.   Все
подозревают  всех.  Тогда  сложнее,  тогда  на  конец  не   выйдешь.   Еще
соображения по причине убийства имеются?
     - Ликвидация узнавшего местонахождение ямы. Вариант секрета  отначки,
- выдал свою версию Казарян.
     - Вполне возможно. Еще?
     - Больше ничего,  Саня,  -  твердо  сказал  Ларионов.  -  Просто  так
фантазировать я не умею.  Мне  материал  нужен,  понимаешь,  материал,  на
котором я могу выстроить версию.
     - Да... Значит, свободный поиск? - спросил  Смирнов.  Кивнули  оба  -
Казарян и Ларионов.
     - Даю три дня на разработку. Я нынче добрый, - подвел итог  совещания
главнокомандующий.


     Нет, все-таки - огольцы. Казарян шел к отцу Геннадия Иванюка. С отцом
проще, чем с матерью, та потонет в эмоциях. А  отцу  расскажешь,  покажешь
малозаманчивую  перспективу,  докажешь,  что  деваться   некуда   (а   ему
действительно  деваться  некуда),  и  он  будет  послушным,   как   хорошо
натасканный волкодав. А давить надобно на волка -  совсем  беззубого  пока
волчонка. Сынка родного.
     Отец  Геннадия  был   шишкой   средних   размеров   -   председателем
Мосгоршвейсоюза, одной из организаций Промкооперации,  в  систему  которой
входили пошивочные артели и ателье.
     Одноэтажный  особняк  на  Сретенском  бульваре  был  трогателен,  как
трогательны   уютные   московские   жилища   середины    прошлого    века,
приспособленные под учреждения.  Этот  хоть  содержали  в  порядке  -  без
халтуры покрашенные снаружи  и  внутри  стены,  непотревоженная  старинная
лепнина, натертые до блеска, наборные паркетные полы.
     - Мне бы Тимофея  Филипповича  повидать,  -  обратился  к  секретарше
Казарян.
     - А вы откуда, товарищ? - добросовестно  исполняя  свои  обязанности,
официально  осведомилась  секретарша.  Казарян  застенчиво   улыбнулся   и
пояснил:
     - Из милиции.
     - Из ОБХСС? - решила уточнить секретарша.
     - На этот раз - из МУРа.
     Кабинет был хорош потому, что и при дореволюционном владельце он  был
кабинетом.  Любимый  Казаряном   орех:   причудливая   резьба,   свободные
неожиданные формы. Стол,  кресла,  стулья.  После  положенных  приветствий
Казарян поинтересовался:
     - Мебель сами подбирали или по наследству?
     - Еще со старых времен. Заменить руки не доходят. - Полноватый, но не
полный, и потому  весьма  вальяжный,  в  хорошо  сшитом  пиджаке,  Тимофей
Филиппович царским  жестом  указал  на  кресло,  подождал,  пока  усядется
Казарян, и тоже поинтересовался:
     - Чем обязан визиту представителя столь почтенной организации?
     - Не "чем" - "кому". Сынку. Кровинушке вашей. -  Казарян  атаковал  с
ходу.
     - Опять, значит, - поник Иванюк-старший. - Вы его арестовали?
     - Зачем спешить? Если вы сделаете так, что  он  нам  поможет,  вместе
поищем варианты.
     - Не понимаю, ничего не понимаю.
     - А что тут понимать? Он рассказывает мне все, только честно, - тогда
он свидетель. Он молчит или врет - тогда он соучасник.
     - В чем соучастник?
     - В убийстве, дорогой Тимофей Филиппович. - Казарян орудовал  дрыном.
Подобная разновидность советского руководителя была ему  хорошо  известна.
Только дрыном и только по голове. Иначе не проймешь.
     - Гена убивал?!
     - Вы хотите знать, действовал ли он ножичком или револьвером? Успокою
вас: не действовал. Но тут же опять  обеспокою:  принимал  самое  активное
участие в организации этого преступления.
     Председатель сломался. Он  смотрел  на  Казаряна  преданными  глазами
хорошо натасканного волкодава.
     - Что я должен делать?


     И   персональная   машина   у   Иванюка-старшего   была.    Трофейный
"опель-капитан". И личный шофер - молодая складная бабенка в  превосходной
кожаной куртке. Бабенка не без сексепила.
     Катили по бульварам. Мадам Козлевич помалкивала,  изредка  поглядывая
на пригорюнившегося Иванюка, и, через зеркальце, на вольно  раскинувшегося
на заднем сиденье Казаряна. Никитские ворота, улица Герцена, высотный дом,
метро "Красная Пресня". Приехали.
     - Как договорились, Тимофей Филиппович. Бумажник забыли, заскочили на
минутку. Если Геннадий  дома,  подходите  к  окну  на  кухне,  -  еще  раз
проинструктировал Казарян, не очень-то надеясь на слегка замутненную после
обработки голову Иванюка-старшего.
     Понурый Иванюк вылез из машины  и  пошел.  Представительный  мужчина,
ничего не скажешь.
     - Спишь с ним? - спросил у шоферши Казарян.
     - Не твое собачье дело, мент, - не оборачиваясь, огрызнулась она.
     - Именно мое, я же мент. Я про своих клиентов все должен знать.
     - Ну, сплю. Что из этого?!
     - А с мальцом?
     - Плевала я на сопляка вашего!
     - Ясненько. Он пристает, а ты не даешь.
     - Пристает! Слюни пускает да прижимается! -  презрительно  определила
застенчивые   попытки   Иванюка-младшего   шоферша.   В   окне    появился
Иванюк-старший, но Казарян не торопился.
     - Ты его одного куда-нибудь возила?
     - Лохудру вожу, а сопляка - нет. Хозяин запретил.
     - Хоза-аин! - передразнил ее Казарян и вылез из машины.
     Дверь открыл Иванюк-младший.
     - А вот и я, Гена! - радостно, как в цирке, приветствовал его Казарян
и развернул красную книжечку.
     - Кто там, Геннадий? - спросил из кухни  старший  Иванюк  в  пределах
возможной для него естественности. Но на первый раз весьма сносно.
     - Это ко мне! - криком,  чтобы  отец  не  заметил  волнения,  ответил
Геннадий.
     - Папа? - полушепотом  спросил  Казарян  и,  когда  Геннадий  кивнул,
криком же  расширил  и  углубил  его  ответ:  -  И  к  вам  тоже,  Тимофей
Филиппович!
     Тимофей Филиппович появился в прихожей.
     - Кто это, Геннадий? - на  этот  раз  несколько  театрально  вопросил
Иванюк-старший.
     - Это из милиции, папа, - пролепетало непутевое дитя.
     - Опять?! - вскричал папа. - Ты же давал мне  честное  слово,  что  с
этим покончено!
     - Папа, я ничего такого не делал! Я не знаю, почему он пришел!
     - Просто так  милиция  не  приходит!  -  сейчас  Иванюк-старший  орал
абсолютно искренне.
     - Дорогие Иванюки! - обратился к ним Казарян. -  Что  же  в  прихожей
шуметь?  Давайте  расположимся  где-нибудь  поудобнее,  сядем  рядком   да
поговорим ладком.
     - Прошу! - опомнился Иванюк-старший и распахнул дверь в столовую.
     -  Давайте  договоримся  так,  -  предложил  Казарян,   усевшись   на
зачехленный стул. - Чтобы избежать базара, я буду задавать вопросы,  и  на
каждый вопрос будет отвечать только тот, к  кому  этот  вопрос  адресован.
Есть другие предложения по порядку ведения?
     Папа согласно молчал, а сынок в нервности задал дурацкий вопрос:
     - Это вы к Стручку приходили?
     - Вопрос не имеет отношения  к  делу.  Хотя  к  Виталию  Горохову  по
прозвищу Стручок приходил именно я. Начнем.  Геннадий,  ты  сейчас  имеешь
связи с кем-либо из преступной группы, не без твоей  помощи  ограбившей  в
свое время меховой склад?
     - Нет. Как из колонии вернулся, никого не видел и видеть не хочу.
     - А упомянутый тобой Стручок?
     - Это не связь. Мы с ним дружим.
     - Я  же  запретил  тебе  встречаться  с  этим  бандитом!  -  вскричал
Иванюк-старший.
     Казарян посмотрел на него жалеючи и проникновенно укорил:
     - Мы же договорились, Тимофей Филиппович. - И  младшему:  -  Объясняю
тебе:  будешь  говорить  правду,  пройдешь  свидетелем.  Будешь  врать   -
соучастником в страшненьком деле.
     - Каким соучастником? Какого еще дела? - заныл тот.
     - Об этом после. Ну, так кого ты видел из преступной группы?
     - Геннадий, говори правду! - опять не выдержал отец.
     - Гена, говори. Ведь папа просит.
     -  Ни  с  кем  я  не  встречался,  ни  с  кем!  -   криком   прорыдал
Иванюк-младший.
     Казарян  подождал,  пока  он  вытрет  слезы,  сопли  и  высморкается.
Геннадий все это проделал при помощи довольно чистого носового платка.
     - И с Романом Петровским по кличке Цыган тоже не встречался?
     Надо же, вроде бы успокоился, а тут снова зарыдал.  Хлипким  оказался
отпрыск богатырского рода Иванюков. Казарян напомнил о главном:
     - Ты не рыдай, ты дело говори.
     - На второй день, как я вернулся, он меня прихватил, - вытерев слезы,
начал повествование Геннадий. - У дома нашего поджидал.  Велел  к  Стручку
идти, чтобы тот Васина разыскал. А Васин еще  не  приехал.  Потом  он  мне
задание дал. Сходить по одному адресу и записку передать.
     - Кому?
     - Да бабке какой-то!
     - Адрес, адрес, Гена!
     - В Ростокине это. Второй Ростокинский  тупик,  дом  шесть,  квартира
девять. Евдокия Григорьевна.
     - В записку-то заглянул?
     - Я чужих писем не читаю.
     - Кому записка?
     - Колхознику. Чтобы десятого, в три часа, у пивной на площади  Борьбы
был.
     - Как поддерживаешь связь с Цыганом?
     - Когда ему надо, он ко мне приходит.
     - И опять ты мне врешь, Гена. А я предупреждал:  врать  не  надо.  Ты
ведь вчера с ним у Киевского вокзала встречался. В двенадцать  часов.  Так
как вы поддерживаете связь?
     - Через два  дня  на  третий  я  должен  быть  у  входа  в  метро  на
определенной станции по Кольцевой. Следующая встреча - через одну станцию.
И там прогуливаться. Когда ему надо, он найдет, сам ко мне подойдет.
     - Значит, очередная  встреча  у  вас  послезавтра,  в  двенадцать,  у
Серпуховской?
     - Да.
     - Все-таки мы с Тимофеем  Филипповичем  кое-что  из  тебя  выбили.  -
Казарян поднялся со стула. - Послезавтра пойдешь на свидание с Цыганом.  А
до этого носа никуда не высовывай. И не  открывай  никому.  Даже  Стручку.
Запомнил?
     - Запомнил, - еле выдавил Геннадий.
     - Не слышу!!! - взревел Иванюк-старший.
     - Запомнил, - уже громче повторил Геннадий.
     - Если что, башку отверну, - пообещал заботливый отец.
     - Тимофей Филиппович, вы остаетесь дома? - спросил Казарян.
     - Нет. На работу надо обязательно. Дел по горло.
     - Вы меня подбросите?
     - С удовольствием.
     - Будь здоров, Гена, - пожелал Казарян и направился к дверям. Вежливо
пропустив  Казаряна  вперед,   Иванюк-старший   повернулся   к   младшему,
провожавшему их, пригрозил:
     - Смотри у меня, Гена!


     У открытого  бокового  оконца  "опель-капитана"  уже  стоял  какой-то
веселый молодой гражданин и рассказывал  что-то  уморительное  неотразимой
шоферше.
     -  Позвольте,  товарищ,  -  Иванюк   довольно   невежливо   отодвинул
гражданина в сторону, открыл дверцу, уселся на  переднее  сиденье  и  стал
неотрывно глядеть вперед. Сзади пристроился Казарян. Аккуратненько взяли с
места.
     - Будь осторожна, моя любовь! - пропел им вслед веселый гражданин.
     - Пристал, нахалюга, - объяснила происшедшее с ней шоферша. Пассажиры
молчали. Только на Садовом Иванюк спохватился:
     - Куда вас доставить? - спросил он у Казаряна, полуобернувшись.
     - Крючок вам небольшой придется сделать. На Ярославское шоссе.
     - О чем речь? Марина, действуй!
     Марина действовала. У  Колхозной  "опель-капитан"  сделал  поворот  и
попер по Первой Мещанской. Попрыгали на трамвайных  линиях  и  выкатили  к
Рижскому вокзалу. На Крестовском мосту Иванюк спросил:
     - Курс на Ярославском?
     - Село Алексеевское.
     ...А вот и село. Остановились. Казарян сказал:
     - Ну что ж, поблагодарим шофера.
     - Отличный работник! - неизвестно чему обрадовался Иванюк.
     - Ца, - поправил его Казарян.
     - То есть? - не понял тот.
     - Шофер она действительно шофер. Но не работник - работница. Отличная
работница! - Казарян поймал шофершин взгляд в зеркальце и подмигнул ей.


     Он долго блуждал среди стандартных двухэтажных домов, пока  не  нашел
искомый. Таких домов, да еще бараков в конце двадцатых - начале  тридцатых
годов было построено по Москве великое множество.  Наспех  сколоченные  из
досок, без всяких удобств, двухэтажные двухподъездные домики были задуманы
как временные - на три-четыре года - жилища. Вышло  по-иному.  Они  стояли
третье десятилетие.
     В подъезде резко пахло мочой и помоями. В коридоре второго этажа, где
тоже не благоухало, Казарян отыскал девятую комнату и постучал.
     - Чего надо? - нелюбезно  спросил  из-за  двери  прокуренный  женский
голос.
     - Не чего, а кого, - уточнил Казарян. - Вас, Евдокия Григорьевна.
     - Кто такой? - диалог продолжался при закрытой двери.
     - Из милиции я буду,  -  отрекомендовался  Казарян  и  резко  толкнул
дверь: надоело препираться.
     А дверь распахнулась - не заперта была. Посреди  сильно  заставленной
комнаты стояла худая женщина лет пятидесяти с папироской в зубах.
     - Я из милиции,  -  повторил  Казарян.  -  А  милиционеры  любят  при
разговоре в глаза глядеть, а не через  дверь  перебрехиваться.  -  Казарян
огляделся. - Курите? Значит, и мне закурить можно?
     - Кури, - равнодушно разрешила дама с папироской.
     - Тогда я сяду. - Казарян сел, а  Евдокия  Григорьевна  не  садилась:
стояла и смотрела, как он закуривает.
     - Играешься, милиционер. - И догадалась - почему: - Молодой  еще,  не
надоело.
     Тут нахрап не пройдет. Казарян затянулся  "Примой"  и  спросил  очень
просто:
     - Я так думаю, вы по мокрому делу проходить не хотите?
     - Давишь? Не так, так этак. Что нужно-то?
     - Нужно-то? Нужно местонахождение Николая Самсонова, у которого вы  -
почтовый ящик.
     - Доказать это можешь?
     - Шутя-играя.
     - Мальчонку,  значит,  прихватил,  -  без  труда  сообразила  Евдокия
Григорьевна. - Если Колька на убийство пошел, сдам я тебе его, милиционер.
     - Зовите меня проще. К примеру - Роман Суренович. Когда Самсонов  вас
навещает?
     - Через два дня на третий. Был вчера, но вчера почты ему не было.
     - Это я знаю. Бывает днем, вечером?
     - Днем я работаю. Вечером. Часов в восемь-девять. Как же этот дурак в
такое дело влез?
     - Как дураки влезают - по глупости.  Маловероятно,  но,  может  быть,
знаете: где его хата сейчас?
     - Не знаю. Господи, какой  идиот!  -  Она  села  наконец,  от  окурка
прикурила целую папиросу.
     - Я понимаю, всякое бывает. С уголовниками - ладно,  но  связаться  с
уголовником-дегенератом!.. Как вы могли, умная женщина?
     - Племянник. Сын сестры моей несчастной.
     - Вы не будете возражать, если послезавтра придут  сюда  два  молодых
человека и вместе с вами подождут вашего племянника?
     - Не буду.
     - Тогда я пойду. Извините за  беспокойство,  Евдокия  Григорьевна.  -
Казарян встал. Встала и Евдокия Григорьевна. - Нескромный вопрос: судя  по
ясности мышления и жесткости решений, вы - медицинский работник?
     -  Хирургическая  сестра,  -  ответила  Евдокия  Григорьевна,  и  они
улыбнулись друг другу.


     Сергей Ларионов пил пиво в пивном  зале  номер  три.  Во  втором  его
отсеке, который отделяли от первого три ступеньки вниз, он пил уже  третью
кружку, потому что шел уже второй час его пребывания здесь. Ждал. А  ждать
в пивном зале необременительно: тяни  потихоньку  пиво,  хрусти  раками  и
разглядывай публику.
     Он пришел. Он пришел и остановился на первой ступеньке, оглядывая зал
и выбирая место. За ним остановился услужливый официант  с  тремя  полными
кружками пива в правой руке и тарелкой раков в левой. Куда же ему сесть?..
Сиреневые брючки, светло-серый буклевый пиджак,  ярко-красные  башмаки  на
толстом, причудливо изрезанном каучуке. К стилягам?  Падающая  походка  на
расслабленных ногах, окурок, неизвестно как державшийся  на  губе,  локти,
прижатые к торсу, руки, готовые на все...  К  уголовникам?..  Мечтательный
взгляд поверх голов, в суть мироздания, в никуда. К поэтам?
     Ларионов усмехнулся, встал, оставив на мраморе червонец и, не заметив
карточного каталу Вадика Гладышева по кличке Клок, направился к выходу.


     В кинотеатре "Новости дня",  на  непрерывке,  целыми  днями  хоронили
Иосифа Виссарионовича. Человек десять-пятнадцать из  зала  наблюдали,  как
это делали миллионы.
     Ларионов сел с краешка второго ряда  и  стал  смотреть  на  с  трудом
сдерживающего слезы, слегка заикающегося Вячеслава  Михайловича  Молотова,
произносившего речь.
     Клок явился, когда Сталина хоронили в третий раз. Он комфортно уселся
в первом ряду, посмотрел-посмотрел кино и вышел боковым выходом.  Вышел  и
Ларионов.
     Походили переулочками, выбирая место. Клок впереди,  Ларионов  сзади.
Не доходя Патриарших, Клок нашел подходящий дворик.
     Серело  -  начинался  вечер.  В  оконцах   загорались   электрические
лампочки.  Уселись   на   низенькой   старушечьей   скамеечке,   запахнули
пальтуганы, подняли воротники - сыро, знобко. Не  здравствуй,  не  прощай,
словно в продолжение долгого разговора, Клок начал:
     - Когда его хоронили, я с Гришкой Копеечником в "Советский"  заскочил
погреться. Вошли в зал - аж страшно стало, мы - единственные. У стен,  как
вороны, официанты неподвижные, у эстрады - лабухи кружком. И все молчат.
     Заказали мы парочку "Двина", икры, стерлядки заливной - будто в пост.
Понтель нас быстренько обслужил - и опять к стенке,  горевать.  Выпили  по
первой, по второй, побеседовать захотелось. Позвали ударника из  оркестра,
поднесли. Выпил он, закусывать не стал. И к своим удалился, для дальнейших
переживаний.
     -  К  чему  это  ты  мне,  Вадик,  рассказываешь?  -  поинтересовался
Ларионов.
     - Сажать теперь будут по-старому или по-новому?
     - По УПК, Вадик, опять же по УПК.
     - По-старому, значит. - И без перехода. - Зачем понадобился?
     - О правиле в последнее время  не  слыхал?  -  очень  просто  спросил
Ларионов.
     - Ну Алексеевич, ты даешь! - восхитился Вадик.
     - Я не даю, я спрашиваю.
     - А я не отвечаю.
     - Зря.
     - Алексеевич, не дави, - попросил Вадик.
     - Выхода нет.
     Помолчали. Вадик рассматривал свои  восхитительные  башмаки.  Наконец
оторвал взор от ярко-красного чуда.
     - Я тебе, Алексеевич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в ключе
несу. А сегодня - один сказ. Я хевру сдавать не буду.
     - Ты ее уже сдал, Вадик.
     - Вам виднее, - перешел на официальное "вы" Вадик.
     - Хевра-то, по меховому делу?
     - По меховому или еще по какому, мне что за  дело.  Знаю,  собиралось
правило, и все.
     - Правило это убийство определило, Вадик.
     - Поэтому я и кончик тебе дал.
     - Кончик ты мне дал не потому, - грубо возразил Ларионов. - Кончик ты
мне дал, потому что ты у меня на крючке. И не забывай об этом.
     - У тебя забудешь! - в злобном восхищении отметил Вадик.
     А Смирнов решил навестить Костю Крюкова, благо  жили  в  одном  доме.
Прямо с работы, не заходя к себе, Александр ткнулся в шестую дверь налево.
     Константин  был  занят  серьезным  делом:  из  рук  кормил  огромного
голубя-почтаря.  Почтарь  клевал  из  Костиной  ладони  с   необыкновенной
быстротой и жадностью.
     - Ты что птицу портишь? - от порога удивился Смирнов.
     - Да он уже порченый, - с досадой  пояснил  Константин.  -  Я  его  в
Серпухове в воскресенье кинул, а он на Масловке сел. Посадил его  Данилыч,
деляга старый. Почтарь называется! Правда, вчера он сам от Данилыча  ушел,
но какой он теперь почтарь - с посадкой!
     - За это ты его теперь из рук кормишь?
     - Умные люди посоветовали напоить его, заразу, вусмерть, чтобы память
отшибло, чтобы забыл, как садился. Зерно на водке настоял  и  кормлю.  Ну,
алкаш! Ну, пропойца! Видишь, как засаживает? А мы людей корим за  то,  что
выпивают.
     Почтарь гулял вовсю.  Кидал  в  себя  зерно  за  зерном,  рюмку,  так
сказать, за рюмкой. Пропойца-одиночка.
     - Пожалуй, хватит ему, Костя. Видишь, он уже и глаз закатил.
     - Пусть нажрется как следует.


     Когда почтарь нажрался как  следует,  они  отправились  в  голубятню.
Стоявшая в углу двора голубятня  была  гордостью  Малокоптевского.  Обитая
оцинкованным железом, весело раскрашенная двухэтажная  башня  с  затянутым
сеткой верхом -  голубиным  солярием  -  была  вторым  домом  Кон