вич приуныл
и  заговорил с явной неохотой, но  все  же  мне удалось почерпнуть кое-какие
сведения. Во-первых, я узнал, что из Шатуры Подкопаев  давным-давно  уехал и
обитает в Москве. Во-вторых, нынешнего его адреса Колесник не  знал, так как
покойный  Кирилл  Владимирович  постоянно переезжал  от  одного сокурсника к
другому и долго  на одном месте не задерживался.  В-третьих,  несколько  лет
назад Подкопаев прожил около месяца у самого Колесника, и вспоминать об этом
Виктору Петровичу  было  явно  неприятно. В  заключение  нашего разговора  я
попросил Колесника назвать нескольких человек,  принимавших участие в судьбе
Подкопаева, и  он, полистав записную книжку, снабдил меня списком фамилий  и
телефонов.
     Вернувшись  домой,  я  сел к телефону и принялся обзванивать  людей  из
списка. По странному совпадению все, кому я сумел  дозвониться,  говорить  о
Подкопаеве  не  желали. Да, помнят такого,  да, жил у них одно время, но это
было  давно,  и с  тех  пор  никто  ничего  о нем  не  знает.  Я  уже  начал
отчаиваться, но решил дойти до конца  списка. Последним в нем значился Павел
Сегун.
     При  звуке этого имени я подобралась. Пашка  Сегун,  прозванный за свою
уникальную  непотопляемость  Поплавком,  был  одним  из  тех  хороших  общих
приятелей,  кто получил приглашение Генриха, но на вечеринку прийти не смог.
Теперь понятно, где Селезнев  пронюхал о нашем сборище  у Генриха. Понятна и
удивительная  осведомленность,  которую  он  выказал в разговоре  с  Сержем.
Поплавок  - большой любитель почесать языком - был в курсе почти всех  наших
дел.
     - Сегун меня приятно удивил,  - продолжал между тем Селезнев.  - Едва я
успел  представиться  и  задать первый  вопрос,  он  перебил  меня  словами:
"Слушай,  Михалыч, ты бы подъехал  ко мне,  мы  бы славно с тобой  посидели.
Заодно  я тебе все  и расскажу. Понимаешь, я тут  купил  банку пива и воблу,
хотел позвать друзей,  да не  могу дозвониться.  Приезжай, а?"  Я,  конечно,
поехал.  "Банка" пива оказалась пятилитровым жбаном, поэтому  желание Сегуна
зазвать  кого-нибудь  в  гости  объяснялось   просто.  Кроме  того,  как  он
доверительно мне  сообщил, в пятницу ему было велено отвезти жену с детьми к
имениннице-теще,  из-за чего, к великой его  досаде, пришлось отказаться  от
участия  в мальчишнике,  который  устраивали  его друзья.  "С утра  пораньше
сорвался  оттуда,  купил  пива,  думал  позвать   всех  к  себе,  наверстать
упущенное, и ни одна зараза на звонки не отвечает".
     Мы и  в самом деле хорошо посидели.  Когда пиво кончилось, я сбегал  за
добавкой и  домой добирался  на  автопилоте,  а весь  следующий  день маялся
головной болью. Но в субботу удовольствие получил огромное - не столько даже
от пива, сколько от Пашиных  рассказов. Сегун  без  околичностей выложил мне
всю подноготную Подкопаева, или Мефодия, как называли его соученики. Портрет
получился живописным.  Я  без  труда представил себе  образ  мыслей и  жизни
покойного  (о том, что Подкопаев мертв, я, разумеется, не упоминал), а также
страдания  его многочисленных  жертв.  Потом  Паша  перешел к  анекдотам  из
университетской  жизни  Мефодия, и  мне едва не стало  плохо от смеха.  Даже
стало, если честно.
     "Это еще что!  - обрадовал меня Паша,  когда я  вернулся  из  ванной. -
Самого  главного  ты еще не слышал".  И, несмотря на  мои мольбы, выдал  мне
историю про алое сердечко.  Я не стану ее  пересказывать, Варвара Андреевна,
поскольку вы  знаете  ее  лучше  кого бы то ни было. Мне  бы  очень хотелось
услышать ее в вашем исполнении, но сейчас, наверное, не время.
     Когда  Паша закончил этот анекдот, у меня в голове забрезжила  какая-то
смутная мысль, даже  не мысль,  а скорее  намек на нее. Я  попытался за него
уцепиться, но пиво уже оказало  свое действие;  пришлось оставить попытки. А
Сегун все не  унимался, только теперь у  него  появился новый герой, вернее,
героиня.  "У нас  на  мехмате оригиналов  пруд пруди.  Ты знаешь, что  нашим
студентам в Кащенко отведена целая палата, - сообщил Паша не без гордости. -
Мефодий - еще не самая колоритная личность. Давай я тебе лучше про Варвару и
ее  друзей расскажу. Как  раз с ними я и должен был вчера пьянствовать, если
бы теща со своим днем рождения не влезла".
     Он  рассказывал, я слушал, а мысль, забрезжившая в мозгу, принимала все
более  отчетливую  форму. Да ведь беременная  вьетнамка, что едва не свела с
ума шофера "скорой", и эта их Варька - одно  и то  же лицо! - осенило меня в
конце концов. Правда, когда я  спросил, не похожа  ли Варвара на вьетнамку и
не ждет ли она ребенка, Сегун рассмеялся: "Варька? Ребенка?! Да у нее на них
аллергия! Стоит какой-нибудь мамаше с младенцем войти в вагон метро, Варвара
вылетает  оттуда  пулей. А  замужества боится  пуще  смерти. И  на вьетнамку
похожа не больше, чем я - на негра.  Глаза - по пятаку и нос, что ястребиный
клюв".
     Я было отказался от своей идеи, только вот она меня никак  оставлять не
желала. Чем больше я слушал, тем больше проникался уверенностью, что выходка
у больницы идеально вписывается в характер Пашиной героини. А в конце концов
выяснилось,  что она - маленькая  худая  смуглая брюнетка. Это был последний
недостающий кусочек моей  головоломки. К  тому времени я уже знал, что жизнь
Варвары полна приключений,  что она очень предана друзьям и ради них  не раз
пускалась в самые рискованные авантюры. Я решил, что обязательно наведаюсь к
этой необыкновенной  девушке, постараюсь с  ней  подружиться и  когда-нибудь
расспрошу  о  представлении  у  больницы.  Только  вот  не  думал,  что  это
произойдет так скоро.
     В воскресенье я отдыхал, точнее - сражался с похмельем, а в понедельник
отправился на службу. Вечером меня  вызвал  начальник.  "Федя, это ты  у нас
сидел в  больнице,  когда там обнаружили  тело  некоего  Подкопаева?  Вот  и
займись  этим  делом.   Покойника-то,  оказывается,  под  завязку   накачали
атропином".
     Отхлебывая чай, Селезнев быстро взглянул на меня и продолжал:
     - Я ни словом не обмолвился о  своих субботних  изысканиях.  Связался с
участковым, на  территории  которого  находится больница,  вытянул  из  него
жалкие крохи собранной им информации  и снова позвонил Сегуну - уточнить имя
и адрес его знакомого,  у которого Подкопаев жил  сравнительно  недавно.  На
этот  раз  Паша  был  трезв,  и  мой  интерес к  Подкопаеву  вызвал  у  него
настороженное любопытство.  Мне  с  большим  трудом удалось  отвертеться  от
вопросов о роде моих занятий и получить нужные сведения.
     Так я вышел на Сергея Архангельского. Сегодня  утром я нанес ему визит,
и его поведение мне очень не  понравилось. Архангельский вертелся как уж  на
сковородке  и  явно  что-то  скрывал.  С чего  бы это, если, по  его словам,
Подкопаева он не видел три месяца? А  с какой неохотой он  признался,  что в
пятницу был на вечеринке  у  Луца! На  той  самой вечеринке, куда не удалось
попасть Паше.
     Эта вечеринка занимала меня все больше и больше. Мне стоило неимоверных
усилий выцарапать у  Архангельского имена участников.  А вот имя человека, к
которому переехал Подкопаев, он сообщил мне без  всякого нажима.  Поэтому на
визит к Станиславу Малахову особых надежд  я не  возлагал. Малахов и  правда
сообщил мне немногое: Подкопаева он выгнал  три недели назад, после того как
гость  залил  три  нижние квартиры и отказался  оплачивать  ремонт. Куда тот
подался  потом,  Малахов  не  знал.  Тогда я  вплотную  занялся  участниками
пресловутой вечеринки.
     По странному совпадению  все они словно испарились. Причем исчезновения
произошли  по  одному  и тому  же  сценарию: люди пришли на работу, потом их
подозвали к телефону,  и  спустя  какое-то время  спохватившиеся  сотрудники
нигде не могли их отыскать. Правда, это касается тех, кто работает вне дома.
Как исчезли остальные - неизвестно. Но исчезли все.
     Капитан Селезнев посмотрел на меня долгим внимательным взглядом.
     - Варвара Андреевна, мне  кажется, вы попали  в серьезный переплет. Вы,
конечно, можете все отрицать, но водитель "скорой",  вероятно, вас опознает,
соседи подтвердят, что у вас есть синий "Запорожец", в квартире Луца, скорее
всего, найдутся  отпечатки  Подкопаева, и  кто-нибудь  из жильцов, возможно,
вспомнит,  что видел его в  пятницу  вечером. Не исключено,  что  найдутся и
свидетели, заметившие, как вы укладывали тело в машину.
     Он  помолчал,  потом  подался  вперед,  положил локти на  стол и сцепил
пальцы.
     - Я хочу помочь вам. Честное  слово.  И  более того, могу  это сделать.
Начальству ничего не известно о частном расследовании,  предпринятом  мною в
субботу.  Я могу  пустить  следствие  по  другому пути: отыскать человека, у
которого Подкопаев жил последние три  недели, проверить  его алиби,  выявить
многочисленные связи покойного и разбираться с  ними до скончания века. Могу
даже  сфабриковать  улики,  указывающие  на самоубийство.  Только  мне нужно
знать, что произошло на самом деле.
     Потрясенная,  разбитая,  уничтоженная, я сидела,  впившись  пальцами  в
подлокотники кресла и пожирала глазами сидящего передо мной сыщика. "Ему все
известно! Нам  конец. Машенька... нет, об этом лучше не думать...  Но что за
бред он несет насчет фальсификации улик? Для чего ему это? Ловушка? Он и так
знает не меньше моего. Или господин Селезнев желает, чтобы я преподнесла ему
убийцу? На блюдечке  с голубой каемочкой? Ну-ну! Но за какую же дуру он меня
держит,  если  надеется, что я поверю  в  его желание  помочь! Да  еще такой
ценой! Будь  это правда, я могла бы уничтожить его одним  словом. Неужели он
считает меня самовлюбленной идиоткой, способной принять за чистую монету его
готовность сунуть голову  в петлю ради  совершенно посторонней  ему  девицы?
Надо полагать, за мои красивые глаза. Что наплел ему обо мне Пашка Сегун?"
     Я почувствовала, что  взорвусь от возмущения  и внутреннего напряжения,
если  останусь сидеть  на  месте,  и заметалась по тесной  кухне, убирая  со
стола.
     - Варвара Андреевна, вы  должны рискнуть, - снова заговорил Селезнев. -
Судя по тому, что мне известно, любовь  к риску  у вас в крови, а сейчас вам
просто нечего терять. Мы одни, я никогда не смогу сослаться на ваши слова. И
не буду. Доверьтесь мне.
     Я посмотрела  ему  в глаза и  поняла, что сейчас совершу  самую большую
глупость  за свою отнюдь не безупречную жизнь. Здравый смысл надрывался: "НЕ
СМЕЙ!" - но остался в меньшинстве. Собрав последние остатки разума, я задала
прямой вопрос:
     - Зачем вам это?
     Он усмехнулся:
     - Тяжелый вопрос. Позвольте мне не  отвечать. Правда прозвучит  глупо и
фальшиво.  "Мысль изреченная  есть ложь" - помните? Может быть, когда-нибудь
потом... хорошо?
     - Ладно, -  угрюмо  согласилась  я.  - Но  предупреждаю: если  вы  меня
надуете, я спрыгну с  университетской башни, а перед этим оставлю записку  с
точным указанием, где  искать виновника моей смерти. Не надейтесь, что после
этого вам удастся долго протянуть. У меня хорошие друзья.
     - Не сомневаюсь. -  Под его улыбкой  испарились  остатки моего здравого
смысла. - Жаль, что мне не выпадет чести погибнуть от их руки.
     - Не зарекайтесь. -  Я вздохнула и снова полезла в холодильник. - Лучше
достаньте вон с той полки стаканы. Раз уж вы стали моим демоном-искусителем,
предлагаю выпить на брудершафт.

Глава 7

     - Варька, - сказал Селезнев, когда мы, троекратно облобызав друг друга,
вновь  уселись  за  стол. -  Симпатичное  имя!  Ты  позволишь  мне  тебя так
называть?
     -  Ради бога,  -  великодушно  разрешила  я  и  окинула  своего  визави
задумчивым  взглядом. - Ты, пожалуйста, не обижайся, но твое имя  не кажется
мне  таким удачным.  Федор  звучит чересчур чопорно и  официально, а Федя  -
просто несерьезно.  Дядя Федя  съел  медведя.  Можешь  предложить что-нибудь
другое?
     - Могу, - с готовностью подтвердил Селезнев. - Придумай  мне подходящее
прозвище.
     Я хмыкнула.  Вообще-то  к абсурду мне не привыкать; он вторгается в мою
жизнь на каждом шагу, но сегодня все прежние рекорды оказались  под угрозой.
Сначала работник милиции, призванный всеми  правдами и неправдами вытягивать
признания  и  подлавливать  свидетелей  на   лжи,   по  секрету  выбалтывает
подозреваемой всю информацию по делу,  потом изъявляет  готовность совершить
должностное преступление, потом с  восторгом встречает предложение выпить на
брудершафт  и  в заключение предлагает  придумать  ему  кличку. Не  слабо...
Особенно если учесть, что наше знакомство состоялось час назад.
     - Тебе какое? Уголовное? Покруче? Смоленый, Паленый или Меченый?
     Селезнев  рассмеялся,  и  ситуация  почему-то  перестала  казаться  мне
нелепой. Наверняка в предыдущей жизни мы с ним прошли бок  о бок огонь, воду
и медные  трубы, иначе откуда  бы  взяться  ощущению, будто я знаю его целую
вечность?
     - Это чересчур экзотично. Но если ты считаешь, что мне подходит...
     -  Да нет, пожалуй. Погоди, дай подумать. Федор...  Теодор - Божий дар.
Вообще-то,  если  ты не врешь и действительно хочешь  нам  помочь, так оно и
выходит: тебя послало нам само провидение, не иначе. Теодор... Тео? Нет, это
ужасно. Богдан? Даня? Уже лучше, но все-таки не то. Божий дар... По-еврейски
-  Вениамин. Веня? Нет.  Бен? Фу! Бенджи?  Не пойдет. А как,  интересно, это
звучит по-латыни?
     - Donum divinum,  я полагаю, - к моему удивлению, подсказал Селезнев. -
Во всяком случае, donum -  это дар, а  божеское  право,  например, будет jus
divinum.
     - Ах  да, ты же у нас юрист! - не совсем к  месту брякнула я,  смекнув,
чем объясняется  его неожиданное  владение латынью. - Как ты говоришь? Донум
дивинум? Длинновато. Может, сократим до Дона? Доди - тоже неплохо, но звучит
как-то  по-грузински.  Уводящая в  сторону  цепочка  ассоциаций. Так  что ты
скажешь насчет Дона?
     - По-моему, здорово.  Дон  - это вроде  сэра  по-испански?  Благородное
прозвище. Спасибо.
     - На здоровье, идальго. Еще вина?
     -  Рад  бы, да  начальство не одобряет  неумеренных  возлияний  посреди
рабочего  дня.  Кстати,  мне   не   хотелось  бы  тебя  торопить,  но  долго
засиживаться я тоже не могу. То есть могу, конечно, и  даже с удовольствием,
но не в служебное время.
     Со свойственной мне сообразительностью я догадалась, что это намек. Мне
предлагали перейти к делу. Я в последний раз прикинула, чем рискую, мысленно
перекрестилась и приступила к повествованию.
     - У нас есть традиция: каждую пятницу друзья собираются у меня поиграть
в  бридж. Вообще-то в  бридж  играют вчетвером,  а  нас пятеро, но нас такие
мелочи не останавливают. Просто мы играем не  один-два роббера, а пять. Роль
зрителя по  очереди  переходит  от одного к другому. Конечно,  игра занимает
прорву  времени, иногда целую ночь,  но  мы никуда не  торопимся: посидеть с
друзьями всегда приятно, а суббота - нерабочий день.
     Еще в прошлую среду никаких отклонений от ритуала не ожидалось. Правда,
в  понедельник Генрих Луц сообщил нам,  что  получает  новую квартиру, но мы
рассчитывали  лишь распить в пятницу бутылочку  по этому поводу. А в четверг
на Генриха снизошла вдохновенная идея: почему бы  не объединить традиционный
бридж  с буйной пирушкой? Квартиру, как известно, дают раз в жизни, да и  то
не всем. Генрих  решил позвать к себе  всех наших общих друзей, а в бридж мы
могли бы сыграть после вечеринки, когда гости разойдутся.
     Но  его затея с  самого начала  столкнулась с неожиданным препятствием:
общие  друзья  все  как  один  запланировали  на  уик-энд  неотложные  дела.
Согласились прийти только четыре человека, и те не друзья. Во всяком случае,
не  общие.  Погоди, сейчас  объясню.  Наверное,  для  ясности  следует  всех
перечислить.  Наша  пятерка  -  это я, Генрих  Луц, Андрей  Прохоров,  он же
Прошка,  Леша...[footnote][Фамилию Леши опускаю - слишком уж она громкая.] и
Марк...[footnote][Фамилию Марка  опускаю тем более - не ровен час, потащит в
суд.] Мы дружим с первого курса и так... гм... пламенно,  что это  уже  и на
дружбу-то  не  похоже. Помимо нас  на приглашение  Генриха откликнулись Леня
Великович  (ЛЈнич), Серега  Архангельский (Серж),  Глеб  Безуглов  (Глыба) и
Игорек Мищенко (Гусь).
     ЛЈнич  -  человек  серьезный и смирный  -  в наших студенческих забавах
никогда не участвовал и после окончания университета практически ни с кем не
общался. Единственное исключение -  Генрих,  да и то связывает  их немногое:
просто работают в одном институте. Генрих встретил там ЛЈнича уже в пятницу,
рассказал о  квартире, упомянул о пирушке  и, естественно,  пригласил. К его
удивлению, ЛЈнич, который всегда чурался шумных сборищ, приглашение принял.
     Серега Архангельский  -  славный малый и благодетель половины курса. Он
открыл   фирму,  где   приютил  всех  наших  безработных,  а   кроме   того,
подкармливает тех,  кто сидит  на бюджетной зарплате, - подбрасывает  хорошо
оплачиваемые  заказы. И  Генрих,  и я,  и  Прошка время от  времени  у  него
подрабатываем.  Серж - гениальный начальник;  он умудряется сохранять  самые
дружеские отношения со всеми  своими работниками, да и вообще со всем миром.
Кроме Марка. Марк  его  не выносит. Не спрашивай меня  почему. Разобраться в
симпатиях  и антипатиях  Марка  не  под силу  никому.  Подозреваю,  что  его
неприязнь  к  Архангельскому  родилась  из-за  сущей ерунды, но если уж Марк
кого-то  невзлюбил, то навсегда. Серж долго и безуспешно пытался найти с ним
общий язык, но в конце концов разозлился и ответил Марку взаимностью.
     О  Глыбе ты  уже  кое-что  слышал  от Сегуна. Помнишь инцидент  с  алым
сердечком, который тебя насмешил? - Селезнев в подтверждение хихикнул. - Так
вот, Глыба - его виновник и главная пострадавшая сторона.  Мефодий, то  есть
Подкопаев, был в данном случае только  орудием  сначала в  руках  Безуглова,
потом  в моих. Образно говоря, пинг-понговским шариком в нашей партии. Глыба
тогда потерпел поражение и стал объектом насмешек и моим заклятым врагом. Не
любит он  почему-то, когда  над ним  смеются,  хотя потешаться  над  другими
горазд. Генрих знал  о  нашей взаимной неприязни и  не стал бы  приглашать к
себе моего  давнего недруга,  если  бы не  Серж,  у которого Глыба работает.
Когда Генрих позвонил, у Сержа в кабинете как раз сидели Безуглов и Мищенко.
Они слышали телефонный разговор и передали новоселу привет и поздравления. И
Генрих, добрая душа, не смог их не позвать.
     Мищенко, надо сказать,  тоже  не пользуется общей любовью.  Когда-то он
совершил  один  неджентльменский  поступок,  вызвавший  всеобщее  осуждение.
Правда,  за давностью  лет  мы его простили,  но не  все. Прошка до сих пор,
только  услышав его имя, шипит, как  рассерженная анаконда. А сам Игорек  не
любит меня. По глупой  в общем-то причине. Однажды я случайно подслушала  на
факультете его  разговор  с другим  студентом.  Игорек безо всякого почтения
обсуждал с  приятелем мои женские  достоинства, точнее - отсутствие таковых;
конкретно  -  груди и задницы. Хотя до  некоторой степени он был прав, я все
равно  обиделась  и  в  качестве ответной  любезности  подстроила зеркальную
ситуацию: Игорек вынужден был подслушать мой  разговор  с  подругой. Предмет
нашей беседы  называть  излишне.  С той  поры Мищенко почему-то  стал  плохо
переносить мое общество.
     Селезнев улыбнулся.
     - Да, не хотел бы я очутиться на его месте!
     - Надеюсь, до этого не дойдет. Но  на всякий случай обсуждай мою фигуру
только в безопасном месте. Скажем, на  Петровке. И сначала удостоверься, что
мне не прислали на этот час повестку.
     - Спасибо за совет, - поблагодарил он, блеснув глазами.
     - Не стоит благодарности. Так вот, компания, как видишь, подобралась не
самая  теплая. Я,  Марк и  Прошка заранее  предвкушали неприятности и потому
пребывали  в скверном расположении духа. К тому же нам пришлось провернуть в
пятницу немыслимое количество дел. Представь себе: квартира стоит совершенно
п