тят. Из тех сотен, а то и тысяч девочек,
что попадали в милицейские силки, после задержания и задушевной беседы с
опером,  может  быть,  одна-две  бросали  ремесло.   Остальные,   понеся
незначительный материальный ущерб и никакого морального, возвращались  к
"работе". Все заканчивалось протокольными процедурами,  освобождением  и
еще одной галочкой в плане оперативных мероприятий текущего месяца.  Как
говорил незабвенный Зиновий Гердт в "Месте встречи.,.": "Преступность  у
нас победят не карательные органы, а естественный ход самой жизни". Уж с
проституцией точно карательным органам не совладать...
   Так  что  "посадка"  максимального  количества   девиц   облегченного
поведения целью оперов не являлась: как желающих влиться в трудовые ряды
проституток, так  и  вакантных  мест  было  предостаточно  -  древнейшая
профессия, сами понимаете... (Другое дело,  что  многие  из  задержанных
гетер становились  осведомительницами  сыщиков,  "барабанами",  и  очень
часто  помогали  органам  раскрыть  -  а  то  и  предотвратить  -  массу
преступных,  как  принято  выражаться,  деяний.)   Зато   если   девочек
раскрутить на показания против их сутенеров  (каковых  они  защищают  со
всем пылом и даже любят кормильцев), то это чистая победа:  сутенер  без
разговоров отправляется на пятилетнюю отсидку с конфискацией  по  двести
сорок  первой  УК,  и  ни  один  адвокат  его   не   вытащит.   Конечно,
освободившееся  место  тут  же  займет  другая  фирма   с   каким-нибудь
завлекательным именем типа "Мирабелла", но это уже второй вопрос. Придет
время - прикроют и ее, и следующую. И так, в общем-то, до бесконечности.
   Так вот, Милу задержали. Вместе с  еще  одной  девицей,  коллегой  по
ремеслу, вместе с сутенером,  привезшим  девочек  и  получившим  за  них
деньги,  вместе  с  шофером,  которому  уж  вообще  ничего  не  вменить.
Задержанных доставили в отдел. Как всегда, со жрицами  любви  беседовала
Юмашева.
   Мила сидела нога на ногу, с  отрешенностью  во  взгляде  отвечала  на
протокольные вопросы. Попытки разговорить Милу  не  удавались,  а  Гюрзе
хотелось разговорить. И чем дальше, тем больше крепло у  нее  убеждение,
что это необходимо сделать, необходимо "достучаться" до девушки, вызвать
на откровенность. Зачем?
   Юмашева почувствовала в сидящей напротив женщине надлом. Словно  душа
той, как ветка дерева, сломана бесповоротно, без возможностей  срастись,
обрести  утраченную   цельность,   держится   на   последнем   лоскутке.
Почувствовала, потому что и сама много повидала, и - главное - у нее  не
пропало желание заглянуть человеку  в  глаза,  влезть  в  душу.  Понять.
Кстати, если пропадет желание копаться в чужих душах, умах и белье,  то,
считай, ты  кончился  как  опер.  Потребность  все  для  себя  выяснить,
раскопать, разузнать (пускай это  сегодня  и  не  нужно,  и  неизвестно,
пригодится в дальнейшем или нет) - вот что  отличает  настоящего  опера,
"мента по  жизни",  от  человека  случайного.  У  самой  Юмашевой  после
двенадцати  лет  работы  в   органах   эта   потребность   приняла   уже
гипертрофированную форму. Даже проводя отпуска  в  санаториях,  даже  на
расслабляющих теплых морях она не могла успокоиться до тех пор, пока про
всех не узнает: кто с кем романы крутит, кто с кем дружит, кто  лидер  в
этой и той компании, у кого что на уме. Сыщик - это образ  жизни.  Образ
мыслей.
   Разговорить  Милу  не  удавалось.  Гюрза  предположила,  что   мешает
казенная  обстановка,  которая,  кажется,  так  и  шепчет:   "А   ну-ка,
раскалывайся".
   - Есть охота, - Гюзель захлопнула папку, убрала ее в стол.  -  Пойдем
перекусим. - И пошутила:
   - По дороге сможешь убежать.
   В кафе (в том самом, где спустя полтора года она будет  беседовать  с
молодым оперативником Виктором о деле Марьева) за  чашкой  кофе,  рюмкой
коньяка и бутербродами они с Милой говорили ни о чем, просто  за  жизнь,
как женщина с женщиной. Беседовали, снова брали коньяк  и  кофе  (причем
тратилась исключительно Юмашева, и не из соображений расположить к  себе
девицу - угощать себя она не позволяла  никогда,  полагая  такие  деньги
грязными).   Пепельница   быстро   наполнялась   сигаретными   окурками.
Алкогольный дурман и сизый табачный дым растопили ледяную - схему  "опер
- задержанный", на ее место пришло что-то совсем другое...  Больше  двух
часов проговорили они тогда.
   Мила рассказала о себе.
   Обыкновенная история. Вчерашняя школьница  приехала  в  Петербург  из
Екатеринбурга учиться.
   Поступила в ЛИАП. Жила пять лет в  общаге.  Зацепиться  за  город  не
удалось, хотя куда менее симпатичные,  тоже  иногородние  подруги  нашли
себе городских мужей с пропиской, а она, дуреха, влюбилась в мальчика из
Владимира, студента Педагогической  академии,  проживавшего  в  соседнем
корпусе студгородка, и прожила эти пять лет с ним.
   После учебы он вернулся во Владимир, а она осталась. Ей  не  хотелось
уезжать из Питера, она решила, что как-нибудь устроится здесь. Торговала
в  каких-то  ларьках,  продавала  овощи  на  рынке,  снимала  комнату  в
коммуналке, - безденежье и одиночество. Разумеется, в конце  концов  она
очутилась на панели. Обыкновенная история... Нет, не совсем.
   Гюрза слушала, и ей вспомнилась фраза,  кажется,  Цветаевой:  "Помочь
можно только богатому, спасти можно только сильного". Сказано,  конечно,
сильно, но, увы, в корне неверно. Потому что в реальности дела обстоят с
точностью до наоборот.
   И все эти сопливые истории об очарованных красивой  и  легкой  жизнью
наивных дурочках, которые подаются в проститутки, а потом прозревают, но
уже поздно, - все это беспардонная ложь.
   Проститутка  (в  полном  смысле  этого  слова,   разумеется,   а   не
пятирублевая  привокзальная  шмара)  есть  женщина  необыкновенных  ума,
таланта и силы. И на фиг ей сдались  любые  спасение  и  помощь.  Она  с
самого начала знала, на что и ради чего идет  (ради  чего?  -  только  и
исключительно из-за денег, других  вариантов  нет).  Ум?  Ум  требуется,
чтобы выжить в "теплой" компании "коллег", а попросту говоря, в банке  с
пауками и из низшей касты рублевых девочек перейти в валютные. Талант?
   Талант необходим, чтобы развлечь "клиента", - ведь факт,  что  мужику
зачастую   нужно   не   столько   перепихнуться,   сколько   поговорить,
расслабиться и излить душу. И если Мила как профессиональный психолог не
сумеет поддержать беседу, успокоить, то цена ей рубль и прямая дорога  к
вокзалу.
   (Из настоящих проституток, кстати, действительно получаются идеальные
жены, это не выдумка, это истинная правда.) А  сила...  Ведрами  пить  в
ежевечерних компаниях, курить, нюхать и при этом не терять товарный вид,
оставаться на плаву - нет, слабые в этом мире не задерживаются.
   Их разговор закончился тем, что они решили  встретиться  еще  раз.  И
стали встречаться регулярно. Юмашева сделалась  для  Милы  чем-то  вроде
психоаналитика. Той нужно было кому-то выговориться,  вывернуться  перед
кем-то наизнанку без остатка, ей оттого делалось легче, а больше  ей  не
перед кем было так открыться. Информатор из Милы поначалу  был  никакой.
Она  мало  что  могла  рассказать  о  делах  криминальных.  В  то  время
милиционерша была больше нужна проститутке, а  не  наоборот.  Но  вскоре
девушка поднялась на ступеньку в своем ремесле, стала работать в  ночном
заведении,  где  собирались  и  оттягивались  бандиты,  и  потек  ручеек
информации, иногда весьма ценной. И еще. Роль Мата Хари дала Миле  цель,
придала смысл ее существованию. Тем более своих клиентов она  ненавидела
и сдавала их тайны охотно. Гюрзе  приходилось  пользоваться  информацией
очень аккуратно, каждый раз тщательно просчитывая свои шаги, чтобы  тень
подозрения  не  пала  на  ее  человека.  Вот  так.  Как  ни  странно,  а
оперуполномоченная, сделав  преступницу  своим  агентом,  тем  самым  не
давала той потонуть в криминальной трясине.  Хотя  агент,  опять  та  же
тема, - неудачное слово. Их отношения все-таки иные.
   Полуприятельские, что ли...
   Мила вернулась от стойки с коньяком и конфетами.
   - Дрянь погодка. - Она сняла сумочку с сиденья, повесила ее на спинку
стула.  -  А  у  меня  не  топят.  Второй  день  не  могу  зайти  купить
обогреватель. Мерзну, как дура. Только коньячок и спасает.
   Виски еще, правда.
   - У меня дома два года батареи простояли полухолодные, - рассказала в
ответ Гюзель. - Кому я только не жаловалась,  обошла  всех  начальников,
шило им в толстые задницы. Через два года только  затопили  как  надо...
Сапожки  новые   купила?   -   полюбопытствовала   Гюзель.   -   Смотрю,
прихрамываешь.
   - Заметно? - расстроилась Мила. - Да вчера тоска напала, дай,  думаю,
шмотку новую  куплю,  подниму  настроение.  Зашла,  купила  сапожки.  Не
разносила пока.
   - Где брала? Сколько стоят?
   Подслушать их, и, конечно, каждому пришло бы  на  ум  -  опер  и  его
информатор на тайной встрече.
   Обе закурили.
   - Что это? - Гюзель дотронулась до руки  Милы,  чуть  выше  запястья,
когда девушка подняла руку с сигаретой  и  обнажился  синяк  размером  с
пятак советских времен. - Били? - впрямую спросила Юмашева.
   - Нет, - ответила Мила. - Мудак один попался. Захотел показать, какой
он сильный. Сжал лапищей, ну и вот...
   В этот раз не били. Но прежде доставалось, и никто  ничего  не  может
гарантировать на будущее.
   Таково выбранное ею ремесло, его издержки. Все проститутки знают, что
с ними может быть,  что  однажды  могут  и  прибить  насмерть.  Подобных
случаев сколько угодно. Вот та же Мила. Когда она только  приобщилась  к
"профессии", с одной из ее подруг произошел  случай,  который,  казалось
бы, должен был заставить юную провинциалку бежать с панели сломя голову.
Подругу звали Ира. Она "работала" на одном из "пятачков",  где  толклись
девицы, мужчины с испитыми лицами и таксисты.
   Схема  "работы"  была  проста:  девка  заманивает,  сутенер  получает
деньги, а "свой" таксист занимается развозкой. В  один  из  вечеров  Иру
снял один кавказец, с бритой головой, в кожаном плаще, по  виду  старик,
но на самом деле еще не старый.
   Отдал положенную сумму Ириному сутенеру, посадил в "панельное"  такси
и отвез на Каменный остров. И там, не выходя из такси, он бил и  истязал
ее в течение пяти часов. Все это время таксист сидел не  шелохнувшись  и
тронул машину, когда обессиленный кавказец уже стал выть,  а  Ира  стала
умирать.  Ее  выкинули  там  же,  на  Каменном,   утром   ее   подобрали
сердобольные граждане и вызвали "Скорую". В больнице она сказала, что ее
избили неизвестные, а вернувшись домой, поняла, что жизнь кончена. В ней
засел страх, который начал поедать ее не только изнутри, но  и  снаружи,
съедал кожу, ногти, волосы. За считанные месяцы  из  полненькой  румяной
блондинки Ира превратилась в старуху, вдобавок покрылась струпьями с ног
до головы.  Ее  навещали  немногочисленные  подруги,  навещала  и  Мила,
навещала даже Гюрза. Ей предлагали  помощь,  но  Ира  отвергала  все.  И
вскоре умерла. Такая судьба... Везде и  всегда  побеждает  сильнейший  -
сильный духом. Естественный отбор, япона мать, против него не попрешь. А
вы говорите - "помочь богатому, спасти сильного"...
   Детский лепет. Сопля в стакане...
   Гюзель и Мила поговорили еще о том о сем.
   Вдруг Гюзель "вспомнила":
   - Знаешь, мне вчера подарили пригласительный в Дом кино. Подожди... -
Она покопалась в сумочке. - Ага, вот посмотри. На  послезавтра.  Картина
какого-то финского режиссера. У  меня  дежурство,  все  равно  пропадет.
Хочешь сходить?
   - Послезавтра? Начало в восемь, на два лица.
   Давайте, схожу, вроде свободна. А чего ж  не  отказались  от  билета,
если дежурство?
   - Тогда неизвестно кому его отдадут. А так я  им  могу  распорядиться
сама.   Понимаешь?    По    своему    выбору.    Выбрать    кого-то    и
облагодетельствовать.
   - Ага. Спасибо. - Билет перекочевал в сумочку Милы.
   - Про Марьева что у вас слышно?  Ты  же  вроде  знавала  его  прошлых
приятелей-знакомых. Кто его так? - спросила Юмашева.
   - Ну, вы вспомнили! Уж давно проехали  эту  тему.  Закопали  козла  и
проехали.
   - Козла?
   - Да все они козлы.
   - Проехать-то проехали, - Юмашева откинулась на спинку  стула,  -  но
интерес остался.
   - Раз остался... Да, обсуждали, конечно, в те дни. И при  мне.  Дайте
вспомнить... -  Мила  замолчала,  задумчиво  катая  по  столу  шарик  из
конфетной обертки.
   Включили магнитофон.  Гоняли  Агутина.  Народу  в  зале  прибавилось.
Только что ввалилась шумная группа офицеров, майоры и подполковники.
   Наверняка слушатели академии. Набрали пива.
   - Вы знаете, - вновь заговорила Мила, - никто ничего  конкретного  не
говорил. После убийства. Но вот до... Брякнул как-то при мне  один  тип,
дело было за месяц до твоей заказухи -  как  раз  про  Марьева.  Сейчас,
подождите, точно вспомню, как дело было... -  Гюрза  готова  была  ждать
сколько угодно. Лишь бы  на  ладонь  упала  та  крупица  информации,  из
которой, как из семени, можно вырастить побег. - Двое их было. Обоим под
сороковник. Помню толком одного, с которым я была.  Когда  они  о  своем
трендели, всплыл у них этот Марьев. Вот мой-то и  говорит,  а,  дескать,
Марьев - битая карта, я тебе говорю. И все.  Свернули  пьяный  базар  на
другую тему.
   - Кто таков? - внешне спокойно поинтересовалась Юмашева, а внутри все
напряглось. Опа!
   Неужели ниточка появилась? Ай да Гюрза!  Буквально  первый  агент  на
след навел... Вот что значит ментовское счастье.
   - Значит, звали моего чувака Боря. Борис.  Корешился  он  когда-то  с
пацанами из угонял, но потом, кажется,  завязал  с  этим,  стал  крутым.
Э-э...
   Чего-то он и про  работу  говорил.  Дескать,  работает  где-то...  О,
точно!  -  Мила  аж  хлопнула  в  ладоши.   -   В   Автове,   директором
автомагазина... А больше я  ничего  не  знаю,  -  она  как-то  по-детски
развела руками и улыбнулась.
   Юмашева отпила глоток кофе. Это уже не ниточка получается  -  веревка
целая. Если, конечно, девочка говорит про того самого.
   - Спасибо, Мила, - искренне сказала она. -  Помогла,  честное  слово.
Если что - звони.
   - Обязательно.

28.11.99, день

   Плюс один тепла переплавлял  первый,  неуверенный  снег  в  слякотную
грязь. Коричневые лужи заполняли неровности дорог. Снег то  прекращался,
то вновь сыпался мелкой крупой. Вот что не прекращалось  с  начала  дня,
так это ветер. Который "вновь  играет  рваными  цепями".  В  общем,  все
путем, все по делу, конец ноября. В такую погоду должен,  просто  обязан
вырасти  спрос  на  крепкое  спиртное.  Особенно  бурно  радуются,  надо
полагать, держатели разливушек.
   Не удалось отогнать мысли о водке и Вите  Белякову,  выбравшемуся  из
"Жигулей" под ветер и  снежную  крошку  и  тут  же  поднявшему  воротник
куртки. "Сто пятьдесят с прицепом не помешали бы",  -  вздохнул  он  про
себя, обходя машину. Его спутница тоже, наверное, не откажется  хлопнуть
по коньячку. Может, предложить ей  раскрутить  этого  бобра  сначала  на
коньяк, а потом на признания? С такими мыслями он открыл дверцу и  помог
Юмашевой выйти из авто. Судя по  тому,  как  майор  милиции  передернула
плечами и зябко поежилась, с ходу пробрал ее ветрюга. Здесь,  на  холме,
задувало - только держись. Хорошо, что им  не  пришлось  и  не  придется
совершать по склону холма пешие прогулки.
   Юмашева позвонила ему  два  дня  назад  и  безапелляционно  приказала
отыскать некоего  Бориса  Алексеевича  Герасимова,  который  трудился  в
Автове  директором  магазина  "Автозапчасти".  Отыскать  и   мило,   без
протокола, но результативно побеседовать с  ним  на  предмет  вот  чего:
дескать, у него, Виктора,  есть  оперативные  данные,  будто  означенный
Герасимов за несколько дней  до  убийства  Марьева  знал  о  готовящейся
акции. Так вот, необходимо выпытать, от кого он об этом  узнал,  -  пара
пустяков. Задача ясна?
   Но пара пустяков не  получилась.  Виктор  честно  съездил  в  Автово,
честно попытался вытрясти из Герасимова информацию, применив  все,  чему
научился в Школе милиции и на  недолгой  практике  на  "земле":  пряник,
кнут, уговоры и угрозы. Однако директор оказался калачом тертым, судя по
всему, с милицией дело не раз имевшим, и ушел в полную  отказку.  Ничего
не знаю, ничего не видел, ничего никому не скажу. Тем более про Марьева.
   Наговаривают на меня злые языки, товарищ лейтенант, я в  политику  не
лезу, мне и здесь своих забот хватает. Три часа ушло коту под хвост.
   Скрепя сердце Беляков так и доложил Гюрзе: ничего не выходит,  клиент
не колется. Гюрза  шепотом  выматерилась,  помолчала  несколько  секунд,
потом сказала:
   - Завтра, нет, послезавтра в десять подъезжай за  мной  на  Тверскую.
Прокатимся, посмотрим на твоего директора. За вымя пощупаем.
   Внизу, под горкой, кипел  автомобилями  проспект.  Иногда  от  потока
откалывались машины и, как давеча их  "жигуль",  устремлялись  вверх  по
широченной асфальтовой полосе. Автомобилистам было чем  занять  себя  на
горе. Устроенный когда-то здесь автобусный парк  существовал  и  по  сей
день, но - с изменившимся лицом. Он оброс со  всех  сторон  заведениями,
имеющими отношение  к  автобизнесу.  Заправка,  мойка-люкс,  шиномонтаж,
небольшой рынок подержанных автомобилей, двухэтажный магазин. Дверь  над
этим магазином, на котором, несмотря на ясный день,  уже  горела  неоном
вывеска "Автозапчасти, масла, шины", распахнул  Виктор,  пропуская  даму
вперед, и сам перешагнул  порог,  перемещая  себя  из  царства  ветра  и
слякоти во владения резинового запаха.
   - Веди, опер, ты теперь короткую дорогу знаешь.
   Юмашева опустила воротник пальто, который  успела  поднять,  пока  он
закрывал машину.  Пальто  было  черное,  строгое,  до  пят.  Элегантное.
Пожалуй, действительно катит на звезду  сыска.  Только  не  русского,  а
какого-нибудь заграничного. Нашенские не  бывают  такими  элегантными  -
даже в кино... Виктор посмотрел на свои нечищеные ботинки и сконфузился.
   Они  прошли  мимо  капотов  и  шин,  бросили  взгляд  на   охранника,
выходящего из соседнего зала  и  поигрывающего  дубинкой,  поднялись  по
лестнице на второй этаж. Жирная красная  стрелка  с  надписью  "Магазин"
указывала направо, и, действительно, направо просматривались стеллажи  с
запчастями. Налево  уходил  безымянный  коридор.  Они  свернули  налево.
Миновали дверь с табличкой "Бухгалтер", разминулись с  девушкой,  несшей
электрочайник, над носиком которого поднимался парок, повернули за  угол
и уткнулись в дверь, обитую кожей строгого черного цвета.
   - Вот здесь у него логово, - мрачно изрек  опер  и  утопил  подушечку
указательного пальца в этой коже.
   - Любопытно. - Юмашева щелкнула перламутровым ногтем по  привинченной
к двери табличке,  на  которой  было  выведено:  "Prinzipal".  -  Обрати
внимание. О чем-то это, наверное, говорит.
   - О чем?
   - Пока не знаю. Разберемся. Ну, пошли...
   В кабинете было натоплено так, что на ум не могли  не  прийти  всякие
шайки, веники и полки.
   Уж на что в коридоре  было  нехолодно,  но  в  директорском  кабинете
вообще оказались тропики. Вошедших встретил гнусавый, пропитанный скукой
голос: "Даже не думай об этом!  Ты  просто  последнее  дерьмо  и  больше
ничего!.." Гнусавого прервали нажатием кнопки на пульте. Хозяин кабинета
скинул ноги с тумбы, на которой стояла видеодвойка "Sony". Слетел сбитый
ботинками  лист  какого-то  документа,  спланировал  неспешно,   подобно
осеннему листу, и  опустился  обреченно  на  темно-зеленый  ворс  ковра.
Хозяин кабинета повернулся вместе с креслом к  вошедшим.  Разглядев  при
свете пятирожковой люстры со стоваттной,  не  меньше,  лампой  в  каждом
рожке, кто к нему пожаловал, он не бросился из-за стола с объятиями,  не
расплакался  от  счастья,  даже  не  привстал  в  знак  приветствия,  но
улыбнулся. Ламповый свет заиграл на золотых  коронках.  Был  он  одет  в
строгий черный костюм, на белой рубашке - пестрый галстук.