Стильно.  Но
совершенно  не  вязалось  с  его  простецкой  рожей  и  челкой   мягких,
соломенного цвета волос.
   - Какая красивая мадам причалила к нашей гавани! Наше вам с кисточкой
и двадцать с огурцом.
   - Взаимно. - Гюрза подошла к директорскому столу, на  котором,  кроме
телефона, пепельницы без следов пепла и вскрытой пачки чипсов, ничего не
было,  оперлась  о  него  пальцами,  наклонилась,  чуть  изогнув  спину.
Получилось изящно. Виктор остался позади, в центре комнаты, на ковре.
   Хозяин кабинета, взявшись толстыми пальцами за край столешницы, легко
придвинул себя и кресло  вплотную  к  столу.  Водрузил  на  него  локти,
показав при этом намокшую под мышками рубашку.
   Сцепил пальцы (безымянный  палец  правой  руки  украшало  обручальное
кольцо) в замок и положил на него круглый мягкий подбородок. На кистях и
запястьях,  обнажившихся  спавшими  манжетами  рубашки,  блекло   синели
татуировки, которые явно когда-то пытались вывести.
   - Удостоверение можете не показывать, - милостиво разрешил  директор.
Лицо его было холеным, гладко выбритым, однако  несколько  обрюзгшим,  с
небольшими мешочками под  глазами  -  не  иначе,  хозяин  этого  лица  и
кабинета в свое время бухал не по-детски. - Верю вам, как  родной.  А  с
молодым человеком мы уже знакомы, корешки, считай, виделись тут  как-то,
за жизнь терли... Чему обязан таким счастьем?
   Тон хозяина можно было назвать игриво-дружелюбным с примесью издевки.
   - Разговору, - кратко бросила Гюрза и повернулась:
   - Виктор, возьми два стула, вон там, у шкафа, принеси сюда. Мы вас ни
от чего важного не отвлекаем, Борис Алексеевич?
   - Да вы же ненадолго. Э-э.., простите за  информированность,  знаю  о
вас немало, но из имен помню только кличку. Неудобно даму погонялом...
   - Можете и по кличке. Мне она нравится. На "вы" и по  кличке.  Выйдет
даже забавно. А можете и Гюзель Аркадьевной величать.
   Директор пожевал губами, будто  пробуя  необычное  имя  на  вкус.  И,
похоже, остался недоволен. Но промолчал.
   Виктор притащил стулья, пронеся их мимо  предусмотренных  для  гостей
низкого кожаного дивана у одной стены и  двух  кресел,  тоже  низких,  у
другой, и поставил их у стола.
   -  Разговор  наш  как  будет:  неофициальный  или  протокол   начнете
рисовать? -  поинтересовался  Борис  Алексеевич,  когда  незваные  гости
уселись.
   - Ну  что  вы,  какой  протокол,  господь  с  вами,  -  очаровательно
улыбнулась Юмашева. - Если протокол, так мы людей в отделение  вызываем,
повесткой, все честь по чести.., нет, просто  у  моего  коллеги,  -  она
кивнула  на  своего  спутника,  -  имеется  к  вам  несколько  вопросов.
Пустяковых.
   - Опять двадцать  пять,  -  "  горестно  вздохнув,  Борис  Алексеевич
оторвал подбородок от сцепленных рук и сел подчеркнуто прямо.  -  Гюзель
Аркадьевна, я ведь уже объяснял вот этому товарищу, что подобные вопросы
не ко мне. Скрывать не буду, кое-какие связи в так называемой преступной
среде я имею - нынче ведь никакой бизнес без этого не обходится, бандиты
там, пацаны всякие... Но то ведь простые бандиты, шушера, и  до  Марьева
им  дела  нет.  Мне,  кстати,  тоже.  Мой  бизнес,   тьфу-тьфу-тьфу,   с
депутатскими делами рядом не лежит. Так  что  извиняйте.  Не  по  адресу
обратились.
   Только сейчас Виктор  понял,  какую  тактическую  ошибку  совершил  в
прошлый раз. Куда ни сядь -  на  диван  или  в  кресло,  -  будешь  ниже
человека за столом. И маленькое психологическое  преимущество  сразу  же
оказывается на стороне хозяина. Когда смотришь снизу вверх, это отнимает
уверенность - и наоборот. Сейчас они приступали к беседе  на  равных.  В
смысле, на одном уровне.
   - Жаль, - протянула Юмашева. - Я-то надеялась, что вы поможете. Ну да
бог с ним, с Марьевым. Поговорим о другом. Ведь не гоните нас, да?
   - Что вы, что вы! - всплеснул  руками  Борис  Алексеевич.  -  Вы  мои
гости. Раз уж заехали... Вот только  не  знаю,  что  вам  предложить  из
напитков, Гюзель Аркадьевна? Впрочем, вон бар, молодой человек.., м-м...
Виктор, если не ошибаюсь, может посмотреть  там,  выбрать.  Если  насчет
кофе или чая - только скажите, распоряжусь.
   Увидев, что гостья  достала  сигареты,  Борис  Алексеевич  пододвинул
пепельницу, услужливо чиркнул  встроенной  в  нее  зажигалкой.  И  снова
возложил подбородок на сложенные в замок руки.
   - С напитками подождем. Скажите  мне  лучше,  Борис  Алексеевич,  как
торговля? - успокаивающим, почти медовым голосом начала разговор Гюрза.
   - Неважнецки, - пожаловался Борис Алексеевич. - Денег ни у кого  нет.
Кризис до сих пор расхлебываем.
   - Нашу машину не  уведут,  Борис  Алексеевич,  пока  мы  тут  с  вами
разговоры беседуем?
   - Обижаете, Гюзель Аркадьевна,  -  когда  он  начинал  говорить,  ему
приходилось отрывать подбородок от сцепленных рук. Сказав, что хотел, он
вновь опускался на "замок".
   - На вашей территории по машинам не работают? А, Борис Алексеевич? Ну
а вдруг залетные, неуправляемые или малолетки начинающие...
   Виктор, молча сидящий рядом, недоумевал, чего добивается майорша.  Не
искренне же беспокоится о его, Викторе, машине!
   - Не волнуйтесь, Гюзель Аркадьевна. Сядете в то же  авто,  -  заверил
хозяин кабинета, который пока еще терпения не потерял.
   - Честное слово?
   - Честное. Как говорится в криминальной среде - гадом буду.
   - А если все же уведут, Борис Алексеевич?  -  продолжала  медословить
Гюрза. - На милицию ведь надежды нет. На ваше  слово  можно  положиться?
Вот я, например, если дам слово, то держу его. В  лепешку  расшибусь,  а
сдержу. Вы это должны знать - в силу своей "информированности".
   Все положу на то, чтоб выполнить обещанное...
   - Что-то я вас, Гюзель Аркадьевна, не понимаю. К чему вы ведете?
   Директор  ощутил  неуют.  И,  быть  может,  не  только  от  странного
разговора,  но  и  от  взгляда  собеседницы,  который  поначалу  праздно
перебегал  с  предмета  на  предмет,  а  теперь  буквально  вонзился   в
директорские зрачки... Хотя нет, не в зрачки она смотрела. В мочку  уха.
И взгляд казался похожим на хирургический скальпель. Хорошо поставленный
оперский взгляд. А директор  давно  не  встречался  с  операми.  Утратил
сноровку, разучился "держать" такие взгляды. Да и как удержишь,  если  в
глаза не смотрит?..
   - Так вот. - Ее голос изменился, похолодел, зачерствел. - Я  не  один
год зарабатывала себе репутацию, заработала и  дорожу  ею.  Если  я  дам
слово да еще  в  присутствии  третьего  лица,  то,  как  думаете,  Борис
Алексеевич, могу я его не сдержать, могу испоганить многолетние усилия?
   - Хоть убейте, не пойму, о чем это вы. Ну, допустим, можете. То есть,
я хотел сказать, не можете... В смысле, если слово дадите - то сдержите.
   Верю. Вы удовлетворены? А то мне ехать скоро.
   Гюрза наклонилась вперед и тем же тоном, холодным, как ледяная глыба,
продолжала, будто и не слышала ответа:
   - Я тебе, Болек (директор вздрогнул, услыхав свою кличку), сейчас дам
слово, что не слезу с тебя, пока не  раздавлю,  как  этот  окурок.  -  О
стеклянное дно  пепельницы  расплющился  белый  фильтр  "Салема".  Голос
Гюрзы, оставаясь тихим, звучал теперь как удары  молота  по  наковальне,
взгляд, словно бы консервным ножом - банку, вскрывал череп  собеседника.
- Я лишу тебя всех этих прелестей: кондиционеров, тачек, секретарш. Ты у
меня сядешь, хоть на год, хоть за хулиганку по двести шестой, но сядешь.
И уже не выйдешь.
   Я сделаю так, что твои дружки очень скоро узнают, что ты стучишь мне.
Лично мне. Давно и качественно. И может быть, ты даже не успеешь сесть.
   Еще - я натравлю на тебя всех своих оперов.
   У меня много друзей, которых стоит только попросить. Ты понял, Болек?
Я дам тебе сейчас слово и уйду. И все! И потом,  хоть  в  ногах  у  меня
валяйся, назад я его не возьму. Так давать слово или нет?
   - Что вы от меня хотите?  Я  не  у  дел!  -  уверенность,  а  точнее,
припудренная наглость сошла туда же, куда и румянец на щеках. Руки,  уже
расцепленные, лежали на столе, ерзая по нему.
   - Немного. Кто тебе сообщил, что Марьев больше не жилец?
   - Ну, это... По телику же передавали...
   - Не гони, да?! - впервые за все это время Юмашева повысила голос.  -
Я спрашиваю, кто тебе брякнул об этом до убийства?
   - Я не... Откуда вы?..
   - Болек, Болек, - Юмашева вдруг успокоилась и вальяжно откинулась  на
спинку. Произошла  мгновенная  смена  эмоциональной  окраски  разговора,
отчего Болек занервничал еще больше. - Ну что ты словно  ребенок,  право
слово. Кое-кто оказался  поумнее  тебя.  Шепнул  мне  на  ушко,  как  ты
хвастался своей "информированностью". Но кто тебе на ушко шепнул,  а?  И
только дешевых номеров со мной прокручивать не надо  -  "не  у  дел,  не
знаю, я честный бизнесмен". Я уйду, а потом  вернусь  и  выпотрошу  тебя
быстро и с удовольствием.
   Ты мне все скажешь, но от отсидки не уйдешь, потому  как  я  слово-то
свое нерушимое дам... Ну?!
   - Коньяку из бара.., можно, я?.. - Директор покинул кресло. Вроде  бы
был он парнем рослым, но теперь почему-то казался маленьким, похожим  на
колобка.
   - Мне некогда, - Гюрза тоже поднялась. - Как и тебе. И на работе я не
пью. Так что всего хорошего, Борис Алексеевич.
   Борис Алексеевич махнул рукой и снова опустился  в  кресло.  Увы,  он
понимал, что Гюрза не блефует. Как бы ей ни нужен  был  человек,  не  по
делу ляпнувший про Марьева, она действительно может взять и  просто  так
уйти. Ни с  чем.  Мол,  лажово  провела  допрос  и  не  выведала  нужную
информацию - ну и пес с ней...  Но  понимал  он  и  то,  что  она  слово
сдержит. И  доставшееся  с  таким  трудом  директорское  кресло  уплывет
навсегда. Вместе с его директорской задницей. А эта  падла  Гюрза  через
денек-другой найдет другого, кто тоже слышал  от  Тенгиза  про  заказуху
депутата и кто молчать не будет...
   Виктор Беляков мог бы поклясться, что слышит, как скрипят колесики  в
мозгу Герасимова.
   Выход из положения  ищут.  Но  тщетно:  Гюрза  приперла  директора  к
стенке. Будь у Болека немного времени -  день,  час,  минута,  -  он  бы
выкрутился.
   Однако у него не было даже минуты.
   - А.., а мне вы сможете дать слово, что я нигде никак  не  засвечусь?
За себя слово и за него,  -  наконец  подал  голос  Борис  Алексеевич  и
страдальчески кивнул на молчащего Виктора.
   - Дам я тебе такое слово, Болек, дам. - Гюрза поморщилась и не садясь
закурила новую сигарету от директорской зажигалки. - В следующий раз  не
будешь языком трепать прилюдно. Давай про дело.  Откуда  ты  узнал,  что
Марьева собираются гасить? Кто из твоих знакомых ляпнул?
   Директор до сих пор еще что-то прикидывал, и эти прикидки  отражались
на его лице: брови изогнулись  дугами,  оттопырилась  губа,  искривились
уголки рта. Но  все  эмоции  пропали  с  лица,  когда  Борис  Алексеевич
решительно потер ладонями по столу. Он, похоже, сделал выбор.
   - Короче, так, - Борис Алексеевич кашлянул в кулак. - Еще  в  октябре
это было. Один черный грузин, Тенгизом звать, пригнал тачку на продажу.
   Тачка чистая, гадом буду, и мы...

***

   - Что думаешь, Виктор? Какие мысли имеешь? -  спросила  Гюрза,  когда
они сели в машину.
   Заурчал мотор, заработала печка.
   - Прижали вы его грамотно, - начал Беляков.  -  Разделали  под  орех.
М-да... - он запнулся, глядя, как на лобовом стекле тает снежная крупа.
   И честно ответил на вопрос:
   - Вот  только,  Гюзель  Аркадьевна,  вы  его  своим  именем  прижали.
Известностью. Гюрзой придавили. Без этого... - Виктор развел  руками,  -
без этого не стал бы он откровенничать.
   Гюрза его словно бы и не слушала, думая о своем.
   - Верно, я его на примитивный понт  взяла,  -  наконец  кивнула  она.
Такая погода вгоняла  ее  в  тоску.  А  впереди  еще  декабрь  -  вообще
застрелиться и не жить... - Но  только  потому,  друг  мой  Виктор,  что
колоть его надо было быстро, нахрапом. Не давая опомниться.  Иначе  ушел
бы в глухую и тогда уж точно слова нам про этого Тенгиза не  сказал  бы.
Такие люди только тех, кто сильнее их, слушаются.  А  ты?  Нельзя  было,
Витя, уходить от него ни с чем. Значит, ты проиграл. Теперь ты для  него
не сила, он тебе не скажет даже, который час.
   Не правильно ты действовал.
   - И как же надо было?
   - Не знаю, - она пожала плечами. - Тут, конечно, многое  от  ситуации
зависит - ты к нему пришел или он к тебе. В форме ты  или  в  гражданке.
Утром или вечером...
   - Ну да, - хмыкнул Виктор, - нас так и учили...
   - Да забудь ты про учебники, - отмахнулась Юмашева. - Об  этом  сотни
томов понаписано, а в реальности-то иначе получается. Чисто на интуиции.
На подсознании. Ты должен почувствовать, кто перед тобой сидит. С  ходу,
и тут же выстроить линию допроса...
   - Интуиция... Это ж сколько лет пахать нужно, чтоб она появилась...
   - Бывает, и жизни не хватит. Опыт -  это,  конечно,  хорошо,  но  без
чутья никак. У правильного опера, думаю, оно с рождения  есть.  Это  как
врожденный музыкальный слух - либо он есть,  либо  его  нет,  и  никакие
занятия не помогут. У  меня  вот,  например,  чутье  имеется.  То  есть,
конечно, случалось, я не всегда раскалывала клиента - ну и что  с  того?
Сегодня не заговорил, завтра изливать душу начнет. Рано или  поздно  все
начинают. Усекаешь, о чем я?
   - С трудом, - помолчав, признался Виктор. -  То  есть  вы  блефовали,
когда собирались из его кабинета уйти с пустыми руками? Не расколов?
   - Почему? Запросто бы ушла. Только вот он бы меня не отпустил. Это  я
тебе точно говорю.
   - Но вы, как я понял, этого Болека знали раньше?
   - Слыхала про его делишки. Он раньше  иномарки  на  заказ  угонял,  а
потом поднялся. Теперь ими торгует... Но долго не  продержится  -  сядет
через годик-полтора максимум.
   - Вот и я говорю. А как бы вы его кололи, если б  не  знали,  кто  он
такой, и не были бы знаменитой Гюрзой?
   - Опять же, Витя, не знаю. Ну, сначала бы справки про него  навела  -
кто он да чем пахнет, чего ты, кстати, не  сделал,  потом  пришла  бы  и
действовала уже по обстоятельствам. Хотя... -  она  задумалась.  -  Если
покумекать... Вот ты его уже  видел,  разговаривал  с  ним.  Ну-ка,  ты,
оперативник, опиши мне этого человека. - Она почти в точности  повторила
слова, которые говорил ему подполковник Григориев, когда просил  описать
саму Юмашеву. Тогда Виктор попал впросак. Не промахнуться бы сейчас...
   - Э... - Беляков побарабанил пальцами по "баранке", - ну,  из  бывших
шестерок, судя по всему. Сидел разок -  одна  "гайка"  вытатуирована  на
пальце. Самоуверен, нагл... Типа того.
   - Браво, Ватсон. - Юмашева  приоткрыла  окно  -  проветрить.  Влажный
ветерок просунулся в салон. -  Почти  угадал.  Табличку  на  его  дверях
помнишь?
   - Это что-то вроде "директора". То ли  по-английски,  то  ли  еще  по
какому-то.
   - Не суть. Главное, что "директор". И по-иностранному. Хочет  считать
себя крутым. Так?
   - Ну, пожалуй, - А такие люди, Витя, никогда крутыми не станут.  Хоть
десять "Мерседесов" купи и "дельтами" обвешайся. Как был шестеркой,  так
шестеркой и подохнет. Крутой-то он только до тех пор, пока на настоящего
крутого не нарвется. И тогда из него можно веревки вить. Вот и  все.  За
место свое директорское он держится изо всех своих сучьих силенок -  это
раз, иначе опять в шестерки скатится.
   На зону, коли хоть раз баланду нюхал, не хочется тем более - это два.
Так что я бы пришла к нему с парой ребят поздоровее, чтоб в камуфляже да
с "калашами", и раскатала бы его примерно по той же схеме.  Как  мог  бы
действовать и ты. Это я для  примера.  Вообще,  по-разному  можно  таких
типов ломать... Учись, студент, покая жива.
   - Да, - покачал головой Виктор. - Действительно просто...
   - А ничего эдакого в нашей работе нет. Залезаешь в душу  к  человеку,
чтобы он не догадался, чтобы он тебе все как на духу выложил,  -  и  все
дела...
   Грешно, конечно, но тут уж, извини, специфика службы... Ладно, что-то
мы заболтались. Заводи свой  "шестисотый",  да  поехали.  Мне  еще  кучу
рапортов писать.
   - А что с этим Тенгизом? -  спросил  Виктор,  когда  его  "жигуленок"
вырулил на проспект. - Вы его, кстати, знаете?
   - Не-а, - равнодушно ответила Гюрза. - Но узнать проблем  нет.  Среди
этой шатии-братии угонщиков кто только не пасется. - Она  зевнула.  -  С
Тенгизом  мы  завтра  разберемся.  Чует  мое  сердце,  тут  надо   иначе
действовать. Опять чутье, заметил?
   - А если Болек позвонит, предупредит его?
   - Это вряд ли. Болек дурак, но не настолько, чтобы самого себя  лохом
выставлять перед братвой. Не-ет, он теперь тихо сидеть будет.
   - И все же я не понимаю, - после долгой паузы сказал Виктор. - Мы  же
убийством Марьева вроде занимаемся. Какое отношения депутат имеет к этим
угонщикам?..
   - А такое, - буднично ответила Юмашева, - что  ныне  покойный  Сергей
Геннадьевич в течение лет восьми был одним из паханов "угонной" мафии.
   Уж чего-чего, а такого Виктор не ожидал. Машина брезгливо месила жижу
на асфальте.
   - Э-э... - склонил он голову набок,  покосился  на  спутницу  и  счел
нужным уточнить:
   - Мы говорим об одном и том же человеке? О депутате  ЗакСа  господине
Марьеве?
   - Ага. Год назад он решил податься в депутаты.
   На повышение пошел, так сказать.  А  до  того  весьма  успешно  тачки
лямзил.
   Виктор присвистнул.
   - Что называется, из грязи в князи... А это точная информация?
   - Это дурацкий вопрос. - Юмашева поерзала на сиденье,  подбирая  полы
пальто под себя. За то время, что они провели в гостях у Болека,  машина
успела порядком выстыть. - Я Марьева разрабатывала больше года, знаю про
него такое, что он и сам про себя уже забыл.
   Виктор шумно выдохнул воздух из легких и стиснул пальцами "баранку".,
- Значит, его все-таки завалили из-за политики? Из-за того, что полез  в
дела, в которые порядочному вору соваться впадлу?
   - Какая, к черту, политика... - поморщилась Гюрза. -  У  тебя,  Витя,
представления о воровском мире,  как  у  десятиклассника,  начитавшегося
дешевых детективов. Времена нынче другие, Витя.
   Он, как говорится, слишком много знал. Просто тесно  стало  милейшему
Сергею свет Геннадьевичу, свою поляну всю обработал,  денег  навалом,  а
силенки еще остались. Вот и подался  он  во  власть,  Думаешь,  он  один
такой? Это ж прописная истина: коли деньги есть, то можно и  в  политику
поиграть.
   А под ельники его только рады были - свой человек в мэрии еще  никому
не мешал. Но потом те же подельники решили, что будет лучше, если ни  я,
ни какой другой настырный опер до него не доберется. Вот и весь расклад.
Ясно?
   - Я-асно... - задумчиво протянул Беляков.
   И помотал головой:
   - Нет, ни фига не понятно.
   Так почему его мочканули-то? Раз он им нужен был в мэрии? Я  понимаю,
если он в общак залез или там стал на нас работать. Или решил  соскочить
с бизнеса, кинув своих же. Или просто не поделил что с корешами... А так
- он что, вдруг прозрел и решил к нам с повинной идти?
   - Вот еще! - фыркнула Юмашева. - Он даже ни разу ко мне как свидетель
не явился.
   - Ну, тогда  действительно  дурацкий  детектив  получается.  Какие-то
задрипанные "угонялы" грохают своего же пахана потому,  что  он,  видите
ли, слишком много знал!.. Или вы что-то недоговариваете?
   - Или ты недопонимаешь. "Задрипанные"...
   Знаешь, на каком месте по  прибыли  торговля  крадеными  автомобилями
стоит? На третьем. Сразу после наркоты и оружия. В Питере до  пятидесяти
тачек в день угоняют, и штук тридцать из них - под конкретный  заказ.  И
знаешь, почему  так?  Потому  что  в  нашей  стране  нет  закона  против
"угонял". "Угонялу"  можно  взять  за  жабры  только  в  момент  продажи
краденой машины. А каждая попытка угона, при должном  подходе  адвоката,
будет  квалифицирована  всего  лишь  как   не   правомерное   завладение
автомобилем без цели хищения, статья  сто  шестьдесят  шестая,  если  не
ошибаюсь. Спросишь - почему так? Отвечу: не знаю. Но  так  всегда