пая
после водки к пиву, вальяжно поменяли позы.
     Нога Алика ткнулась  под  столом  во  что-то  мягкое.  Что-то  мягкое
заворочалось под столом.
     - Собака, что-ли? - удивился Алик.
     - Черт его знает. Может и телок, - философски заметил Тимка.
     Грязная рука снизу откинула край  клеенки.  Противоестественное  рыло
возникло из-под стола.
     - Ребятки, - слезно сказало рыло, - оставьте пивка хлебнуть.


     Ах, танцы на шоссе! Баянист запрокидывал голову  и  наяривал  вальсы,
фокстроты  и  танго.  Наяривал  до  того  однообразно,  что  трудно   было
разобрать, где вальс, где фокстрот, где танго. Местные  рослые  девчата  в
цветастых и темных пиджаках, открячив зады, трудолюбиво и истово исполняли
все танцы. Подружка с подружкой. Мелкие по сравнению с  москвичами  парни,
терпеливо щелкали семечки - ждали своего послетанцевого часа.  Каждые  три
минуты на  танцы  набегали  два  ослепительных  огня:  на  Москву  мчались
молоковозы. Не прекращаясь, танцы сваливались на обочину.
     Алик в конце концов затосковал.  Потрещав  в  кармане  бумажками,  он
подозвал Тимку.
     - Тима, чайная еще работает?
     Ничего-то  не  надо  было  объяснять  Тимке.  Сокращая  разговор,  он
предложил:
     - Давай половину, сбегаю.
     Алик беспокойно ждал его, когда подошла Ася.
     - Александр Иванович, потанцуем!
     Они прошлись  в  прыгающем  фокстроте.  Ася  смотрела  на  него,  как
хозяйка.
     - Вы на комбинате ужасно серьезный.
     Алик ждал Тимку, и поэтому по небрежности ответил невежливо:
     - Уж какой есть.
     - А здесь простой, веселый, - она не хотела замечать грубости.
     - Парень я простой, провинциальный, - пропел Алик,  точно  попадая  в
баянистову музыку. Под эту музыку получалось все.
     - Уж до того простой,  уж  до  того  провинциальный!  -  сказала  Ася
грустно.
     - Александр, пошли! - крикнул Тимка издалека.
     - Вы меня извините, Асенька. - Алик остановился и слегка прижал ее  к
себе. На миг ощутил ее груди, учуял острый запах волос  и  захотел,  чтобы
так было долго.
     - Идите, - сказала она. - Идите. Только не напивайтесь.
     Он хотел обидеться, но уже не хотел оставаться. Ничего не сказав,  он
кинулся в темноту на Тимкин голос.
     Они сели у овражка. Снизу  несло  нежной  травяной  прелью.  Тимка  и
стакан принес. Алик принял дозу и лег на спину. Тимка звучно принял  свою.
Алик закрыл и открыл глаза. Звездный небосвод дрожал над ними. Они  лежали
на траве,  и  опять  для  них  стала  слышна  жалобная  гармоника,  и  шум
молоковозов,  и  пронзительные  вскрикивания   простодушно   кокетничающих
девчат.
     Тимка выпил из горлышка и закашлялся. Откашлявшись, сказал:
     - С приветом. - И утер слезы. - А теперь  -  с  новыми  силами  -  на
танцы. Девки дуньковские - персики! Щипай -  не  ущипнешь.  Лучше  лапать.
Сэло!..
     Они игриво зашагали на  звук  гармошки.  Отработав  последний  номер,
гармонист застегнул гармошку и пошел спать. Стали потихоньку  разбредаться
и девчата.
     - Пошли, пошли! - Тимка дергал Алика за  рукав.  -  Вон  две  курочки
потопали! Ничего себе, слово пролетария!
     Они догнали курочек, которые топали довольно быстро.
     - Разрешите присоединиться. Скучаем, - взял быка за рога Тимка.
     Девчата молчали. Тогда он продолжил:
     - Мой друг  Александр.  Большой  человек.  Хочет  жениться.  -  Тимка
вздохнул и добавил: - Я тоже холостой.
     Алик изучал обветренные свежие девчачьи лица. Лица были строги и,  по
дуньковскому этикету, ничего не выражали.
     - Холостая жизнь тяжела, - продолжал Тимка. - Один в  поле  не  воин.
Своя рубашка ближе к телу. А рубашку-то постирать  некому  и  чего  другое
справить тоже. Девочки, выходите за меня замуж!
     Тимка попытался было облапить ближайшую, но отдернул руку, потому что
девицы вдруг оглушительно рявкнули частушку:

                         Цветет в Тбилиси алыча
                         Не для Лаврентья Палыча,
                         А для Климент Ефремыча
                         И Вячеслав Михалыча!

     - Тима, я пойду, - попросился Алик.
     - Не понимаешь своего счастья, а еще высшее образование имеешь!  Нет,
весь я не уйду! - решил Тимка и сделал Алику ручкой! Гремели частушки!
     Спать не хотелось, и Алик пошел по деревне. Он шел по  шоссе,  считая
звонкие свои шаги и дошел до окраинного холма, где гулял ветер.  Он  стоял
на ветру, спиной к  деревне  и  слушал  далекие  частушки,  шум  деревьев,
печальный паровозный крик. Что-то ткнулось ему между лопатками,  и  сердце
оборвалось от ужаса. За спиной стояла Ася. Она была в резиновых  тапочках,
вот в чем дело. Она протянула ему руки, и он взял их в свои.
     - Саша, Саша, - сказала она, и он задохнулся.
     Потом они лежали на  его  куртке.  Под  курткой  была  свежескошенная
трава, и пахла она позабытым детством.  На  востоке  небо  уже  серело,  а
звезды блекли. Ася мерзла и старалась спрятаться в его руках, в его ногах.
И говорила с закрытыми глазами.
     - Я счастливая сегодня. А ты?
     - А я ушел от своего счастья. Так сказал Тимка.
     - Тимка - дурак и нахал. Не обижай меня, Саша.
     - Глупенькая моя, - сказал он, потому что это надо было сказать.
     - Я хотела этого с тобой, - призналась она.
     -  Тебе  холодно.  Пойдем,  я  провожу  тебя,  -  предложил  он.  Ася
вздохнула, открыла глаза, жалко улыбнулась и села.
     - Пошли.
     У избы он поцеловал ее. Она вяло ответила и ушла. До  своей  избы  он
бодро бежал и с радостью проник в вонючее тепло.


     Алик трясся на тракторной телеге и жалел себя. Жалел, потому  что  по
глупости не взял из Москвы резиновых сапог,  потому  что  выпитое  натощак
молоко бурчало и переливалось в животе, потому  что  на  жестком  неровном
тюфяке спал всего три часа.
     Лес был хорош. Трактор остановился. Алик спрыгнул на землю, и ботинки
его ушли в зеленую траву и невидимую воду.
     - Я ж говорил: без резиновых сапог не проживешь! - обрадовался Тимка.
     - Много говоришь, Тимофей, - сказал пожилой щуплый мужик  и  протянул
Алику пару высоких галош. - Для тебя прихватил, если грязно будет.
     - Много говоришь, Тима, много говоришь! - Алик  ликовал  и  влезал  в
галоши. - Уж не знаю, как благодарить, Петрович.
     - Веревочкой подвяжи, грязь галоши засасывает. Опять  одни  ботиночки
останутся. - Петрович протянул Алику кусок бечевки.
     - Спасибо, Петрович, полбанки с меня.
     - С ним разопьешь. - Петрович ткнул пальцем в Тимкин живот и отошел к
трактористу, который, отыскав место повыше и посуше, обихаживал  там  себе
ложе из брезента, для того, чтобы лежа, с комфортом наблюдать,  как  будут
корячиться с бревнами нахальные языкастые москвичи.
     - Ну, Александр, отмочил ты  с  банкой!  -  Тимка  кис  со  смеху.  -
Петрович же запойный! Он и в деревню ехать согласился, чтобы ее, заразу, и
не нюхать!
     - Предупредить не мог? - обиделся Алик.
     - Не успел, - оправдался Тимка. - Ну-с, граждане, белыми  ручками  за
черные бревна, и - раз!..
     Бревна лежали вразброс.  Как  срубили  их  осенью,  как  очистили  от
ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.
     Сначала  раскачивали  и  выворачивали  из  земли,  потом  тащили   по
скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу.  За
полчаса вшестером - девять кубов.
     - Колхозник! - крикнул Тимка трактористу. - Заводи кобылу!
     Тракторист  сложил  брезент  и  нехотя  побрел  к  машине.   Москвичи
вскарабкались на телегу: застучал  мотор,  и  поезд  потихоньку  тронулся.
Тракторист, видимо, хотел объехать разбитую в дым свою же колею, и поэтому
взял левее - ближе к спуску в овраг, но не рассчитал,  и  телега,  которую
занесло на повороте, боком поползла вниз, сметая  мелкие  кусты  и  завалы
хвороста. Москвичи в веселом ужасе прыгали с телеги.
     - Совсем одичал, крестьянский сын?! - злобно осведомился Тимофей.
     Тракторист, видя, что телега остановилась,  упершись  в  единственное
дерево на склоне, заглушил мотор. Все закурили от  переживаний.  Некурящий
Петрович от нечего делать пошел смотреть, что с телегой.
     - Мужики, сюда! - вдруг крикнул он.
     Сметя хворост и проскользив до дерева, телега открыла  вход  куда-то,
прикрытый дощатой крышкой. Тимка догадался:
     - Блиндаж еще с войны!
     Только сейчас Алик понял, что мягкие, заросшие травой  углубления  по
овражному берегу - окопы сорок первого года.
     - Дверца-то никак не военная, свежая дверца-то! - возразил  Петрович.
Решительный Тимка подошел к дверце и открыл ее. Из темной  дыры  вырвалась
стая энергичных золотисто-синих крупных мух и удручающая вонь. Тимка зажал
ноздри, шагнул в темноту и тут же, не торопясь, вновь объявился.
     - Ребята, там - мертвяк, - сказал он.
     - Шкелет, что ли? - спросил тракторист.
     - Шкелет не воняет, - ответил Тимка.
     - Что ж это такое, что ж это такое?! - завопил тракторист.
     - Сообщить надо, - решил Петрович.
     - А ты не врешь?  -  вдруг  засомневался  тракторист.  -  Знаем  ваши
московские шуточки! - и радостно кинулся в блиндаж. И тут же  выскочил  из
него, заладив по новой: - Что ж это такое, что ж это такое?..
     - Мы здесь покараулим, чтоб все  было  в  сохранности,  а  ты  дуй  в
деревню и сообщи по начальству, - приказал ему Алик.
     Первым прибежал  высокий,  с  виду  городской  парень.  Задыхаясь  от
быстрого долгого бега, он выкрикнул:
     - Где?!!
     - А ты кто такой? - строго спросил Тимка.
     - Я - работник МУРа Виктор Гусляев, -  представился  парень,  показал
книжечку и повторил вопрос: - Где?
     Тимка, присмиревший при виде  книжечки,  кивнул  на  дверцу.  Гусляев
нырнул в темноту, где пробыл значительно дольше  первопроходцев.  Вынырнул
наконец и распорядился:
     - Никому к блиндажу не подходить,  -  осмотрел  шестерых,  решил  для
себя: - Наш наверняка, не областной.
     - Ему, вероятнее  всего,  без  разницы  теперь,  чей  он  -  ваш  или
областной, - Алик приходил в себя.
     Услышав такое,  Гусляев  обрадовался  чрезвычайно,  вытащил  записную
книжку, вырвал  листок,  нацарапал  на  нем  огрызком  карандаша  нечто  и
протянул листок Алику:
     - Не в службу, а в дружбу. Я не могу отлучиться отсюда, а  вас  очень
прошу сообщить из конторы по телефону обо всем, что здесь произошло.
     - Не в вашу службу, а в нашу дружбу, - бормотал Алик,  изучая  листок
бумаги, на котором значилось имя, отчество  и  фамилия  Ромки  Казаряна  и
номер телефона. - А почему  Роману  Суреновичу?  Может,  сразу  Александру
Ивановичу Смирнову?
     - Его нет, он в отъезде, - автоматически  ответил  Гусляев  и  только
потом удивился: - А вам откуда известно, что Смирнов - мой начальник?
     - Страна знает своих героев, -  усмехнулся  Алик  и,  сложив  листок,
сунул его в карман.


     Москву давали через Новопетровское,  и  поэтому  слышимость  была  на
редкость паршивая.
     - Мне Романа Суреновича Казаряна! - орал в трубку Алик.
     - Ни черта не слышу! - орал в трубку с другого конца провода Казарян.
     - Мне Романа Суреновича Казаряна! - еще и  еще  раз  повторял  криком
Алик.
     - Ни черта не слышу! - еще и еще раз оповещал Казарян.  Вдруг  что-то
щелкнуло, и до Алика донеслось, как из соседней комнаты:
     - Откуда ты звонишь, Алик? - Ромка по сыщицкому навыку опознал  голос
приятеля.
     - От верблюда, - огрызнулся Алик? - Это не я звоню, это  ваш  паренек
Гусляев звонит.
     - То ни черта не слышал, теперь ни черта не понимаю.
     - Сейчас поймешь, - пообещал Алик.
     Группа прибыла на место происшествия через час тридцать  две  минуты.
Неслись под непрерывную сирену.
     К блиндажу подъехать не было никакой возможности, и от  шоссе  группа
шла  пешком,  неся  на  себе  все  необходимые  причиндалы.  Ромка   важно
поздоровался с Аликом за руку и распорядился:
     - Собирай своих,  Алик,  и  мотайте  отсюда  подальше.  Нам  работать
надо...


     Чистоплюй Казарян выбрался из блиндажа первым. Следом за ним - Андрей
Дмитриевич, который спросил невинно:
     - Запах не нравится, Рома?
     - Фотограф отстреляется, и вы его забирайте.
     - Кто он, Рома?
     - Жорка Столб. Как его, Андрей Дмитриевич?
     -  Металлическим  тяжелым  предметом  по  затылку.   Железный   прут,
свинцовая труба, обух топора  -  что-нибудь  эдакое.  Вскрою  дома,  скажу
точнее.
     Выскочил из блиндажа фотограф с перекошенным от отвращения личиком.
     - У меня все! - И, отбежав подальше, уселся на бревно, на котором уже
давно пристроились индифферентные санитары. Вышли эксперт  Егоров  и  Витя
Гусляев. Все.
     - Можно забирать? - спросил у эксперта Андрей Дмитриевич. Ему  Егоров
кивнул, а Казаряну сообщил:
     - В блиндаж затащили уже труп. А кокнули где-то поблизости.
     Санитары со сложенными носилками направились в блиндаж.
     - Наш? - спросил Гусляев. - Тот, кого я ждал в Дунькове?
     - Тот, Витя, тот.
     - Я, выходит, ждал, а он уже тут лежал.
     - Сколько он тут лежал, Андрей Дмитриевич? - спросил Казарян.
     - От трех до пяти суток. Дома скажу точно.
     Санитары с трудом вытащили из блиндажа груженые носилки, накрыли труп
простыней и, аккуратно выбирая  дорогу,  понесли  останки  Жоры  Столба  к
шоссе. Андрей Дмитриевич махнул оставшимся ручкой и пошел вслед  за  ними.
Они свое дело здесь сделали.


     Следующим утром собрались в кабинете Смирнова.
     - Где доктор и эксперт? - осведомился Смирнов.
     - Не нужны они, Саня. Все и так ясно, -  ответил  Казарян.  -  По  их
бумажкам.
     - И что тебе ясно по бумажкам?
     - Столба  убил  Куркуль.  Убил,  чтобы  завладеть  отначенным  мехом,
который хранился в блиндаже,  сложенный  в  четыре  тюка.  Все  это  легко
определил эксперт Егоров. Твердо убежденный,  что  блиндаж  этот  отыскать
невозможно,  Куркуль  шуровал  в  нем  безбоязненно.  Пальчиков  его   там
предостаточно, полным-полно ворсинок меховых и масса следов. Убил  Куркуль
Жору четыре - точнее, теперь пять  дней  тому  назад  свинцовой  трубой  в
десяти метрах от блиндажа. Видимо, подкараулил, зашел  со  спины  и  нанес
смертельный удар. Потом затащил труп в блиндаж.
     Мы с Виктором Гусляевым опоздали на двое суток.  Когда  мы  вышли  на
любовницу Столба Веронику Борькину из Дунькова,  он  был  уже  мертв.  Вот
такие дела, Саня.
     - Мех Куркуль забрал сразу же? - спросил Смирнов.
     - Нет. По расчетам эксперта - через день.
     - Еще что интересного?
     Казарян  вытащил  из  кармана  пистолет  и  молча  положил   его   на
смирновский стол.
     - Нашли в блиндаже. За дощатой обшивкой. "Виблей" Куркуль  забрал,  а
этот не нашел. "Штейер-7,62".
     Прикладистая машинка. Смирнов взял пистолет в руки, повертел. Один из
шурупов эбонитовой накладки рукоятки пистолета был явно вкручен  шкодливой
российской рукой - латунная его головка  резко  отличалась  от  черных,  в
цвет, австрийских своих соседей.
     - Где Куркуль, Сережа? - мягко спросил Смирнов у Ларионова.
     - Ищу, - ответил тот настороженно.
     - Ты ищешь, а он убивает.
     - Что поделаешь! - нервно огрызнулся Сергей.
     - Я не в упрек, Сережа. Просто не хочу, чтобы мы еще один труп нашли.
Его живым взять надо. С дамочками кончай, там пусто.  Куркуль  без  денег,
это ясно. Пока  он  не  знает,  что  мы  раскопали  Столба,  он  наверняка
попытается  часть  товара  сбыть,  так  как  без  средств  ему  никуда  не
сдвинуться. А  ему  подальше  от  Москвы  уйти  надо,  уйти  и  отлежаться
где-нибудь в тихом и уютном местечке. Твоя главная  забота  сейчас:  рынки
(хоть и маловероятно, но надо попробовать), скорняки-частники, и главное -
подпольные скорняки, перешивающие ворованные меха. Так что дел у  тебя  по
горло. Действуй, Рома. Стручок - твой. Достань из-под земли. Это в  первую
очередь. Как перспектива - шофер, вывозящий тюки из Дунькова.
     - Я выяснил, кто привез мех в Дуньково, -  сообщил  Казарян.  -  Пять
контейнеров из общего тайника в Лихоборах в Дуньково перевез брат Вероники
Борькиной,  колхозный  шофер.  Столб  в   сарае   борькинском   эти   тюки
распотрошил, контейнеры, вернее, а тюки с мехом по ночам  куда-то  уносил,
как призналась Борькина.
     - Потом, потом, Рома! Пусть все это следователь  разматывает.  А  нам
бегать надо. Задача ясна?
     Бегать никуда не пришлось.  Не  успели  Казарян  и  Ларионов  всерьез
обсудить план дальнейших мероприятий, как позвонили снизу, из проходной.
     - Мне с вами поговорить надо, Роман Суренович, -  раздался  в  трубке
голос Геннадия Иванюка.
     - ...Говори, Гена, - разрешил Казарян, когда Иванюк-младший устроился
против него на стуле. Гена, не скрываясь, покосился  на  Ларионова.  Тогда
Казарян попросил:
     - Сережа, оставь нас вдвоем.
     Ларионов тотчас вышел.
     -  Час  тому  назад   ко   мне   Виталька   приходил,   -   признался
Иванюк-младший.
     - Зачем?
     - Просил, чтоб я на станцию Дуньково по Рижской  дороге  съездил,  по
пивным походил, разговоры всякие послушал, не произошло  ли  там  чего.  Я
отказался, Роман Суренович.
     - Та-ак, - протяжно произнес Казарян и встал. Повторил: -  Так.  Тихо
полежал Куркуль пять дней и решил на всякий случай провериться. -  Казарян
выскочил в коридор и закричал: - Сережа, всех ребят ко мне!!!
     Вернулся в кабинет, сел за стол, снова сказал:
     - Та-ак...
     - Я вам верю, Роман Суренович, - напомнил о себе Геннадий.
     - Не понял? - поднял брови Казарян.
     - Вы Витальке обещали помочь.
     - Обещал. Значит, сделаю. Он тебе больше ничего не говорил?
     - Нет. Махнул рукой и ушел.
     - Рижского вокзала он уже боится, сие из твоего  сообщения  вытекает.
Следовательно, отбыл он из Покровского-Стрешнева. От тебя туда на  трамвае
минут  тридцать  пять-сорок.  Едет  уже,  вероятнее   всего.   -   Не   до
Иванюка-младшего  было  теперь  Казаряну.  Он  просчитывал.  Схватился  за
телефон: - Срочно машину с сиреной к подъезду!
     - Я пойду? - попросился младший Иванюк.
     Роман опомнился:
     - Спасибо тебе, Гена. Ты нам очень помог.
     - А Виталька?
     - И ему, наверное, тоже.
     Один муровский паренек ждал Стручка на дуньковской платформе,  другой
прогуливался неподалеку, а третий основательно сидел в чайной, где  пьющей
общественностью широко обсуждалось происшедшее вчера.
     Виктор Гусляев, руководивший  операцией  обнаружения,  тихо  сидел  в
машине: засвеченному здесь, ему лучше было не мозолить глаза сельчан.
     Стручок приехал на электричке через полчаса  после  их  прибытия.  Он
постоял на платформе,  не  обратив  внимания  на  дремавшего  на  скамейке
поддавшего работягу и, не спеша, направился  в  село.  Поддавший  работяга
взглядом передал Стручка пареньку, что вертелся неподалеку.
     ...В чайной Стручок заказал пару пива и устроился за столиком рядом с
шумной компанией,  которая  внимала  герою  дня  -  трактористу,  и,  надо
полагать, скоро был  в  курсе  дела.  Но  Стручок  не  торопился  уходить:
электричка на Москву была только через пятьдесят минут.
     Старательно пивший пиво паренек из  МУРа  допил  последнюю  кружку  и
удалился.
     - Стручок все узнал, - доложил он Гусляеву.
     - Ведите его, а я поехал, - решил Гусляев. - В Покровском-Стрешневе и
на Рижском вокзале вас будет ждать подмена.
     "Победа" тронулась. Миновав Дуньково, шофер довел скорость до предела
и отключил сирену.


     Казарян спросил у Смирнова:
     - Стручка будем брать сразу или доведем до Куркуля?
     - Ты можешь дать гарантию,  что  Стручок  расколется  сегодня  же?  -
вопросом на вопрос ответил Смирнов.
     - Не могу.
     - А если у них договоренность на срок? Тогда Куркуль,  не  дождавшись
Стручка в определенное время,  уходит  с  концами.  И  все  надо  начинать
сначала.
     - Может, на подходе возьмем?
     - А если Куркуль срисует все со стороны?
     - Не хочу я, Саня, пускать Стручка к Куркулю. Мал