стантина.
Константин зажег свет (и электричество сюда было проведено),  поднялся  по
лесенке наверх и осторожно поместил почтаря к сородичам.  Сонные  сородичи
лениво и сердито заворковали. Почтарь малость постоял на  ногах  и  рухнул
набок.
     -  Все,  отрубился,  -  сообщил  Константин  и  спустился   вниз,   к
Александру.
     Они уселись за маленький столик и посмотрели друг другу в глаза.
     - Нам бы с тобой, как  почтарю,  малость  хватить,  да  старое  время
вспомнить, поговорить по душам, - вздохнул Константин.
     - А что мешает? - поинтересовался Александр.
     - Мешает то, что ты ко мне только с деловым разговором заходишь.
     - Это ничему не мешает, Костя.
     - Мешает, мешает. Когда ты вот так меня навещаешь,  я  сразу  щипачом
себя чувствую. И виноватым. И тюрьмы опасаюсь.
     Высочайшей квалификации  трамвайный  щипач-писака,  карманник-техник,
Константин Крюков давно уже стал  классным  фрезеровщиком  на  авиационном
заводе, а все помнил, все опасался и все не считал себя полноправным.
     - Я к тебе с открытой душой, Костя.  А  ты  во  мне  только  мента  и
видишь.
     - Но пришел-то из-за Леньки Жбана?
     - Из-за него.
     - Жалко мне его, Саня, коллеги,  как  говорится,  были.  И  черт  его
дернул, в это меховое дело влезть!
     - Считаешь, подельщики его порешили?
     - Больше некому. Кодла больно противная у них была, всякой  твари  по
паре.
     - Про правило ничего не слыхал?
     - Откуда?! Меня ж, завязанного, опасаются. Но  одно  могу  сказать  -
наверняка оно было. Не могли они из-за остатка не перекусаться.
     - Про остаток откуда знаешь?
     - Я на суд тогда ходил, Саня. За Леньку болел. Эх, Ленька, Ленька!  И
шлепнул его наверняка самый глупый. Дурачок подставленный.
     - Кем? Столбом?
     - Вряд ли. Столб на дне. И показываться не будет.
     - Тогда Цыган. Больше некому.
     - Ты что, Ромку не знаешь? Без умыслов он.
     - Тогда кто же?
     - Хрен его знает.
     - Да, дела, - подвел черту Александр. Помолчали.
     - Не помог? - жалостно спросил Константин.
     - Почему не помог? Помог. Помог понять, что шуровал  здесь  умный.  А
среди пятерки законников шибко умных-то и нет. Где мне умных найти?
     - Ты сначала глупого найди. Того, что Леньку застрелил.
     - Найти-то найду. Доказывать тяжело придется.
     - А ты постарайся, - сказал  Константин  и  снова  полез  к  голубям.
Посмотрел, доложил: - Спит, гадюка. Раскинулся, как чистый бухарик.
     - Пойдем, Костя, домой, - предложил Александр.
     Константин сверху посмотрел на него:
     - Скучный ты стал, Саня. А какой с войны  пришел!  Веселый,  озорной,
молодой! Шибко постарел.
     - С вами постареешь.
     - Пойдем ко мне,  я  у  сеструх  пошурую,  что-нибудь  найду.  Выпьем
по-человечески.
     - Я еще и дома не был, Костя.
     Мать вернулась из рейса. Они со смаком  ели  картошку  с  малосольным
омулем, пили чай. Мать вымыла посуду и сказала, разглядев  сына,  Костиным
словом:
     - Постарел ты шибко, сынок.
     Матери не скажешь: "С вами постареешь", - сказал, абы сказал:
     - Тридцатку в июне разменяю.
     - Какие это годы! - возразила  мать  и  неожиданно  для  себя  быстро
зевнула и удивилась: - Устала я за рейс-то!
     - Немудрено. Ложись-ка, мать, спать.
     И тут из коридора донесся стук шагов. Четко звучали твердые  каблуки.
Каблуки решительно приближались. Мать прислушалась.
     - Не наш кто-то.
     Тотчас в дверь постучали.
     - Войдите, - разрешил Александр.
     Дверь открылась и в проеме показался  аккуратный  молодой  человек  в
коротком сером пальто, который вежливо поздоровался:
     - Здравствуйте.
     - Ты  -  Владлен  Греков,  Алькин  одноклассник,  да?  -  обрадованно
вспомнил Александр.
     - Да, Саша. Мне вас вспоминать не приходится, я вас просто  помню,  -
со смыслом ответил Греков.
     Игры в вежливость Александр не  признавал.  Привык  в  своей  конторе
брать быка за рога.
     - А почему не в форме? Ты же офицер, летчик.
     - Демобилизовался я, Саша.
     - С начальством не поладил или заболел?
     - Объективные причины, - не  стал  пояснять  Владлен  Греков  причины
истинные и сразу же приступил к делу: - Я Алика ищу,  а  он,  оказывается,
переехал. Был у Виллена и не застал. Вы не подскажете мне адрес Алика?
     - Ты садись, Владлен. Чайку попьем.
     - С удовольствием, но  некогда,  -  воспитанно  отказался  Владлен  и
ожидающе посмотрел на Александра. - Если знаешь, то говори, чего тянуть.
     Александр усмехнулся, ответил сугубо по делу:
     - Русаковская восемь, квартира тридцать девять. Все?
     - Спасибо вам большое, извините, что побеспокоил.
     - А может, чайку-то выпьете?  -  предложила  теперь  мать.  Александр
осудил ее за ненужную навязчивость:
     - Товарищ спешит. Ты ведь спешишь, Владлен?
     - Да,  к  моему  сожалению.  Всего  вам  доброго,  -  Владлен  Греков
поднялся, откланялся, открыл дверь и  вышел  в  коридор.  Четко  зазвучали
твердые  каблуки.  Мать  опять  зевнула.  На  этот  раз  в  охотку   и   с
удовольствием.
     - Справный какой паренек.


     К десяти утра все подтянулись. Майор Смирнов оглядел своих  орлов.  А
орлы - его. С чувством собственного достоинства: поработали с толком, было
что сообщить.
     - Кое-что наковыряли, вижу, - догадался Смирнов. - Был  такой  журнал
до войны, "Наши достижения". Сегодня ваши лица - просто  с  обложки  этого
журнала.
     - Это оскорбление или, наоборот, высокая оценка тебе еще  не  ведомых
наших заслуг? - осведомился Казарян.
     - Оценка, оценка, - успокоил его Смирнов. - Результаты давай.
     - Версия "огольцы", - начал Роман.  -  Как  я  и  полагал,  оказалась
перспективной. Завтра в двенадцать ноль-ноль можно брать Цыгана,  а  между
двадцатью и двадцатью одним - Николая Самсонова по кличке Колхозник.
     Казарян  доложил  только  результаты  и   замолк.   Смирнов   перевел
начальственный взор на Ларионова. Тот  упрямо  -  любил  делать  все,  как
положено, - поднялся и доложил:
     - По моим сведениям, было правило участников мехового дела.
     И сел. Счел свои сведения достаточными.
     - А ведь это они, ребята. Кто-то  из  них,  -  окончательно  убедился
Смирнов. - Ну а теперь - в деталях. По порядку изложите. А потом  операцию
разрабатывать начнем. Так, бойцы?
     - А у тебя других дел нет? - невинно спросил Казарян.
     - Под завязку. А что?
     - В общем, ты на нас не надеешься. Что ж, давай по порядку.
     - Сами, значит, разработали. Что же мне тогда делать?
     - Ты все время забываешься, Саня, что ты - начальник. Ты -  в  курсе.
Ты можешь разрешить или запретить. Если разрешишь, то  мы  исполним  и  по
исполнении доложим.  Так,  Сережа?  -  Казарян  привлек  на  свою  сторону
Ларионова.
     - Так, - подтвердил он.
     -  Тогда  действуйте,  -  официально  разрешил   Смирнов   и   встал,
подтверждая, что разговор окончен. Но не удержался-таки на  начальственном
уровне. - Вы там поосторожнее. У одного из них может быть ствол.


     "Лайф"  был  роскошен.  На  меловой  глянцевой   бумаге   поместились
кинокрасавицы,  политические  деятели  и  спортсмены.   Английские   фразы
выстроились в шеренги. Буквы выглядели франтами. И запах у журнала был  не
наш - иностранный.
     - Откуда он у тебя? - вяло поинтересовалась Яна.
     - Стригся вчера в "Советской" и в  предбаннике  его  увидел.  Видимо,
буржуй какой-то забыл. Ну, я его,  естественно,  и  захватил  на  обратном
пути, - самодовольно разъяснил Андрей. Алик  разлил  коньяк  по  рюмкам  и
спросил:
     - А на кой ляд он тебе? Ты же в английском ни уха, ни рыла.
     - Не говори, не говори. Кое-что понял. -  Андрей  засуетился  и  стал
листать журнал. - Глядите.
     На пустынном берегу моря стояли двое:  толстые  и  сильно  оборванные
нынешние руководители и, держа руки козырьком и глядя  в  разные  стороны,
высматривали что-то за горизонтом.
     Алик из-за Андреева плеча перевел надпись под карикатурой:
     - Кому бы еще помочь?
     Хихикнули и расселись по местам. "Лайф" кинули на  приемник.  Дальние
ереванские родственники прислали Андрею три  бутылки  отличного  марочного
коньяка. Сегодняшний вечер  был  посвящен  коллективной  дегустации  этого
подарка. "Лайф" ненадолго отвлек друзей-сослуживцев от основного занятия.
     - Нет такого коньяка вы не пробовали! - еще раз сказал Андрей.
     - За водкой пора посылать, - мрачно предсказал будущее Дима.
     - И что это за манера - напиваться, -  возмутился  Андрей.  -  Живут,
живут в нас эти расейские плебейские привычки. Казалось бы, что еще  надо.
Отличный коньяк, хорошая беседа, нет, обязательно надраться надо!
     - Коньяку мало, - разъясняя  ответил  Дима.  Янин  муж,  кинооператор
Виктор поставил пластинку и возвратился  на  свое  место  в  углу  дивана.
Застучал барабан, завыли довоенные негры и саксофон  тоже  завыл.  Комната
зажила в ритме, и все стало на свои места,  ибо  запели  довоенные  негры.
Негры пели о смысле жизни бессмысленными словами.
     - В этом и фокус, - шепнул Алик в Янино ухо. Ухо было  розовое.  Алик
коснулся его губами. Алик танцевал с единственной женщиной в компании.
     - Это не фокус, а нахальство, - ответила Яна  и  улыбнулась.  Голубые
глаза в крашеных ресницах красиво смотрели на него.
     - Я о высоких материях, а ты о мелочах быта. Давай отсюда  убежим?  -
предлагая это, Алик ловко повернулся в танце спиной к дивану.
     - А Виктор?
     Никакого дела ей не было до Виктора.
     - Слушай, о чем поют негры. Они поют о весенней  Покровке,  о  дожде,
который стучит по крышам. О нас с тобой, Яна, слушай негров!
     Негры, действительно, обнаглели. Они звали на Покровку, они кричали о
дожде, они соблазняли, мерзавцы. И умолкли, наконец.
     - К остаткам! - призвал Дима.
     Допили коньяк, который и впрямь был хорош. Они поняли, что  он  хорош
только теперь, когда коньяка не осталось. Молча поразмышляли об этом.
     - Андрюша, почитай что-нибудь из "Лайфа",  -  попросила  Яна.  Поведя
настороженным глазом (все  здесь  боялись  розыгрыша)  Андрей  раздраженно
сказал:
     - Не умеем мы отдыхать. Этот коньяк где-нибудь  в  Париже  тянули  бы
весь вечер, а мы за полчаса его прикончили.
     - У тебя подходящей посуды нет. Приходится стаканами, - сказал Дима.
     В коридоре  зазвенел  звонок.  Андрей  отправился  открывать.  Виктор
оторвался от дивана, подошел к столу и принялся рассматривать этикетки  на
пустых бутылках. Открылась дверь и солидно явился Сергей. За ним - Андрей,
прямо-таки помирая от сдерживаемого хохота.
     - Я не опоздал? - вежливо осведомился Сергей.
     - Как раз вовремя, - серьезно ответила Яна. Публика,  замерев,  молча
ждала развязки. Сергей снял и протер забрызганные дождем  запотевшие  очки
и, вновь надев их, размотал кашне.
     - Тебе, Сережа, лучше не раздеваться, - посоветовал Дима. Он  подошел
к  Сергею,  мастерски  держа  в  пальцах  четыре  бутылки   (одна   из-под
минеральной воды).
     - На обмен, - пояснил Алик.
     Сергей все понял, и обида, и гордость, и  презрение  обнаружились  на
его лице. И в голосе тоже:
     - Извините меня, но я не  мальчишка,  и  не  позволю  издеваться  над
собой. И не приемлю идиотских шуток. Я не могу  быть  вместе  с  вами.  До
свидания.
     Его схватили за руки, стащили с него  пальто,  а  он,  сдаваясь,  все
продолжал излагать свое кредо:
     - Поймите же, наконец, что я - кинорежиссер. Виктор - оператор, а  вы
- серьезные газетные работники, литераторы. Если мы друг  друга  не  будем
уважать, то кто же тогда нас будет уважать?
     - Выпить хочешь? - тихо спросил Дима.
     - Странный вопрос. Затем и пришел. - Сергей сел на  стул  и  тоскливо
оглядел растерзанный стол.
     - Ананасов! Нету. Бананов! Нету. Коньяку! Нету, - вольно  пересказала
Маяковского Яна и деловито добавила: - За водкой ты из-за своей солидности
и самоуважения, ясное дело, не пойдешь. Алик,  одевайся.  И  я  пойду.  На
завтрак Витеньке что-нибудь куплю.
     Она погладила Виктора по голове.
     Дождь, точно,  лил.  Ночной,  весенний,  московский.  Иногда  задувал
ветер, и тогда дождевые капли летели им в лица. В дождь,  в  желтом  свете
фонарей, в журчащем шуме автомобилей Яна была девочкой из-за десяти лет, в
которую следовало влюбиться первой  неразмышляющей  любовью.  Но  вот  он,
магазин. Вот очередь. Вот касса.
     В  авоську  положили  три  свинных  отбивных  (для   Виктора),   кило
любительский колбасы, полкило швейцарского сыра, две банки крабов, большую
банку маринованных огурцов и четыре поллитра. На улице Яна взяла Алика под
руку, и они медленно шли, слушая и ощущая дождь. Спешить было некуда.
     В подъезде, в тамбуре между  дверями,  он  обнял  ее,  предварительно
поставив авоську на плиточный сортирный пол.
     - Ну и что? - спросила Яна.
     - Тебе приятно? - нахально поинтересовался он.
     - Конечно приятно.  Разве  я  позволила  тебе  такое,  если  бы  было
неприятно. Тебе сколько лет?
     - Будто не знаешь. Двадцать четыре. Я тебе нравлюсь?
     - Нравишься. А мне... В общем, я тебя старше.
     Они закрыли глаза и потерлись щеками.
     - Тебе неприятно? - опять спросил Алик.
     - Дурак, - ответила она и легко поцеловала его в щеку. - Пошли.
     Перед Сергеем стояла индивидуальная четвертинка из заначки. Почти уже
приконченная. Сергей хлебнул и разглагольствовал:
     - Высокие  цели,  высокие  мысли,  высокие  слова.  Прекрасно.  Самые
высокие слова - в библии. А  для  чего  она?  Для  безотказного  массового
гипноза. Слишком часто высокие слова существуют для обмана или  существуют
для того, чтобы подчинить, придавить человека. Хочу правды, хочу  простого
и в мельчайших подробностях точного  изображения  жизни.  И  буду  картины
снимать так. Пусть люди смотрят и думают. Сами! - увидев Алика и  Яну,  он
охотно отвлекся. - Принесли? Ну тогда  я  чекушку  приканчиваю,  а  дальше
действуем на равных.
     Пока Дима и Виктор обновляли стол, Яна задумчиво глядела  на  Андрея,
который, обеспечив первый тайм, не суетился.
     - А  все-таки  ты  это  зря,  -  грустно  произнесла  Яна,  продолжая
рассматривать Андрея. Андрей соблазняюще (был хорош) улыбнулся.
     - Что - зря?
     - С "Лайфом". Ты уверен, что за тобой не следят?
     Андрей  презрительно  пожал  плечами.  Презрительно,  но  неуверенно.
Появилось интересное занятие. Коллектив замер в ожидании. Охота началась.
     - Кто-нибудь был в предбаннике кроме тебя? -  жестко  поинтересовался
Дима.
     - Заходили какие-то. Но когда я его брал, никого не было.
     - Абсолютно никого? - допытывалась Яна.
     - Абсолютно. - Андрею - заметно на глаз - стало не по себе.
     -  Профессия  у  этих  людей  такая,  чтобы  быть   незаметными   или
незамеченными,  -  включился  в  облаву  Сергей,  умиротворенный  решением
вопроса о напитках. - Да ладно, ребята, хватит об этом. К делу.
     Разлили и выпили.
     - Какие еще люди? - выпив, грозно спросил Андрей.
     - Наши люди, - разъяснила Яна.
     - Ну, взял журнал, ну, посмотрел  его.  В  чем  состав  преступления?
Ерунда все это, -  старательно  успокаивал  себя  Андрей.  -  Выпьем  еще,
ребята.
     Выпили еще.
     - Не те теперь времена, - не унимался Андрей.
     - Ты о чем это? - спросил Дима. Он был ясен и добр.
     - Я - свободный человек и что хочу, то и делаю. Не те теперь времена!
     - Времена, действительно, не те. Зато мы  все  те  же,  -  Алик  вяло
ковырял крабовую лапшу. -  Что  ты  суетишься?  Вызовут  тебя  куда  надо,
поговорят, возьмут на заметку. И все дела. Зачем же нервничать.
     Игра становилась скучной. Слишком легко Андрей заглотнул крючок. Алик
смотрел на Яну и Виктора, не  понимая,  что  они  -  муж  и  жена.  Виктор
блаженно разглядывал абажур - он уже был пьян. Яна не смотрела на него, не
интересовалась им, не беспокоилась за него. Она с  ожиданьем  смотрела  на
Диму, который, трогая гитару, подбирался к песне.
     - Я пойду, - сказал Алик и встал из-за стола. Еще было  много  водки,
еще было десять часов вечера, еще были впереди разговоры и укромные минуты
с Яной - всего этого было жалко, было жалко себя, но Алик еще раз  сказал:
- Я пойду.
     И вышел в коридор  темной  коммунальной  квартиры.  В  коридоре  было
пусто. Пожилые соседки любили  Андрея  за  красоту  и  интеллигентность  и
старались не мешать его досугу.


     Алик медленно одевался и слушал, как за близкой дверью  Дима  наконец
запел: "Сегодня Сонечка справляет  аманины".  В  комнате  дружно  рявкнули
припев, дверь отворилась, и в коридор вышла Яна.
     - Алик! - позвала Яна. Ее слегка шатнуло. Она плотно  прикрыла  дверь
и, вплотную подойдя к полупьяному Алику,  внятно  спросила:  -  Ты  любишь
меня, Алик?
     Он обнял ее, ощутив где-то у солнечного сплетения ее упругие и мягкие
груди, она нашла слабыми мягкими, готовыми на все губами его  рот,  и  ему
показалось, что он любит ее. Но сказать  об  этом  вслух  он  не  мог,  не
хотелось. Задохнувшись, Яна оторвалась от  Алика,  ударив  его  кулаком  в
грудь (больно), и сказала:
     - Ты люби меня, Алик. А мне тебя любить грешно. Грешно. Грешно.  -  И
пошла в комнату.
     Из раскрытой двери шибанул табачный дух. Войдя за ней в комнату уже в
пальто, Алик отыскал на столе чистый  стакан,  наполнил  его  до  краев  и
выпил. Водка долго ходила от кадыка к желудку, потом улеглась и  произошел
удар, которого он  ожидал.  Ноги-руки  сделались  податливыми  посторонним
влияниям, в ушах зашумело,  мысли  разбежались  в  разные  стороны,  и  он
оказался на воздухе. Чистый воздух тоже  ударил  по  слабому  месту  -  по
голове.


     Алик шел по пустынной и мокрой улице Чернышевского,  с  удовольствием
ощущая, как ноги его, шагающие по лужам, уже промокли. Он бесконечно шел к
Садовому кольцу,  постоянно  удивляясь,  что  во  многих  окнах  небольших
московских домов особенно ярко горит при дожде свет. Он  поднимал  к  этим
окнам лицо, умильно чувствуя, как капли дождя стучат по его щекам.
     По еще не позднему Садовому  кольцу  шуршали  машины  и  троллейбусы.
Улица была похожа на Москву-реку. В ней отражались  фонари,  она  блестела
под фонарями. Переходить Садовое кольцо не хотелось. Не хотелось окунаться
в Москву-реку. Алику становилось холодно. Трезвел.
     И слава богу. У круглосуточно работающего продмага (людей в нем  было
немного) он пересек Садовую Черногрязскую и пошел Старой  Басманной,  ныне
Карла Маркса улицей. Дождь поутих, а Алик протрезвел  и  с  радостью  стал
узнавать свой путь. От церкви Никиты-великомученника, через  Разгуляй,  по
еле заметному спуску - к Елоховскому собору,  мимо  Доброслободской,  мимо
МИСИ. Он теперь понял, куда идет. Он шел к трамвайной  остановке  у  метро
"Бауманская",  чтобы  на  трамвае  доехать  до  дома.  И   пешком,   через
железнодорожный переход у Спартаковской можно, но,  трезвея,  он  уставал.
Лучше трамваем.
     У трамвайной остановки дождь опять  припустил.  Но,  к  счастью,  уже
скрежетал по Немецкой расплывчатый в дожде трамвай. Не тот, конечно, не  к
Сокольникам, а к Комсомольской площади, но  не  ждать  же  под  ливнем.  К
Красносельской, а там до кинотеатра  "Шторм"  рукой  подать.  Трамвай  был
новенький, одновагонная коробочка. Алик влез в него.
     "Обилечивайтесь!" - тут же предложила пожилая  кондукторша,  и  Алик,
как говорится, обилетился.  Кондукторша  объявила:  "Следующая  -  Девкины
бани!" Объявила и не за веревку дернула, - на кнопку  нажала.  Технический
прогресс. Алик стряхнул дождь с волос, с бровей (Был, пижон, без кепки)  и
уселся. Было где сесть, хотя народу довольно много: работяги  с  вечерней,
железнодорожные пассажиры к поздним  поездам  на  Казанский,  Ярославский,
Ленинградский вокзалы, продавщицы из  только  что  закрывшихся  магазинов.
Трамвай постоял у светофора на Бакунинской и наконец тронулся.
     - Девкины бани! -  выкрикнула  кондукторша,  и  трамвай