нном
случае - размер ноги. Очкарики же пишут - ориентировочный размер  обуви  -
сорок четыре - сорок пять. Не меньше. Косвенно подтверждается Столб с  его
ростом метр восемьдесят семь.
     - Согласен, - подтвердил его правоту Ларионов.
     - И я согласен, - кивнул Смирнов. - Согласен-то согласен, а  что  это
нам дает? Опять  в  маету.  Да,  а  где  тот  парень,  Витя,  которого  за
Коммерцией я посылал?
     ...Паренек Витя - младший лейтенант Виктор  Гусляев  -  явился  через
полчаса и доложил:
     - Еле я его разыскал, товарищ майор.
     - Так тащи его сюда!!!
     - Я его не смог доставить, товарищ майор, - виновато пояснил Гусляев.
- Он в сорок восьмом в предвариловке сидит.
     - Как это сидит?! Он что, спятил, чтобы в тюрьму садиться?!
     - Был пойман с поличным во  время  кражи  в  гастрономе  возле  метро
"Сокол".
     - Что украл-то?
     - Пытался стащить у гражданки одной из хозяйственной сумки кошелек.
     - Совсем интересно. А когда это преступление века свершилось?
     - Сегодня в двенадцать часов двадцать три минуты.
     - Ой, как мне захотелось  поговорить  с  Валерием  Евсеевичем!  Утром
думал, что придется ловить наудачу, а теперь жареным пахнет. Так почему же
ты его не приволок?
     -  Они  без  бумажки  не  отдают,  бюрократы  чертовы!   -   обиженно
пожаловался Гусляев.
     - Ну, бумажку-то мы им мигом спроворим!


     Был Валерий Евсеевич Межаков по кличке Коммерция одет несколько не по
сезону. В добротной стеганке, в диагоналевых галифе, в крепких  и  тяжелых
яловых сапогах. Смирнов оглядел его  со  всех  сторон,  обойдя  для  этого
кругом, потом спросил:
     - Не жарко ли?
     - Жар костей не ломит, - скромно отвечал Межаков.
     - Тебя что, оперативники домой после ареста переодеться водили?
     - Зачем? Таким взяли.
     Смирнов легким толчком в плечо направил Коммерцию к табурету,  а  сам
сел за свой стол. Лейтенант Гусляев продолжал стоять.
     - Друг мой Коммерция, я тебя очень прошу ответить на один вопрос:  от
кого ты узнал,  что  сегодня  ночью  убили  Цыгана?  -  витиевато  спросил
Смирнов.
     Коммерция покосился на Гусляева, потом на Смирнова.
     - Нам с тобой, Александр, без свидетелей, без протокола следовало  бы
говорить. И тебе полезнее, и мне.
     - Принято, - согласился Александр. -  Витя,  будь  добр,  оставь  нас
одних.
     - Слушаюсь, - по-военному ответил огорченный Гусляев и удалился.
     - Так кто же сказал тебе, что убили Цыгана?
     - А почему ты  думаешь,  что  мне  известно  об  убийстве  Цыгана?  -
вопросом на вопрос ответил Коммерция.
     - Я не думаю, я знаю.
     - Так откуда же, дорогой Александр Иванович?
     Смирнов направил свой твердый, как пистолет,  указательный  палец  на
дверь, за которой скрылся Гусляев:
     -  От  младшего  лейтенанта  Виктора  Гусляева,  драгоценный  Валерий
Евсеевич.
     - А что он может знать?
     - Хотя бы то, чем ты сегодня с утра занимался.  И  мне  этого  вполне
достаточно.
     - Загадками говорите, уважаемый Александр Иванович.
     - Я удивлен, Коммерция. - В смирновском басе погромыхивала  гроза.  -
Ты сам напросился на  разговор  без  свидетелей  и  протокола.  И  тут  же
начинаешь мне, как фофану, заливать баки. Я перестаю тебя понимать.
     - Зачем же сердиться, Александр? - Коммерция был готов  ликвидировать
легкое недоразумение. - Меня до некоторой степени  смущает  некорректность
постановки тобой вопроса. Если бы  ты  спросил  просто:  "Коммерция,  тебе
известно, что Цыган убит?" - я бы тотчас  ответил:  "Да".  Но  ты  с  ходу
требуешь персонификации источника и ставишь  меня  в  положение  весьма  и
весьма унизительное. В положение доносчика.
     - Ладно. С этим разобрались. Следующий вопрос я, правда,  тоже  хотел
задать персонифицирующий, начав его с сакраментального: "Кого?"  Но,  щадя
твое обостренное чувство собственного достоинства,  изложу  его  несколько
по-другому: "Чего ты так испугался, Коммерция?"
     - Я свое давным-давно отбоялся, Александр.
     - Не скажи, Коммерция, не скажи. Тебя  надо  очень  сильно  напугать,
чтобы ты, быстренько прибежав домой, потеплее приоделся для лагерных зим и
ринулся в открытую крутить сидора у первой попавшейся гражданки.  Фармазон
на покое, катала на подхвате, ежедневно ужинающий стерлядкой  в  ресторане
на бегах, польстился на кошелек со ста двадцатью рублями!
     - Черт попутал.
     -  Я  скорее  поверю,  что  ты  черта  попутал.  Одно  только  скажу:
перепуганный, ты грубо работаешь. Читается как по букварю.
     - Это вами читается. А народный суд, не умея прочитать, отстегнет мне
пару лет, и дело с концом.
     - А если я помогу народному суду прочитать текст?
     - Какой именно?
     - Случайный свидетель по меховому делу Валерий Евсеевич  Межаков  как
только узнает, что освобожденные участники  этого  дела  начинают  всерьез
постреливать друг в друга, быстренько совершает липовую  кражу  в  надежде
отсидеться в лагере,  пока  эта  перестрелка  не  закончится  естественным
путем, то есть пока фигуранты не перестреляют  друг  друга,  и  гражданину
Межакову нечего будет  опасаться.  Гражданин  Межаков  опасается,  боится,
паникует, не желая получить пулю.
     Эрго:  гражданин  Межаков   не   простой   случайный   свидетель,   а
полноправный фигурант по делу.
     - Блестящая версия! - восхитился Коммерция. - Только  жаль,  никакими
фактами не подкреплена.
     - Так я и стал бы излагать тебе факты!
     - У тебя их нет, Александр, - убежденно заявил Коммерция.
     - Считай, Коммерция, что предварительную беседу мы закончили.  Теперь
суть. Мне необходимо раскрыть убийство Цыгана. Это сравнительно  нетрудно.
Значительно труднее предварить вполне  возможные  грядущие  убийства.  Для
сведения: ревизовать меховое дело я не собираюсь, хотя  твоя  роль  в  нем
предыдущим  следствием   совершенно   не   изучена.   Но   обстоятельства,
подробности того  дела  необходимы  мне  для  поиска  и  разработки  плана
предотвращения последующих уголовных  акций.  Итак,  условия:  я  тебя  не
трогаю по меховому делу, а ты - откровенно, естественно, в приемлемых  для
тебя и меня рамках, отвечаешь на мои вопросы. Согласен?
     - Согласен.
     - Вопрос первый: почему ты считаешь, что у тебя нет фактов?
     - Я был связан только с Цыганом, а Цыгана нет на этом свете.
     - Кто задумывал и разрабатывал план грабежа склада?
     - Я, - скромно ответил Коммерция.
     - Мне казалось, что ты от этого открещиваться будешь.
     - Но мы же договорились, Александр! - слегка удивился Коммерция.
     - Тогда подробности. На каком этапе тебя привлек Цыган?
     - Когда уже был выбран объект.
     - Кто нашел этот объект?
     - Не знаю. Ко мне все шло через Цыгана.
     - Тебе известно, почему это преступление было так быстро раскрыто?
     - Откуда?! Секрет вашей фирмы.
     - Могу сообщить: Колхозник для того, чтобы  опохмелиться,  шкурку  на
Перовском рынке продавал.
     - Знал, что дурак, но такой! Скорей всего его кто-то спровоцировал на
это.
     - Я тоже так думаю. Но кто?
     - Не надо больше вопросов, Александр. Я сам отвечу  на  все,  что  ты
хочешь узнать. Ты  думаешь,  я  этих  законников  неумытых  испугался?  Да
плевать я  на  них  хотел,  если  бы  они  только  между  собой  эти  пять
контейнеров делили. Я испугался того, кто их сталкивает лбами,  кто  знает
про них все, делает с ними что хочет. Вот он-то и меня,  вероятнее  всего,
подвести под монастырь мог.
     - Хоть догадываешься - кто?
     - Не догадываюсь и не хочу догадываться. Себе дороже.
     -  Я,  Коммерция,  искал  этого  человека.  Но  теперь  этот  человек
раздвоился. Я-то думал, что это он так неглупо разработал  план  операции.
Оказалось - ты.
     - Спасибо за комплимент.
     - Может, еще что-то скажешь?
     - Сказать больше ничего не имею.
     Смирнов стукнул кулаком в стенку, Казарян явился на зов.
     - Рома, привет! - радостно поздоровался с ним Коммерция.
     - Привет, - кивнул Роман и поинтересовался у  Смирнова:  -  Нужен  я,
Саня?
     - Не ты. Разыщи Гусляева. Он где-то здесь. Пусть  везет  Коммерцию  в
районное училище.
     - Дал что-нибудь? - спросил Казарян.
     - Ты не у него, ты у меня спрашивай, - встрял  Коммерция.  -  Как  на
ипподроме спрашиваешь, на кого ставить.
     - Лерик, - с угрозой сказал Казарян. - Ты зачем меня  дискредитируешь
перед начальством?
     - Не зачем, а отчего. От скуки.


     Бумажных дел по палагинскому делу хватило до позднего вечера. А утром
привезли Сырцова-Почтаря, который  для  порядка  поломался  полдня.  Потом
мучил следователя,  требуя  уточнений,  подтверждений  и  неукоснительного
соблюдения  протокола.  Мучил  Ларионова,  мучил  Смирнова.  Отмучились  и
собирались домой отоспаться, когда из проходной позвонил Алик.
     - Что случилось? - спросил Александр.
     - Ничего, - ответил Алик. - Пойдем погуляем.
     Смирнову шибко хотелось спать, но и прогуляться тоже было неплохо. По
бульварам до Москвы-реки. Любимый маршрут. Спустились к Трубной.
     - Как Иван Павлович? - осторожно поинтересовался Александр.
     - Скоро умрет, - стараясь приучить себя  к  неизбежному,  Алик  вслух
произнес страшные слова.
     - Не надо так, Алик, - попросил Смирнов.
     - А как? Как надо?! - заорал, чтобы не пустить слезу, Алик. - Я у них
сегодня ночевал. Он не спит, понимаешь,  не  спит!  Он  задыхается,  а  не
кашляет только сидя. Так ночь в кресле просидел.
     - Может, лекарство какое-нибудь есть, чтобы не задыхался?
     - Есть. Понтапон, морфий. Но он не хочет помирать блаженным  кретином
под действием наркотиков. Я вот все думаю:  скоро,  совсем  скоро  его  не
станет в этой жизни, а все его мысли о том, что будет без него, что  будет
с нами, что будет со страной. Сила духа это или ограниченность жуткая?
     - Это храбрость, Алик. И ответственность за все, что совершил. Доброе
или недоброе. Как он к аресту Берия отнесся?
     - Смеялся очень над заявлением, что Берия - английский шпион. А так -
радовался, говорил, что пора начинать.
     - Я его тоже поправил в этом  роде.  Разозлился  он  ужасно.  Кричал,
чтобы мы освобождались от идиотских  иллюзий,  погубивших  его  поколение.
Иллюзий, что кто-то сверху решит все самым правильным образом.
     - Сверху виднее, - сказал Александр.
     - Ты, как попугай, за мной повторяешь. Именно так я ему и ляпнул.
     - А он что?
     - Он сказал, что снизу - виднее.
     Они миновали Трубную и поволоклись вверх.  Невыносимо  остро  верещал
железом о железо трамвай, спускаясь на тормозах по Рождественскому.
     - Помнишь, Алик, он мне сказал, чтобы я боялся профессиональных  шор?
Так вот, поймал я себя тут  на  одной  мыслишке.  Понимаешь,  на  допросах
Ларионов, Ромка, да и я грешный,  остроумны,  находчивы,  красноречивы.  А
допрашиваемые - несообразительны, тупы, косноязычны. Они глупы, а мы умны?
Часто, но не всегда. Вся загвоздка в том, что  мы  играемся,  чувствуя  за
собой силу. Силу своего положения, силу сведений, силу  убеждения  в  том,
что перед тобой преступник, человек второго сорта. И  поэтому  играемся  с
людьми, как кошка с мышкой. А это - плохая игра, потому что кошка играется
с  мышкой  перед  тем,  как  ее  съесть.  Удовлетворение  от  собственного
превосходства,  веселье  злорадства  -  вот  что  значит  наше  прекрасное
остроумие.
     - А ты что, няньчиться с ними должен?
     - Не няньчиться. Разобраться по-человечески.
     Вот и Сретенские ворота, яркие огни, многолюдье.
     - По кружечке, а? - предложил Алик.
     Зашли в угловую пивную и взяли по  кружечке.  Тихий  звон  стеклянной
посуды, мирный и мерный рокот доброжелательных бесед, уютный запах табака,
свежего пива, горячих сосисок. Непонятно кто поприветствовал  Смирнова  из
дальнего темного угла. Он ответил вежливо.
     - Москва знает своих героев, - отметил, забавляясь, Алик.
     - Надоели они мне все, - вяло сказал Александр.
     - Саня, я тут сорок пятый вспомнил, - ни с  того,  ни  с  сего  вдруг
переключился Алик. - Какой ты с войны пришел. Какой замечательный ты  был,
озорной,  легкомысленный!  Я  тогда  ужасно  серьезный  был,   глобальными
категориями мыслил, вопросы  мироздания  решал  ежечасно.  А  ты  ерничал,
шутковал, радовался как дитя, по лезвию ножа разгуливая. Допил? Пошли.
     Направились к Чистым прудам.
     - А теперь наоборот, -  через  молчаливых  пять  минут  констатировал
Александр.
     - Почему? - грустно спросил Алик.
     - Черт его знает, но мне все кажется, что временно. Что-то непременно
надо доделать, и все вернется: и молодость моя, и радость, и легкость.
     - Тоже мне старик?
     - Иногда себя чувствую стариком. Честно, Алик.
     Дошли до Покровских ворот. Испортилось настроение.
     - Как живешь? - спросил Александр.
     - Живу - хлеб жую, - нелюбезно ответил Алик.
     - Варя как? Нюшка как?
     - Тоже хлеб жуют.
     - Что это ты? - удивился Александр.
     - Устал, извини.
     - Тогда что же я тебя мучаю? Домой езжай.
     - Это я тебя, Саня, мучаю. Тебе тоже отдохнуть не мешало бы.
     Александр рассмеялся, потому что сегодня ему не хотелось тащиться  до
Москвы-реки. Рассмеялся и предложил:
     - Пойдем, я тебя на троллейбус провожу.
     Алик поехал домой, так и не сказав Александру того, ради  чего  он  с
ним встретился  сегодня:  его,  Александра  Ивановича  Спиридонова,  утром
повесткой вызвали к следователю  и  сообщили  о  возбуждении  против  него
уголовного дела о превышении им мер самообороны.


     Владлен Греков не стучал вольнолюбиво и  победительно  каблучками  по
коридорам. Он сидел в той самой приемной и  послушно  ждал,  понимал,  что
сегодня он не по звонку. Сегодня рядовой функционер мечтал хоть на минутку
прорваться  к  высокому  начальству.  Прорваться  по  счастливому  случаю.
Секретарша  неодобрительно  поглядывала  на  него.  Он  изредка   вставал,
здороваясь: мимо, к  высокому  начальству  направляясь,  пробегало  просто
начальство. Наконец вышел из кабинета последний, и утихло все.  Секретарша
холодно сообщила:
     - Через пять минут Николай Александрович отбывает в ЦК.
     Отбывает. Через площадь - и всего делов-то.
     Отбывающий выглянул в приемную и любезно попросил:
     - Люба, чайку.  -  И  увидел  Владлена.  Недолго  моргал,  вспоминая.
Поинтересовался: - Тебе чего?
     - Пять минут для срочного разговора, Николай Александрович.
     Пять свободных минут он выкроил для  паренька:  пока  чай  готовится,
пока чай пьется... Да  и  настроение  хорошее,  демократичное.  И  поэтому
предложил:
     - Заходи.
     Николай Александрович быстро прошел  к  столу,  незаметно  перелистал
типографским  способом  изготовленный  список  для  своих  сотрудников  и,
усевшись, сообщил Грекову:
     - Слушаю тебя, Владлен. Только покороче. Времени у нас мало.
     - Постараюсь.  Совершенно  случайно  от  одного  общего  знакомого  я
сегодня утром узнал, что против моего школьного друга, молодого, подающего
надежды журналиста Александра Спиридонова возбуждено дело.  Он  один  -  я
подчеркиваю: один! - пресек трамвайный грабеж и обезвредил трех  бандитов,
вооруженных пистолетом и ножами. Более того, бандит с пистолетом  оказался
опасным убийцей, которого до этого тщетно разыскивала московская милиция.
     - Как это - "обезвредил"? - недоуменно спросил Николай Александрович.
     - Нокаутировал, Николай  Александрович.  Алик  -  хороший  боксер,  и
именно это теперь ставится ему в вину.
     Вошла секретарша, поставила  перед  Николаем  Александровичем  стакан
темно-коричневого чая:
     - Вам пора, Николай Александрович.
     Тот отхлебнул из стакана в юбилейном подстаканнике, спросил:
     - А ему чайку?
     - Сейчас будет, Николай Александрович, - заверила секретарша и вышла.
Николай Александрович смотрел на Грекова и соображал. Сообразив, сказал:
     - Ты чего стоишь? Садись, в ногах правды нет.
     Греков, зная место, сел на один из  стульев,  что  стояли  в  ряду  у
стены, и завершил речь:
     - Человек, смело  вставший  на  защиту  людей,  которые  подвергаются
насилию со стороны уголовного  элемента,  комсомолец,  для  которого  наши
идеалы - превыше всего, оказывается, преступник?
     - Ты не очень приукрасил действия своего приятеля? - спросил  Николай
Александрович.
     - Я беседовал по телефону с начальником  отделения  милиции,  которое
ведет дело Спиридонова. И  он  мне  зачитал  по  телефону  все  материалы,
относящиеся к схватке в трамвае. Я излагаю все  по  этим  материалам,  тем
более, что со Спиридоновым я еще не разговаривал. Да дело сейчас  и  не  в
Спиридонове.  Главное,  что   смелый   поступок   настоящего   комсомольца
милицейские чинуши пытаются подать как хулиганство.
     - И это не главное, Владлен. - Николай Александрович большим  глотком
ополовинил стакан, вышел из-за стола: - Главное то, что ко времени.
     Вошла секретарша, и Греков взял  из  ее  рук  стакан  в  эмпээсовском
подстаканнике.
     - Николай Александрович, опоздаете, - зловеще предрекла секретарша  и
вышла.
     - Вот что, Владлен, - Николай Александрович, прогуливаясь по ковровой
дорожке, посмотрел на часы. - Я сейчас в ЦК, думаю, на час, не более. А ты
у меня посиди, чай попей. Когда напьешься, от моего  имени  срочно  вызови
редактора газеты. Срочно! Чтоб к моему возвращению был.
     - Будет исполнено, - стоя ответил Греков. Стакан он держал как  ружье
на караул.
     Уже в дверях Николай Александрович обернулся:
     - Хорошо начинаешь, хорошо! Комсомольский задор, гражданский пафос  и
человеческая страстность - не  последнее  в  нашей  работе.  Отмечу  тебя,
обязательно отмечу, не беспокойся.
     И ушел. Греков сел на стул допивать чай. Приказали.


     Сергей Ларионов  по  списку,  составленному  по  рекомендации  Вадика
Клока, и по собственным соображениям ума  шерстил  соответствующих  марух.
Работенка эта была нервная.
     Роман Казарян с пареньком отрабатывал  Рижскую  дорогу.  Сколько  их,
станций от Москвы до Волоколамска! И, на всякий случай, - до Шаховской. На
каждой сойди, на каждой в пивную  зайди,  на  каждой  с  людьми  поговори,
человечка подбери, фотографию Столба покажи как  бы  ненароком  -  кореша,
мол, ищу. Маета, как говорит любимый начальник Александр Смирнов.
     А любимый начальник с удовольствием рассматривал карту-схему, которую
он составил по двум убийствам, когда зазвонил телефон.
     - Он умрет, Саня, - сообщил далекий голос Алика.


     Пятерка  дударей  задула  в  медные.  Шестой  ударил  колотушкой   по
старческой коже огромного барабана. Начался траурный, шопеновский марш.  У
подъезда выноса тела ждала оживленная  кучка  старух.  Немолодые  приятели
вынесли крышку гроба, а гроб несли молодые.
     - Еврей? - заглянувши в гроб,  вопросительно  поделилась  с  товаркой
своими  соображениями  одна  из  старушек.  Товарка  тоже  глянула  и   не
согласилась:
     - Не-е! Верно татарин!
     И все стало на свои  места.  Ушел  накат  рыданий,  который  спазмами
навалился на Алика  во  время  выноса  гроба  из  квартиры,  и  он  увидел
старушек, полуторку с откинутыми бортами, зеленый двор и детей, игравших в
песочнице. Носом убрал слезы из глаз и взял под руку тихо плачущую мать.
     - Давай гроб сюда  -  зычно  распорядился  с  полуторки  председатель
профкома завода, который строил  перед  уходом  на  пенсию  Иван  Павлович
Спиридонов. Уважил завод, уважил: и полуторку прислал, и ограду к могилке,
и представительную делегацию из четырех человек.
     - На руках понесем! - злобно ответил Александр Смирнов. И  они  несли
на руках, вернее, на плечах гроб до самого кладбища. Правда, и нести  было
недалеко: до берега Таракановки, на маленькое уютное Арбатовское кладбище.
     У выкопанной уже могилы, опершись  на  лопаты,  стояли  кладбищенские
старики. Божьим, а не хлебным делом было тогда  еще  копанье  могил.  Гроб
поставили  на  козлы,  и  предс