о ли что.
     - Выхода нет. Старайтесь только  не  засветиться.  Очень  старайтесь,
очень!


     Стручок  на  троллейбусе  добрался  до   Белорусского   вокзала,   по
Кольцевому метро доехал до "Киевской",  у  извозной  стены  влез  опять  в
троллейбус и вышел у мосфильмовской проходной.
     Мимо строившихся новых корпусов киностудии, мимо нелепого жилого дома
киноработников - к церкви и вниз, к селу Троицкому.
     Вести Стручка было непросто: пустынно,  открыто,  безлюдно.  И  яркий
день. Но довели вроде бы благополучно, последний раз проверившись в  конце
улицы, спускавшейся к Сетуни.
     Стручок, не оглядываясь, направился  к  избушке,  стоявшей  на  самом
берегу. Избушка стояла на отшибе, за огородами, и была  когда-то  баней  у
воды, но сейчас имела вид вполне жилой. Стручок вошел в избушку.
     - Что будем делать? - спросил Гусляев у Казаряна.  Казарян  лежал  на
травке у загаженной церкви. Он покусал пресный листочек липы и сказал:
     - Будем ждать темноты.
     В сумерках приехал Смирнов. Увидев Казаряна, подошел, прилег рядом.
     - Что будем делать? - спросил у него Казарян.
     - Подождем еще чуток. Из избы никто не выходил?
     - Никто.
     - Они что там, под себя ходят?
     - Чего не знаю, того не знаю.
     - Они вас не просекли?
     - Был уверен, что нет. А теперь сомневаюсь.
     - Могут уйти ночью?
     - Больно открыто. Маловероятно.
     - Но возможно. Будем брать через полчаса. -  Смирнов  встал,  одернул
гимнастерку, подтянул ремень с кобурой,  потом  опять  сел,  снял  сапоги,
перемотал портянки и снова обулся. Был  он  в  своем  удобном  для  черной
работы хабэ бэу.
     Они шли к избушке, не скрываясь.
     - Я первым пойду,  -  сказал  Казарян.  Смирнов  насмешливо  на  него
посмотрел, ответил:
     - Порядка не знаешь. Закупорили-то как следует?
     - Не сомневайся.
     Жестом остановив Казаряна, Смирнов, стараясь не наступать на  грядки,
двинулся к избушке. Метрах в тридцати остановился и прокричал:
     - Вы окружены! Предлагаю немедленно сдаться!
     Избушка молчала. И будто бы не  было  никого  в  ней.  В  наступающей
темноте Смирнов разглядывал хлипкое крылечко,  черные  бревна  сруба,  два
маленьких высоких оконца.
     - Предлагаю в последний раз! Сдавайтесь! - снова выкрикнул Смирнов.
     Дверь избушки распахнулась, и на крылечко выскочил Стручок.
     - Не стреляйте! Не стреляйте!  -  моляще  крикнул  он.  А  они  и  не
собирались стрелять.
     Выстрелил сзади Куркуль. Он выстрелил через оконце, когда Стручок уже
бежал к Смирнову. Стручок упал, Смирнов, не скрываясь, рванулся к крыльцу.
     В дверях он кинул себя на пол и произвел вверх два выстрела из своего
громкого парабеллума. В ответ раздался один, потише. Смирнов  сделал  себя
идиотской мишенью, но была  тишина,  и  была  тьма,  и  не  было  выстрела
Куркуля. Смирнов лежал на полу и ждал неизвестно чего.  Прибежал  Казарян,
крикнул с крыльца:
     - Саня, ты живой?
     Смирновские глаза наконец привыкли к полумраку, и  он  смутно  увидел
контур человеческого тела, лежащего на полу.
     - Фонарь! - попросил Смирнов, не опуская парабеллума.  Гусляев  из-за
спины Казаряна посветил сильным электрическим фонарем. В  его  луч  попала
распахнутая ладонь с лежащей на ней  рукояткой  "виблея".  Смирнов  встал,
нашарил у двери выключатель и врубил свет.
     Куркуль распластался на чернобурках, из которых он сделал себе  ложе.
Разбросанная выстрелом в  рот  кровь  из  затылка  темно-красными  пятнами
украшала серебристый мех. На полу стояли две бутылки водки - одна  пустая,
другая ополовиненная, и стакан.
     - Черт-те что, прямо какой-то Сальвадор  Дали,  -  сказал  Казарян  и
вдруг вспомнил: - Как там Стручок?
     - Наповал. Прямо в сердце, - тихо сообщил Гусляев.
     - Скот! Скот! - завопил Казарян и ударил труп ногой. Труп безжизненно
содрогнулся.


     Сидевший под новеньким портретом Феликса Эдмундовича Дзержинского Сам
удовлетворенно откинулся в кресле и веселым глазом посмотрел на Смирнова.
     - Что же не весел?
     - А собственно, чему радоваться?
     - Но и горевать нет причины.
     - Народу больно много постреляли, Иван Васильевич.
     - Так то уголовники, Саша.
     - А Стручок? Не надо было его до Куркуля доводить.
     - Надо, не надо! У тебя другого выхода не было. Не бери  в  голову  и
успокойся.
     - Я спокоен. Разрешите идти, товарищ комиссар?
     - Иди.
     Смирнов встал и направился к дверям.  Он  уже  шагнул  в  предбанник,
когда услышал за спиной:
     - Так и не узнал, кто труп Жбана перевернул?
     Смирнов сделал поворот кругом и, глядя в глаза начальству, спросил:
     - А вы хотите, чтобы я узнал?
     - Нет, - сказал Сам. - Нет.
     Смирнов вернулся в свой кабинет, где его ждали  Ларионов  и  Казарян,
устроился за столом и повторил слова Самого:
     - Вот и все.
     Ребята молча и сочувственно покивали. Потом Казарян спросил:
     - А ты знаешь, что мне Гена Иванюк звонил?
     - Зачем? - удивился Смирнов.
     - Сказать, что он на меня надеялся.


     Нежданно-негаданно их "Спартак" второй год подряд выходил в чемпионы.
Сегодня элегантные и хитроумные Игорь Нетто и  Николай  Дементьев,  Никита
Симонян и Анатолий Ильин легко и непринужденно  "раздевали"  ленинградцев.
От этого было хорошо: беспричинно  радостно  и  до  освобождающей  пустоты
бездумно.
     ...Мимо фигурных, с башенками, разными верандами с цветными  стеклами
дач,  разбросанных   меж   деревьев   Дворцовых   аллей,   они   вышли   к
Красноармейской.
     - Проводишь? - спросил Смирнов.
     - Ага, - согласился Алик.
     В  этом  районе  в  основном  болели  за  "Динамо".   Поэтому   толпы
спартаковских болельщиков двинулись к метро, к  трамваю,  к  троллейбусам,
чтобы ехать на Пресню, в Сокольники, на вокзалы. А на Красноармейской было
почти безлюдно.
     - Ты у матери был? - спросил Смирнов.
     - Вчера весь вечер.
     - Как там она?
     - Знаешь, почти нормально. Она, видимо, равно приучила себя к  мысли,
что отец умрет скоро, и  поэтому  сейчас  спокойна,  разумна,  даже  шутит
иногда.
     - Ну а ты?
     - А что я? Вчера весь вечер  старые  отцовские  фотографии  разбирал.
Занятная вещь: во время гражданской войны  они  все  веселые  беззаботные,
франты ужасные - победители. И вдруг  мир,  и,  вдруг,  как  ты  говоришь,
каждодневная маята. Меня  один  снимок  поразил:  сидят  хозяева  огромной
губернии в ситцевых толстовках,  в  веревочных  сандалиях  на  босу  ногу,
изможденные,  усталые,  несчастные.  Ответственность   нечеловеческая   за
разоренную страну. Такой вот и ты сейчас.
     - Я такой, Алик,  не  оттого,  что  ответственность  свою  ощущаю,  а
оттого, что хозяином себя не чувствую.
     - А пора бы.
     - Наверное. Но я человек  приказа,  таким  война  сделала.  Приказали
сверху - исполнил. И сам приказал. Тем, что внизу.
     Дошли до Инвалидной, и здесь Смирнов решился. Он тихо спросил:
     -  Алик,  где  твой  пистолет,   который   ты   в   сорок   пятом   у
демобилизованного выменял?
     - Как где? Ты же мне сказал, чтобы я выбросил его, я  и  выбросил,  -
рассматривая  свои  хорошие  башмаки,  искренне  ответил  Алик.  Они   уже
остановились.
     - Куда ты его выбросил?
     - В сортир, как ты и приказал.
     - Не ври мне, Алик. Я нашел твой "штейер" и  по  дурацкому  латунному
шурупу узнал. Такие вот пироги.
     - Я очень боялся, что это так, и очень наделся, что это не так, Саня.
     - Давно догадался?
     - В день отцовских похорон. Не догадался - почувствовал. Но не верил.
Не верил!
     - Не хотел верить. Ты пойдешь со мной?
     - Да.
     В натуре хорошенькая девица не морщила нос,  не  сбрасывала  казакин.
Она открыла им дверь и затравленно смотрела на Смирнова.
     - Давно приехала? - не здороваясь, спросил он.
     - Позавчера, - хрипло ответила та.
     - Я же тебя просил, Валя.
     - Я не смогла, Александр Иванович.
     - Здравствуй, - укоризненно поздоровался Алик.
     - Здравствуй, - мрачно ответила она.
     В прихожей появился Виллен. Стоял, упершись правой  рукой  в  дверной
косяк, и непонятно улыбался. Поулыбался и известил Смирнова:
     - А я тебя второй день жду, Саня. Только вот  на  кой  ляд  ты  Альку
приволок?
     Не отвечая на вопрос, Смирнов предложил:
     - Давай, Виллен, отпустим Валю погулять, а?
     - Давай отпустим, - охотно согласился Виллен. - Гуляй, Лера.
     Сестра выскочила из дома, на прощанье яростно хлопнув дверью. Избушка
слегка сотряслась. Виллен широким  гостеприимным  взмахом  руки  пригласил
визитеров в комнату,  которая  на  этот  раз  была  сравнительно  прибрана
какой-никакой, но женской рукой. Уселись.
     - Как ты ей в глаза смотришь? - поинтересовался Смирнов.
     - Прямо, - отрубил Виллен.
     Помолчали. Алик встал из-за стола, походил по комнате, остановился  у
портрета с траурной лентой, не выдержал, спросил:
     - Зачем ты все это сделал, Виля?
     - Что именно?
     - Зачем ты навел их  на  меховой  склад?  -  начал  задавать  вопросы
Смирнов. - Зачем ты их посадил?
     - Навел, чтобы посадить, - спокойно пояснил Виллен.
     - А лбами зачем их сталкивал, зачем стрелять друг друга заставил?
     - Потому что их через восемь месяцев выпустили. А они не должны  жить
на свободе.
     - За что ты  их  так  ненавидишь?  -  Алик,  сочувствуя,  смотрел  на
Виллена.
     - Я их ненавижу? - удивился тот. -  Можно  ли  ненавидеть  блевотину,
дерьмо, помойку? Я просто хочу, чтобы их не было.
     - Как красиво-то, Виля! - восхитился Смирнов. - А главное  -  вранье.
Все это из-за Валерии, Алик. Аристократу Приорову сильно не нравилось, что
сестра с приблатненными компанию водит. Сначала с Ленькой Жбаном  дружила,
а потом в Цыгана влюбилась по-настоящему. Так, Виллен?
     - Не влюбилась, а путалась.
     - Это ты о сестре? - спросил Алик.
     - О сестре, о сестре, - подтвердил Виллен. - Глупенькую соплячку  эту
подонки разок-другой в кабак сводили, она про роскошную жизнь сразу все  и
поняла.
     - Она Цыгана любила, - напомнил Смирнов.
     - Да брось ты! Любила! Кого? Падаль эту?!  Тварь  эту,  которая  мне,
понимаешь - мне! - рассказывала, как они в  лагерях  политических  давили!
Пятьдесят восьмая -  значит,  фашисты!  Давили  их!  А  охрана  на  это  с
удовольствием закрывала глаза!
     - Я тебя посажу, Виля, к  этим  самым  блатарям  посажу,  -  пообещал
Смирнов.
     Виллен успокоился, посмотрел на него, презрительно фыркнул:
     - Не посадишь. Руки коротки. Да и за что, собственно, ты можешь  меня
посадить?
     - За многое. И на порядочный срок.
     - Излагай, что имеешь, -  предложил  Виллен  и  откинулся  на  стуле:
слушать приготовился.
     - Твоя любовница, Елена Петровна  Муранова,  работает  на  той  самой
меховой фабрике. Сечешь?
     - Ну, и что это доказывает?
     - Пока ничего. Но я Елену  Петровну  потрясу,  как  умею,  и  кое-что
докажу. Зрячую наводку докажу.
     - Не докажешь. Дальше.
     - А дальше - твоя доля в меховом деле.
     - Нет моей доли, все Колхознику отдано было.
     - Чтобы тот как можно быстрее засветился. Пили, что ли, вместе  и  ты
его на опохмелку денег добывать отправил на рынок?
     - Не докажешь, - повторил свое Виллен.
     - Жбана под пулю подставил. Мне Валерия призналась.  Ты  ей  говорил,
будто от меня слышал, что Жбан всех на следствии заложил, и поэтому,  мол,
самый малый срок ему в суде отмотали. Девчонка тут  же,  естественно,  все
Цыгану доложила. Как ты посмел сестру свою в это кровавое болото затянуть?
     - Я не собираюсь слушать твои нравоучения.
     - Как ты устроил, чтобы Жбан пошел через Тимирязевский лес?
     - Догадайся.
     - Догадаюсь. И докажу подстрекательство к убийству.
     - Не докажешь.
     Смирнов  вдруг  успокоился,   расслабился   и,   уподобясь   Виллену,
откинулся на стуле.
     - Ты хуже их, Виллен. Они хоть по своему кодексу чести действовали. А
ты с ними в дружбу играл, в наперсниках и мудрых советчиках у них ходил. И
потом - нож в спину. Ты хуже их всех.
     - Ты, Саня, судя по  всему,  когда  клопов  моришь,  руководствуешься
какими-то этическими нормами? Я ими не руководствуюсь.
     - А чем ты руководствуешься? - устало поинтересовался Алик и  сел  на
диван. Виллен вместе со стулом развернулся к нему и объяснил:
     - Руководствуюсь я, Алик, одним. Всякое зло должно быть  наказано.  И
по возможности уничтожено.
     - Зло, а не люди, - возразил Алик.
     - Люди, творящие зло, - не люди.
     - Тогда и ты  не  человек,  -  решил  Смирнов.  -  И  я  должен  тебя
уничтожить.
     - Не сможешь, Саня. - Виллен был  спокоен,  рассудителен,  несуетлив.
Хорошо подготовился к разговору. - Не дам я тебе такой возможности.
     - Ты их навел на Столба, ты им разъяснил, что он сделал отначку.  Ты,
вручив Цыгану пистолет, спровоцировал перестрелку,  в  которой  Цыган  был
убит.
     - Тебе ли, профессионалу, не знать, что все это недоказуемо! Украл  у
меня пистолет Цыган, украл, и все дела. Единственное, что  ты  можешь  мне
пришить, - незаконное хранение огнестрельного  оружия.  Да  и  то  не  мне
одному. Пистолет-то наш общий с Алькой был.
     - Угрожаешь, Робин Гуд вонючий?! - опасно полюбопытствовал Смирнов.
     - Не угрожаю, нет. - Виллен же был доброжелателен. - Знакомлю  вас  с
истинным положением дел. Да, кстати, Куркуля вы уже взяли?
     - Он застрелился, - сказал Смирнов. -  И  пацана  хорошего,  Стручка,
застрелил.
     - Очень мило, - резюмировал Виллен.
     Алик поднялся с дивана и попросил его:
     - Встань.
     - Пожалуйста, - весело согласился Виллен. Он знал,  что  сейчас  Алик
ударит, но не боялся этого.
     Алик ударил его в челюсть. Виллен осел на пол. Прилег.
     - Зря руки мараешь, - огорчился за Алика Смирнов и стал глядеть,  как
будет очухиваться Виллен.
     Виллен открыл глаза, перевернулся на  живот,  встал  на  четвереньки.
Цепляясь за столешницу, поднялся.  Поморгал  глазами,  подвигал  челюстью,
проверяя сохранность. Как ни в чем не бывало спросил у Смирнова:
     - Ты-то что ж хорошего пацана не выручил?
     - Не сумел, - признался Смирнов и, хлопнув ладонью о стол, добавил: -
По недомыслию.
     - Не огорчайся, - утешил его Виллен. - Не было хорошего  пацана.  Был
маленький подлый вор.
     - Тебе все люди отвратительны, да? - вдруг понял Алик.
     - Не все. Но большинство, - подтвердил Виллен.
     - И мы - в большинстве? - Алик хотел знать все до конца.
     - Пока что в меньшинстве, - ответил  Виллен,  хихикнул  и  скривился:
мелкое трясение челюсти, необходимое  для  смеха,  вызывало  острую  боль.
Подождал, пока боль уймется, и продолжил: - Поэтому и не хотел,  чтобы  вы
докопались до всего до этого. Знал бы, что  ты,  Саня,  Леркино  письмо  у
Цыгана найдешь, хрена с два бы я вам фотографию с ее надписью показал...
     - Знал бы, что я в старое дело  нос  суну,  ты  бы  Елену  с  меховой
фабрики уволил, - продолжил за него Смирнов. - Знал бы,  что  мы  пистолет
найдем, шурупчик бы  заменил.  Знал  бы,  что  эксперты  все  до  точности
определят, труп ногой не переворачивал бы... Ты что, садист, Виллен?
     - Нет. Просто проверить себя хотел - ужаснусь ли.
     - И не ужаснулся, - докончил за него Алик.
     - И не ужаснулся, - согласился Виллен.
     - Пошли, Алик. - Смирнов поднялся. - Существуй, Виллен.


     Совсем стемнело. Они вышли из калитки и  увидели  Валерию.  Ее  белое
платье светилось в ночи. Она сидела на лавке у штакетника.
     - До свидания, Валя, - попрощался Алик. Смирнов промолчал.
     ...Вышли на Красноармейскую и свернули на Малокоптевский. У  дворовых
ворот остановились, а во дворе опять танцы. Они стояли, смотрели, слушали.
     - Как она теперь жить будет? - спросил Алик.
     - Кто? - не понял Смирнов.
     - Валерия, - пояснил Алик.
     - Ри, - вспомнил Смирнов.