у,   так   решаем:   в   отдел
военно-физкультурной подготовки, инструктором.
     - Николай Алексеевич, вы должны понять меня...
     -  Почему  вдруг  на  "вы"?!  -  грозно   удивился   сорокопятилетний
заматерелый хозяин кабинета. - Мы с  тобой  -  комсомольцы,  соратники  по
Союзу молодежи. Так что ты это чинопочитание брось. Вот в  этом  мы  хотим
отличаться от армии. Так что ты говорил?
     - Я на юрфак  МГУ,  на  вечернее,  документы  сдал.  Хочу  продолжить
образование,  хочу   со   временем   стать   на   боевые   рубежи   охраны
социалистической законности Родины.  А  военно-физкультурные  дела  весьма
далеки от будущей моей работы.
     - Резонно, резонно, - владелец кабинета  широко  зашагал.  -  Что  ж,
тогда - общий отдел. Тебе там отыщут работенку по профилю.  Завтра  можешь
ознакомиться, я там скажу кому надо. Ну, как там поживает Сергей Фролович?
Давно-давно не виделись. Все бушует, неугомонная душа?
     - Разве он может быть равнодушным  или  просто  спокойным?  Такой  уж
человек! Вы сами знаете, Николай Александрович.
     - Ты знаешь,  ты!  -  поправил  Николай  Александрович,  и  послушный
Владлен еле слышно пробормотал:
     - Ты же знаешь...


     Ларионов любовно раскладывал пасьянс  из  одиннадцати  фотопортретов.
Сначала с ряд выложил всю наличность,  потом  с  сожалением  четыре  убрал
совсем. Еще четыре перевел во второй ряд. Подумал, подумал  -  и  решился:
вторая четверка последовала за первой. Трое избранных смотрели на него.  А
он - на них.
     Вошел  Казарян,  глянул  через  ларионовское  плечо  на   фотографии,
восхитился:
     - Ух вы, мои красавцы! - И сел за свой  чистый,  без  единой  бумажки
стол.
     - А знаешь,  Рома,  зря  мы  домушниками  не  интересуемся.  Конечно,
девяносто процентов из ста - примитивные барахольщики,  и  правильно,  что
ими  район  занимается,  но  попадаются,  я  тебе   скажу,   любопытнейшие
экземпляры. Любопытнейшие. - Ларионов, будто в три листика играя,  поменял
фотографии местами. - Как твои дела?
     - Как сажа бела. Под нашу  резьбу  с  величайшим  скрипом  лишь  Миша
Мосин, посредник-комиссионер  среди  любителей  антиквариата,  нумизматов,
коллекционеров картин, с которых он имеет большую горбушку белого хлеба  с
хорошим  куском  вологодского,  если  не  парижского   сливочного   масла.
Напрашивается вопрос: зачем ему уголовщина?
     - Напрашивается ответ: чтобы кусок масла стал еще больше.
     - Будем на это надеяться. У тебя что?
     - Вот эти трое.
     - Что ж, надо исповедаться.  -  Казарян  вылез  из-за  своего  стола,
направился к ларионовскому. Взял фотографии, без любопытства  посмотрел  и
вернул их на свое место, небрежно бросил на стол. Отошел к окну.  -  Надо,
конечно, надо. Но граждане эти,  судя  по  обложкам,  пареньки  серьезные.
Пойдут ли они на такое дело во время нынешней заварухи,  когда  -  они  не
дураки, они про это знают - мы рыбачим частым неводом? Вот вопрос.
     - Не каркай заранее, Рома. Давай действовать по порядку.
     - Я не против, Сережа. - Казарян  тянул  время,  не  решаясь  сказать
важное. Но все же решился. - Ты знаешь, почему Серафим Угланов, по  кличке
Ходок, пошел брать писательскую квартиру непохмеленым? Конечно  знаешь:  у
него не было ни копья. А почему у него не было ни  копья,  ты  не  знаешь,
наверняка. А я знаю. У меня с Серафимом душевный разговор был,  и  он  мне
сказал, что накануне скока он вполусмерть укатался в карты.  Все  спустил,
до копейки.
     -  Зачем  ты  мне  все  это  рассказываешь?  -  настороженно  спросил
Ларионов. Он уже догадался, о чем хочет поведать ему Казарян, но не хотел,
чтобы это было правдой.
     - Для сведения, Сережа.  Раздевал  Серафима  известный  катала  Вадик
Клок. И не его одного. Среди пострадавших - кукольник-фармазон Коммерция и
залетный  ростовский  домушник,  не   пожелавший   никому   представиться.
Обращались к нему просто: Ростовский.
     - У кого играли? - быстро спросил Ларионов.
     - У Гарика Шведова,  известного  тебе  ипподромного  жучка,  приятеля
Клока.
     - Что ж они, не знали, что на каталу нарвались?
     - Поймать его, дурачки хотели. Боюсь,  Сережа,  что  Санины  опасения
оправдаются, и нам достанется второй вариант. -  Ничего  не  знал  Казарян
(официально) об отношениях Ларионова с Клоком, он и не предполагал ничего,
сообщил только сведения о некоторых представителях преступного мира.
     - Когда пойдем Смирнову сдаваться: сегодня вечером или завтра  утром?
Правда, сегодняшний вечер еще наш.
     - Завтра, - не глядя на  Казаряна,  решил  Ларионов.  -  Мне  кое-что
проверить надо.
     Была  пятница,  поэтому  его  пришлось  искать,  искать  весь  вечер.
Нашел-таки. Нашел  в  бильярдной  Дома  кино,  временно  расположенного  в
гостинице "Советская", в связи с ремонтом здания на Васильковской.
     В светлом уютном помещении  Вадик  Клок  гонял  пирамидку  с  молодым
лысоватым кавказцем. Кавказец, играя на выигрыш, вел  партию  по-маркерски
осторожно, а Вадик, шикуя, рисковал. Ларионов дал ему проиграть пятьсот, а
потом глазами указал на дверь. Клок,  передавая  кий  саженному  красавцу,
попросил его слезно:
     - На одного тебя надежда, Эрик. Попотроши  Карлена  как  следует.  За
меня.
     Красавец  ослепительно  улыбнулся  и  склонил  маленькую   голову   с
идеальным пробором в знак согласия. Клок тихо расплатился  с  кавказцем  и
побрел к выходу. Подождав немного, направился за ним и Ларионов.


     Они шли бульваром к метро "Динамо".
     -  Что  ж  так  неосторожно,  Алексеич?  -  укорил   Клок.   Ларионов
остановился, осмотрелся. Никого  поблизости  не  было.  Тогда  он  быстро,
коротким крюком левой, жестоко ударил Вадика в печень. Вадика скрутило,  и
он стал оседать. Ларионов удержал его левой, а с правой  дал  под  дых.  И
отпустил. Вадик сел на дорожку. Ларионов смотрел, как его корежит. Наконец
Вадик хватанул воздуха почти нормально. Ларионов посоветовал:
     - Вставай, а то простудишься.
     - За что?
     - За дело, - ответил Ларионов.
     - Ты со мной поосторожнее, Алексеевич, - посоветовал Вадик,  вставая.
- Я тихий, но зубастый. Я и укусить могу. Смотри, Алексеевич!
     - Зубы обломаешь, кролик, - презрительно отрезал Ларионов.  -  Пойдем
на скамеечку присядем.
     Сели рядом, как два добрых приятеля.
     - Чего ты от меня хочешь? - завывая, спросил Клок.
     - О чем я тебя вчера, скот, спрашивал?
     - О чем спрашивал, то я тебе и сказал.
     - Ты вчера, видимо, не понял меня. Поэтому сегодня спрашиваю еще раз:
что тебе известно о последних делах домушников?
     - Еще раз отвечаю: с домушниками дела не имею.
     Ларионов, делая каблуками на серой земле черные полосы, вытянул ноги,
засунул руки в карманы пиджака, и засвистал  умело  модную  тогда  песенку
"Мишка, Мишка, где твоя улыбка". Свистал он мастерски. Клок дослушал свист
до конца и сказал, тихим голосом выдавая искренность:
     - Ей-богу, ничего не знаю.
     - Ты кого катал у Гарика Шведова?
     - Откуда мне знать. Кого привели, того и катал.
     - Слушай меня внимательно, Клок. Здесь тишина, народу нет.  Сейчас  я
встану со скамеечки, тебя подниму и разделаю, как бог черепаху.  Руки-ноги
переломаю, искалечу так, что мама не узнает, и брошу здесь подыхать.
     - Не надо так со мной разговаривать, начальник.
     - Я с  тобой  не  разговариваю,  я  тебе  перспективу  рисую.  Будешь
говорить?
     - Куда мне деваться, начальник.
     - Про Ходока и Коммерцию мне все, что  надо  известно.  Расскажи  про
третьего.
     - Ростовского  этого  Косой  рекомендовал  и  Ходока  тоже.  Скучают,
говорит, мальчишечки, и лошкануть не  прочь.  Я  их  и  принял.  Они  меня
поймать хотели.
     - А у тебя Коммерция - подставной, - догадался Ларионов. - Ростовский
этот и Ходок знакомы друг с другом были?
     - Вроде бы нет. Договорились  они,  по-моему,  когда  за  водкой  для
начала пошли.
     - Ты мне, Вадик, поподробнее про Ростовского этого.
     - Судя по всему, деловой, в авторитете.
     - Внешность.
     -  Лет  тридцати,  чернявый,  с  проседью,  нос  крючком,  перебитый,
небольшой шрам от губы, роста среднего, но здоровый, широкий. Еще что? Да,
фиксы золотые на резцах.
     - Имя, фамилия, кликуха, зачем в Москве оказался?
     - Не знаю, Алексеевич.
     Ларионов потаскал себя за нос, сощурился, улыбнулся, решил:
     -  Нет,  бить  я  тебя  не  буду.  Я  добрый,  я  тебе  право  выбора
предоставлю. Выбирай: или я тебя в кичман на срок определю, или блатным на
толковище ссученного сдам.
     - Воля твоя, а я все сказал.
     - Вот что, Клок. Ты мне горбатого не лепи.  Ну,  сколько  ты  с  этих
домушников снял? Тысячу, две, три? Ты же  -  исполнитель,  тебе  по  таким
копейкам  играть  -  только  квалификацию  терять.  Зачем  тебе  домушники
понадобились?
     - Мне они ни к чему.
     - Ну, хватит, Вадик. Поломался малость, блатную свою  честь  защитил,
теперь говори. А то Косой скажет. Ему с тобой делить нечего, а разговорчив
с нами он всегда. Так зачем тебе эти домушники понадобились?
     - Мне лично они ни к чему, - со значением заявил Клок, оттенив "мне".
     -  Слава  богу,  до  дела  добрались,  -  с  удовлетворением  отметил
Ларионов. - Так кому же они понадобились? Кому в домушниках нужда? На кого
ты работал, Вадик?
     Ничего не случилось. Все идет нормально. Вадик забросил ногу на ногу,
кинул спину на ребристый заворот скамьи, вольно  разбросал  руки  и  начал
издалека:
     - В октябре я в Сочи бархатный сезон обслуживал.  За  полтора  месяца
взял  прилично,  устал,  правда,  сильно  и  потому  решил  домой  поездом
возвращаться, думал, отосплюсь, отдохну в пути, тем более, что с  курортов
народ домой пустой едет. СВ,  естественно,  вагон-ресторан,  коньячок  мой
любимый, "Двин". Еду, о смысле жизни задумываюсь.
     И  гражданин  один,  скромный  такой,  сосед  по  СВ   и   ресторану,
приблизительно тем же занимается. Следует сказать, что гражданин  этот  не
один был, при нем человечек вертелся, но его вроде и не было.
     К  концу  дня  гражданину  этому  надоело,  видимо,  мировой   скорби
предаваться, и он сам - заметь, сам! - предложил в картишки  перекинуться.
Как ты понимаешь - не мог я отказаться. Сели втроем: я, он и человек этот,
он при нем вроде холуя. Удивил он меня. Вроде чистый  фрайер,  но  слишком
легко большие бабки отдает.  До  Москвы  я  его  серьезно  выпотрошил,  но
расставались мы, улыбаясь. Он мне телефончик оставил, просил  звонить  как
можно чаще. Благодарил за науку. Ну, иногда я  ему  звоню,  встречаемся  в
"Якоре", любимое его место - "Якорь", обедаем, разговоры разговариваем.
     - Последний разговор - о домушниках? - перебил Ларионов.
     - Ага, - легко  согласился  Вадик.  -  Просил  подходящего  человечка
подыскать, по возможности, не нашего, не московского.
     - Зачем он ему - не говорил?
     - Он не говорил, а я не спрашивал. Не знаешь -  свидетель,  знаешь  -
соучастник.
     - Про скок у коллекционера Палагина по хазам не слыхал ничего?
     - Говорили что-то.
     - А ты рекомендованного тобой ростовского гастролера с этим делом  не
соединял?
     - Это уж ваша работа - соединять.
     - Ты, как всегда, прав. Вот я тебя с этой кражей и соединю.
     - Не  соединишь,  Алексеевич,  я  тебе  на  свободе  нужен.  -  Вадик
окончательно раскололся и поэтому окончательно обнаглел.
     - Нужен. Пока нужен, - двусмысленно подтвердил Ларионов и потребовал:
- Нарисуй-ка мне этого гражданина в профиль и анфас.
     -  Леонид  Михайлович   Берников.   Телефон   Ж-2-14-16.   Живет   на
Котельнической  набережной,  серый   такой   дом   у   Таганского   моста.
Генеральский.
     Сведения  Ларионов  не  записывал,  он   их   запоминал.   Настроение
улучшилось. Он поднялся со скамьи, подмигнул Вадику, усмехнулся:
     - Кончил дело - гуляй смело. А не вернуться  ли  нам,  Вадик,  в  Дом
кино, шарики с устатку покатать?
     - Я тут Ромку Петровского встретил. Он  тебе  не  нужен?  -  вставая,
предложил Вадик, как  бы  отстегивая  Ларионову  премиальные  за  душевное
поведение.
     - О чем толковали? - без особого интереса поинтересовался Ларионов.
     - Да вроде ни о чем. Топтался он на  месте,  намеки  делал,  хотел  о
чем-то спросить, но так и не спросил ни о чем.
     - На что намекал, вокруг чего топтался?
     - Как бы походя вопросик закинул насчет того, знаю ли я человека  при
деньгах, который эти  деньги  вложить  хочет.  Я  ему  прямо  в  лоб:  что
предлагаешь? Он посмеялся, рукой махнул, мол, так, отдаленная перспектива.
     - Ну, тогда ближайшая перспектива у него  -  два  года  за  нарушение
паспортного режима. У него ведь Москва минус сто.  Встретишь  его,  так  и
скажи.
     - От своего имени? - изволил пошутить Вадик.
     - От моего имени, от имени московской милиции, как тебе  удобнее.  Ну
что, пошли?
     - Берегись, Алексеич, раскую я тебя на все четыре копыта. Год  будешь
мне алименты от своей милицейской зарплаты отстегивать!


     Лики музыкальных гениев по  стенам,  лица  знакомых  интеллигентов  в
рядах, и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян
прикрыл  глаза.  Красивым  голосом  Всеволод  Аксенов   ритмично   излагал
последний монолог, и взрывами врывалась музыка.
     Вот он финал. Ах, хорошо, ах, хорошо!  Хорошо  вспомнить,  что  можно
испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении  с
теми, кто вместе с тобой  испытывает  это  наслаждение,  хорошо  сидеть  в
кресле с закрытыми глазами и просто слушать.  Все.  Конец  Эгмонту,  конец
первому отделению.
     Роман открыл глаза. Поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал
Миша Мосин. Роман направился к нему.
     - Ромочка! - обрадовался Миша Мосин. - Сколько зим, сколько лет!
     Гуляли в фойе, разговаривали об искусстве.
     Идя в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что  после  первого
отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет  на  улицу  Герцена,  где
задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и Московский  уголовный  розыск
вопросов. Но пожалел и этого не  сделал.  Не  Мосина  пожалел.  Во  втором
отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.
     Кончилось  все.  Ослабленные  и  невнимательные,  они  закуривали   в
скверике, в котором еще  не  поселился  размахивающий  руками  Чайковский.
Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно.
     - Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?
     - Иначе и не могло быть. Он с нами прощался, Лялечка.
     - Это не трепотня, Мося, это действительно так? -  жалостно  спросила
дамочка.
     - Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг  навсегда  уезжает  от
нас в ГДР, - торжественно доложил Мосин.
     - Горе-то какое! - деловито огорчилась дамочка, поцеловала  Мосина  в
щеку, подхватила на лету падавшие от удара о мосинский нос очки и убежала.
     - Миня, а почему тебя Мосей стали звать? - поинтересовался Роман.
     - Ты с успехом мог бы задать другой вопрос: Мося, а почему тебя Миней
назвали? - раздраженно ответил Мосин. - Но мне кажется, что ты  отлавливал
меня не для того, чтобы задать этот вопрос.  А  совсем-совсем  другой.  По
палагинскому делу. Так?
     - Проницателен ты, Миня.
     - Профессия такая.
     - А какая у тебя профессия?
     - Юрист, Рома.
     - Не юрист, а  юрисконсульт  фабрики  канцтоваров  "Светоч".  Это  не
профессия и даже не должность. Это крыша, голубок мой.
     Мося засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись сказал:
     - Господи, до чего же милиционеры одинаковые! Сразу пугать.
     - Я не пугаю тебя.  Я  позицию  определяю,  с  которой  ты  и  должен
выступать в  разговоре  со  мной.  Я  -  представитель  правоохранительных
органов, а ты - жучок, существующий и существующий неплохо на сомнительные
доходы.
     - Из пушек по воробьям, - как бы "а парт" кинул реплику Мосин.
     - Воробей - это ты?
     - Выстрел-то мимо меня  и  поэтому  по  воробьям.  -  Вопросы  будешь
задавать? - с места в карьер начал Мосин.
     - А как же! - обрадовался Казарян.
     - Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня
ждет.
     Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена,  и  пошли  они  к
Манежной площади.
     - С палагинской коллекцией хорошо знаком?
     - Да.
     - И знаешь, как она хранилась в доме?
     - Да.
     - Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже
коллекции или части ее?
     - Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты.  И
те и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки
не может быть в принципе.
     - Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?
     - Конечно. Но моя страсть - сугубо по моим средствам.  Я  по  дешевке
собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая стоит  копейки  и
которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.
     - А хочется стать миллионером?
     - До слез, Рома.
     - При такой жажде можно и форсировать события, а?
     - Какие, собственно, события?
     - События, приближающие тебя к миллионам.
     -  Дорогой  Рома,  при  твоем   ли   роде   деятельности   заниматься
эвфемизмами? Спроси  коротко  и  ясно:  "Гражданин  Мосин,  не  вы  ли  за
соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на  коллекцию
Палагина?"
     - Считай, что спросил.
     - Не я.
     - Жаль. - Казарян обнял Мосина за плечи. - А то как бы было хорошо!
     - Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.
     - В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все  наоборот.  В  общем,  я
тебе, Миня, не верю, но в данном конкретном случае верю.
     - Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!
     - Хватит блажить-то. Давай вместе подумаем. Я поначалу  был  убежден,
что наводка зрячая. А вот окружение прошерстил и усомнился.
     - А если темная, Рома?
     - Откуда? Среди окружения фофанов для темной наводки нет.
     - Есть идея, Рома.
     - Поделись.
     - А что я с этого буду иметь?
     - Миня, могу тебя заверить: от моих благодеяний миллионером станешь.
     - Да я шучу, шучу! Хотелось бы просто от тебя в знак  признательности
небольшой сувенирчик. У твоего папаши в чулане лентуловский этюд  пылится.
Только и всего!
     - Договорились. А ты мне в ответ - театральный экскизик Добужинского.
Я помню, у тебя их несколько.
     - Это же баш на баш! Мне-то какая выгода?
     - Как знаешь, Миня, как знаешь!
     Мосин отчаянно махнул рукой:
     - Ну, что мы с тобой, право, как на базаре! Бери идею задаром.
     - Значит, Лентулов менять прописку не будет.
     - Как это не будет? - возмутился Мося. - Мы же с тобой  договорились:
ты мне Лентулова, а я тебе - Добужинского.
     - Ладно. Отдавай идею задаром.
     - Вы в своей конторе на Петровке небось думаете, что вы самые умные и
проницательные. А у некоторых на плечах тоже не кочан капусты.
     - Кстати, насчет эвфемизмов. Некоторые - это ты?
     У казаряновской альма-матер - юрфака - они перешли на другую  сторону
улицы, свернули налево и  мимо  старого  здания  МГУ,  мимо  американского
посольства выруливали к "Националю".
     - Абсолютно верно. Я. Так вот, у которого на плечах не кочан  капусты
вне зависимости от вас размышлял о краже и пришел к выводу,  что  наиболее
вероятный источник  о  палагинской  коллекции  и  о  квартире  -  обслуга.
Прикинул: жактовские деятели, приходящая прислуга,  персональная  портниха
жены и, наконец,  столяр-краснодеревщик,  который  уже  много  лет  строит
Палагину разнообразные вместилища для его коллекции.
     Слесаря, водопроводчики, домработница, портниха,  электрики,  конечно
же, могут дать кое-какие сведения о квартире  Палагина.  Но  исчерпывающие
сведения, а главное - все о коллекции, может дать только Петр  Федосеевич,
краснодеревщик. Я его знаю сто лет, Палагин его знает  сто  лет,  все  его
знают сто лет, и поэтому  почти  с  уверенно