за скобки вынесли, и на том спасибо.
     -  Не  хочется тебя  разочаровывать,  Варька,  но,  думаю,  Сержа  рано
сбрасывать  со счетов,  - сказал Генрих со вздохом. - Поставь себя  на место
убийцы. Он забирается в одну квартиру за другой и не может не опасаться, что
где-нибудь хозяева обнаружат следы  его  пребывания.  С его стороны было  бы
разумно  подстраховаться, то есть рассказать о вторжении в свою квартиру, не
дожидаясь,  пока  его  об этом  спросят.  Если никто не  заметил следов  его
деятельности, на  рассказ, скорее  всего, не обратят особого внимания.  Если
заметят - он себя обезопасит.
     -  Проклятие! -  Я  в  сердцах воткнула нож  в доску.  -  Неужели  этот
порочный круг никогда не разомкнется? ЛЈнич, Серж, Глыба, Гусь, ЛЈнич, Серж,
Глыба, Гусь и так далее до бесконечности.  Меня уже тошнит от этой карусели!
Полцарства  за сокращение списка!  Напрягите  извилины, Пинкертоны.  Снимите
подозрения хоть с кого-нибудь!
     Сказать, что этот крик души пропал втуне, было бы несправедливо. Леша с
Генрихом  ушли в  глубокий  астрал. В  гробовой тишине мы приготовили  ужин,
накрыли на стол и приступили к еде. Вероятно, так,  в полном молчании, мы бы
ее и прикончили, если бы не появление Прошки. Он ввалился в квартиру усталый
и злой, а увидев нас за скромной трапезой,  разозлился еще сильнее. Суть его
длинной  прочувствованной  речи  можно  изложить  одной  фразой: мы  нарочно
выгнали его в собачий холод и послали к черту на рога, чтобы сожрать все без
него. На  наши протесты и предложение заглянуть в сковородки, дабы убедиться
в беспочвенности  своих обвинений, Прошка не  реагировал.  И лишь моя угроза
поделить  его  долю  на  троих,  дабы ему неповадно было  возводить  на  нас
напраслину, остановила поток его красноречия.
     - Ну уж нет! - сказал он твердо и ринулся к раковине мыть  руки. - Если
вы не наелись, можно поделить порцию Марка. Но на четверых.
     - Неужели тебя не накормили старушки? - удивилась я, когда Прошка хищно
набросился на еду.
     - Они уже легли спать, - сказал он с горечью покинутого возлюбленного и
сунул в рот целую котлету, из-за чего на некоторое время утратил дар речи.
     - Спать? - Я посмотрела на часы. - Боже, уже без десяти одиннадцать!
     - Ты  нашел у  себя в комнате следы злоумышленника?  -  поинтересовался
Генрих у Прошки.
     Тот помотал головой и обратил на меня полный укора взор. Мне оставалось
только  радоваться, что  у  него набит рот, иначе  его  неодобрение  было бы
выражено куда более экспрессивно.
     С приходом Марка сцена почти в точности повторилась. Хотя он  не устает
твердить Прошке,  что  есть  вредно, неприлично  и  безнравственно,  на него
самого  эта  мораль,  по-видимому,  не распространяется. Во  всяком  случае,
обличив  нас  во всех грехах  и  отругав за  свою  бесплодную  поездку, Марк
потребовал себе добавки.
     От  еды  нас  совсем  разморило.  Наши  речи  все  больше  походили  на
бессмысленное бормотание.  Даже вылакав два кофейника крепкого кофе,  мы все
равно  клевали носами,  то  и  дело  теряли  нить  разговора, а  то  и вовсе
отключались. И немудрено. За последние двое  с  половиной суток нам  удалось
поспать от  силы часов десять. Только необходимость за ночь вычислить убийцу
удерживала нас в  вертикальном  положении.  Но  в  два часа  Марк  объявил о
капитуляции.
     - Надо поспать. Хотя бы часа три. Сейчас мы ни на что не годны.
     - Но уже пятница! - напомнила я жалобно.
     - Марк прав, Варька, -  сказал Генрих. -  Может быть, на свежую  голову
нам удастся найти решение, а так мы только напрасно себя измучаем.
     - Угу, - согласился Леша, то ли кивнув, то ли дернув во сне головой.
     Прошка  ничего  не сказал. Он сидел в  углу дивана, откинув  голову  на
спинку, и тихонько похрапывал.

Глава 16

     Я  провалилась в сон, едва успев донести свое тело до  постели, а через
сорок  минут проснулась от кошмара, о котором немедленно  забыла,  поскольку
мысли  мои  тут же обратились к не  менее  неприятной  действительности. Мое
эстетическое чувство решительно  восставало против  сочетания красок, в коих
мне  рисовалось  наше ближайшее  будущее,  но все попытки  внести  в  унылую
цветовую гамму хоть  небольшое разнообразие  окончились провалом. Отчаявшись
рассеять окружающую  тьму светом мысли, я потянулась к выключателю  ночника.
Часы на тумбочке у кровати показывали без нескольких минут три.
     "Заснуть мне больше не удастся, это  ясно. Но  если пролежать в постели
еще  несколько  часов,  упиваясь  мрачными  думами, то  насчет  арестантских
колодок и  каторжных цепей  можно  не беспокоиться  - мне  наверняка отведут
теплое местечко в уютном желтеньком доме. Жаль только, что некому будет меня
навещать,  ведь все, кому  небезразлична  моя судьба, отправятся в места  не
столь  отдаленные.  Хорошо  еще,   если  Селезневу  удастся  отвертеться  от
обвинения в должностном преступлении,  но захочет ли он после  этого пятнать
честь мундира визитами к душевнобольной преступнице?"
     В этом месте плавное течение моих мыслей нарушилось.
     Селезнев! Он же  профессионал! Если есть  на свете люди,  способные  за
оставшиеся  несколько часов разгрызть  тайну  смерти Мефодия, то он,  скорее
всего, входит в круг этих избранных. По крайней мере, он не варился с нами в
собственном соку последние  трое  суток, не  перебирал  до  полного одурения
четыре равноправные кандидатуры убийцы, не повторял как заведенный одни и те
же  доводы "за" и "против", не  изучал  под  микроскопом  все  известные нам
факты.  Может  быть, именно этого  нам сейчас и недостает: профессионального
опыта и относительно свежего взгляда.
     Махнув рукой на светские условности (не до жиру!), я решительно открыла
записную  книжку и  набрала  домашний  номер, столь необдуманно  оставленный
доверчивым Селезневым.
     - Да? - спросил он хриплым спросонья и не слишком счастливым голосом.
     -  Доброе утро, идальго! - Я постаралась  вложить в эти слова как можно
больше сердечности, дабы смягчить удар, который собиралась нанести. - Ты мне
нужен. Не могли бы мы сейчас встретиться?
     Последовавшая  минута  молчания  привела  меня  в  совершенно  траурное
состояние  духа. "Вот  вам пример мужской непоследовательности, - думала я с
горечью. -  Сначала человек набивается  в  друзья,  дает  понять, что  готов
свернуть ради тебя горы или на худой конец бросить к твоим ногам капитанские
погоны, а  потом  выясняется,  что его приводит  в ступор простая просьба  о
свидании. Казалось бы, что может быть  приятнее незапланированной встречи  с
располагающей к себе девушкой? Так где же она, бурная радость? Или прикажете
толковать это молчание как первейший ее симптом?"
     - С удовольствием, -  мужественно выдавил из себя Селезнев,  как видно,
подслушавший мои мысли. - Мне подъехать к тебе?
     - Нет. У меня тут ночлежка.
     - Тогда давай я заеду за тобой и отвезу к себе.
     - Тоже не пойдет. Мне нужно  подумать, а чай-кофе, лампа  под абажуром,
фарфоровые слоники и прочие атрибуты мещанского уюта меня расслабляют. Лучше
встретимся где-нибудь и погуляем.
     - Варька,  на улице снег с дождем и собачий холод! Если тебе непременно
нужна прогулка, давай покатаемся по городу, - взмолился Селезнев.
     - Мне нужна именно  пешая  прогулка.  Ходьба - прекрасное стимулирующее
средство для мозгов.
     Я  чуть  ли  не  физически  ощутила, как у Селезнева  на языке вертится
старая добрая  поговорка  насчет  покоя, ног  и  дурной головы.  Но он  себя
сдержал.  Нет, неспроста  я с первой же  встречи  прониклась  к  нему  таким
уважением!  У всех  моих  друзей,  вместе взятых,  нет и  десятой  доли  его
самообладания.
     - Хорошо, - сказал он обреченно. - Где встречаемся?
     - А где ты живешь?
     - Недалеко от Красносельской.
     - Тогда перед главным входом в Сокольники. Я имею в виду парк.
     - А тебе не далеко будет добираться?
     -  Нет. Семь минут  по проспекту Мира до Рижской и еще примерно столько
же по эстакаде.
     - Значит, через двадцать минут у главного входа? - уточнил Селезнев.
     - Лучше через двадцать пять. Я еще в постели.
     Упоминание  постели  исторгло  из груди  идальго судорожный  вздох,  но
попрощался он любезно, как истинный аристократ.
     Не могу похвастаться, что ускользнула из  дома  бесшумно, - в ванной на
меня упал  карниз с  занавеской,  а  на лестничной клетке  истошно завизжала
беспризорная  кошка, которой я,  выходя из  квартиры,  отдавила хвост (я  не
просила ее устраиваться на ночлег у  меня под дверью). Но, по счастью, никто
не проснулся.  Ровно через двадцать  семь  минут мой "Запорожец" остановился
точнехонько напротив ворот парка. Машины Селезнева там не было. Но не успела
я  обидеться,  как он помигал мне  фарами из-за поворота,  - наверное, хотел
этим  сказать, что  стоянка в облюбованном  мной  месте  запрещена. Вот она,
милицейская душа!  Кто  еще  стал  бы  обращать внимание  на такие  мелочи в
полчетвертого утра?
     Когда я  подогнала машину к серому "жигуленку",  Селезнев уже  стоял на
тротуаре  -  голова  втянута  в воротник куртки,  руки в  карманах - вылитая
черепаха  в  дурном  расположении духа.  Я  открыла дверцу и подставила лицо
ветру и субстанции, которую несло на нас сверху. Не скажу, что ощущение было
приятным, но признавать это вслух я не собиралась.
     - Привет, идальго! Славная погодка для прогулки, ты не находишь?
     Он  промычал  в  ответ  нечто  невразумительное,  но,  как  воспитанный
человек, помог даме выбраться из машины.
     - Здравствуй, Варька. Кажется, я  начинаю  ощущать себя одним из героев
Пашиных рассказов о твоих похождениях.
     - Да? И как ощущение?
     - Честно скажу: слушать эти истории,  сидя  в  мягком кресле  с кружкой
пива и воблой в руках, намного забавнее.
     Я взяла его под руку и потянула в сторону парка.
     - Ничего, в любом положении есть свои приятные стороны.
     Селезнев очень удивился:
     - В самом деле?
     Не желая быть голословной,  я  привела ему несколько примеров из  жизни
близких. На это ушло  минут пятнадцать драгоценного времени, но настроение у
Дона заметно поднялось. Хотя под ногами у нас по-прежнему чавкало и хлюпало,
а ветер  пригоршнями кидал нам в лица содержимое хлябей небесных, он смеялся
так, словно сидел у костра на пикнике в солнечный майский день.
     -  Знаешь,  Варька, собираясь сюда,  я ожидал увидеть  удрученную деву,
нервно  ломающую руки и причитающую: "Что  же нам делать?" Конечно, пришлось
поднапрячь воображение,  чтобы представить  тебя  в таком  состоянии, но мне
спросонья показалось,  что твой  звонок - вопль  о помощи, дела  ваши совсем
плохи и ты близка к отчаянию.
     - И совершенно правильно показалось!
     Он бросил на меня подозрительный взгляд.
     -  По  моим  представлениям,  девы в  беде ведут себя иначе.  Во всяком
случае, я никогда не слышал, чтобы они заставляли своих спасителей хихикать.
     - Я прошла хорошую выучку. Если всякий раз, когда нам случается попасть
в беду, я исходила бы  слезами,  то давно  уже померла бы  от  обезвоживания
организма.  А  смеяться  полезно  для здоровья.  Но если  тебя  смущает  мое
поведение, могу немного поплакать.
     - Не  надо! - испугался  Селезнев. -  Лучше расскажи, чем  я могу  тебе
помочь.
     -  Прежде всего,  ты можешь меня  выслушать. Понимаешь, вся беда в том,
что нам  никак не удается  сузить круг  подозреваемых. Четыре равновероятные
возможности - это слишком много.  У каждого из нас, кроме разве что Генриха,
есть свой фаворит, и  всякий раз, когда мы пытаемся выкинуть  кого-нибудь из
списка, начинается  базар. Может  быть, тебе свежим  взглядом проще заметить
то, что от нас ускользает, и мы наконец-то избавимся от балласта. Ну а еще я
рассчитываю  на   твой   профессиональный  опыт.   Сам  понимаешь,  раскрыть
преступление за пару часов - для любителей задача непростая.
     -  Для  профессионалов  тоже,  -  утешил  меня  Селезнев.  -  Но  давай
попробуем.
     Я пересказала ему события последних полутора суток и наши версии, число
которых  никак  не  хотело  сокращаться.  Идальго  выслушал  меня с  большим
интересом, почти не перебивая, только изредка что-нибудь уточнял.
     - М-да, - произнес он  после недолгого молчания.  - Даже не знаю, что и
сказать.  Видишь ли,  профессионалы обыкновенно не распутывают преступления,
сидя  в  кресле  или гуляя по парку. Это участь  гениальных любителей  вроде
Эркюля Пуаро  или Ниро  Вульфа. А мне ближе  методы  инспектора  Крамера или
Джеффа.
     -   Хорошо,  тогда  расскажи,   как   бы  ты  взялся   распутывать  это
преступление.
     - Ты имеешь в виду, не познакомься я с тобой?  Если  помнишь, я  еще до
нашей встречи догадался, что Подкопаев был на пирушке,  устроенной по случаю
намечающегося  новоселья  Генрихом  Луцем.   Я  побеседовал   бы   со  всеми
участниками, имена  которых мне сообщил Архангельский,  ругательски ругая за
уборку,  отправил бы криминалистов обследовать  место преступления,  выяснил
бы,  не пропадал  ли в  последнее время в московских поликлиниках атропин, а
потом  на  пару  со  следователем  без  конца  вытягивал из  вас  показания,
сопоставлял  их, искал мотивы,  логические неувязки,  противоречия. Проверил
бы, нет ли у кого-нибудь из вас доступа к пресловутому атропину...
     - И  выяснил бы,  что есть. У  ЛЈнича.  И что  дальше? Посадил бы его в
каталажку?
     - Зачем же сразу  в  каталажку? На заметку я его,  конечно, взял бы, но
рядом  поставил  бы  большой  знак вопроса.  Ты, кажется, говорила,  что  он
человек неглупый?
     - Не то слово!
     - Вот и меня Бог  умом  не обидел,  - скромно признался  Селезнев.  - Я
поставлю себя на место убийцы и сделаю вывод, что неглупый человек не станет
применять яд, который сделает его  подозреваемым номер один. Это  все  равно
что,  будучи  шпажистом,  потихоньку заколоть  жертву  шпагой  или,  скажем,
удавить змеиной кожей, будучи работником террариума.
     - А если это сверххитрость?
     Селезнев покачал головой:
     - Сверххитрость  недалекого преступника.  Человека,  привлекшего к себе
внимание,  мои  коллеги  со  всех  сторон  просвечивают,  словно  рентгеном:
опрашивают  родственников,  соседей, сослуживцев, восстанавливают  буквально
каждый шаг подозреваемого на протяжении  определенного  промежутка  времени.
Если при этом не удается обнаружить мотив и отследить приготовления, значит,
их  нельзя выявить  вовсе.  Зачем же  тогда хитрить? Нет, Великовича  можешь
смело выкинуть из своего списка. Пожалуй,  ему единственному  из четверых не
имело смысла убивать Подкопаева у Генриха.
     - Почему?
     - Потому что у него имелись куда более  удобные возможности.  Если  ему
приспичило  избавиться  от  своего  постояльца,  разумнее   всего  было   бы
подстроить несчастный случай.  Скажем, стукнуть Подкопаева по голове, сунуть
ему в руки конец оголенного провода под напряжением, а  потом  бросить рядом
чайник или кофемолку с поврежденной  изоляцией, вызвать  "скорую"  и  громко
сокрушаться  о  невнимательности  покойного, которого  сто раз предупреждали
насчет неисправного электроприбора.
     - Но он все равно навлек бы на себя подозрения.
     -  Да,  но тогда  ничего нельзя было бы  доказать,  даже знай мы  точно
мотив. Скорее всего, и дела бы заводить не стали. У меня был один казус - до
сих пор зубами скрежещу. Представь: старый  московский дом,  обитатели знают
друг  друга тысячу лет. И в этом доме, в трехкомнатной квартире, семья: муж,
жена, двое  взрослых сыновей,  один  из которых  женат, и старуха  свекровь.
Старуха очень плоха, и с  головой у  нее неважно - не то чтобы в маразме, но
почти. Понятное  дело, в квартире  теснота  и непременные склоки.  Старухина
невестка,  стерва первостатейная,  извела всех  соседей в  доме жалобами  на
свекровь.  "Когда  же  она  подохнет,  Господи!"  -  самое  невинное  из  ее
высказываний.   И  вот  в  один  прекрасный  день  глава  семьи  уезжает   в
командировку.  Жена  под надуманным  предлогом  выставляет  детей  на  дачу,
производит  в  квартире  генеральную уборку  и ведет  свекровь  в  ванную  -
помыться. Старуха тонет. Стерва  вызывает "скорую"  и  громко  рыдает, кляня
себя за то, что на минуточку выбежала  из ванной к телефону. Соседи, которые
прекрасно  знают, что за  последние три  года дамочка старухе  и белья-то ни
разу не сменила,  не говоря уж о том, чтобы ее искупать,  обращаются к  нам.
Представляешь, весь дом от  мала до велика знает,  что произошло убийство, а
мы ничего не можем сделать!
     - И что же стерва, так и ушла от карающей длани закона?
     - Так и ушла.
     - М-да! А ведь если бы ЛЈнич инсценировал несчастный случай, никому и в
голову бы не пришло заподозрить  неладное. С Мефодием вечно что-нибудь такое
приключалось. На моей  памяти он только на банановой  кожуре  поскальзывался
раза три, и каждый раз с сотрясением мозга. В руках у него все возгоралось и
взрывалось. На четвертом курсе во время физического практикума руководитель,
завидев Мефодия, нехорошо  бледнел и тянулся за валидолом. А после того, как
взорвалась электронно-лучевая трубка  осциллографа и  осколки разбили нашему
гению  очки, ему  быстренько  выставили  зачет  и велели обходить  физфак по
широкой дуге. Руководитель практикума -  мягкий, безобиднейший интеллигент -
пообещал лично пообрывать Мефодию все конечности, если когда-нибудь встретит
его в опасной близости  от  своих  приборов.  Да, пожалуй, ты прав. У ЛЈнича
была на  редкость  хорошая  возможность  покончить с  Мефодием  чисто  и  ко
всеобщему удовольствию. Отлично,  идальго!  Я  знала, что  ты не  подведешь.
Какие-то полчаса, и список подозреваемых сокращен на четверть. Если так дело
пойдет и дальше, ты даже успеешь позавтракать перед службой.
     Селезнев протяжно вздохнул:
     - Боюсь,  завтракать  мне не придется.  Наверное, ты  выбрала  не самое
удачное время суток для испытания моего детективного гения. Я не могу выдать
ни одного дельного  соображения, которое позволило бы  оправдать кого-нибудь
из оставшейся  троицы.  Мотив есть у всех троих... Правда, у  Архангельского
довольно  слабый. Ну,  выплатил он Подкопаеву в  общей сложности  три тысячи
долларов, ну, получил вместо  обещанных программ или  хотя бы  благодарности
плевок в  душу,  и  что с того? Бизнесмены часто вкладывают деньги с риском.
Если бы всех неудачливых исполнителей устраняли, научную интеллигенцию давно
бы уничтожили как класс.
     - Значит,  тебе  не  приглянулась версия  о некой тайне Архангельского,
случайно ставшей достоянием Мефодия?
     - Не  то чтобы  не приглянулась... Просто, помимо вторжения в квартиры,
ее ничто не подтверждает. А вообще... Вам, конечно, виднее. Вы, в отличие от
меня, неплохо знаете жертву и подозреваемых.
     - До сих пор знакомство с подозреваемыми мне только мешало, - возразила
я, впадая в уныние.
     Порывы недружелюбно настроенного ветра и ледяная размазня,  падающая  с
небес вместо манны, могли бы нагнать  тоску и на  Остапа Бендера, только что
получившего  от Корейки вожделенный миллион. Мои же мысли и вовсе были не из
тех, что согревают душу. Но  нытиков никто не любит,  в том числе и удача, а
посему  я  запахнула  поплотнее  куртку,  подышала  немного  за  воротник  и
постаралась забыть о погоде.
     - Когда я  пытаюсь мысленно примерить на них  это убийство,  каждый раз
находится психологическое несоответствие.  ЛЈнича мы оправдали - это хорошо,
а то его я знаю похуже остальных  и могла бы ошибиться в  оценке.  ЛЈнич,  в
отличие от троих остальных, всегда предпочитал держаться в тени, душу никому
не открывал и вел себя  со сдержанным  достоинством английского джентльмена.
Никогда  не вступал в перепалки, не пытался  съездить обидчику по  морде, не
плел интриг, хотя, пожалуй, оснований  у него было  побольше, чем  у многих.
Евреев на мехмат брали неохотно, поэтому они не  могли раствориться  в общей
массе.  А  в нашей  замечате