едатель  профкома  авторитетно  и   скорбно
приступил:
     -  Мы   провожаем   в   последний   путь   коммуниста   и   отличного
производственника Ивана Павловича Спиридонова. За время совместной  работы
коллектив  нашего  предприятия   горячо   полюбил   Ивана   Павловича   за
принципиальность,  щедрость  души,  и  глубоко   партийное   отношение   к
порученному делу. Память о нем будет жить в наших  сердцах,  -  и,  сурово
насупив брови, отступил, предлагая продолжить  начатое  им.  Все  молчали,
прибитые ненужностью профсоюзных слов.
     - Заканчивать будем?  -  негромко  предложил  один  из  кладбищенских
стариков.
     -  Обожди,  -  властно  сказал  Смирнов.  Был   он   в   форме,   при
многочисленных наградах, и поэтому стал здесь главным. Он подошел к гробу,
глянул на усохшее мертвое лицо. - Мы осиротели. Осиротел Алька,  осиротели
Лариса,  которой  сегодня  нет  с  нами,  осиротела  Алевтина  Евгеньевна.
Осиротел и я, его крестник, его приемыш. Осиротели мы все потому, что всем
нам он был отцом. Отцом, настоящим отцом своим детям, своей  жене,  чужому
будто пацану со двора - всем. Я помню все, что вы говорили мне,  Палыч.  Я
помню все и постараюсь быть таким, каким вы хотели меня видеть.  Прощайте,
Иван Павлович.
     Алевтина Евгеньевна икающе рыдала. Алик нежно  гладил  ее  по  спине.
Виллен Приоров шагнул вперед, скрипнул зубами и начал:
     - Ушел из жизни замечательный человек, ушел преждевременно, до срока,
отпущенного ему природой, ушел, не успев сделать того, что мог, а  мог  он
многое, ушел, унеся  с  собой  горечь  несправедливых  обид  и  бесчестных
наветов. Когда же постигнет кара тех, кто на много лет укоротил его жизнь?
Над этой могилой клянусь преследовать, разоблачать, уничтожать, оборотней,
вурдалаков, палачей, изломавших нашу жизнь!
     Грустный  немолодой  гражданин  усмехнулся  на  Вилленово  слово   и,
опираясь на палку, хромая, подошел к гробу.
     - Жизнь ты прожил настоящую, Ваня. Мы гордимся тобой, твоими  делами,
твоими мечтами, твоими наследниками. Я не говорю тебе, прощай.  Если  есть
какой-нибудь тот свет, то скоро свидимся. До свиданья, Ваня.
     Смирнов кивнул  кладбищенским  старикам.  Вонзились  в  голову  удары
молотка. Господи, кто это придумал - заколачивать гроб гвоздями?
     На веревках спустили гроб в могилу. Алевтина Евгеньевна наклонилась и
бросила на гроб первую горсть земли. Бросила и отошла от гроба,  чтобы  не
видеть дальнейшее! Бросили по горсти и все остальные. Что горсть? Замахали
лопатами старики. Опять рявкнул оркестр.
     К могиле,  опираясь  на  изящную  трость,  тихо  приблизился  высокий
поджарый седой человек. На взгляд не советский даже гражданин  -  залетная
чужеземная птица: светло-коричневый костюм,  бежевая  с  короткими  полями
жестко,  по-американски,  замятая  шляпа,  до   остолбенения   непривычный
галстук-бабочка и черно-красный креп на рукаве.  Человек  снял  шляпу,  он
понял, что уже все закончилось, увидел Алевтину  Евгеньевну  и  подошел  к
ней.
     - Здравствуй, Аля, - сказал человек и, взяв ее  руку  обеими  руками,
поцеловал. - Так и не удалось увидеть Ивана живым. Опоздал.  Не  по  своей
вине опоздал. Прости.
     Алевтина Евгеньевна не понимала сначала ничего, потом поняла и поняла
так много, что заговорила бессвязно:
     - Ника, Ника!  Ты  разве  живой?  Да  что  я  говорю:  живой,  живой.
Счастье-то какое! А Ваня умер. Не дождался  тебя.  -  И  заплакала,  опять
заплакала.
     - Утешить тебя нечем, Аля. Ивана нет, и  это  невосполнимо.  Но  надо
жить.
     - Тебя совсем освободили? - осторожно спросила Алевтина Евгеньевна.
     - Выпустили  по  подписке.  Буду  добиваться  полного  оправдания.  -
Продолжить человек не  смог:  налетел  Алик,  сграбастал  его,  приподнял,
закружил, совсем забыв, где они находятся. Поставил на землю,  полюбовался
и поздоровался:
     - Дядя Ника, здравствуй!
     - Алик? - боясь ошибиться, узнал человек. - Господи, совсем вымахал!
     Подошел Смирнов, пожал человеку руку.
     - Здравствуйте, Никифор Прокофьевич!
     - Спасибо тебе, Александр.
     - За что?
     - За то, что войну выиграл. За то,  что  дрался  с  фашистами  вместо
меня.
     - Все дрались.
     - А я не дрался. - Никифор Прокофьевич взял Алевтину  Евгеньевну  под
руку, и они подошли  к  холмику,  на  который  наводили  последний  глянец
старички: лопатами придали могилке геометрическую правильность, воткнули в
рыхлую землю палку с фотографией под стеклом.
     Хваткие заводские представители умело ставили ограду.
     Все. Уложили венки,  расправили  ленты  с  торжественными  надписями,
музыканты сыграли в последний раз.
     - Всех прошу к нам помянуть Ивана, - пригласила Алевтина Евгеньевна.
     Лабухи равнодушно вытряхивали слюни из медных мундштуков - это к  ним
не относилось. Остальные цепочкой потянулись с кладбища.
     На кладбище казалось, что народу мало, а в квартире набилось столько,
что молодым сидеть было негде. Алевтина Евгеньевна, Никифор Прокофьевич  и
немолодые приятели Спиридонова-старшего тотчас организовали свою компанию,
представители составили свою, соседи со  старого  двора  -  свою.  Молодые
выпили по первой, и Смирнов тихо приказал:
     -  Смываемся,  ребята.  Не  будем  мешать  старикам,  помянем  Палыча
отдельно.
     - Ко мне? - спросил Лешка.
     - Нам бы просто вчетвером посидеть. Одним. А у меня как на грех, мать
с рейса.
     - Ко мне пойдем, - решил Виллен.
     Саня предупредил Алика, и они незаметно исчезли из квартиры.
     - Только у меня в дому ни хрена нет, - предупредил на улице Виллен.
     - Купим, - успокоил его Александр. -  Все  купим.  Я  вчера  зарплату
получил.
     - Ты не зарплату получил, а жалованье - поправил его Владлен  Греков.
- А зарплату получаю я. И тоже вчера получил. Тронулись, бойцы?
     Зашли в гастроном у метро "Сокол", отоварились под завязку и пошли  в
Шебашевский, в маленький уютный бревенчатый дом с  заросшим  палисадником.
Смирнов  оглядел  внутреннее  помещение  и  оценил  с   военно-милицейской
безапелляционностью:
     - Бардак у тебя, Виля.
     - Один живу.
     - Бабу заводи.
     - Завел. Но только я к ней езжу. Так удобнее.  Да  и  сеструха  скоро
вернется.
     - Где у тебя веник?
     -  Был  где-то.  Да  только  она  и  без  стерильной  чистоты  вполне
употребится.
     -  Хватит  языком  трепать!  Леша,  селедку  почисть,  банки  открой,
картошки навари! Володя, на стол накрывай, а ты, Виля, им покажи, где  что
лежит.
     Смирнов снял кителек и  принялся  за  уборку.  Старательно  мел  пол,
тряпкой собирал пыль, расставляя по полкам разбросанные книги. На одной из
полок стоял фотопортрет, угол которого был перехвачен черной лентой.
     - Кто это? - спросил Смирнов.
     - Отец, - ответил Виллен.
     - Там умер? Давно?
     - Не знаю.
     - Не знаешь когда или  не  знаешь,  умер  ли?  -  со  следовательской
дотошностью поинтересовался Смирнов.
     - Оттуда живыми не возвращаются.
     - Может, рано еще отца-то отпевать?
     - Его, Саня, в тридцать седьмом взяли.
     - Ты запрос в органы делал?
     - Мать до своей смерти каждый год делала. Ни ответа, ни привета.
     - А ты сейчас сделай.
     - Какая разница - сейчас или тогда?
     - Все же попробуй.
     - Попробую, - сказал Виллен и стал резать хлеб.
     Уселись, когда сварилась картошка в мундире. Рюмок не было, -  стакан
граненый, стакан гладкий,  чашка,  кружка.  Но  разномастность  посуды  не
явилась препятствием для майора Смирнова, с военных лет он с точностью  до
грамма разливал на щелк. Налил всем, оглядел всех, невысоко поднял кружку:
     - Помянем Ивана Павловича.
     По иудейской неосведомленности Лешка полез чокаться. Смирнов  тут  же
его осадил:
     - Не чокаться, "Дитя Джойнт".
     Выпили, выдержали паузу. После паузы Лешка позволил себе обидеться:
     - Без антисемитских штучек не можешь? А еще милиционер!
     - Я не милиционер, а майор милиции. И не говори глупостей.
     Ни к селу, ни к городу Виллен наизусть прочел стишок:

                        В кафе сидел один семит
                        И жрал, что подороже.
                        Как вдруг вошел антисемит
                        И дал ему по роже.

     - Во-во! - обрадовался Лешка. - Все вы такие!
     - Леша, прекрати, - потребовал комсомольский работник Владлен.
     - А что они?
     - А они - ничего, - успокоил Лешу Виллен. - Сдавай по второй, Саня.
     Саня сдал. Виллен подумал, покачал водку в стакане и предложил:
     - За Альку, за  Алевтину  Евгеньевну,  за  Ларису,  чтобы  без  Ивана
Павловича жилось им так, как положено семье такого человека.
     - Теперь чокайся,  "ошибка  Коминформа",  -  разрешил  Лешке  ехидный
Смирнов. Чокнулись, выпили и Лешка сказал, отдышавшись:
     - Называешься ты не майор милиции, а несусветная балда.
     Александр довольно заржал. В дверь буйно забарабанили. Виллен крикнул
так, чтобы было слышно во дворе:
     - Не заперто!
     Вломился Костя  Крюков,  брякнул  свою  бутылку  на  стол  и  проорал
радостно:
     - Вот вы где! А я уж и к Лехе забегал, и у  Саньки  проверил  -  нету
вас!
     - Ты почему на кладбище не был? - неодобрительно спросил Александр.
     - Ты же знаешь, меня Алевтина Евгеньевна не любила. Все боялась,  что
я Альку ходить по ширме завлеку. Вот и решил - чего ей глаза в такой  день
мозолить.
     Виллен разыскал еще одну чашку, Саня налил до краев, а Костя выпил.
     - За упокой души хорошего человека, - сказал Костя, не закусывая.
     - А что он тебе хорошего сделал? - непонятно  спросил  Виллен.  Костя
поставил чашку на стол, посмотрел на Виллена, как на дурачка, обстоятельно
ответил:
     - А то, Виля, что жил рядом со мной. Я не из книжек,  а  собственными
глазами видел человека, который всегда и всюду жил по правде. И  оттого  я
понимал, что живу не по правде. Вот и все, что он для меня сделал.
     - Поэтому ты теперь щиплешь, слесаришь, - догадался Виллен.
     - Фрезерую, - поправил его Костя.
     И снова стук в дверь. Стук, и сразу же явление. Пришел  Алик,  уселся
за стол, потер, как с мороза, руки.
     - Что там? - потребовал отчета Смирнов.
     -  Удивительная  штука!  Разговорились   старики,   развоспоминались,
смеются, ахают. И будто отец живой, будто с ними. Налей-ка мне, Саня.
     Саня налил в свою кружку. Алик выпил. Закусил селедочкой,  спросил  у
Виллена:
     - Валюхи-то нет еще?
     - Экзамены на аттестат сдаст и приедет, - пояснил  Виллен  и  доложил
Алику: - Письмо тут прислала и фотографию.
     - Покажь, - попросил Алик. Фотография пошла по  рукам.  Блистательная
моментальная фотография: сморщив нос,  хорошенькая  девушка  сбрасывает  с
плеч казакин - жарко. И по белому - надпись: "Ехидному братцу  от  кроткой
сестренки".
     - Красотка стала, - констатировал Алик.
     - А то! - отвечал довольный брат.
     - Да, теперь с такой сестренкой забот не оберешься, - сказал Костя.
     - А то, - грустно согласился Виллен.
     - Алик, ты вчерашнюю  нашу  газету  читал?  -  со  значением  спросил
усиленно молчавший до того Владлен Греков.
     - Мне в эти дни только газеты читать... Я  свою-то  не  читал,  а  уж
вашу...
     - И зря, - сказал Владлен и вытащил из  кармана  аккуратно  сложенную
газету. Алик развернул газету. Владлен указал: - Вот здесь читай!
     - "Лучше, когда "моя хата с краю"?" - прочел  название  трехколонника
Алик.
     - Вслух не читай, - распорядился Владлен.
     Алик долго читал вслух. Закончив, спросил без выражения:
     - Откуда им все известно о моем деле?
     - Я им дал все материалы, - признался Владлен.
     - А ты от кого узнал, что меня привлекают?
     - Это я Владлену сказал, - тихо доложил Лешка.
     - Все известно, один я ничего не знал, - раздраженно заметил Смирнов.
- Друг, тоже мне!
     - Ты ничем не мог мне помочь, Саня.
     - Зато Владлен тебе помог!
     - Помог, - согласился Владлен. - Разве не так?
     - И мне помог тоже! Изящно обосрал с головы до ног!
     - Не тебя, а ваши порядки.
     - Трепотня и  демагогия  эта  ваша  статья!  -  раздраженно  закончил
Смирнов.
     - Зато Алик будет в порядке, - не опровергая  его,  отметил  Владлен.
Помолчали все, понимая, что после такой статьи у Алика  действительно  все
будет в порядке.
     Греков поднялся:
     - Ну, мне пора. Алик, будь добр, проводи меня немного. Мне тебе  пару
слов надо сказать.
     Они Шебашевским вышли к Ленинградскому  шоссе  и  мимо  автодорожного
института направились к метро "Аэропорт".
     - Спасибо, - выдавил наконец из себя Алик.
     - Не за что! - легко отмахнулся Владлен и добавил: - А у меня к  тебе
маленькая просьба...
     - Излагай. Я теперь тебе по гроб обязан.
     - Ничем ты мне  не  обязан,  -  сказал  Владлен.  -  А  я  тебе  буду
по-настоящему благодарен, если ты захочешь выполнить мою просьбу.  Как  ты
знаешь, с понедельника я начинаю сдавать экзамены на вечерний юридический.
Конечно же, меня примут. И я уверен, что историю там, устную литературу  я
сдам легко. Но вот за  сочинение  немного  опасаюсь.  А  хотелось  бы  нос
утереть всем, чтобы со всеми пятерками...
     - Хочешь, чтобы я сочинение написал? А как?
     -  Раз  плюнуть,  Алик.  На  листке  фотографию  переклеим,  кто  там
разбирать  будет!  А  сочинение  пишут  всем   кагалом,   вечерники   всех
факультетов. Человек триста. Пойди там разберись. Это  будет  ровно  через
неделю, в следующую пятницу.
     - Сделаю, Влад, - заверил Алик.
     - Помни, за мной - не пропадет.
     Они пожали друг другу руки, и Владлен спустился в метро.
     Алик вернулся в сильно прокуренный уют приоровского дома. Лешка,  как
мог, подтренкивал  на  гитаре,  а  Саня,  Виля  и  Костя,  расплывшись  по
громадному дивану, громко и хорошо пели:

                          Выстрел грянет,
                          Ворон кружит.
                          Мой дружок в бурьяне
                          Неживой лежит.

                          А дорога дальше мчится,
                          Кружится, клубится.
                          А кругом земля дымится,
                          Родная земля.

                          Эх, дороги -
                          Пыль да туман.
                          Холода, тревоги,
                          Да степной бурьян.

     В следующую пятницу Алик благополучно написал грековское сочинение, а
в субботу ехал в подшефный колхоз, в деревню Дуньково,  направленный  туда
рассудительным  начальством,  которое  твердо  знало,  что  он   герой-то,
конечно, герой, но лучше ему пока быть подальше.


     Скверное это дело, - пить водку  в  кузове  грузового  автомобиля  на
полном ходу. Из горлышка еще так-сяк, но Алик не умел из горлышка. Кричали
девчата, и ребята из цехов.
     - Александр Иванович, просим, Александр Иванович, давайте!
     Машина шла по сравнительно ровному Волоколамскому  шоссе,  но  шатало
таки порядочно:  горлышко  три  раза  опасно  ударилось  о  край  гладкого
стакана, вызвав тонкий и веселый звон. Алик опрокинул  стакан  в  себя,  и
водка пошла под язык, в нос,  по  углам  рта  и  -  частично  -  в  горло.
Непопавшее туда он жевал и заглатывал. Он страдал и плакал.
     - Летят утки, летят утки...
     - ...Да два гуся, - запели девчата из типографии. Отходили  на  конус
большие леса вдоль дороги, было пасмурно, отлетая, вяло пролетали галки, а
где-то далеко летели утки и два гуся! Алик пробрался к кабине - поближе  к
девчатам - и стал подпевать. Он сейчас любил  всех  девчат,  но  подсел  к
хорошенькой блондинке Асе.
     -  Пьяненький,  -  тихо  сказала  Ася.  Песня  кончилась,  и  девчата
заговорили. Поэтому Алик ненавязчиво прижался к теплому Асиному боку.  Ася
нерешительно пошевелилась. Тогда он обнял ее за  талию,  и  она  сразу  же
громко сказала:
     - Ох, девочки, колхоз этот мне совсем уж не нужен. Колька  на  неделю
приехал, Клава. Ты его знаешь? - крикнула она в угол. - А я - на  месяц  в
колхоз загремела. С кем теперь погуляешь в удовольствие.
     Она стремительно обернулась к  Алику,  он  увидел  ее  удалые  глаза,
заробел и убрал руку. Она отвернулась, и  он  опять  обнял  ее  за  талию.
Уставшие от дороги и водки, все замолчали. Алик положил  голову  на  Асино
плечо и стал подремывать. Изредка встряхивало, и тогда он виском  ударялся
о какую-то костяшку из худенького Асиного плеча, от которого пахло  бедным
жильем и большой семьей.
     - Через десять минут на месте! - громогласно объявил рыжий  Тимка  из
электроподстанции. Зашевелились все.
     - А где мы здесь жить будем?  -  спросила  Ася,  еще  раз  резко,  на
мгновенье обернувшись к Алику. Шутила, видно, с ним.
     - Это ты у председателя спросишь, - ответил Тимка.

                      - Я спросил сегодня у менялы,
                      что дает за полтумана по рублю:
                      Как сказать мне для прекрасной Лалы
                      По-персидски нежное "люблю".

     Ася замолкла.
     Та, что звалась Клавой, попросила:
     - Ася, дальше.
     А Тимка мрачно сказал:
     - Меняла  -  председатель  ответит  тебе  по-русски  кратко.  Большой
барбос.
     Машина въехала в село Буньково и вскоре остановилась. Все еще  сидели
по  лавкам,  когда  через   борт   заглянула   в   темный   кузов   хитрая
славяно-азиатская харя.
     - А что это за рожа? - басом поинтересовалась Ася.
     - А это председатель, - тонким голосом ответил Тимка.
     Председателева харя добро  заулыбалась,  съежилась  от  искусственной
радости и произнесла:
     - Сразу видно: москвичи приехали. Рад приветствовать!
     - Тимофей, ты? - обеспокоился председатель.
     - Ребята, он ласковый!  Значит,  придется  лес  возить,  -  догадался
Тимка.
     - Я, родной, я. - Тимка перегнулся через борт,  снял  с  председателя
кепку и  трескуче  поцеловал  его  в  лоб.  Председатель  вырвал  кепку  и
удалился.
     По домам всех расселяла молчаливая и деловая бригадирша. Рыжий  Тимка
из электрической подстанции бросил свой мешок и убежал. Алик с дотошностью
устраивался. Устроился, и стало скучно. Но тут же явился Тимофей и, мерцая
воспламененным от беготни лицом, обрадовал:
     - Пиво в чайную завезли. Свежее.
     В чайной пахло конской мочой и ногами. Толкая рифленые ватные сапоги,
Алик и Тимка пробились  к  стойке.  Светло-желтая  струя  долбила  кружки.
Мужики зачарованно глядели на струю.
     - Два по сто и четыре кружки, - сказал Алик.
     - Споловиним, - присоветовал Тимка. Отпили по  пять-десять  и  запили
пивком.
     - Хорошо, - отметил Алик.
     - Зачем тебе Аська? - спросил Тимофей.
     - А я знаю? Я - доктор? - Алик отвернулся  и  посмотрел  на  соседний
столик. За тем столиком в окружении односельчан в голубом пиджаке и  серых
брюках сидела невыразимая местная знаменитость -  олимпийский  чемпион  по
штанге в легчайшем весе,  карманный  такой  паренек.  Он  угощал  своих  и
рассказывал о прекрасной, заграничной жизни.
     - У нее парень есть. Мой приятель, - расхрабрился Тимка.
     Алик поднял стакан с остатками водки и обратился к столу чемпиона:
     - Выше знамя советского спорта.
     Чемпион долго смотрел на Алика неразумным взором и медленно  поднимал
стакан. Поднял, наконец, выпил и направился в стойке,  которая  была  чуть
ниже его плеч.
     - Доня, три по сто! - приказал чемпион, но парень,  очередь  которого
подошла,  легонько  отстранил   чемпиона   от   стойки.   Высокий   легкий
координированный парень - горожанин.
     - Ты знаешь, кто я? - сурово спросил чемпион.
     - Знаю, - спокойно ответил парень. - В очередь вставай.
     - Знаешь, а не уважаешь! - укорил чемпион.
     - Пьяного - не уважаю.
     - А если я тебя пополам разорву?
     - А если я тебе по шее?
     - Да, молодежь пошла... - огорчился чемпион и стал в очередь из  трех
человек.
     Наблюдавшие за жанровой сценкой Алик и Тимка успокоились и  присту