куратно  перекладывая  его  к  себе  на плечо и
массируя его спину, чтобы облегчить выход воздуха.
     - Он  делает  свою  работу,  -  сказал  он,  ни  к кому не обращаясь. -
Честно.  Конкретно.  И,  я  бы  сказал, терпимо. Его работа требует этого. -
Затем,  обращаясь конкретно ко мне, он продолжил. - Я - Тони Коллард. Насчет
Мими  вы ошибаетесь. Не Пробст. Мы поженились на прошлой неделе. Я вижу, вас
удивляет  мое  знание английского. Все просто. Мой отец - канадец, записался
добровольцем  в  Британскую  Королевскую артиллерию, приехал сюда, здесь его
взгляды  на войну изменились, он дезертировал, осел здесь, женился и в итоге
появился  я.  Он  умер  два  года назад. Я унаследовал его гараж и ремонтную
мастерскую, которые так и не принесли ему богатства.
     - Вы  уж  больно  скачете,  -  сказал  я. - Сообщили мне массу ненужных
сведений. Отто - вот птичка, которую я ловлю. Где он сейчас гнездится?
     На  мой  вопрос  они  ответили  дружным  взрывом  хохота. Когда приступ
прошел, Тони сказал:
     - Хотите кофе?
     - Нет, спасибо.
     Ребенок  выпустил  последнюю порцию лишнего воздуха и Тони вернул его в
первоначальное  положение  и  продолжил  кормление.  У него были прекрасные,
легкие  и  нежные  руки,  но  у  меня  было  чувство,  что  за его улыбчивой
откровенностью   и   эпизодическими   взрывами   смеха   скрывается   что-то
значительное  и  серьезное.  Ему было лет двадцать, он был полным, но хорошо
сложенным,  а  его  лицо было похоже на лицо молодого Пиквика и это сходство
усиливалось  очками в металлической оправе. Его светлые волосы были довольно
редкими и к тридцати годам, подумал я, у него уже должна появиться лысина.
     - А что за расклад с машиной? - спросил он.
     - Мой  клиент  хочет  ее  вернуть.  Он  - миллионер. Они очень трепетно
относятся  к  своим  вещам.  Мы  с вами беспокоимся о мелких монетах. Они же
беспокоятся  о  своей  кассе. Поэтому они - миллионеры. Из разговора с одним
джентльменом,  с которым я недавно встречался, я понял, что Отто считал Мими
своей девушкой.
     Мими,  с  утюгом  в  руках  вращающаяся  в  груде пеленок и распашонок,
сказала:
     - Я была его девушкой. Это его ребенок. У меня были с ним трудности.
     - Делали  кесарево,  -  почти с гордостью сказал Тони, и я подумал, что
он  сейчас  попросит  ее  показать шрам. Он с любовью посмотрел на нее и она
ответила  ему  тем  же,  а  ее  губы  добавили  беззвучный  поцелуй. Я начал
чувствовать себя лишним в этом море семейного счастья.
     - Но Тони это ничуть не беспокоит, - сказала Мими.
     - Ни  капли,  -  сказал  Тони.  -  Я  полюбил Мими задолго до того, как
появился  Отто. Я все время оставался верен своему чувству. - Он усмехнулся.
-  Но  каждой девушке суждено пережить момент безрассудной страсти. Таков уж
человек.  А  возможно,  и  не  один. Да? - Он подмигнул Мими и та, изображая
рассерженность,  замахнулась  на  него утюгом. Я уже начинал подумывать, что
они  либо  разыгрывают  передо  мной спектакль, либо просто рады возможности
немного  поразвлечься  в  теплое,  приятное  воскресное  утро, перед тем как
уложить  ребенка  в кроватку и отправиться в какой-нибудь ресторанчик съесть
порцию спагетти и выпить пару бокалов кьянти.
     Я положил несколько итальянских банкнот на холодильник и сказал:
     - Не  обижайтесь.  Хорошая  информация  -  а  о плохих людях особенно -
стоит  дорого.  К  тому  же,  это не мои деньги. Расскажите мне об Отто. Его
внешность, привычки и, может быть, его настоящее местопребывание.
     Они  оба согнулись пополам в очередном приступе смеха, а когда пришли в
себя, посмотрели на меня несколько смущенно.
     - Нам  не  нужны деньги, - сказал Тони, - но мы возьмем их из принципа.
Деньги  -  это  такая  вещь,  которую  всегда  берешь, даже если они тебе не
нужны.  Деньги,  как говаривал мой старик, подобны музыке. Неважно, откуда и
в  каком виде эта музыка приходит к нам, мы должны радоваться ей. Она минует
международные  и  культурные границы и только очень скучный человек не видит
в ней радости. А еще он говорил...
     - Не  начинай  опять  про  отца,  -  сказала Мими, качая головой и мило
улыбаясь ему.
     Он  что-то  быстро  сказал  ей  по-итальянски.  Она  вся  покраснела  и
ответила  ему  тоже  по-итальянски.  Тони скорчился в кресле, и его глаза за
стеклами  очков  округлились. Это было ужасное зрелище. Ребенок поперхнулся,
выпустил  соску и обильно срыгнул себе на пеленку. Тони вытащил свой носовой
платок  и вытер все это безобразие со спокойствием любящего отца. Здесь явно
было  что-то  не  то.  Я чувствовал, что не только внешне, но и внутренне, с
садистским  спокойствием  они  смеялись надо мной. Происходило что-то ужасно
смешное,  и  я  чувствовал,  что когда я уйду, они повалятся на пол и начнут
кататься по нему, умирая со смеху.
     Тони  встал  и положил ребенка в плетеную кроватку, стоящую у стола. Он
начал качать ее, издавая колыбельные звуки. Не оборачиваясь, он спросил:
     - Какая машина, говорите?
     - Я  уже  сказал  вам. Красный "Мерседес 250SL". Номер 8-2-8 В 9-6-2-6.
Модель шестьдесят шестого года.
     Он повернулся ко мне, улыбнулся и кивнул.
     - Та  самая.  Отто пригнал ее ко мне почти месяц назад. Я сделал ее для
него.  Но  только  наружные работы, никакой ерунды с перебиванием номеров на
двигателе  и  тому  подобным.  Простая  перекраска  и замена регистрационных
номеров.  Дайте  вспомнить.  -  Он задумался, подняв глаза к потолку. Он был
крупным  парнем,  крупнее,  чем он выглядел, сидя в кресле. - Да. - Вспомнив
он  вернулся  на  землю,  пошел  к  своему плетеному креслу, успев по дороге
погладить  Мими  по  спине,  и повалился в него так, что оно все заскрипело,
словно   старое   деревянное  здание,  готовое  обрушиться  под  нарастающим
давлением  ветра.  -  Да.  Я  выкрасил  ее  в кремовый цвет и поставил новые
номера,  кажется,  3-2-4-3-Р-3-8.  Или  3-4-2-3.  Но  заканчивалось точно на
Р-3-8.   Последние   две   цифры,  вы  знаете,  указывают,  в  каком  округе
зарегистрирована  машина,  а он хотел, чтобы это был именно Изер - это рядом
с Греноблем.
     - И  вас не беспокоит, что вы сидите здесь и рассказываете все это мне?
- спросил я.
     - Ни  капли.  Если  вы попытаетесь сообщить все это полиции - хотя я не
думаю,  что  вы  это сделаете - я просто откажусь от своих слов. Я занимаюсь
почти  честным  делом.  То  же  самое вам скажет любой владелец гаража. - Он
усмехнулся  и  подмигнул  Мими.  Слава Богу, на этот раз она не ответила ему
беззвучным поцелуем.
     - Что он с ней сделал? Продал?
     - Отто  мог  сделать  все,  что угодно. Загнать ее в Ла Манш, например.
Или  подарить  ее своей старушке - матери... если он, конечно, знал, кто его
мать.
     - Как Отто выглядит?
     Он  не  ответил  мне  сразу. Он посмотрел на Мими, и я увидел, как в их
глазах зажигаются веселые огоньки.
     - Рост  -  метр  двадцать.  Похож  на  обезьяну. Очень сильный. Длинные
каштановые  волосы,  постоянно  спадают  на  глаза.  Хорошо  одевается.  Лет
тридцать  пять.  Прекрасно  танцует. Женщины просто липнут к нему, Бог знает
почему,  но  все  романы  очень  непродолжительны,  потому  что он - большой
эгоист и ненадежен в плане денег. До сих пор не заплатил мне за перекраску.
     - Это все?
     - А что вам еще нужно?
     - У него две головы, - сказала Мими.
     У них начался очередной приступ смеха, и я вздохнул.
     По правде говоря, все это уже начинало меня раздражать.
     - Еще  ничего  не  заметили?  -  спросил я. - Заячья губа, рыбий хвост,
деревянная нога?
     Торжественно Мими сказала:
     - На  внутренней  стороне его левого бедра имеется родимое пятно в виде
креста.
     Они  снова  засмеялись,  и  когда  Тони выдавил из себя последнюю слезу
восторга, он сказал:
     - Не обращайте внимания. Шутки Мими. Она любит посмеяться.
     - Как получилось, что Отто позволил вам перехватить Мими?
     - Он  просто  понял,  что  я  все  равно сделаю это и что если он будет
мешать  я  разорву  его  на  куски. Да, он это прекрасно понял. Через неделю
после  того, как он получил от меня машину, он позвонил откуда-то издалека и
сказал, что у него с Мими все кончено. Правильно, моя дорогая?
     - Все  было  именно  так.  -  Мими стала складывать выглаженные вещи. -
Просто  позвонил  и  все  кончилось.  Это  не  было для меня неожиданностью.
Ребенок  был ошибкой. Он никогда не любил его. И никогда не хотел его. Но я,
естественно,  была шокирована, пока не пришел Тони и не сказал, что он хочет
жениться на мне. Тони - хороший человек.
     - Самый  лучший,  -  сказал  Тони.  -  Настоящая любовь торжествует. Вы
знаете,  что мы собираемся сделать, когда ребенок немного подрастет? Продать
гараж  и  уехать  в  Австралию. Никаких больше гаражей. Я собираюсь заняться
фермерским  хозяйством.  У  меня  хорошо  получается  с  животными.  Как и с
детьми,  и  женщинами.  -  Он поймал проходящую мимо Мими за голое колено, и
они  оба послали друг другу два беззвучных поцелуя, словно меня там не было.
Он  отпустил  ее  и она направилась к ребенку. - Не знаете, где сейчас может
находится Отто? - спросил я.
     Тони  чуть  не  задохнулся  от  очередного приступа веселья, сжал губы,
подумал секунду и затем сказал:
     - Сидит где-нибудь, удобно устроившись и не тревожась ни о чем.
     Я  не должен был это увидеть, если бы не зеркало, висевшее на стене над
креслом   Тони.  В  нем  мне  была  видна  Мими,  склонившаяся  над  детской
кроваткой.  По движению ее плеч и головы я понял, что она с минуты на минуту
забьется  в  конвульсиях.  Она  стояла,  с  трудом  сдерживая мощный приступ
смеха.
     Я  с  облегчением  выбрался  из  их  квартиры,  из этого уютного храма,
который  они  выстроили  для своей настоящей любви. Я пошел вдоль по улице в
поисках   пивного  бара,  абсолютно  уверенный  в  том,  что  в  только  что
оставленной  мной  квартире  извергаются  вулканические  потоки  смеха. Я не
верил  ни  единому  их слову касательно Отто. Но то, что они мне не сказали,
не  вызывало  у  меня  ни малейшей жалости по отношению к нему, где бы он ни
сидел  - уютно устроившись и ни о чем не тревожась - потому что в моем мозгу
постоянно присутствовала мысль о Зелии, Отто и Максе в Шале Баярд.
     После  пива я на такси отправился на Виа Саччи в отель "Палас". Лежа на
кровати,  я  позвонил  в  Париж  и  попал  на  дежурного  офицера Интерпола.
Последовал  короткий  диалог, в результате которого я выяснил, что комиссара
Мазиола  нет  на  месте, и вынужден был опять сказать, кто я такой. Я назвал
ему  имя  Гаффи,  сказал, что он уже как-то удостоверял мою личность и что я
не  понимаю,  их  что  не  интересует  борьба  с  преступностью  в  Европе и
пополнение  своих  архивов  новыми  именами  и  сведениями? Он сказал, что в
Париже  чудесный  день  и  что если можно, покороче. Поэтому я выдал краткую
справку:
     Отто  Либш.  Возможно,  Отто Пробст. Вероятный портрет - метр двадцать,
сильный  как  обезьяна,  каштановые  пушистые  волосы, или метр восемьдесят,
круглое  счастливое  лицо,  очки  в  металлической  оправе,  темные  волосы,
намечается  лысина.  Соучастник  -  Макс  Анзермо.  Запрос о нем уже сделан,
остается  в  силе.  Отто  может  разъезжать  на  кремовом "Мерседесе 250SL".
Регистрационный  номер:  3243,  или  3423  Р 38 согласно последней не совсем
точной  информации, хотя возможен совсем другой номер, и цвет не кремовый, а
зеленый, синий, черный или темно-бордовый. Но, безусловно, "Мерседес".
     Секунду-две  я  решал,  назвать  или  нет  имена  Мими  Пробст  и  Тони
Колларда,  и  решил,  что  не  стоит.  Я подумал, что эта парочка будет моим
козырным  тузом  в  рукаве,  в  случае если всплывет что-нибудь определенное
относительно Отто.
     Я  уже  заканчивал  передачу  информации, когда в номер без стука вошла
Джулия  и села на край кровати. На ней было кремовое шелковое платье и узкий
красный  платок  на  шее.  По  ее поджатым губам я понял, что она решительно
собирается  вытянуть  из меня все. Я посмотрел на ее часы и мысленно сравнил
их  с  теми,  что были на Мими - абсолютно одинаковые. Отто перед уходом или
Тони перед окончательным приходом преподнес их в качестве любовного дара.
     Я повесил трубку, и Джулия сказала:
     - Я привезла вас сюда. Когда, наконец, я завоюю ваше доверие?
     - Должен  сообщить, что мою машину забрал Наджиб. Он оставил записку на
круглом  столе  в гостиной Макса, в которой известил меня, что на ней уехала
Панда  и что я могу забрать ее в таком-то гараже в Женеве. Это было сделано,
конечно,  чтобы  оторваться  от  меня в поисках Отто. В данный момент Наджиб
был,  наверняка, очень сердит и я, без сомнения, был для него кем угодно, но
только не хорошим другом.
     Поэтому  Джулия  была вынуждена отвезти меня в Турин, не получив с моей
стороны  никаких  объяснений.  Она,  видимо,  решила  подождать  подходящего
момента,  который,  судя по тому, как она удобно устроилась на моей кровати,
поджав под себя ноги, по ее мнению уже наступил.
     - Нет  необходимости вводить вас во все детали, - сказал я. - Вы хотите
защитить Зелию. Я тоже. Пусть все будет, как есть.
     - Я хочу знать об этом Максе Анзермо.
     - Он  мертв,  и  я  искрение  рад.  Один  мой,  можно сказать, приятель
застрелил  его  как  раз  в  тот  момент,  когда он уже нажимал на спусковой
крючок,  чтобы застрелить меня, а затем этот приятель очень любезно забрал с
собой  труп...  и  мою машину. Все, что мне следует вам сказать, - что Зелия
провела пару ночей в том шале. О'кей?
     Она   посмотрела  на  меня,  слегка  наклонив  голову,  затем  медленно
кивнула.
     - О'кей. Но зачем вы здесь?
     - У меня есть работа. Помните. Я должен найти машину вашего отца.
     - Могу я вам в этом помочь?
     - Вы  уже  помогли,  доставив меня сюда. Но на этом все. Послушайте, вы
беспокоитесь  о  Зелии.  Я  уже  дал вам слово. О'Дауда ничего не узнает. Но
машина  все еще не найдена, и это моя работа. Это не игра. Мне платят за то,
что  я  рискую  и  набиваю себе шишки. Я - трудный случай. Но я не могу себе
позволить  ввязывать  вас  в это дело. Кто-нибудь может сделать вам больно и
как  мне  тогда  получить деньги с вашего отца? Моя работа означает для меня
деньги,  и  я  не  хочу,  чтобы  вы  участвовали  в  ней  просто ради острых
ощущений.  Дайте  мне  закончить  это  дело  и  тогда,  если вас устроит моя
компания, я подарю вам две недели, которые вы будете помнить всю жизнь.
     - Боже, вы невозможны.
     Ее  грудь  вздымалась.  Я  ее  такой  еще  никогда  не видел. Она почти
взорвалась.
     - У меня даже нет слов, чтобы сказать вам, как я вас не люблю.
     - У  вас  расстегнулась  верхняя  пуговица  на  платье, - сказал я. Она
действительно расстегнулась.
     Она  соскочила  с кровати и пошла к двери, на ходу застегивая пуговицу.
На полпути она остановилась и сказала:
     - Кстати,  пока  вас  не  было,  я  позвонила отцу. Он немедленно хочет
видеть вас. Это приказ.
     - Где он?
     - В Эвьене, в шато.
     Я широко улыбнулся ей.
     - Вас не затруднит подвезти меня до Женевы?
     - Черта с два. Помните, вам не нужно от меня никакой помощи.
     - Хорошо.
     Она подошла к двери и остановилась перед ней.
     - Скажите  мне  одну вещь. Я спрашиваю это не из праздного любопытства.
Когда вы говорили с Максом, он не сказал вам, как он познакомился с Зелией?
     - Нет. Он только сказал, что встречался с ней в Женеве и Эвьене.
     - Тайно?
     - Думаю, что да.
     - Бедная Зелия.
     - Ну,  теперь  ей  больше  не  придется беспокоиться по поводу Макса. А
когда я достану второго мерзавца, я с ним что-нибудь сделаю.
     - Второго?
     - Да...  думаю,  что  информация  не  повредит вам. В шале был еще один
мужчина.  Тот, который смылся с машиной. Я думал, что смогу найти его здесь,
но мне не повезло.
     - Как его звали?
     - Отто Либш.
     Длинная  пауза,  затем  она ушла. Пауза так пауза, но в ней было что-то
неестественное.  У  меня  создалось  впечатление,  что  несколько секунд она
внутренне  боролась  с  собой,  решая,  следует ли ей в конце паузы уйти или
сказать что-то.
     Однако  я  не  был  удивлен,  когда  через десять минут она позвонила и
сказала,  что  передумала  и готова отвезти меня в Женеву. Я был уверен, что
это перемена в ее сердце была вызвана моим упоминанием об Отто Либше.
     Через  несколько  минут  мой телефон снова зазвонил. Звонили из Парижа.
Дежурный  офицер  был на этот раз более резким и энергичным в разговоре. Его
голос  был  почти  командным. Кто-то не только подтвердил мою личность, но и
явно  хотел что-то получить от меня. Где, спросил он, меня можно будет найти
в  течение  следующих  суток?  Я  сказал,  что  в ночь выезжаю в Женеву, где
заберу  свою  машину  из  гаража  "Автохолл  Серветт" на Рю Лиотард, а затем
поеду  в шато Кэвана О'Дауды под Эвьеном, и что вдруг за срочность такая? Он
сказал,  что в Париже по-прежнему прекрасный день, и пожелал мне счастливого
пути.
     В  девять  утра  Джулия  высадила  меня  на  Рю Лиотард. Ночная поездка
оказалась  для  меня трудным делом. Я всю дорогу чувствовал себя так, словно
нахожусь  в  грузовом  отсеке  реактивного  лайнера. Я выдавил из себя слова
благодарности и на полусогнутых ногах побрел по улице.
     В  моих глазах было полно сна, а во рту наблюдалась необычайная сухость
от  бесчисленного множества выкуренных сигарет. Обдав меня воздушной волной,
Джулия промчалась мимо, улыбаясь и сверкая свежестью утренней розы.
     У  входа  в  "Автохолл" меня встретил старый приятель, выглядевший, как
обычно,  таким же унылым и ослепленным, как застигнутая дневным светом сова.
Он  стоял  у  стены  со  свисающей  из  уголка  рта  сигаретой.  На  нем был
потасканный  коричневый  костюм,  коричневая рубашка без галстука и огромные
коричневые  туфли  с  загибающимися  кверху  носами.  Он запрокинул голову и
приветливо  заморгал  мне  поверх  ржаво-коричневых усов. Именно запрокинул,
потому  что  Аристид  Маршисси  ле  Доль  был чуть выше метра пятидесяти. Он
посмотрел на свои часы и сказал:
     - Хорошее  время.  Я  слышал,  это  была  "Фейсл  Вега". Я жду тебя уже
полчаса.
     - Что, черт побери, ты делаешь в Швейцарии? - спросил я.
     Когда  мы  виделись  в  последний раз, он работал в Службе безопасности
Франции.
     - Перебрался  туда,  где  повыше,  но  ничуть  не лучше, - сказал он. -
Давай позавтракаем.
     Мы  завернули  за  угол  и зашли в кондитерскую, где он положил себе на
тарелку  огромный кусок пирожного "Галисьен", истекающий персиковым джемом и
весь  утыканный  фисташками,  заказал  большую чашку горячего шоколада, куда
влил коньяку из личной фляжки, и из-под вымазанных кремом усов спросил:
     - Как здоровье?
     Меня мутило, но я бодро ответил:
     - Хорошо. А у тебя?
     - И  здоровье, и аппетит прекрасные, несмотря на недостаток сна. Но сон
-  это  для  слабаков.  Скажи  мне,  у  нас  опять  будут  с  тобой  обычные
неприятности?
     - Вероятно.
     - Ты понимаешь, о чем я?
     - Нет.
     Он откусил добрую порцию пирожного и сказал с набитым ртом:
     - Обожаю  "Галисьен". Его впервые стали делать в Париже, в кондитерской
"Фраскати",  которой,  увы,  больше  не  существует.  Она находилась на углу
Бульвар  Ришелье,  напротив  когда-то  самого  популярного  игорного  дома -
сейчас  там  тоже  уже не игорный дом. - Он вздохнул, моргнул и продолжил. -
Вернуться  бы  в  Париж,  в  Службу  безопасности.  Мне  не нравятся все эти
интернациональные  штуки и, вообще, все, что начинается на "интер". Несмотря
на  Де Голля я даже не в фаворе у Общего Рынка... Я тебя очень люблю, но мне
грустно  встречаться  с тобой по делу, потому что я знаю, что, как и прежде,
ты доставишь мне одни неприятности.
     Он   замолчал,  вспоминая  полное  неприятностей  прошлое.  Я  закурил,
дотянулся до его фляжки и вылил остатки коньяка себе в кофе.