иклухо-Маклай, смог дать своим детям
образование. Его внучка написала книгу о Миклухо-Маклае. Она написала, что
в их деревне одного из мальчиков обязательно называют Миклухо-Маклай, в
знак уважения к памяти великого русского гуманиста. Еще одна интересная
деталь: одну из деревень возле Маданга Миклухо-Маклай назвал "Шопенгауэр",
другую - "Вагнер". В свое время это пытались приписать немцам, но это
сделал Миклухо-Маклай: "Вагнер" - в знак сугубой почтительности к великому
немецкому композитору, а "Шопенгауэр" - с юмором, ибо его философию наш
великий ученый не принимал.
   Интересно также и то, что народ Гвинеи звал Миклухо-Маклая "человеком с
луны", ибо он был белым, спокойным и очень добрым.
   Беседовал с сиднейскими и мельбурнскими журналистами. Говорили о хиппи
- в Сиднее их очень много. Они спят на улицах, едят на улицах, любят друг
друга на улицах. Австралийские собеседники выдвинули интересную концепцию:
хиппи, которые отрицают всякую организацию, на самом деле уже состоявшаяся
всемирная организация. У этой организации пока что нет лидера, но он может
появиться в нужный момент и в нужном месте.
   (На сиднейских пляжах по песку и траве, среди людей ходят голуби и
чайки. Чайки берут хлеб из рук - они здесь ручные.)
   - ...После телевизионного интервью ко мне в номер звонили разные люди.
И внук Миклухо-Маклая - Пол Маклай. Он сам нашел меня. И профессор Лейкок
из университета. Позвонила и миссис Нестор - милая Мария Михайловна
Нестеренко; она живет на окраине Сиднея, на Варвик-стрит, в Стаыморе. Ее
судьба интересна. Семья Нестеренко приехала сюда в 1913 году, потому что
брат, Анатолий Михайлович Степанов, революционер-большевик, бежал из
сибирской ссылки в Австралию. Он-то и вызвал сюда семью.
   Приехали они в Брисбейн. На пристани их встречал высокий красивый
мужчина, который представился Томом. Фамилия у Тома была русская -
Сергеев. Это был товарищ Артем, замечательный ленинец-революционер. Он
встретил перепуганных, голодных эмигрантов из России, сказал родителям,
что Анатолий сейчас на железной дороге, занят, поэтому не мог приехать.
   - Я сам вас отвезу на Кенгуру-Пойнт, - сказал Артем.
   "Кенгуру-Пойнт" - так называли в то время иммиграционный оффис. (Когда
первые европейцы увидели это диковинное животное и спрашивали перепуганных
аборигенов:
   "Что это такое?" - те отвечали: "Кен гуру" - "Не понимаю". С тех пор
это животное стало называться "не понимаю" - "кенгуру".)
   В "Кенгуру-Пойнт" было много эмигрантов. Два сорта русских эмигрантов
приезжали в Австралию: те, которые бежали от царского самодержавия, и те,
кто приехал за длинным рублем.
   - "Политики", - рассказывает Мария Михайловна, - жили особой жизнью.
Давали свои концерты; у нас были свои собрания, праздники. Душой "русских
австралийцев" был Артем, человек нежный, иначе его и не определишь. Он жил
сначала у нас, а потом поселился рядом с нашим домом, вместе с Гордоном
Брауном. Гордон тоже рабочий, после стал членом парламента. Они умели и
работать, и поднимать рабочих на демонстрацию. Умели они и шутить. Как-то,
помню, взяли у нас простыни, сшили из них балахоны и ночью играли в
привидения... Потом Артем переселился за город.
   Подруга Тома была немкой, звали ее Минни. У нее была дочка Лили, не
совсем здоровая, и Артем был с ней особенно нежен. Артем, работая,
умудрялся помогать всем русским в Австралии. Он выступал и как переводчик
- ходил с нашими неграмотными старухами и стариками и к врачу, и в
полицию; он был настоящим интеллигентом, он никогда не стеснялся помочь
неграмотным, растолковать им, объясниться вместо них с гогочущими
чиновниками, которые тогда издевательски смотрели на наших людей.
   У нас на чердаке Артем оборудовал типографию подпольной газеты "Девятый
вал". Я помню, что кроме брата и Артема приходил еще товарищ Иордан. Вышло
тогда всего два или три номера газеты. Потом, говорят, эта газета выходила
в Брисбейне, там осело особенно много русских.
   Артем тогда жил в местечке Купес-плейн. Это маленькая ферма, там для
девочки было лучше, чем в городе. У него была лошадка, он на ней ездил на
станцию.
   Сначала-то они жили в палатке - он, Минни и дочь, потом уже построили
хижину, мы ему все помогали. Артем был сезонным рабочим на бойне. Тогда
была безработица, устроиться на постоянную работу было невозможно. Иногда
он приходил к нам переночевать, - если поздно кончал работать и не мог
добраться к себе. Я помню, как он организовал манифестацию в 1914 году
против войны. Главными организаторами был он, его австралийский друг
Джимми Куинтон и Гордон Браун. Я помню, как они себя приковали цепями к
дереву, чтобы полиция не могла их прогнать с площади. За это, между
прочим, их потом и посадили.
   В 1919 году в Австралию приехал Петр Симонов, представитель из Москвы.
Он поселился в Монт-Морган, на железной дороге. Вместе с Петром Симоновым
приехали Уткин и Зузенко. Зузенко огромный, семи футов роста, басистый.
Они приехали, повстречались с нашими людьми, поспрошали, кто хочет
возвратиться домой. Многие захотели, но власти им запретили выезд. Тогда
люди решили устроить воскресный марш. Полиция разрешила устроить такой
марш, но без красного знамени. Вот и пошли - русские впереди,
австралийские рабочие сзади. Полиция сопровождала их на лошадях. Зузенко
все-таки поднял красный флаг над головой. Разогнала их тогда полиция,
крепко людей побили. (Я была взбалмошной девчонкой. Помню, как-то сказала
Артему, что не хочу быть большевичкой, хочу быть анархо-синдикалисткой.
   Артем посмеялся: "Ты сначала школу-то заверши, анархо-синдикалистка!")
   Когда кончился тот марш, мы вернулись домой. Вдруг прибежал Зузенко,
закричал:
   "Закрывайте окна, идет полиция!" Мы закрыли окна, двери. Несколько
десятков полицейских пришли в наш район, стали врываться в дома. Раздался
выстрел. Кто стрелял, до сих пор неизвестно. Однако назавтра газеты
написали, что это стреляли большевики из дома Степановых. Из-за этого меня
лишили права учиться.
   Арестовали Зузенко, Рязанова и Розенберга. Потом, впрочем, их выслали
из Австралии.
   Я слыхала, что Зузенко был впоследствии капитаном на пароходе, который
курсировал между Ленинградом и Лондоном.
   Когда брат Анатолий уехал в Советский Союз (они уехали вместе с
Артемом), мы тронулись следом за ними на родину. Мама, правда, осталась в
Сиднее, она болела.
   Приехали мы в Харбин, оттуда через всю Сибирь в Москву. Ехали три
месяца. Было лето, поэтому не завшивели - купались во всех речках. Поезд
пройдет километров сорок и станет, а мы - купаться. Приехали в
понедельник, в тот день в катастрофе погиб брат Анатолий, я осталась одна
и вернулась к маме в Австралию.
   Мой младший брат Костик видел Ленина. Я не помню сейчас, где это было -
то ли в "Метрополе", то ли он был у Артема в Кремле. Вошел Ленин, погладил
Костика по голове, пошутил: "Молодой австралиец..." А Костик плакал - он
не мог решить арифметическую задачу: "Вы купили в лавке семь фунтов
говядины, три отдали соседям, а оставшееся разделили на восемь частей". "Я
не понимаю, - плакал Костик, - что такое говядина?"
   ...Мария Михайловна смотрит на меня с нежностью, угощает домашним
печеньем.
   Домик у нее стереотипный, комнаты маленькие, кухонька крохотная, туалет
на улице - туда нужно идти через огородик (совсем как в маленькой
деревеньке!). На огороде она сажает редиску, морковь, немножечко картофеля
- пенсия-то крохотная.
   Подрабатывает: приезжают наши делегации - устраивается переводчиком.
Когда спрашивает о Москве, глаза ее увлажняются, и делается мне мучительно
жаль эту одинокую маленькую женщину в такой далекой Австралии, где люди,
как я был убежден в детском саду, ходят "вниз головами"...
   Завтра утром вылет в Порт-Моросби. Багажа у меня нет, - сумочка с
рубашкой, носками, мылом, пленкой и диктофоном. Придется терпеть и на
Новой Гвинее "безгалстучного и бородатого, словно Че, красного писателя",
как писали здесь в газетах.
   Остаток дня провел за городом - укатили в "Африкэн Лайон Сафари".
Неподалеку от естественных водопадов, в ста километрах от Сиднея,
организовано сафари. Вас пускают на машине ("Только не вздумайте открывать
стекла!") за высокую решетку, и вы ездите по аллеям; иногда
останавливаетесь, не можете двигаться - на асфальте лежат львы и едят
мясо. Их здесь много, машин они не боятся, подпускают не то что на метры -
на сантиметры; подъезжайте и фотографируйте на здоровье усатых,
добромордых, очень спокойных и снисходительных царей природы.
   "Пожалуйста, не ремонтируйте сами вашу машину, если она остановится! -
гласит плакат у въезда. - Дождитесь техпомощи!"
   О событиях последующих дней я написал в корреспонденциях для "Правды" и
"Литературной газеты".
   ...Времени у меня было в обрез, поэтому, прилетев в Австралию, я сразу
же начал готовиться к путешествию в Папуа и Новую Гвинею. В авиакомпании
"Квоятас"
   молодой клерк переписал мой билет.
   - В Порт-Моросби вы отправляетесь послезавтра. После путешествия по
острову возвращаетесь в Брисбейн, а затем через Дарвин в Сингапур. Где
можно найти вас в случае чего?
   - "Флорида кар мотель".
   Через три часа в моем номере раздался телефонный звонок. Звонил клерк
из "Квонтаса". Он спросил:
   - А у вас есть въездная виза?
   - То есть?..
   - После посещения Новой Гвинеи вам следует получить въездную визу в
Австралию.
   - А что, Папуа и Новая Гвинея уже стали самостоятельными государствами?
Или они по-прежнему часть Австралии?
   Клерк посмеялся:
   - Формальность, пустая формальность... Вам следует посетить оффис
иммиграции - они все объяснят.
   Офицер иммиграции оказался славным парнем. Он написал на листочке
бумаги: "Вам не требуется въездной визы после посещения Новой Гвинеи и
Папуа". Дата. Подпись.
   - Значит, нет проблем? - спросил я. - Можно лететь?
   - Можно. Только перед этим надо посетить министерство внешних
территорий.
   Назавтра с утра я был в министерстве внешних территорий.
   - Откуда вы? Из Москвы?! Понятно. Только вы обратились не по адресу.
Вам надо получить въездную визу в иммиграционном оффисе.
   - И тогда все будет в порядке?
   - В полном порядке.
   - И я смогу полететь в Порт-Моросби?
   - Конечно...
   Кладу перед господином заключение иммиграционного офицера. Он читает
его вдоль и поперек. Он чуть не просматривает его на свет, и нет уж на его
лице обязательной улыбки, исполненной демократического доброжелательства.
   - Заполняйте анкету, - говорит он мне сухо.
   Имя, отчество и фамилия - это, так сказать, привычное. А вот рост, цвет
волос и глаз, "особые приметы" - сие мне в новинку.
   - Оставьте ваш телефон, мы войдем в контакт с вами.
   Наутро раздался звонок: мистер Брезли, ответственный сотрудник
министерства колоний, - простите, я имел в виду "внешних территорий", -
пригласил меня приехать к нему, что я и сделал.
   - Вы не можете посетить Папуа и Новую Гвинею, - сказал мистер Брезли, -
таково решение министра Барнса.
   - Почему?
   Мистер Брезли молча развел руками...
   На галерее прессы в парламенте в то утро было тихо и сонно: вероятно,
ничего интересного в сегодняшних заседаниях не предвиделось. Наш
пресс-атташе собрал нескольких газетчиков. Мы стояли в коридоре, и я
рассказывал им о "шутках"
   Барнса, министра "внешних территорий". Толпа журналистов росла. Высокий
седой старик спросил меня:
   - Чем мотивирован отказ?
   - Ничем.
   - Вам обязаны были сказать мотивы. Сейчас мы устроим вам звонок к
министру Барнсу, и вы зададите ему только один вопрос: "Почему?"
   Журналисты действительно устроили звонок к министру Барнсу. Они стояли
вокруг стола и напряженно ждали.
   - Мистер Барнс, с вами говорит советский писатель... Пожалуйста,
объясните мне, почему я не могу посетить те места, которые мне необходимо
посетить в связи с работой над новой книгой?
   - Мы не объясняем причин.
   - Почему? - прошептал стоявший рядом журналист. - Еще раз спросите его:
почему?
   - Мы не объясняем причин, - повторил министр Барнс.
   Наутро все австралийские газеты вышли со статьями, посвященными отказу
Барнса пустить советского писателя в "подопечные территории". Газета
"Австралиэн":
   "Барнс строит баррикады на пути русского. Австралийское правительство
отказало русскому писателю посетить Новую Гвинею и Папуа". "Эйдж":
"Правительство не хочет сказать, почему Семенов не может посетить Новую
Гвинею". "Сидней морнинг геральд": "Новая Гвинея забаррикадирована для
советского писателя". "Дейли телеграф": "Красный писатель не может
посетить Папуа". "Новая Гвинея возмущена баррикадой на пути писателя, -
писал в "Геральде" Дуглас Локвуд, главный редактор газеты "Саус пасифик
пост", издающейся в Папуа. - Папуасы и новогвинейцы, белые и черные,
возмущены решением правительства, запретившего русскому писателю посетить
Новую Гвинею. Они возмущены, поскольку это решение было принято без всякой
консультации с ними... Правительство разрешало посетить Новую Гвинею и
Папуа представителям расистских государств и запретило посетить территорию
советскому писателю. Посол Южно-Африканского Союза Марри посещал Новую
Гвинею в прошлом году".
   Один из лидеров народа Новой Гвинеи, мистер Оала Оала-Раруа, заявил:
"Мы не хотим нести ответственность за подобные действия Канберры. Мы
верим, что мы будем свободной страной. Я считаю, что здесь должна быть
свобода и наших действий". "Дейли миррор" опубликовала редакционную статью
"Комплекс шпионажа":
   "М-р Семенов хочет всего лишь собрать материалы о русском ученом в
Новой Гвинее, который жил там в прошлом веке. В этом нет ничего
подозрительного, и он должен получить разрешение посетить те места,
которые он хочет посетить". "Сидней морнинг геральд": "Русский писатель
атакует Барнса: "Все время у вас повторяют, что в Советском Союзе нет
свободы для писателя, - отметил "красный". - Барнс имел возможность
показать образец свободы для писателя здесь и пустить меня в те места, о
которых я собираюсь писать". Эта же газета передает сообщение:
   "Политические деятели Новой Гвинеи м-р О. Оала-Раруа и П. Честертон
заявили, что "отказ австралийского правительства пустить русского писателя
в Папуа и Новую Гвинею шокировал народ "территории".
   Ночью заместитель лидера парламентской оппозиции мистер Бернард
отправил телеграмму министру Барнсу с просьбой разрешить посещение Папуа и
Новой Гвинеи советскому писателю. "Я убежден, - писал м-р Бернард, - что у
Семенова есть веское основание для посещения территории".
   Весь этот вечер и все утро в моем номере не умолкал телефон, звонили
разные люди: и доктор Лейкок из университета - он собрал песни и сказки
народов Новой Гвинеи и любезно предложил мне сделать фотокопии с его
уникального, еще не опубликованного материала; и внук Миклухо-Маклая - Пол
Маклай, ведущий диктор радио и телевидения; и журналист Фрэнк Гринап,
выпустивший интереснейшую книгу о нашем великом путешественнике; и десятки
других людей - честных, отзывчивых и добрых австралийцев. Многие из них
были уверены в том, что Барнс будет вынужден пересмотреть свое решение.
Все австралийские газеты выступили против него, большинство профсоюзов,
писатели, союз журналистов...
   Поздним вечером на стоянке такси я искал пять центов, чтобы позвонить
по телефону. Старик, судя по одежде, священник, протянул мне монету и
сказал:
   - Это с извинением от меня за нашего министра...
   Барнс отказался пересмотреть свое решение. Мне было окончательно
запрещено посетить Папуа и Новую Гвинею. Пресса пусть себе пишет,
профсоюзы - валяйте возмущайтесь, а я его не пущу. Вот вам великолепнейший
образчик демократии "свободного мира". Газеты писали: "Теперь русские
имеют право обратиться в ООН, в Комиссию по опеке". Но даже это не
испугало Барнса.
   Так что же он так боится показать в Новой Гвинее и Папуа не мракобесу
из Южно-Африканского Союза, а советскому гражданину?
   То, что за годы своего владычества колониальные державы так и не
помогли ее народу создать письменность? То, что заработная плата на
плантациях, дающих громадные прибыли монополиям, нищенская? То, что жизнь
там обрывается в возрасте 30-40 лет? То, что 30 процентов детей умирают,
не дожив до пятилетнего возраста?
   То, что каждая восьмая женщина умирает во время родов? То, что на всю
Папуа и Новую Гвинею работает всего двести врачей? Обо всем этом вы можете
прочесть в статьях и книгах, опубликованных в Сиднее. Видимо, не только
этого боится министр Барнс. Господин министр страшится нашей правды в
решении национального вопроса. "Красный писатель" рассказал бы об этой
нашей великой и чистой правде, если бы его спросили.
   Можно ставить барьеры на пути советского гражданина в Папуа и Новую
Гвинею.
   Нельзя поставить барьеры на пути правды - путь нашей правды поверх
барьеров, всех и всяческих".
   Океан начинался волной. Она шла издали - пологая, медленная. С берега
ее замечаешь внезапно, когда упругий холм воды вдруг зеленел и пузырился
изнутри.
   Я отчетливо видел, как нарастала скорость многотонного зеленого
чудовища: лихачи на досках, поймавшие эту прибойную, отчаянную волну,
неслись на белый песок пляжа, восстав чуть впереди пенного, цвета взбитых
сливок, гребня. Гребень был острым, и в этой остроте и пенном его цвете
крылась какая-то несовместимость:
   видимо, соотношение цвета и формы определяет гармонию не столько в
живописи, сколько в реальности, окружающей нас. Мы не замечаем этого в
привычном, а здесь я лежал на длинном "биче" Сиднея и был один, и мне
ничего не оставалось, как присматриваться к непривычному и ждать восьми
часов, чтобы поехать к Полу Маклаю - внуку Миклухо.
   Трое хиппи - два парня и девушка - сидели рядом и, я слышал, спорили о
скрытом смысле апостольских посланий, соотнося их с космоплаванием. Одеты
они были в дырявые джинсы и штопаные-перештопаные майки. Девушка была
подстрижена почти наголо, ребята завиты и припудрены. Грязным, - а хиппи
полагается быть грязными, - здесь быть трудно: океан. Поэтому мои хиппи,
выкупавшись, достали из своего тряпья парфюмерную сажу и деловито вымазали
себе лица и шеи, чтобы выглядеть заскорузло-немытыми.
   Девушка вытащила из замасленной и порванной сумки крокодиловой кожи два
яблока и, разрезав их финкой, тщательно наточенной и блестящей, на четыре
части, поделила яблоки между своими товарищами, а дольку молча бросила мне.
   - Потянуло на бородатых? - спросил ее один из ребят.
   - Нет, просто мне его жаль: лежит на пляже в брюках - у него ж нет
купальника.
   - Это точно, - согласился я. - Как вы угадали?
   - У нее инфракрасные зрачки, - усмехнулся второй парень, - этот
козленок всех видит насквозь.
   За троицей вскоре приехал какой-то парень в строгом синем костюме и
увез всех в своем открытом "шевроле", громадном, как катафалк. Здесь
теперь хиппи часто увозят к себе в загородные дома сильные мира сего:
развлекаются, а может, загодя присматриваются к тем, кто прокламирует
себя, как новых мессий Старого Света.
   Такси в Австралии дешевые, как у нас: добраться до центра можно за
доллар.
   Центров два. Один по вечерам пустынен и гулок: узкие улочки зажаты
мощными коробками небоскребов. Будто квадратные луны, горят по ночам в
самых верхних этажах плоские окна, и это еще больше подчеркивает
пустынность и тишину. И даже шаги собственные кажутся какими-то зловещими.
   Второй здешний центр малоэтажный, веселый, шалый, иллюминированный,
поющий, целующийся, плачущий, мордобьющий, населенный по ночам хиппи,
влюбленными и просто веселыми людьми, - словом, прекрасный, живой и юный и
очень какой-то не австралийский: юный немчик произносит речь, прижавшись к
стеклу книжного магазина, требуя поддерживать Брандта, который
противостоит Штраусу и Кизингеру; старый раввин зазывает прохожих спеть
вместе с ниц пару псалмов; тощий британец зовет сплотиться "для отпора
Москве"; а хиппи, загородив уличное движение, скандируют, пританцовывая:
"Вьетнам - йес, янки - но!"
   А вот Пол Маклай, внук Миклухо, настоящий