прищурившись под  очками,  смотрел  на
подчиненного.
   - Без комментариев, - сказал Виктор.

14.12.99, вечер

   Василий Данилович выпил больше обычного и, соответственно, задержался
дольше за общим столом, чем было у них принято на  общих  с  начальством
застольях. "Распития в законе", называли их оперативники.
   Сегодняшний повод можно было приравнять  к  большим  праздникам.  Тем
более  поводов  было  несколько.   Первый:   баллистическая   экспертиза
установила, что выловленный в Фонтанке ствол - один  из  тех  двух,  что
использовались в покушении на Марьева.  А  это  означало  -  человек  по
фамилии Вайгалов,  который  показал,  где  находится  пистолет,  и  есть
убийца. Дело раскрыто, и какое! Отделение разом оказывалось  на  хорошем
счету. Григорцеву, под личным руководством которого проходила  операция,
намекнули, что он может уже заказывать себе полковничьи погоны.
   А Виктор Беляков уходил на Литейный, уже  дал  согласие,  его  забрал
себе убойный отдел.  Это  второй  повод  для  капитального  возлияния  -
отвальная  (хотя  Ермолаев  настаивал,  что   сегодня   лишь   репетиция
отвальной, что не надо смешивать поводы в одном стакане, но под  суровым
взглядом начальника осекся).  Да,  недолго  оставалось  Виктору  топтать
районную "землю", как и ходить в лейтенантах. От начальника отделения не
требовалось больше, чем присутствие, но Григориев еще и "выкатил" четыре
двухлитровые "бомбы" кока-колы.
   "Данилыч по ларькам прогулялся, дань собрал", -  сострил  Ермолаев  и
едва  успел  увернуться  от  подзатыльника  Григорцева.  Все   остальные
поучаствовали   в   складчине   на    закусон.    Засели    в    комнате
Ермолаева-Орлова-Белякова.  Кроме   законных   обитателей   кабинета   и
Григорцева, присутствовали еще два опера  уголовного  розыска.  Сдвинули
столы, убрали с них лишнее, постелили ведомственную многотиражку "Щит  и
меч".  Сидели  хорошо,  душевно.  Вот  Василий  Данилович  и  не  только
задержался, выпив больше обычного, но его еще и потянуло на воспоминания
об историях менее героического характера, чем обычно.
   - Помню, раньше гуляли так  гуляли.  -  Подполковник  замолчал,  явно
обдумывая, правильно ли будет в воспитательном  отношении  продолжать  о
былых временах. Но алкоголь разрушает воспитательные запреты.  -  Такие,
помню, салюты устраивали. Вываливали из  отделения  -  давай  палить  из
табельного. Вокруг в домах все уже знали - менты гуляют, никто  "02"  не
набирал, милицию на  милицию  не  вызывал.  Стресс  снимало  капитально.
Ермолаев! -  Григориев  сдвинул  брови,  устремил  взгляд  на  молчащего
Ермолаева. - Смотри у меня!
   - Да я  что?  Я  ничего.  Разливаю  вот.  -  И  чтобы  снять  с  себя
подозрения, опер Ермолаев потянулся к литрухе "Спецназа".
   Выпили по новой.
   - Или твоя Гюрза,  -  прожевав  колбасу,  снова  заговорил  начальник
отделения, когда они выпили еще по одной, -  тоже  умела  погулять.  Ха!
Ребята рассказывали.., с Ленинского района  ребята...  Шепелева  знаете?
Вот! Вот они с Гюрзой приехали к ней домой  после  удачного  задержания.
Взяли они, кажется, группу  сбытчиков  и  изъяли  полно  наркоты,  ну  и
"заквасили" на радостях. Куролесили, колесили по городу  и  очутились  у
Гюрзы дома. Она жила тогда в коммуналке. Продолжили там. Говорят,  Гюрза
в этот вечер под этим делом особенно озлобилась на  коммунальный  быт  и
предложила устроить в комнате тир. Сначала позвонили в  отделение,  мол,
не приезжайте, если  что,  по  такому-то  адресу.  Потом  постреляли  по
бутылкам. Потом бутылки кончились.  И  тогда  Гюрза  поставила  себе  на
голову кофейную чашку да давай подзуживать  оперов,  не  попадете,  мол,
слабо. Ну, два оперативника расстреляли чашку... Не  промахнулись...  Во
дает баба, да? Эх, это все от нервов  на  нашей  работе...  -  Григориев
замолчал, погрузившись в задумчивость. Потом сказал:
   - Давно это было... - И сам себя  этими  словами  вверг  в  состояние
грусти, которая не развеялась даже очередной стопочкой "Спецназа".
   Может, по этой  причине  начальник  отделения  вскоре  покинул  своих
подчиненных, предупредив их с порога:
   - Если кто завтра поутру похмеляться будет...
   Или это... Разить от кого, как из бочки... Глядите!
   Ермолаев! Смотри у меня!
   И ушел. А "Спецназ" остался в достаточных  количествах.  После  ухода
начальника паузы между приемами внутрь стали значительно короче.
   - Витя, - Ермолаев положил Белякову руку на  плечо  и  заговорщически
склонился к нему, - ну как, ты с ней перепихнулся?
   - Что? - не понял Беляков.
   - Трахнул ее, спрашиваю? Или она тебя?
   - Да пошел ты... - и  Виктор  объяснил  Ермолаеву,  куда  тот  должен
пойти, во всех подробностях...

15.12.99, утро

   Она ждала этого телефонного звонка, знала, что  он  рано  или  поздно
раздастся. Да нет, была уверена, что долго ждать не  придется,  от  силы
день.
   И ожидала, что в трубке зазвучит голос с грузинским акцентом.
   - Гюзель Аркадьевна?
   - Да.
   - Это была его личная инициатива. Поверьте, я не имел понятия.  Я  бы
не допустил.
   Она усмехнулась. Он знает,  что  она  все  равно  не  поверит,  а  ей
придется сделать вид, что принимает его версию. Дипломатия, едренть!..
   - Хорошо, - сказала она. - Считаем, дело прошлое. - И замолчала.
   - Я  помню  ваши  условия,  -  мужской  голос  был  густой,  тягучий,
говоривший,  видимо,  привык  обдумывать  каждую  фразу.  -   Мы   можем
поговорить об этом лично?
   - Можем, - ответила она и подумала: "Сейчас я тебя удивлю, дядя Ося".
- С точностью до наоборот.
   - Не понимаю.
   - Мы встретимся на том же месте, где в первый раз с вашим, этим... Но
вы будете стоять на тротуаре, а я подъеду на машине, и вы сядете в нее.
   В трубке зависла пауза.  Видимо,  со  всех  сторон  прокатывает,  что
кроется за таким вариантом. А  ничего,  дядя  Ося,  женский  каприз,  не
более.
   - Я согласен, - наконец прозвучал ответ.

Глава 8

15.12.99, день

   Грузная фигура, запакованная в желтую куртку тонкой кожи. Одна из тех
вещей, по одному взгляду на которую видно, что стоит она немерено. Как и
толстая золотая цепь на  запястье  руки,  лежащей  на  спинке  переднего
сиденья. Южные  люди,  наверное,  не  могут  избавиться  от  привычки  к
показушным атрибутам достатка, даже забравшись высоко и не нуждаясь ни в
какой показухе. Осман дышит тяжело, похоже, у него начинает  развиваться
одышка. Сколько ему? Пятьдесят два. Конечно, уже не мальчик.
   Гюрза на заднем сиденье молчит. Осман тоже.
   Его явно тяготило присутствие Виктора, хотя он  и  согласился,  чтобы
молодой опер участвовал в их разговоре. Верно, отвык Османчик и от таких
машин. Все "мерсы", "Чероки" да "Форды", уж он  и  забыл,  как  выглядит
изнутри "Жигули" шестой модели. А что чувствовала Гюрза, находясь  рядом
с человеком, который хотел ее смерти и заказал ее убийство? Не  то,  что
вроде бы должна. Ненависти не было. Да и почему  она  должна  ненавидеть
его больше, чем  какого-нибудь  там  Креста,  Болека,  Цыгана,  Черта  и
прочих? Почти все они в душе желают ей смерти, а этот решился. Только за
это?
   Так ведь преступник, что с него возьмешь. В  его  природе  ненавидеть
"ментов поганых", и разве в том дело,  в  какую  степень  возведена  эта
ненависть?
   Все гораздо хуже: она испытывала к нему нечто вроде  уважения  как  к
противнику, равному себе.
   Вот кого она по-настоящему не переносит, так  это  тех,  кто  предает
своих  -  подставляет,  сдает,  унижает,  продает,  бросает,  да  просто
подводит. Таких гнид хватает и в мире  Османа,  но  там  с  ними  решают
быстро, без снисхождения, отстреливают, как пакостных крыс. Уж кому, как
не Осману, знать об этом.
   Грузин медленно обвел взглядом салон "Жигулей",  словно  этот  осмотр
мог ему что-то дать. Можно себе представить, как  он  себя  чувствует  в
такой ситуации. Он, восточный мужчина, вынужден признать свое  поражение
от мента и вдобавок от женщины.
   Гюрза не торопилась говорить. Она знала, что начинать  придется  ему.
Нет, не начинать, а заканчивать. Заканчивать их  разговор,  который  уже
состоялся. Им не хватало точки, ее и предстояло сегодня поставить. А так
- они наговорились под завязку.
   Их "диалог" начался тогда,  когда  они  определились,  кто  на  какой
стороне. С тех пор для того, чтобы их  противостояние  нашло  выход,  им
необходимо было пересечься. Пересеклись. Схлестнулись на Марьеве. И рано
или поздно должна была начаться схватка. Гюрза плела сеть вокруг  Османа
- Болек, Тенгиз, падчерица Марьева Алена...
   Играла в открытую и не скрывала, что больше  интересуется  заказчиком
Марьева, нежели исполнителем.
   Заключительная часть их "игры" шла на нервах.
   Горячий мужчина Осман выразил свое несогласие с поставленными  Гюрзой
условиями и заслал наемного убийцу. А она выразила свой  протест  с  его
взглядами на жизнь и смерть, переиграла его и задержала киллера.
   Сегодня им предстояло ставить точку.
   Гюрза посмотрела  на  грузина.  Мясистый  нос,  лишенный  пресловутой
горбинки, скорее  напоминающий  славянскую  "картошку",  но  оказавшуюся
почему-то на смуглом лице. Тяжелый взгляд или только кажется таким из-за
нависающих густых бровей.
   - Повторю еще раз, что уже говорила вашему  "засланцу",  Роману  свет
Павловичу, - растягивая слова, произнесла Гюрза. - Меня  ваш  бизнес  не
касается. Меня интересует только стукач на Литейном. Который сливал  вам
информацию про подвижки в деле Марьева.  Из-за  которого  меня  ушли  из
Главка, тот самый, который настучал, что Гюрза даже в ссылке не  оставит
депутатика в покое. За что его, собственно, и убрали.
   - Вы мстительны? - с трудом повернулся к ней Осман. Ему было тесно  в
салоне "жигуленка".
   - Ни в малейшей степени, - без  заминки  ответила  Юмашева.  -  Я  не
мелочна. Если кто-то мне нагадит - то бог ему судья. Я  судить  не  имею
права. Просто мне не нравится, что этот  ублюдок  до  сих  пор  сидит  в
Главке и продолжает копать под моих друзей. Впрочем, это не ваше дело.
   Осман молчал и смотрел в глаза Гюрзе. Гюрза тоже смотрела на Османа -
но не зрачок в зрачок, а по старой сыскарской привычке на мочку уха.
   Это сбивало старого кавказца с панталыку.
   - А если я не скажу...
   - Тогда я расскажу кое-кому, по  чьему  приказу  был  убит  авторитет
Зверек. Тем, для кого  Уголовный  кодекс  не  указ.  У  меня  свидетель,
который видел вашего киллера, а уж установить  связь  между  киллером  и
вами - дело плевое. Если смогла я - то они смогут и подавно.
   - Зверек был очень плохим человеком, -  быстро  проговорил  Осман.  -
Он...
   - Меня это не касается, - ледяным тоном перебила  его  Гюрза.  -  Мне
совершенно не интересно, почему вы его  замочили.  Главное,  что  не  по
воровскому закону.
   Виктор заерзал. Он вдруг понял, что Гюрза идет на сделку с Османом по
той же самой схеме, что и он, когда колол киллера. Ай да Беляков, ай  да
сукин сын - работаете в стиле самой Гюрзы - это ж кому рассказать...
   - Но это еще не все, - тем  же  ровным  голосом  внезапно  продолжала
Гюрза, и Виктор чуть было не обернулся к ней  удивленно  -  как  это  не
все?
   Но сдержался, сохраняя на лице выражение многозначительной угрюмости.
   Похоже,  и  Осман  не  ожидал  никаких  продолжений  и  вопросительно
уставился на Юмашеву.
   - В определенном месте и в определенный  день  вы  назначите  встречу
этому  ублюдку.  На  встречу  делегируете   своего   человека.   Найдите
кого-нибудь   помельче   рангом.   Место   и   время   я   вам    сообщу
завтра-послезавтра.
   Лицо Османа налилось краской.
   - Это перебор, - покачал он головой. - Мы говорили  только  об  имени
стукача.
   - Осман Вагранович, - с мягкой укоризной проговорила Гюрза, но Виктор
почувствовал в ее словах легкий оттенок презрения, - если бы вы  вовремя
связались со мной - сразу после моего разговора с "засланцем", то и речь
шла бы исключительно об имени. Но  вы  не  пожелали.  Решили,  что  я  в
игрушки играю. А я тратила  свое  драгоценное  время,  копаясь  в  вашем
псковском  прошлом,   подвергла   опасности   свою   жизнь,   являющуюся
национальным достоянием, а вы посылали ко мне мальчика со стволом...
   Непонятно  было,  с  иронией  произнесла  она   слова   "национальное
достояние" или на полном серьезе.
   - Это не я!.. - вскинулся было Осман, но Гюрза его будто не  слышала,
продолжала, загоняя грузина в темный пыльный угол:
   - Стоимость нашей  сделки  возросла.  Я  не  шучу.  Вот,  к  примеру,
уважаемый господин Марьев: если б он пришел тогда ко мне на Литейный  за
своей "Волгой", как я его просила, то остался бы  жив.  Ну,  годика  три
отсидел бы в Крестах, зато теперь жил бы - не тужил. - В  ее  словах  не
было  ни  намека  на  угрозу  -  лишь  констатация  факта.  Факта,  увы,
непреложного. И от этого становилось не по себе. - Поэтому сделайте, как
я прошу. - Она не просила: она  просто  указывала  кавказцу  единственно
возможный для него выход из темного  угла.  -  Пока  еще  что-нибудь  не
случилось. И разойдемся, взаимно довольные. Даю слово.
   - Гюз... - хрипло начал Осман, но в горле запершило, и он откашлялся.
- Гюзель Аркадьевна, вы хотите узнать имя стукача или меня подставить? Я
разве вам плохо делал? Это я уволил вас с Литейного? Это разве я на  той
"Волге" ездил? Нет, ; не буду я собственными руками себя  топить.  И  не
буду звонить стукачу. Я дам вам его имя, но никому звонить не стану.  Не
согласны - значит, мы не договорились.
   Гюрза помолчала несколько секунд, обдумывая что-то, потом  неожиданно
легко согласилась:
   - Ладно. Поступим иначе.  Сейчас  вы  называете  мне  имя  стукача  и
кратенько обрисовываете,  как  с  ним  общаетесь.  И  все.  Разбегаемся.
Остальное - мое дело.
   Теперь настал черед Османа  задуматься.  Все  это  время  сохранявший
безмолвие Виктор представил себе весь рой мыслей,  вертящихся  в  голове
предводителя угонщиков: "Нет ли здесь ловушки?.. Не засыплюсь  ли  я  на
пару со стукачом?.. А если отказаться?" Он еще немного помялся и наконец
сделал выбор -  отведя  взгляд,  расстегнул  "молнию"  куртки,  запустил
ладонь  за  пазуху  и  извлек  записную  книжку.  Вполне  возможно,  что
девственно чистую,  купленную  сегодня  для  одной-единственной  записи.
Раскрыл. Ручка торчала в  специальном  кармашке;  переместившись  в  его
короткие толстые пальцы, стала смотреться нелепо  -  хрупкой  игрушечной
случайностью. Осман повернул книжку корешком от себя,  принялся  писать.
Запись была короткая, много времени не отняла.
   Гюрза знала, что там. Фамилия. Не знала лишь чья.
   Хотя догадывалась.
   Осман повернул к ней книжку, показывая  запись,  подождал,  пока  она
прочтет. Гюрза кивнула.
   Осман спрятал книжку в карман. И спросил тусклым голосом:
   - Ты довольна?
   На "тыканье" обижаться не стоит, надо же в чем-то уступить сдающемуся
авторитету.
   - Я так и думала, - усмехнулась Гюрза.
   "Требовать гарантий "дай честное ментовское, что никому из  воров  не
скажешь" или "мамой поклянись, что не выдашь" он не станет, гордость  не
позволит, и умный человек, и знает обо мне достаточно,  чтобы  понимать,
по каким правилам я играю", - подумала она.
   Осман застегнул "молнию" на куртке...
   - Теперь о том, как вы с ним связываетесь... - сказала Гюрза.
   Они проговорили еще минуты две.
   -  Меня  не  волнуют  машины,  -  подчеркнул  в  конце  Осман,  чтобы
убедиться, что его правильно поняли. - Я плачу за Псков.
   - Я понимаю, - сказала она,  показывая,  что  все  поняла  правильно.
Подтвердила, что  тайна  заказного  убийства  Зверька  так  и  останется
закрытой для всех, в первую очередь для воров в законе.
   - Тогда пока.
   - Пока.
   Осман пропихнул себя в дверцу "Жигулей", выбрался  наружу  и  потопал
через дорогу к более привычному для него "БМВ". То,  что  он  ее  честит
сейчас  последними  словами,  понятно,   любопытно,   какие   слова   он
употребляет - русские или грузинские.
   - И что? - спросил Беляков, когда они остались  вдвоем.  Оказывается,
все время противостояния  Гюрзы  и  Османа  он  просидел,  вцепившись  в
баранку, как в спасательный круг. Виктор  подул  на  пальцы.  В  пальцах
бегали мурашки.
   - И все, - донеслось с заднего сиденья, и он не смог понять, радуется
ли Гюрза победе или ей все равно.
   - Едем? - спросил Виктор.
   - Едем.
   - А куда?
   - В "Европейскую". Знаешь, где такая?
   - Найдем. Так, и что дальше-то?
   - А дальше я позвоню своим друзьям  из  одного  милого  отдела.  Ведь
остались же у меня еще друзья? Я свое сделала, теперь их ход.

***

   В ресторане при  гостинице  "Европейской"  иностранцев  было  заметно
меньше, чем соотечественников, но разговаривали они громче.  Поэтому  до
мужчины и женщины, ужинавших за одним из столиков, долетали лишь обрывки
фраз и слов на  чужих  языках.  Впрочем,  что  Юмашева,  что  Волков  не
обращали на них не больше внимания, чем на музыку или  пробегающих  мимо
официантов. То есть никакого.
   Вчера вечером в квартиру Юмашевой  позвонил  посыльный.  Нет,  не  из
американских фильмов - в униформе и с листочком, по которому он  сверяет
адрес, а простой русский парень, смазливый и хорошо одетый.
   - Я от Волкова! - прокричал он, уловив движение за дверью. -  У  меня
пакет.
   Пакет оказался бумажным и довольно объемистым.  Расписываться  в  его
получении от Гюрзы не потребовали. Парень, как выяснилось, не посыльный,
а "модель" из агентства Волкова, просто выполнивший  просьбу  патрона  -
закинуть пакет по пути.
   Прежде чем она развернула  сверток,  из  бумажных  складок  вывалился
сложенный пополам листок бумаги. Мелкие и изящные буквы  складывались  в
слова: "Я задумал его как продолжение твоей чувственности и дополнение к
тому платью, что было на  тебе  в  день  нашего  знакомства.  Дополнение
смысловое. Если  то  платье  проецировало  заложенную  в  тебя  природой
сексуальную  силу,  давало  выход  прячущейся  под  милицейским  кителем
женщине-вамп, то эта модель отражает (я смею  надеяться,  что  это  так)
другую Гюзель, может быть, малознакомую и самой хозяйке. Ту Гюзель,  что
открывается не всем, которую можно разглядеть только вблизи.  Получилось
ли у меня?.."
   Она добралась до последнего бумажного слоя, откинула его, и  в  глаза
плеснула  смесь  голубого  и  серо-голубого  цветов.  Гюзель  развернула
подарок, ощущая подушечками пальцев воздушность материи.  Какая  женщина
устоит, чтобы тут же не примерить платье, тем более  сшитое  для  нее  и
сшитое  самим  Волковым?  А  многим  ли  Волков  шил  в  подарок,   шил,
сообразуясь не с пожеланиями клиентов, а только с собственным отношением
к человеку и со своей фантазией?
   Сброшенная одежда легла на кровать рядом со скомканной бумагой.  "Под
это платье требуется, конечно, другое белье, тонкое, кружевное, в  цвет,
ну да не пойду же  я  никуда  сейчас,  потерплю  с  демонстрацией.  Даже
"каблуки"  доставать  не  буду",  -  она  уже  стояла  перед   зеркалом.
Оставалось только скользнуть в платье. Что она и сделала.
   ".., ту Гюзель, что открывается не всем, ту, которую можно разглядеть
только  вблизи..."  Платье  было  длинное,  доставало  до  щиколоток,  с
разрезом слева от бедра, не слишком узкое,  с  прямоугольным  неглубоким
декольте, с широкими рукавами.
   Серо-голубое и голубое  перетекали  друг  в  друга,  образуя  изящное
переплетение...
   "...ту Гюзель, что открывается не всем..."
   Ему, как и ей в зеркале, открылась женщина в желании покоя.  Женщина,
которая  хочет  продлить  очарование  объятий  после  страсти.  Женщина,
которая устала от черного и красного цветов и тех проявлений жизни,  что
подходят под эти цвета.
   Домашняя  женщина,  уставшая  соблазнять,  очаровывать  и  побеждать.
"Значит, вы уверены, господин Волков, что во мне живет  такая...  Гюрза?
Ну-ну..."

***

   - По дороге сюда, - Волков говорил и вытирал салфеткой руки, - заехал
в ювелирный салон Антонова. Я там часто появляюсь, пр