доступ.  А   потом  позвать  хоть  свору
суперпрограммистов, чтобы  они попробовали туда  влезть. Я согласился, затем
перекачал закрытые файлы на свою дискету и  заключил пари один  к  десяти  с
ведущим  программистом  конкурирующей фирмы.  В  былые  времена  он как  раз
баловался  взломом защиты всевозможных пакетов и игр. Через  неделю знакомый
сдался...
     Программа работала, но для  рынка  оставалась сырьем. Мефодий собирался
привести свое творение в божеский вид,  сделать хороший интерфейс, дизайн, и
все сам - никому не доверял. Я подписал с  ним контракт, а спустя три недели
полетел по делам в Америку и повторил фокус с пари уже там - дискета была  у
меня  при себе. Американские фирмачи чуть из штанов не  повыпрыгивали. Банки
ежегодно теряют из-за  хакеров  колоссальные суммы  денег. За  непробиваемую
защиту банкиры  готовы  душу заложить.  Мне  стоило  немалого труда  убедить
американцев, что я пошутил - подсунул  им дефектные файлы. Иначе они бы меня
оттуда живым не выпустили.
     - Значит, ты распространял слухи  о недееспособности Мефодия намеренно?
Помнишь сказку насчет приглашенного  юриста, который  якобы убеждал  Мефодия
показать  тебе результаты своего  труда?  Неужели  ты уже  тогда  планировал
убийство?
     - Господь с тобой! Нет, конечно!  Я изворачивался, как мог, ради самого
же Мефодия. У  него  буквально поджилки тряслись  от  страха, как  бы кто не
проведал о  его  близости к успеху.  Он предпочитал, чтобы над ним смеялись,
лишь бы не обокрали.
     - Почему тогда он доверился тебе?
     - От безысходности.  К тому времени его уже повыгоняли отовсюду, откуда
только можно, и ему нужны были деньги - снимать жилье.  Как потом оказалось,
его  даже ради  платы  за  квартиру терпеть  не  желали. Хозяин,  у которого
Мефодий снял комнату, выгнал его с милицией. Пришлось поселить его у себя.
     - Но  почему его выгнал ты?  Почему  перестал платить? Ведь ты же знал,
что программа существует!
     Серж горько усмехнулся:
     - Знал. Как знал и  то,  что она написана уже пять лет назад. И все это
время  Мефодий  предпочитал  паразитировать  на  чужих  людях,  лишь  бы  не
утруждать себя ее доводкой. Он  же гений! Для него главное  - воплотить свою
идею, а доработка  деталей  - это,  извините, не для него.  Скучное,  нудное
занятие  для  простых  ремесленников.   Но   отдавать  свое  детище  простым
ремесленникам он не собирался - украдут, как пить дать украдут! Вот и сидел,
как  собака   на  сене.  Потому-то  я  его  и   выгнал,  и  деньги  перестал
подбрасывать. Думал, нужда  заставит  его взяться  за ум. Но отношения с ним
портить мне было, конечно, нельзя. Эх, знать бы, какой гад меня выдал!
     Я поспешно набила рот печеньем.
     - Ты, конечно, права. Я убил  Мефодия не только из-за денег. Слышала бы
ты, как он  орал на меня  по телефону, когда узнал об  уловке с  ремонтом! Я
пытался  оправдаться,  объяснить  ему  свои мотивы, но  он попросту  исходил
злобой. "Хоть на брюхе, - говорит, - ползай, ничего не получишь!" Я ему: "Ты
ведь не  только меня,  ты всех наших ребят  наказываешь. Они  тебя кормили и
поили, давали кров, сносили твои закидоны..." "А потом  гнали, как собаку! -
орет он.  -  Плевать я  на них  хотел!" Тут  уж  взбесился я, припомнил  ему
Мищенко, Кондратьева...
     Помнишь  Сашку Кондратьева?  Он пригрел  у себя Мефодия лет пять назад,
еще когда работал в институте. Зарплата  - мизерная, жена сидит в отпуске за
свой  счет  с младенцем, старшая  дочь  постоянно хворает, на одни лекарства
сколько  денег уходит,  а  тут  -  новый  нахлебник. Сашка  терпел, пока сил
хватало. Кормил Мефодия и словом его  не  попрекнул. А потом Мефодий получил
из  дома  перевод.  Накупил  себе  видеокассет,  компьютерных игр  и  всяких
вкусностей. Пришел  к  Сашке,  в одиночку все  сожрал у телевизора  в  своей
комнате,  ни кусочка никому не  оставил. Девчонка  Сашкина, Аленка,  увидела
красивые  бумажки  и  в  рев: "Хочу конфетку,  хочу колбаску!"  Жена тоже не
выдержала,  расплакалась.  Сашка зашел к  Мефодию,  закрыл  за собой дверь и
говорит: "Что  же ты, такой-сякой,  ни с  кем не поделился? Мы тебя  кормим,
ничего для  тебя не жалеем, а ты?" "Ну забылся я, что тут такого? - отвечает
Мефодий. - И вообще, не так уж хорошо вы меня кормите".
     Короче говоря, припомнил я ему все обиды наших сокурсников и то, как он
подставил мою фирму на переговорах  с американцами...  Я  рассказывал? Из-за
его  дурацкого гонора  и  хамства я потерял десятки тысяч,  и  это  накануне
кризиса! Одним словом, проняло меня  до печенок. В  глазах  потемнело.  Убью
гада, думаю, раздавлю, как клопа. А тут Мефодий, как  нарочно, проговорился,
что живет у ЛЈнича. В пример мне его ставил. Дескать, ЛЈнич - это человек, а
я - поганый Иуда.
     Серж закрыл глаза и надолго замолчал. Я не стала его теребить.
     - Хочешь еще кофе? - спросил он, опомнившись. - Или,  может,  выпьем по
маленькой?
     -  Вообще-то я  на машине. Но  если  тебе будет легче  говорить,  давай
выпьем. Только мне много не наливай.
     Серж ушел и скоро вернулся с целой охапкой бутылок.
     - Тебе чего? Водки, коньяку, рома, мартини?
     - Водки. Граммов пятьдесят, не больше.
     Он поставил на стол стопки и разлил водку.
     - За самую удивительную женщину на свете! За тебя, солнышко!
     - Не подлизывайся. Все равно мое к тебе отношение роли не играет.
     - Для меня  - играет. Может быть,  больше, чем все остальное. Скажи, ты
меня осуждаешь?
     -  Не знаю. Нет, наверное. Я всегда придавала  слишком большое значение
формуле: "Не судите, да не судимы будете". Кто я такая, чтобы судить? Сама я
из-за денег  убивать  не стала бы, но мне на них вообще наплевать. Много  ли
стоит целомудрие импотента?  Зато  я вполне могла прикончить того же Мефодия
из-за  Марка, которого он третировал. Или из-за себя, если бы Мефодий  нашел
способ вселиться  ко мне в квартиру, а я не нашла бы другого способа от него
избавиться.
     - Ты проливаешь бальзам  на израненную душу.  Меньше всего на свете мне
хотелось бы увидеть в твоих жарких глазах холодное презрение.
     - Не отвлекайся.
     - Хорошо, моя радость. Возвращаюсь к своему  чистосердечному признанию.
Не знаю, как участь, а душу оно мне облегчает,  точно. Стало быть, я подумал
об убийстве.  Сначала вроде бы  не всерьез, но нет-нет  да  и ловлю себя  на
мысли  о том, как  его осуществить. Еще когда Мефодий упомянул Великовича, я
подумал о Генрихе. Только он один из всех моих знакомых общается  с ЛЈничем.
Однако с другой стороны, видятся они только у себя в институте, в гости друг
к другу не ходят, а мне нужно было как-то заманить Мефодия в дом, куда я мог
бы наведаться сам.  Здесь очень кстати оказалось бы  какое-нибудь торжество,
куда Генрих  позвал бы всех-всех-всех.  И  тогда я  вспомнил один  разговор.
Генрих обмолвился,  что они стоят в очереди на квартиру уже  лет тринадцать.
Это показалось мне странным. Семья у  Генриха многодетная, таким обычно дают
квартиру куда быстрее.
     Вот тогда  и  родился  мой  план.  Первым  делом  я  нанял  старичка  -
профессионального гримера  на пенсии, который живет  здесь, в этом  доме. Он
здорово  поработал над моей внешностью -  я сам себя  не узнал в  зеркале. В
новом  обличье я  отправился в  отдел учета и распределения  жилплощади того
района,  где  прописаны  Луцы, и  там  при помощи кнута  и  пряника заставил
дамочку-секретаря снять дело Генриха с полки и  стряхнуть с него пыль. Как я
и  предполагал,  долгое ожидание квартиры  объяснялось  весьма  прозаически:
другие очередники совали дамочке  коробки конфет  с  конвертами, начиненными
долларами, а Генрих,  святая простота,  честно ждал  своей очереди. Я вручил
взяточнице мзду,  пригрозил  напустить  на нее проверяющих,  и она пообещала
уладить дело с квартирой в течение двух недель.
     - Значит, квартирой Генрих обязан тебе?
     - Да.  Только, пожалуйста,  не  проговорись ему об этом.  У него хватит
благородства отказаться.
     - Не волнуйся, не проговорюсь.
     - Да  я  не волнуюсь. Просто  предупредил на  всякий  случай. Следующим
шагом был выбор орудия  убийства. Я сразу решил, что  воспользуюсь ядом. Но,
честное слово, я не знал, что жена Великовича - окулист.
     - А почему ты выбрал атропин?
     - Грэм Грин. "Ведомство страха". Там  жена главного  героя  умирает  от
рака; герой не в силах выносить ее страданий и поэтому поит умирающую чаем с
атропином. Я решил, что вряд ли такой сострадательный человек воспользовался
бы  негуманным ядом. При всей  своей злости на Мефодия я не  хотел, чтобы он
умирал в мучениях. Кроме того, по замыслу, его смерть должны были списать на
самоубийство,  а самоубийца не станет выбирать яд,  гарантирующий ему долгую
агонию.
     - На самоубийство? - переспросила я.
     -  Да,  именно  на самоубийство. И если бы  не  ваше  вмешательство,  в
милиции  обязательно  пришли бы к такому  выводу.  Но вы вывезли тело, и все
пошло наперекосяк. Нет, конечно, я сам дурак!  Мог  бы и догадаться,  что вы
непременно выкинете  что-нибудь эдакое. Нормальные люди вызвали бы "скорую",
и медики, возможно,  даже не стали бы утруждать себя вскрытием. А если бы  и
стали - не беда. Дело передали бы в местное отделение, участковый милиционер
быстро  установил бы,  что у покойного имелись основания  покончить с собой,
запросил бы поликлиники его района на предмет пропажи атропина,  выяснил бы,
что  в одной  из  них  ночью  произошла кража, а  накануне Мефодий  ходил  в
обворованный кабинет жаловаться на боль в глазах...
     - Мефодий ходил к глазному врачу? - перебила я Сержа.
     -  Нет, конечно, -  устало  ответил он.  - К  врачу  ходил один  тип из
театрального училища, загримированный  под  Мефодия. Он получил  баснословно
высокий гонорар за  свою в общем-то  несложную роль:  прийти в  поликлинику,
назваться Кириллом Подкопаевым,  заплатить деньги, взять талончик  к врачу и
пожаловаться  на  быструю утомляемость и резь в глазах. Если  бы врачу могли
потом  предъявить  живого Подкопаева,  он, возможно, и усомнился бы,  тот ли
человек к  нему приходил,  но милиция-то показала  бы фотографии! А старичок
гример - настоящий мастер своего дела.
     - А кража? Ты лично постарался или опять наемников привлек?
     - Лично. Специально выбрал глазную поликлинику на первом этаже.  Тип из
театрального  училища  назвал  мне  номер кабинета, куда  его  направили,  я
определил окно, ночью подцепил хиленькую решеточку машинным тросом с крюком,
и готово  дело. Там даже шкафчик стеклянный с медикаментами  стоял открытый,
но я все равно разбил дверцу, чтобы кражу заметили.
     - Основательно ты подготовился.
     - Вот  именно! И вы все испортили! Знай я,  что вы сами  возьметесь  за
расследование, ни за что бы в убийцы не подался.
     - И правильно. А уж травить Мефодия у Генриха - просто низость.
     - Да, тут я, конечно, маху дал. Но кто же знал, что его Машенька должна
была приехать туда с детьми на следующий день?
     -  Должен был  знать, раз так тщательно  готовился.  Кстати,  а если бы
после всех твоих усилий ЛЈнич не принял бы приглашения? Или  не рассказал бы
о нем Мефодию?
     -   Такую  возможность  я  предусмотрел.   Раздобыл   заранее   телефон
Великовичей и в пятницу в пять часов попросил одного случайного прохожего им
позвонить. Если бы  ответил  женский или детский  голос, прохожий  позвал бы
Кирилла.  Но Мефодий  снял  трубку сам,  и  его  вежливо  попросили передать
Великовичу,  что  Генрих  сегодня в  семь  часов  собирает однокурсников  по
такому-то адресу. Мефодий ответил, что ЛЈнич уже в  курсе. Я знал, что он не
сможет удержаться  и  приедет.  Мефодий хорошо  относился  к Генриху и любил
ходить в гости, а такая возможность предоставлялась ему нечасто.
     - Жалко, что он приехал. Мне не  хочется  по ночам видеть страшные сны.
Он - мертв, ты - за решеткой.
     - А  решетка - это обязательно? - осторожно спросил Серж. - Я прекрасно
ко  всем  вам отношусь,  ласточка, но  не уверен,  что соглашусь ради вашего
спокойствия повторить свой рассказ официальным лицам.
     - А ты не  боишься, что они обойдутся своими силами? Все-таки отпечатки
пальцев у ЛЈнича и Леши ты оставил, и потом это вранье насчет времени звонка
Мефодия... Ты же его перенес чуть ли не на месяц.
     -  А  откуда вы  узнали, когда он  звонил на самом деле? - насторожился
Серж.
     Я прикусила язык. Черт! Чуть Агнюшку не заложила!
     -  Марку  с  Лешей  сказал  кто-то из ребят  на похоронах, а  ему, надо
полагать, сам Мефодий. Почему ты не учел такую возможность? Ведь Мефодий мог
рассказать  о  вашем разговоре не только случайному человеку, но и ЛЈничу, у
которого жил. А ЛЈнич - следователю. Его-то наверняка вызовут на допрос.
     - Да, это единственное тонкое место  в моем плане. Но  я неплохо изучил
характер Мефодия за время совместного проживания и готов был поклясться, что
он не станет распространяться о нашем конфликте. Если его кто-нибудь обижал,
он обычно взрывался, орал на обидчика, а потом  несколько дней отмалчивался,
и из  него клещами  нельзя было  вытянуть,  на кого он  дуется. В  общем,  я
рискнул. Мне нельзя было допустить, чтобы у кого-нибудь  зародилось  хотя бы
слабое  подозрение  о  моей  причастности  к этой  смерти.  Ведь я собирался
украсть программу...  А если я не знал, что Мефодий живет  у Великовичей, то
связать меня с  убийством невозможно. И я по-прежнему намерен отрицать,  что
он говорил мне об этом.  По счастью,  наш телефонный разговор  проходил  без
свидетелей. А отпечатки пальцев...  Что ж, я уже назвал версию, которой буду
придерживаться.
     - Значит,  ты  не  отступишься?  Зачем же  тогда  было  утруждать  себя
признанием?
     - Мне не хотелось  бы навлекать  на  вас неприятности, и  я надеялся на
твою  изобретательность, которая  всегда  становилась поистине  дьявольской,
если  требовалось вытащить  из  какой-нибудь ямы Лешу, Генриха,  Прошку  или
Марка.
     -  Иными  словами,  ты  надеешься,  что  я  заткну друзьям рот и  подам
следователю  версию самоубийства  таким  образом,  что  у него  не возникнет
неприятных вопросов ни к нам, ни к тебе?
     - Ну, если тебе угодно выразить мою мысль имено так...
     -  Хорошо, я  тебе  помогу. Но у  меня  два условия. Первое: ты никогда
никому не проговоришься, что Мефодий был в пятницу тринадцатого у Генриха. И
второе:  когда  дело будет  закрыто, ты уедешь  куда-нибудь подальше,  лучше
всего - в Америку. После всего случившегося мне  будет неприятно тебя видеть
или даже слышать о тебе.
     Серж посмотрел на меня долгим изучающим взглядом:
     - А говорила, что не осуждаешь...
     - Не осуждать - это одно, а стать соучастницей - совсем другое. Это уже
вопрос  самоуважения. Не  думаю,  что  мне  будет  легко  себя  простить,  а
поскольку  виновник моего  падения  - ты,  тебе лучше  не  попадаться мне на
глаза.
     - А  ведь если  бы Мефодия убил кто-нибудь из твоих друзей, тебе бы и в
голову не пришло потребовать их изгнания.
     - Не пришло бы. Но ты описал невозможную ситуацию.
     Серж не нашелся с ответом и долго-долго молчал.
     - Мне будет очень не хватать наших ребят. И в частности - тебя.
     - Ничего, переживешь.  У тебя есть программа Мефодия, она принесет тебе
славу, деньги и новых друзей. Американцы любят славу и деньги.
     Серж как-то странно рассмеялся:
     - Ничего у меня нет. Мефодий меня перехитрил. Файлы на его дискете были
зашифрованы,  а когда  я  попытался  найти  шифр,  вся  информация  стерлась
подчистую.

Глава 19

     Заключив с Архангельским договор, я  ненадолго впала  в прострацию. Нам
предстояло провернуть столько дел и в  такие сжатые сроки, что голова у меня
пошла  кругом.  Подавив малодушное желание немедленно  расторгнуть  сделку и
отправиться  домой,  в  постель,  я  кратко  изложила  Сержу  свой  план  и,
отмахнувшись от его вопросов, побежала вниз - проинструктировать своих.
     Они уже не  сидели в "Запорожце", а бегали вокруг него рысцой.  Все это
время  только железная  воля  Марка  удерживала троих  остальных  от попыток
вломиться  в квартиру  Архангельского  и  вырвать  меня  из лап  убийцы.  Но
терпение Марка тоже небеспредельно.  В ту  минуту, когда я показалась ему на
глаза, он уже собирался выкинуть белый флаг.
     Увидев  меня целой  и  невредимой, все  четверо  испытали  колоссальное
облегчение, но только Генрих  и Леша остановились на  этой радостной ноте. У
Марка с Прошкой облегчение тут же сменилось раздражением.
     -  В чем  дело? -  свирепо поинтересовался Марк. - Вы  что там, роман в
стихах писали?
     - Ты  бы еще  сказал,  читали "Отче  наш"! - фыркнул Прошка. -  У  этой
сладкой  парочки  наверняка  нашлись  занятия  поинтереснее. Что  им четверо
придурков, которые в предынфарктном состоянии бегают под окнами?
     Чтобы  не ввязываться в склоку, я в  буквальном смысле  слова прикусила
себе  язык. И досчитала до десяти. А на счет десять резко выдохнула, рявкнув
при этом:
     - Молчать!
     Как  ни  странно, мой вопль возымел действие. Все четверо уставились на
меня с рвением хороших служебных собак, ждущих следующей команды хозяина.
     -  У нас  нет  ни минуты. Архангельский  упорствует в  своем  нежелании
садиться в  тюрьму. Поэтому вопрос  стоит  следующим образом:  хотите ли вы,
чтобы справедливость восторжествовала ценой истрепанных на  допросах нервов,
Машенькиных  треволнений  и новой  квартиры,  исчезающей  в  туманной  дали?
Предупреждаю сразу: никаких гарантий  означенного торжества справедливости у
нас   нет.  Архангельский  может   выпутаться,  а   мы,   напротив,  влипнем
окончательно.
     - Но разве у нас есть варианты? - уныло спросил Прошка.
     - Есть.  Мы  можем подать  следователю  готовую версию о самоубийстве в
красивой  подарочной  упаковке.  Но  для  этого  ближайшие  несколько  часов
придется вертеться как белкам в колесе.
     К  чести моих  друзей  они согласились на  сделку  с совестью далеко не
сразу.
     - Получается, что  благодаря нам твой любимчик останется безнаказанным?
- вознегодовал Марк.
     -  Ну,  не  совсем,  -  ответила  я,  миролюбиво  пропустив  мимо  ушей
"любимчика". - Архангельский дал слово уехать в Америку.
     - Хороша расплата!
     - На  мой  взгляд,  да.  Изгнание  во  все  времена  считалось  тяжелым
бременем. А для Сержа, посвятившего жизнь завоеванию дружеских симпатий, оно
будет особенно  трудным.  Только  не  говори  мне,  Марк, что  предпочел  бы
отправить его в тюрьму,  на перевоспитание  к садистам, насильникам и прочим
уркам.  По-моему,  расстрел  и то  гуманнее. Ни за  что  не поверю, будто ты
настолько кровожаден, как бы плохо ни относился к Сержу.
     - А если Архангельский нарушит слово? - спросил Прошка, поняв, что Марк
не собирается  отвечать. - Мы спасем его  от ужасов зоны,  а  он  наплюет на
обещание и останется здесь. Или поживет немного в Америке, а потом вернется.
     - Не наплюет, - уверенно ответила я. - У нас есть средство избавить его
от искушения. Стоит нам рассказать однокашникам  правду,  и ссылка покажется
ему  раем. Нет, Серж  не вернется, поверьте. Он предпочтет,  чтобы на родине
его вспоминали с любовью.
     В конце концов здравый смысл и былая симпатия  к  Архангельскому  (не у
Марка) победили. Я объяснила, что нужно делать, отправила Марка и Генриха на
переговоры с остальными участниками вечеринки, Лешу и Прошку за покупками, а
сама поехала на Петровку.
     Я   позвонила  Селезневу   из  автомата,  расположенного   недалеко  от
проходной,  и   попросила   его  выйти  на  пятнадцать  минут.  Он  пообещал
спуститься,  как только  освободится. Ждать пришлось  довольно  долго. Но  и
разговор занял больше времени, чем я предполагала.
     Идальго сам предложил прогуляться по Бульварному  кольцу, я его за язык
не тянула. С ночи немного похолодало и газоны припорошило  снегом, но дороги
и   тротуары  по-прежнему  были  мокрыми  -  через  каждые  несколько  шагов
при