­лоска уходила вперед, не
прерываясь, по меньшей мере ярдов на пять,  и  он осмотрительно двинулся  по
ней, сту­пая  шаг  за  шагом,  словно  шел по канату.  Там, где  она наконец
свернула в сторону, он вынужден был сделать еще один большой шаг, переступив
на  сей раз  через  уст­рашающего вида  сочетание  черного  и  красного.  На
се­редине  пути он зашатался.  Пытаясь удержать равнове­сие, он дико замахал
руками, точно мельница, и снова ему удалось  успешно преодолеть отрезок пути
и  пере­дохнуть. Он  уже совсем  выбился из сил,  оттого что  ему  все время
приходилось  быть в  напряжении и  передви­гаться на носках с расставленными
руками и  сжатыми  кулаками.  Добравшись  до  большого желтого острова, о  а
почувствовал  себя  в безопасности. На  острове было мно­го места,  упасть с
него он никак не мог, и мальчик про­сто стоял,  раздумывая, выжидая и мечтая
навсегда остать­ся  на атом  большом желтом острове, где можно  чувство­вать
себя в безопасности. Однако, испугавшись, что он может не получить щенка, он
продолжил путь.
     Шаг за шагом  он продвигался вперед  и,  прежде чем  ступить куда-либо,
медлил,  стремясь точно определить, куда  следует поставить ногу. Раз у него
появился выбор--­либо налево, либо направо, и он решил пойти налево, по­тому
что, хотя это было  и труднее, в этом направлении было не так много черного.
Черный цвет особенно  беспо­коил его. Он быстро оглянулся, чтобы узнать, как
дале­ко ему  удалось пройти. Позади почти половина  пути.  Назад  дороги уже
нет.  Он находился  в середине и воз­вратиться не  мог, как не мог  и уйти в
сторону, потому что это было слишком далеко, а когда увидел, сколько впереди
красного  и  черного,  в груди  его  опять появилось  это  противное чувство
страха,  как это  было на  прошлую Пасху, в  тот день,  когда он заблудился,
оказавшись сов­сем один в самой глухой части леса.
     Он  сделал  еще  один  шаг, осторожно  поставив  ногу  на  единственное
небольшое желтое пятно, до которого смог дотянуться, и на этот раз  нога его
оказалась в сантимет­ре от черного. Она  не касалась черного, он  это видел,
он  отлично  видел,  как узкая желтая  полоска проходила  меж­ду  носком его
сандалии и  черным, однако  змея зашеве­лилась, будто  почуяв  его близость,
подняла голову  и уста­вилась на  его ногу блестящими, как бусинки, глазами,
следя за тем, наступит он на нее или нет.
     -- Я не дотронулся до тебя!  Ты не укусишь меня! Я же не  дотронулся до
тебя!
     Еще одна змея бесшумно проползла возле первой, подняла голову, и теперь
в его сторону были повернуты две головы, две пары глаз пристально следили за
его ногой,  уставившись как раз в то место под ремешком  сандалии, где видна
была  кожа. Мальчик сделал несколь­ко  шагов на  носках  и замер, охваченный
ужасом. Про­шло  несколько минут, прежде чем он решился  снова  сдвинуться с
места.
     А  вот следующий  шаг,  наверно,  будет  самым длин­ным.  Впереди  была
глубокая извивающаяся черная ре­ка, протекавшая через весь ковер, а там, где
он должен  был  через нее перебираться, находилась ее самая  широ­кая часть.
Поначалу  он  задумал было перепрыгнуть че­рез нее,  но решил, что  вряд  ли
сумеет точно приземлить­ся  на  узкую полоску  желтого на другом берегу.  Он
глу­боко вздохнул,  поднял  одну ногу  и стал вытягивать  ее вперед, дюйм за
дюймом, все дальше и дальше, потом  стал опускать ее,  все  ниже  и ниже,  и
наконец сандалия благополучно коснулась желтого края,  а затем и  ступила на
него.  Он  потянулся  вперед,  перенося тяжесть  тела  на  эту  ногу.  Потом
попытался  переставить  и  другую ногу. Он  вытягивал  тело,  но  ноги  были
расставлены  слишком  далеко, и  у  него  ничего  не  получалось.  Тогда  он
попро­бовал вернуться назад. Но и из этого ничего не вышло. У него получился
шпагат, и он почти не мог сдвинуться с места. Он посмотрел вниз и увидел под
собой  глубо­кую извилистую черную  реку.  В  некоторых местах  она начинала
двигаться,  раскручиваться,  скользить   и  засвети­лась  каким-то   ужасным
маслянистым блеском.  Он  зака­чался, дико  замахал руками,  силясь удержать
равнове­сие, но, похоже, только испортил дело. Он  начал падать. Поначалу он
медленно  клонился  вправо,  потом  все  бы­стрее  и  быстрее.  В  последнее
мгновение он инстинктивно выставил руку и  тут увидел,  что этой своей голой
рукой может  угодить  прямо в середину огромной сверкающей массы черного, и,
когда это случилось, он издал пронзи­тельный крик ужаса.
     А где-то  далеко от  дома,  там, где светило солнце, мать искала своего
сына.

Роалд Дал. Скачущий Фоксли

     Перевод И. А. Богданова
     В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони
     Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991
     OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )
     avrud@mail. ru

     Вот уже тридцать шесть  лет, пять  раз в неделю, я езжу в Сити поездом,
который  отправляется  в во­семь  двенадцать. Он никогда не  бывает чересчур
пере­полнен  и к тому  же доставляет меня  прямо на  станцию Кэннон-стрит, а
оттуда всего одиннадцать с половиной минут ходьбы  до дверей моей  конторы в
Остин-Фрайерз. Мне всегда нравилось ездить ежедневно на работу  из пригород;
) в город и обратно: каждая  часть этого неболь­шого путешествия  доставляет
мне   удовольствие.   В  нем  есть   какая-то   размеренность,   действующая
успокаиваю­ще на человека,  любящего  постоянство,  и  в  придачу оно служит
своего  рода  артерией,  которая  неспешно,  но  уве­ренно  выносит  меня  в
водоворот повседневных деловых забот.
     Всего лишь девятнадцать-двадцать человек собирают­ся на пашей небольшой
пригородной  станции,  чтобы  сесть  на  поезд,   отправляющийся  в   восемь
двенадцать. Со­став  нашей  группы  редко  меняется, и когда  на  платфор­ме
иногда появляется  новое лицо, то это всякий раз вы­зывает недовольство, как
это бывает, когда в клетку к канарейкам сажают новую птицу.
     По утрам, когда  я  приезжаю  на станцию  за  четыре  минуты  до отхода
поезда,  они обыкновенно  уже  все там,  все эти  добропорядочные, солидные,
степенные люди, стоящие  на своих обычных местах с неизменными зонти­ками, в
шляпах, при галстуках, с одними и теми же  вы­ражениями лиц и с газетами под
мышкой, не меняющие­ся с годами, как не меняется мебель в моей гостиной