дцати  ночи,  в  ресторан  ВТО
после спектаклей.
     Дом родной. Знакомые и полузнакомые все лица, перекличка от  стола  к
столу, общий шум, общий крик, общие шутки, общий смех. И выпить с устатку,
и пожрать от пуза, и потрепаться, и поругаться. Заходи, друг, заходи!
     Борода устроил их в фонаре  за  маленьким  (чтобы  не  подсаживались)
столиком.  Неярко  горела  старомодная  настольная  лампа   под   домашним
оранжевым абажуром, освещая  жестко  накрахмаленную  полотняную  скатерть.
Смирнов положил руки на стол и понял:
     - Надо руки помыть, - и пошел в уборную.
     Официантка Галя благожелательно ждала заказа.
     - Пожрать нам, Галюща, так, чтобы в полсотни влезть,  -  распорядился
Казарян.
     - А выпить?
     - И денег нет, и не надо.
     - А то принесу?
     - Не надо, - твердо решил Казарян.
     - Устал, Ромочка?
     - Озверел, Галочка.
     Вернулся из  сортира  Смирнов.  Ларионова  они  не  уговорили,  он  к
семейству рвался. Да и не уговаривали особо, им вдвоем побыть  надо  было.
Казарян в ожидании тоже положил руки на стол,  брезгливо  на  них  глянул,
сказал с сожалением:
     - Неохота,  но  следует  помыть,  -  и  удалился.  Александр  оглядел
маленький фонарный зал. Уютно, доброжелательно, покойно.  Он  вытянул  под
столом ноги, закрыл глаза и тотчас открыл их: звякнул поднос.  Быстроногая
Галочка расставляла закусь. Возвратившийся Казарян благодарно поцеловал ее
в затылок:
     - Кио в юбке, волшебница, радость моя...
     Мелкие маринованные патиссоны для аппетита, свежий печеночный  паштет
под зажаренным до бронзового благородного блеска лучком, крепенькие  белые
грибы, деленная острым кухоным ножом на куски загорелая тушка угря. И  три
бутылки "Боржоми". Галя красиво расставила на столе все это и пожелала:
     - Кушайте, ребятки.
     Роман разлил боржом по фужерам. Вода бурлила, исходя пузырьками. Одни
пузырьки прилипали к стеклу и сплющивались, теряя  идеальную  форму  шара,
другие  мчались   вверх   и,   домчавшись,   самоуничтожались,   взрываясь
мельчайшими  брызгами.  Попили   бурливой   водички,   отдышались,   пряча
благодетельную отрыжку и посмотрели друг на друга.
     - Третьего Алик отпустил, - сказал Смирнов.
     - Зачем?
     - Ты что, Алика не знаешь?
     - Меня он на ринге не отпускал. Добивал, если была возможность.
     - Так то на ринге.
     - Давай поедим, а? - предложил Казарян, и они приступили  к  еде.  Не
торопясь, истово, поглощая все подряд. Но поглотить все не удалось:  к  их
столу, волоча за собой стул,  подходил  Марик  Юркин,  характерный  комик,
восходящая звезда. Восходящая звезда  была  миниатюрным  милым  пареньком,
которая, напиваясь, превращалась в большую  скотину.  Сейчас  же  -  почти
трезв. Поставил стул к  их  столику,  ухватил  за  руку  пробегавшую  мимо
Галочку и заказал репликой из анекдота:
     - Галчонок, сто грамм и вилку! - и улыбнулся всем,  и  оглядел  всех,
ожидая  ликующей  реакции.  Поймав  вопросительный  взгляд  Гали,  добавил
серьезно: - Поторопись, родная.
     - Мы разговариваем, Марик, - строго объяснил Роман.
     - Вы не разговариваете,  а  едите,  -  резонно  заметил  Марик.  -  А
разговаривать будем втроем.
     Объявилась Галя, держа в одной руке графинчик и  рюмку,  в  другой  -
вилку. Демонстративно бросила все это перед Мариком, который тут же  налил
рюмку, вилкой пошарил  в  грибах,  выбирая  грибок  посимпатичнее,  нашел,
выпил, закусил и выдохнул удовлетворенно.
     - Все? - поинтересовался Роман.
     - Минуточку, - одернул  его  Марик  и  налил  из  графинчика  вторую.
Последнюю. Он бусел на глазах. Выпил, грозно глянул на Романа. - Ты как со
мной разговариваешь, сопляк?
     - Готов, - понял Роман, встал, за шиворот поднял Юркина, взял его под
мышку (под правую руку), левой рукой захватил стул и направился к  выходу,
к понимающему швейцару Тихону. Марик болтал ногами  (аккуратно)  и  языком
(непотребно), но никто на это внимания не обращал:  привыкли,  что  каждый
день Юркина в конце-концов выкидывают. Роман сдал его Тихону и вернулся.
     - С чего это он так сломался? - поинтересовался Александр.
     - Не умеет. А гулять хочет, как знаменитость из легенды.
     - Что делать будем? - помолчав, задал главный вопрос Смирнов.
     - Отпустил его Алик или он сам сбежал - не имеет значения, Саня.
     - Имеет. Если Алик его отпустил, то опознавать не будет.
     -  Зачем  тебе  третий?  Грабежом  этим  пусть  район  занимается.  А
Самсонова нам отдадут. Чует мое сердце - он.
     - Самый глупый.  Дурачок  подставленный,  -  вспомнил  Костины  слова
Александр.
     - Вот мы и займемся дурачком.
     - А кто его подставил?
     Галочка принесла филе по-суворовски.  Алик  поцеловал  ей  локоток  и
попросил:
     - Санкцию на обыск, Галочка.
     - Сорок три шестьдесят, - ответила догадливая Галочка и,  получив  от
Казаряна две бумажки по двадцать пять, ушла за кофеем. Заметав  филе,  они
откинулись на стульях и закурили.
     - Решили колодец до воды копать? - огорченно понял Роман.
     - А куда деваться?
     - Альку прижать надо.
     - Прижмешь его, как же! Сначала отпустил, а потом милиции сдал? Мы же
благородные, мы слово держим.
     - Тогда свидетели.
     - Свидетели от страха  того  паренька  не  видели,  они  на  пистолет
смотрели.  Алька-то  бил,  прицеливался  куда  ударить  и,   ясное   дело,
рассмотрел его. Если даже паренька  найдем,  на  честном,  без  подтасовки
проведенно опознании свидетели его не отыщут.
     - А мы с подтасовкой, Саня.
     - Противно. У меня предчувствие, что паренек из твоих подопечных.
     - У меня не предчувствие, а  уверенность.  Даже  знаю  кто:  Стручок,
Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.
     В окно бешено стучали. Роман отодвинул занавеску. С улицы Горького на
них смотрело лицо, кошмарное  от  того,  что  прижалось  носом,  губами  к
немытому стеклу. Восходящая  звезда  помостков  и  экрана,  обнаружив  их,
ликовала - кривлялась и грозила.


     Вдруг оказалось, что завтра - Первомай. Праздники  пришли  и  прошли.
Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя
на этот пятачок.
     - Ну? - поторопил его Александр.
     Алик еще раз посмотрел на фотографию. Даже в черно-белом  изображении
угадывался выдающийся румянец Стручка.
     - Молоденький какой, - сказал Алик.
     - Ну?! - поторопил Александр.
     Туго забинтованная пасть  Николая  Самсонова  молчала.  Гражданин  со
звонкой фамилией  Француз  оказался  мелким  хулиганом,  сявкой,  которого
Колхозник  использовал  втемную,  на  одно  это  дело,  и   теперь   выйти
по-быстрому на концы можно было только через Стручка.
     - Не знаю я этого паренька, Саня.
     - Ты смотри, смотри внимательнее! - злобно приказал Александр.
     - А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.
     - Эх, Алька, Алька, а еще друг называется!
     - Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.
     - А Саня - майор милиции, и больше ничего.
     - Если так, то жаль.
     Александр поднялся со скамейки, встал и Алик.  Стояли,  изучали  друг
друга. Два здоровенных амбала. Александр покачался на каблуках, сказал  на
прощание:
     - Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.
     - Их дело - опознавать, мое - стыдиться.
     - Хреновину-то не надо нести. - Александр вырвал  фотографию  из  рук
Алика, спрятал в карман. - Я слово  в  сорок  пятом  дал  Ивану  Павловичу
извести всю эту нечисть. И изведу.
     Алик ткнул пальцем в смирновский пиджак, в то самое место, где лежала
теперь фотография, улыбнулся во все свои тридцать два зуба, спросил:
     - Паренек этот - нечисть?!
     - Если ты его выгородишь, станет нечистью.


     - Запомни, тетка, если ты меня обманешь,  я  тебя  за  укрывательство
упеку! Сроком на два года! - пообещал Казарян.
     Наштукатуренная баба всплеснула руками:
     - За что, за что? Я ж тебе в прошлый раз все выложила, все, как есть!
Он мне двадцать шестого сказал, что к бабке в Талдом поедет,  и  больше  я
его не видела.
     - Нет его в Талдоме.
     - А я-то тут при чем?
     - Насколько я понимаю, ты матерью  ему  приходишься?  Мне  память  не
изменяет?
     - Да где ж мне теперь с ним управиться? - Баба негромко зарыдала.
     - Непохмеленная, что ли? - спросил Казарян, глядя в  окно.  Во  дворе
девочка, которая совсем недавно была в шубке, копалась лопаткой в  снежной
луже, кружилась теперь вокруг своей  оси,  хотела,  чтоб  вздымался  подол
легкого платьица.
     - Не ты меня поил, не тебе спрашивать, - басом обиделась баба.
     - Ну, тогда извини. Но помни, когда он объявится, звони мне тут же по
телефону.
     - Кровинушку свою в тюрьму упрятать? Так, что ли?! - баба  постепенно
наглела.
     - Тогда выбирай. Или кровинушку, или тебя. А то и тебя  и  кровинушку
вместе.
     - Да я разве что говорю?
     - Говоришь, говоришь! - Казарян резко  поднялся  с  дивана  и  локтем
зацепил полочки со слониками. Слоны попадали, как на сафари.  -  А,  черт!
Генка Иванюк не заходил?
     - Не заходил.
     Казарян осторожно расставил слоников по  местам.  Баба  тоже  встала,
придирчиво поправила салфетку. Ожидала, когда он уйдет.
     - Я тебя навещать буду, - пообещал Казарян.
     - Куда от тебя денешься? - баба открыто радовалась его уходу.
     Он распахнул дверь и  солнце  ударило  ему  в  глаза.  Посреди  двора
продолжала крутиться девочка.
     Иванюк-младший с ходу раскололся:
     - Вчера вечером приходил. Денег просил.
     - Что ж ты мне не позвонил? Мы  же  договорились,  Гена!  -  вскричал
Казарян.  Он  вскинул  руки,  с  поднятыми  руками   походил   по   богато
обставленной  иванюковской  столовой,   изображая   огорчение   от   такой
неумелости своего сообщника. Развлекал себя Казарян.
     - Я звонил, я сегодня все утро вам звонил, а  вас  не  было!  -  Гена
стоял, колотя себя кулаком в грудь, гудевшую от ударов.
     Казарян уже сидел на стуле, воткнув локти в колени и  руками  обнимая
многодумную голову.
     - Что тебе Стручок говорил? - не поднимая головы, спросил Роман.
     - Говорил, что домой ему возвращаться сейчас никак нельзя. Хотел было
у бабки пожить, но боится, что там найдут. Пристроился  у  одних,  но  там
платить надо.
     - Где это - "у одних"?
     - Не знаю. Правда, не знаю.
     - Ты ему денег дал?
     - Дал. Двести рублей.
     - Откуда у тебя деньги?
     - Мама ко дню рождения  подарила.  Мне  тридцатого  восемнадцать  лет
исполнилось.
     - Совершеннолетний ты теперь у  нас.  Значит,  сажать  тебя  по  всей
строгости можно.
     - Вы все шутите. А мне жить как?!
     - Так, чтобы не было мучительно стыдно за  бесцельно  прожитые  годы.
Так, чтобы мы тебя не сажали. Усек, Геннадий Иванюк?
     Геннадий Иванюк усек.
     Иванюк-то усек, а Виталий Горохов -  нет.  Смешно,  но  Стручок,  как
большой, лег на дно. А то пусть его район ищет. Ведь трамвайный  грабеж  -
их дело.
     - ...Лидия Сергеевна для верности по  поводу  самсоновского  башмачка
целый научный симпозиум собирала. Его каблучок. Стоял под  сосной  Николай
Самсонов в тот вечер. С "вальтером" в руках. Так-то, - как бы  не  отвечая
на романовские вопросы, по сути  дела  до  конца  ответил  на  все  Сергей
Ларионов.
     - Считаешь, что надо рубить концы? - спросил Казарян, сам считая, что
так и надо делать.
     - Делать больше нечего, - его словами обозначил ситуацию Ларионов.
     - А что Санька думает?
     - Нет его, - раздраженно ответил Ларионов. - Как ушел с утра,  так  и
нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.
     - Резюмируем: Колхозника - под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?
     - Только так.
     - Но где же все-таки Санек?


     Рядом с дворовыми воротами, неподалеку  от  крюковской  голубятни,  с
довоенных еще времен (видимо, строители домов два "а", два "б" и  два  "в"
забыли) стоял  чугунный  локомобиль,  вросший  в  землю  своими  железными
колесами  по  втулки.  Площадка  между  локомобилем  и   голубятней   была
утрамбована ногами  трех  дворовых  поколений  до  мраморной  твердости  и
гладкости. Здесь танцевали всегда.
     Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила  к  его
проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала,  но  еще  не
танцевали: рано, только-только  подползали  сумерки.  В  их  объявляющейся
серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского  с  гулом  метались
ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными  в  ажиотаже
рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.

               Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,
               Слышу крик журавлей, улетающих вдаль...

     - рвался с самодельной, из рентгеновской пленки  сделанной  пластинки
вольнолюбивый голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек  было  худо.
Борясь  с  тлетворным  западным  влиянием,   промышленность,   выпускавшая
пластинки,  внедрила  в  массы  падекатр  и  краковяк,  и  поэтому  массам
приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко,  Козиным  и  Эдди
Рознером.
     Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая  задами  еле  заметную
неровность  чугунной  поверхности.  Они  сидели  на  локомобиле  и  сверху
рассматривали отрочество и юность - свое прошлое. Алик, Лешка Без,  Виллен
Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.

                       Любовь нечаянно нагрянет,
                       Когда ее совсем не ждешь.
                       И каждый вечер сразу станет
                       Так удивительно хорош,

     -  раскрыл  молодежи  смысл  происходящего  Леонид  Утесов,  и  танцы
начались. В основном  шерочка  с  машерочкой,  но  иногда  и  храбрец  лет
семнадцати попадался. Конечный продукт бифукаторства от соприкосновения  с
существом иного пола впадал в ужас. Потея, он преодолевал его, на то он  и
храбрец.
     Нет, не на храбрецов надо было смотреть. Смотреть надо было на нежных
и  трепетных  дев,  которых  они  последний  раз  видели  лет  пять  назад
прыгающими через веревочку.
     - Кадры растут, как грибы, - глубокомысленно и мрачно  заметил  Лешка
Без.
     - А вон блондиночка в голубом, чья это? - спросил Виллен.
     - Макаровых, - ответил всезнающий Алик.
     - Гляди ты! - обрадовался Виллен. - Вроде недавно  я  на  Ольгу  глаз
клал, а теперь и соплячка Наташка на подходе! Передовое семейство.
     Алик поднял руку, призывая к вниманию, и, точно  поймав  момент,  три
взрослых обалдуя оглушительно запели вместе с Утесовым:

                   Сердце, тебе не хочется покоя.
                   Сердце, как хорошо на свете жить.
                   Сердце, как хорошо, что ты такое!
                   Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.

     Танцевавшие  тотчас,  как  в  игре   "Замри!"   застыли   на   месте,
ответственный за музоформление кинулся менять пластинку, а из голубятни на
рев явился Костя Крюков, строгавший там что-то по голубиному хозяйству.
     - Завидно? - поинтересовался кто-то сверху. - Лезь к нам!
     "В  парке  Чаир  распускаются  розы..."  сладко  понеслось  с   новой
пластинки. Костя молча вскарабкался  на  локомобиль,  страстно  потянулся,
зевнул, лязгнув стальными  зубами,  передернулся  от  озноба  и,  послушав
музыку, спросил:
     - Хорошо?
     - А то! - отвечал Лешка Без.
     - Саню ждете? - спросил догадливый Константин.
     - Его, - подтвердил Алик и вдруг  обрадовался  страшно:  -  Гля,  еще
один!
     Войдя во двор, остановился,  в  нерешительности  осматриваясь,  Ромка
Казарян.
     -  Кондехай,  сюда,  вертуха!  -  по-блатному  заблажил  Алик.  Роман
обернулся на крик, направился к ним.
     Ответственный врубил лампу  под  жестяным  рефлектором,  и  танцующие
отделились от остального мира  четким  световым  конусом.  Роман  влез  на
локомобиль и спросил тонким голосом:
     - Терем-теремок, кто в тереме живет?
     - Я - мышка-тихушка, - признался Алик.
     - Я -  лягушка-мокрушка,  -  продолжил  игру  в  воровские  профессии
Виллен, но Костя Крюков раздраженно прервал эти игры:
     - Шуточки, у вас, фрайера!
     - Так их, Костя, - одобрил его Роман. - Фрайерам все шуточки. Санятка
где?
     - Ждем! - ответил Алик.
     - Он с тобой утром беседовал? - только у него спросил Роман.
     - Беседовали, беседовали! - ответил Алик.
     - Ясненько. Следовательно, ты Стручка не опознал.
     - Какого еще Стручка?
     - Созревшего. Для всяких веселых дел.
     - Любите вы, милиционеры, загадками говорить.
     - Ладно, Алик, можешь не придуриваться. Я все понял.
     - Не вяжись ко мне, мент! - потребовал Алик, на заднице, как с горки,
съехал вниз по чугунной покатости локомобиля и кинулся в танцы.
     Молодежный  коллектив   вибрировал   в   фокстроте   пятнадцатилетней
давности. Алик оком завсегдатая "Спорта" выбрал девицу  поперспективнее  и
пошел с ней преследуемым комсомолом стилем.
     - Ты - Фарида? - догадался он про партнершу в танце.
     - Ага.
     - А Тайка что же на танцы не ходит? - это он про ее молодую тетку.
     - Она замуж вышла.
     - За татарина небось?
     - Не за русского же!
     - Мы - русские? Ты на меня погляди!  Наверняка  твой  прапрапрадед  с
моей прапрабабкой побаловался.
     - Какие вы глупости, Алик говорите!
     - Велик аллах, а Магомет пророк  его!  -  изрек  нечто  мусульманское
Алик. Фокстрот иссяк. Алик держался за мускулистую татарскую талию до  тех
пор, пока Фарида не вырвалась.
     Она вырвалась и целомудренно убежала. Он глянул ей  вслед  и  увидел,
что на границе света и темноты стоит Саня.
     - Ты что здесь делаешь? - спросил Александр.
     - Танцуя, жду тебя, - ответил Алик и оповестил: - Братцы, он явился!
     - Ноги, ноги стали зябнуть, - жалостливо просипел Костя Крюков, и вся
компания  ссыпалась  с  локомобиля.  Александр  оглядел  их  и   обреченно
предложил:
     - Ко мне?
     - У тебя тесно. К нам. И Розка пожрать что-нибудь  откинет,  -  решил
Лешка Без и, не слушая иных предложений, направился к  воротам.  Поплелись
за ним.
     - А то ко мне, - предложил Виллен. - Я теперь один, сеструху к  тетке
отправил.
     - Как же отправил-то? - удивился Алик. - Ведь ей в этом году  десятый
кончать.
     - Там окончит, - ответил Виллен. - Зато мне - полная  лафа!  Не  надо
воспитывать, не надо уроки проверять, на надо готовить, не надо убираться.
Много чего теперь не надо.
     - Полное счастье от того, что голодный и в  грязи  живешь?  -  ехидно
поинтересовался Александр.
     - Зато, свобода, - возразил Алик.
     - Этой свободой пользуйся один. А мы уж к Розе пойдем, - Костя всегда
был четок и определенен.
     - Стоп! - скомандовал Алик. - Кто побежит?
     - Открыто только у Лозовского, - дал информацию Виллен.
     - Тогда я,  -  вызвался  Костя.  -  На  велосипеде  -  десять  минут.
Скидываемся.
     Скинулись. Костя побежал назад к голубятне, к велосипеду...
     - ...Сколько же вас! - обрадованно удивилась Роза. Не  утруждая  себя
вставанием, Яша от стола приветствовал всех молчаливым поднятием руки.
     - Еще один будет! -  дополнительно  обрадовал  Розу  сынок.  -  Костя
Крюков по делу на десять минут отлучился. Готовь пожрать, мамахен.
     - Знаю я  эти  дела.  Вы  пока  в  домино  играйте,  а  я  что-нибудь
посоображаю.
     - В домино не выходит. Нас шестеро, - доказательно возразил Яша.
     - Ну, тогда в лото! - решила Роза.
     Яша, не поднимаясь со  стула,  дотянулся  до  настенного  шкафчика  и
извлек из него скрипящий голубой  в  белый  горох  мешочек  и  затрепанную
колоду продолговатых картонок. Объявил:
     - По пятаку за карту. Кто первым кричать будет?
     - Я! У меня голос громкий! - вызвался, демонстрируя этот голос, Алик.
     Разобрали  -  кто  по  две,  кто  по  три  карты,  поставили  на  кон
соответственно, подобрали  инструмент  для  закрытия  номеров  -  копейки,
пуговицы, полушки, - и началось.