- А еще какая-нибудь выпивка в доме есть?
     - Отсутствует. - Писатель вздохнул. - Меня Ирина Всеволодовна бдит.
     - Что же из квартиры взяли, Василий Константинович?
     - Шубу жены, довольно дорогую, из обезьяны, каракулевую дочкину,  два
моих костюма, и так, по мелочам.
     - Что за мелочи?
     - Побрякушки всякие. Кольца, кулоны, часы. Они все в шкатулке лежали.
     - Действительно побрякушки или золото настоящее?
     - Золотые, естественно. Кольцо - маркиза  с  бриллиантами,  кольцо  с
порядочным изумрудом, бирюзовый гарнитур, часы швейцарские в осыпи...
     - Ничего себе побрякушки. А деньги?
     - Денег в доме не держу. Понемногу в карманах, в сумках. А он, видно,
деньги искал. Весь мой стол перевернул, мерзавец.
     -  Спасибо,  Василий  Константинович.  Скажите,  а  ребята  стакан  и
графинчик смотрели?
     - Смотрели, смотрели. Сказали, что отпечатков нет, в перчатках,  мол,
работал.
     Смирнов прошел в спальню,  куда  уже  переместилась  группа.  Старший
вопросительно посмотрел на него.
     - По-моему, Скачок, - поделился своими соображениями Александр.
     - По-моему, тоже, - саркастически согласился старший.
     - Высокий профессионал. Работал  в  перчатках,  ни  одного  пальчика.
Замок отжат мастерски, взято все по точному выбору.
     - Скажите, - робко  поинтересовался  писатель,  -  почему  когда  вот
здесь, в спальне, стояли прекрасные кожаные чемоданы, он, для того,  чтобы
уложить вещи, полез на антресоли и достал драный фибровый?
     Из-за спины писателя Казарян дал нужные разъяснения:
     - Чтобы все соответствовало, товарищ писатель. Вор чемодану и чемодан
вору.
     - Не понял, - обернулся к Казаряну писатель.
     В ватнике  и  кирзачах  и  с  заграничным  чемоданом,  представляете?
Лакомый кусок для любого милиционера.
     - Теперь понял! - ужасно обрадовался писатель.
     - Мы вам не нужны? - спросил у старшего Смирнов.
     - Да уж как-нибудь обойдемся.
     - Эксперта я вам оставлю. А мы, Рома, с тобой пойдем погуляем.


     На улице  встретили  недовольного  Семеныча  и  удрученного  Верного.
Семеныч, чтобы избежать подначки, начал первым:
     - Вы бы еще нас на улицу Горького вывели или  на  площадь  Свердлова!
Найдешь тут! Только собаку нервируют.
     - Докуда хоть довел? - миролюбиво поинтересовался Александр.
     - До Беговой. А там уж полный бардак, только нюх собаке портить.
     Смирнов посмотрел на Верного.  Тот,  будто  понимая,  виновато  отвел
глаза.
     - Не унывай, кабыздох!
     - Собачку не смей обижать. Если что - я виноват,  -  сказал  Семеныч.
Ничего не ответив, Смирнов ободряюще похлопал того по  спине  и  вместе  с
Казаряном пошел дальше. Они пересекли Беговую и поплелись вдоль  церковной
ограды стадиона Юных  пионеров.  Из-за  угла  выползал  трамвай.  Двадцать
третий номер.
     - А ну-ка покажи, как от тебя Цыган ушел! -  требовательно  предложил
Александр.
     - А вот так! - заорал Казарян и с ходу  набрал  немыслимую  скорость.
Хотел вспрыгнуть на подножку, хотел, чтобы этого не смог сделать  Смирнов,
хотел уехать один, показал кукиш оставшемуся Александру. Казарян вспрыгнул
на первую площадку прицепного вагона и торжествующе обернулся. Смирнов  из
последних сил бежал рядом с последней  площадкой.  Успел-таки,  зацепился,
прыгнул на подножку,  глянул  на  Казаряна  и  показал  ему  кукиш.  Роман
ликующим криком вопросил:
     - Куда едем, Саня?
     - За кудыкину гору! - весело ответил Александр.
     За  счастье  -  стоять  на  подножке  мотающегося  вагона  и   весело
перекрикиваться с приятелем, стоящим на другой. Это  счастье  -  ехать  по
знакомой, привычно любимой Москве, где  они  -  ее  истинные  жители.  Это
счастье - ни о чем ни думать и  лицом  ощущать  плотный  несущий  на  тебя
воздух. Молодые были еще тогда, здоровые...
     Они пересекли Ленинградское шоссе и по Дворцовой аллее вышли к  устью
Красноармейской улицы. Справа,  на  отшибе  и  от  Красноармейской,  и  от
высоких  прекрасных  деревьев  причудливых  аллей,   рядом   со   складом,
расположенным в бывшей церкви стиля ампир, стояла обширная пивная.
     Смирнов распахнул дверь, и они через предбанник проникли в помещение.
Переполненная  лишь  в  дни  футбольных   матчей,   когда   болельщики   в
предвкушении невиданного зрелища сдерживали свое возбуждение употреблением
горячительных напитков до и расшатанную непредсказуемыми перипетиями  игры
психику теми же напитками после, пивная эта в обычные дни посещалась  лишь
немногими завсегдатаями.
     Двое офицеров-летчиков торопливо допивали пиво. Допили и стремительно
удалились. А другая пара застряла ненадолго: молодые инженеры-конструкторы
из  ильюшинской  шарашки,  приняв  по  сто  пятьдесят,  бурно  спорили  по
производственным вопросам. В  углу  щурился  от  удовольствия  только  что
захмелевший алкоголик.
     За стойкой у сатуратора несла бессменную вахту  буфетчица  Дуська.  К
ней, весь сияя от возможности лицезреть такое, и направился Александр.
     -  Сколько  же  ты  лет  за  стойкой,  добрая  душа!  -  произнес  он
проникновенно  и  повернулся  к  Роману.  -  Помню,  как  она   меня   еще
несовершеннолетнего жалела! Не положено вроде, ан  нет,  пожалеет  пацана,
нальет.
     - Несовершеннолетним спиртные напитки запрещено продавать,  -  сурово
сказала Дуся.
     - Ты что, не узнала меня, Дусенька?
     - Узнала, Санечка. По шуткам твоим нахальным узнала.
     Александр  был  совсем  рядом.  Облокотился  о  стойку,  грустно  так
посмотрел ей в глаза.
     - Что ты у него купила, Дуся?
     - Не понимаю, о чем вы, Александр Иваныч.
     - Ого, официально, как на допросе! И сразу с отказа. А  если  шмон  с
понятыми? Если найду? Соучастницей пущу, Дуся.
     Дуся тут же уронила слезу. Крупную, умелую. Смирнов ждал. Она достала
из рукава кофты платочек, промокнула глаза, и высморкалась.
     - Ничего я у него не покупала. В залог взяла.
     - Покажи.
     Она выдвинула денежный ящичек и положила на стойку кольцо  с  зеленым
камнем. Подошел Казарян, глянул на кольцо через Сашино плечо, удивился:
     - Вполне приличный изумруд. Вполне, вполне.
     - Изумруд, не изумруд, а на золоте - проба.
     - Сколько ты ему за кольцо отвалила? - ласково спросил Александр.
     - Я не покупала, я в залог. Сто пятьдесят ему налила.
     - Ты мне зубы не заговаривай. Сколько?
     - Двести рублей.
     -  Вот  и  ладушки.  А  теперь  -  по  порядку,  и  не  торопись,   с
подробностями.
     Не впервой. Дуся рассказывала, как под протокол.
     - Часов в  двенадцать  явился.  Тихий  такой,  спокойный.  Постоял  в
дверях, осмотрелся - и ко мне. "Дусенька, -  говорит,  -  край.  Срочно  к
сестре ехать надо, а, как на грех,  ни  копейки.  Возьми  у  меня  кольцо,
последнюю память о матери. Слезами обливаюсь, но продаю". Столковались  на
двух сотнях. Я ему сто  пятьдесят  налила  и  кружку  пива.  Отошел  он  к
столику, за которым Кащей стоял, выпил свои сто пятьдесят, поговорили  они
с Кащеем и ушли. Все.
     - Чемодан при нем был? - задал первый вопрос Александр.
     - Явился-то без чемодана. А потом, когда они вышли, я в окно глянула.
Вижу: с чемоданом идет. Значит, в тамбуре его оставлял.
     - Кащей - это Серафим Прохоров?
     - Он самый, Санечка.
     - Совсем, что ли, спился?
     - Пьет, сильно пьет.
     - А живет все там же, на Красноармейской?
     - Там же, там же. Напротив ильюшинской шарашки.
     Хоть и тихо  говорила  Дуся,  но  при  словах  "ильюшинская  шарашка"
инженеры быстро подняли головы от кружек и опасливо осмотрелись.
     - Наказала ты себя на двести рублей,  -  сказал  Александр,  взял  со
стойки кольцо и осторожно спрятал его во внутренний карман.  -  Тронулись,
Рома.
     ...На углу Красноармейской возвышалось  монументальное  здание  клуба
летчиков - бывший ресторан сомнительной  репутации  "Эльдорадо".  Напротив
соперничало с ним шиком конструктивистское чудо  -  жилой  дом  работников
авиации, в первом этаже которого находился гастроном.  Заглянули  туда.  В
винном отделе Смирнов спросил:
     - Кащей сегодня водку брал?
     - А когда он ее не берет?  -  вопросом  на  вопрос  ответила  ленивая
продавщица.
     - Сколько бутылок взял?
     - А кто ты такой, чтобы тебе отвечать? - не могла перейти  на  ответы
женщина.
     Вопросами отделывалась. Александр развернул  удостоверение,  показал.
Продавщица с удовлетворением усмехнулась:
     -  Достукался,  значит.  Три  поллитры  он  взял.  И  не   сучка,   а
"Московской".
     - Гуляет, выходит. Ну, будь здорова, тетка! - пожелал ей Александр  и
двинулся к выходу. Примолкнувший Казарян уважительно двинулся за ним.


     Во дворе кащеевского дома женщина рубила дрова.
     - Серафим дома? - спросил Смирнов.
     Женщина разогнулась, воткнула топор в колоду,  заправила  под  платок
высыпавшиеся из-под него волосы и ответила недобро:
     - Где ж ему быть? Если не в пивной, то дома.
     - Как к нему пройти?
     - По лестнице на второй этаж. Вторая комната направо.
     Казарян переложил пистолет в карман.
     - Что ж, правильно, - кивнул Смирнов, но свой оставил под  мышкой.  -
Начнем, помолясь.
     Казарян резким ударом ноги открыл дверь и влетел в комнату. Следом за
ним в помещение вошел Смирнов и прикрыл за собой дверь.
     За столом сидели двое, распивали. Но сейчас  отвлеклись  от  хорошего
занятия: смотрели на вошедших.
     - Оружие на пол! - приказал Смирнов.
     Кащей молчал, улыбался длинной застывшей улыбкой.
     Второй ответил спокойно:
     - Оружия никогда не ношу. Мне отягчающих не надо.
     - Пощупай его, Казарян.
     - Встать! - велел Казарян, и неизвестный гражданин послушно поднялся.
Под мышками, под ремнем спереди и сзади, по карманам,  в  промежности,  по
голенищам скоро и умело проверил Роман и доложил, что не врет неизвестный.
Пусто.
     Смирнов демонстративно, так, чтобы все  видели,  переложил  пистолет,
ногой придвинул к двери табуретку, сел на нее, не вынимая руки из кармана,
распорядился:
     - Иди позвони, Рома! Чтобы сразу подавали.
     Роман вмиг ссыпался по лестнице.  Не  снимая  с  лица  улыбки,  Кащей
сказал:
     - А я тебя помню, Александр.
     - Я тебя тоже, Серафим Николаевич.
     - Выходит,  вора  из  тебя  не  получилось,  и  ты  решил  в  цветные
перекраситься.
     - Выходит так, Кащей.
     Разговор иссяк. Маялись в ожидании. Первым  не  выдержал  неизвестный
гражданин:
     - За что тормознул, начальник?
     - За кражу квартиры на Скаковой.
     - Ошибка вышла, начальник. Не был я там и знать ничего не знаю.
     - Зато я знаю.
     - Вещички-то нашел, начальник?
     - Не искал пока.
     - Вещичек нет, и кражи нет, начальник.
     - А мне много не надо, по малости обойдусь. Одного колечка от  Дуськи
хватит.
     Теперь все замолчали окончательно. Бывал в  таких  норах  Смирнов,  и
часто бывал. Нищета закоренелого  пьянства:  неубранная  кровать,  грязное
тряпье вместо постельного белья, взлохмаченное, как в бурю; подобранная на
помойке мебель: разномастные  табуретки,  кухонная  тумбочка  с  сортирным
деревянным  запором  вместо  стола.  Господи,  а  запах!  Пахло  прокисшим
алкоголем, нечистым потом, перебродившей помойкой.
     Зашумела под окном машина: Казарян загонял ее прямо во двор.
     - Пойдемте, граждане, - буднично сказал Александр.
     - А я-то зачем? - спросил Кащей.
     - Для  порядка,  -  ответил  Александр,  и  все  трое  спустились  по
лестнице.
     Кащей  и  гражданин  привычно  направились  к   распахнутым   дверцам
"воронка".
     - Не торопитесь, граждане, чистым, свежим воздухом подышим, -  сказал
Александр и оглядел двор. - В кащеевский сарай вы  его  не  поставили,  не
дураки, в чужие - опасно,  под  замками  они,  да  и  заметить  могут,  за
поленницами, ясное дело, не спрячешь. Вот что, Рома. Переверни-ка  собачью
будку.
     Казарян поднатужился и перевернул конуру.  Конура  встала  на  бок  и
обнаружила старый фибровый чемодан.


     Смирнов поднялся к себе в кабинет.  За  ним  как  привязанный  плелся
Казарян.
     - У тебя что, дел нет? - спросил  Александр,  усаживаясь.  Роман  сел
напротив, устало растер ладонями лицо.
     - Саня, расскажи, как это ты сделал?
     - Ты же видел.
     - Видел, но почему именно так? Почему сразу в цвет?
     - Все примитивно, Рома, как обезьянья задница.
     - Не прибедняйся. Ты - великий сыщик, Саня.
     Смирнов тихо засмеялся и смеялся долго. Потом сказал:
     - Я - бывшая шпана, Роман. Я с московской окраины. Я  такой  же,  как
они. И поэтому мне не надо залезать в их шкуру,  чтобы  представить  себе,
как  они  могут  действовать.  Мысленно  я  просто   действовал   в   этих
обстоятельствах.
     - И как ты действовал в сегодняшних обстоятельствах?
     - Действовал все-таки он. Когда я увидел до капли выжатый  графинчик,
то понял, что маэстро с сильнейшего бодуна. Просто так  выпить  на  работе
профессионал себе не позволит. А то, что в  квартире  писателя  действовал
профессионал, понятно  с  первого  взгляда.  На  скачок,  Рома,  он  пошел
непохмеленным, с нервишками врастопырку,  -  такого  тоже  просто  так  не
бывает. Значит, вчера пропил все до копейки.  Квартира  без  наводки  тоже
выбрана безошибочно. Следовательно, он или местный, или очень хорошо знает
этот район.
     И вот он собирает вещички и выходит с  чемоданом.  Денег  по-прежнему
нет, а душа горит, писательские сто граммов ему - как слону  дробинка.  На
что выпить? Надо реализовать взятое по мелочам. У Белорусского  вокзала  -
суета, народу полно, товар  спокойно  не  предложишь,  да  и  милиция  там
постоянно. Беговая - слишком близко. Лучшее место - пивная  на  аллеях,  к
тому же известно, что Дуська по-тихому принимает  товар.  Нешумно,  народу
мало, подходы хорошо просматриваются, чуть что - можно задним ходом уйти в
эльдорадовские переулки, где хрен его найдешь. И  он  туда  отправился.  А
потом отправились и мы.
     - Железная логика! - восхитился Казарян.
     - Логика, Рома,  появилась  задним  числом.  Сейчас,  когда  я  вслух
рассуждаю. А тогда просто шел, как лунатик, его путем, и все.
     - Завидую тебе, Саня.
     - А я тебе. Конечно, в таких случаях тебе, Рома, будет  труднее,  чем
мне.  Хоть  и  путался  ты  с  приблатненными,  но  ты  -  интеллигентный,
воспитанный, с хорошо тренированным мышлением человек. Ты мыслишь  глубже,
остроумней, масштабнее. Со временем ты будешь моим начальником.
     Теперь засмеялся Казарян.
     - Ты что ржешь, будущий начальник?
     - Потому что  смешно.  Зря  ты  жалуешься  на  несовершенство  своего
мыслительного аппарата.
     Без стука в кабинет вошел Сам. Смирнов и Казарян вскочили.
     - Руководство Союза писателей просило меня передать вам благодарность
за успешное и быстрое раскрытие дела, - официально сообщил Сам.
     - Деньгами бы, - помечтал вслух Казарян.
     Сам покосился на него грозно. Но  клизму  не  вставил,  было  хорошее
настроение, поворчал только:
     - Чего, как штыки, торчите? Садитесь! - и тоже сел на ближайший стул.
- Потом потерпевший  звонил.  Слов  подобрать  не  мог,  только  мычал  от
восхищения тобой,  Смирнов.  Говорит,  что  ты  -  герой  нашего  времени.
Приятно?
     - Приятно, - вяло подтвердил Смирнов.
     - Казарян, ты у нас - самый образованный. Читал что-нибудь  из  того,
что это писатель насочинил?
     - Читал.
     - Ну и как?
     - На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.
     - Злободневно, -  неопределенно  отозвался  Сам.  -  Ну,  на  сегодня
достаточно. Топайте домой, орлы.
     Казарян непроизвольно хихикнул. Сам  покосился  на  него,  спросил  с
опаской:
     - Ты что смеешься?
     - Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!
     - Наглец ты и зубоскал, Казарян. Да,  Саня,  я  сегодня  со  Скориным
беседовал. Он мне понравился. Скромный в отличие от вас, наглецов.
     - Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ  комиссар.
Можно?
     - Это почему? - недовольно осведомился Сам - любил, чтобы все  всегда
были под рукой.
     - В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.
     - Уж если так запаршивел, то давай. - Сам поднялся. - Еще раз спасибо
вам, ребята, за то, что муровскую марку высоко держите.


     В восемь часов они встретились  у  метро  "Сокол"  и  пошли  к  Ивану
Павловичу. Квартиру эту на улице Левитана Иван Павлович получил  год  тому
назад. Получил, конечно, он, но выбирала ее Алевтина  Евгеньевна,  Алькина
мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную  через
двор, она написала гневное письмо секретарю М.К. Никите Хрущеву. Письма по
жилищным делам Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам  лично  на
них реагировал. Но с этим письмом, именно с этим, он  ознакомился  потому,
что писалось в нем  о  тяжкой  судьбе  его  однокашника  по  Промакадемии.
Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все  семейство  переехало  в
шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как
он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларискиного  мужа,
который  вместе  с  Ларисой   жил   за   границей.   Он   был   помощником
военно-морского  атташе  в  Дании.  Сестра  баловала  Алика:  привозила  и
присылала ему разнообразные заграничные  шмутки,  и  поэтому  он  считался
пижоном. Его даже прорабатывали на комсомольском собрании, как стилягу.
     Они повернули направо к  Песчаной  улице.  Когда  проходили  Песчаные
бани, Александр напомнил сам себе:
     - Завтра в баньку схожу.
     Перешли по мостику речку Таракановку.
     - Сколько ты отца моего не видел, Саня?
     - Полгода, Алька. - Виновато признался Александр.
     - Ты только не пугайся. Он очень изменился.
     - Господи, ну почему так? Ведь он был здоров как бык!
     - Ты, главное, виду не подавай. Но и не  резвись  слишком  бодро.  Он
ведь все про себя понимает.
     Пришли. Перед дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы
и обернулся к Алику. Тот кивнул - порядок.
     Иван Павлович, маленький, сухонький лежал на диване и улыбался им.
     - Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр.
     Он отодвинул книгу, очки  и  осторожно  поднялся.  В  ловких  светлых
брюках,  в  бежевом,  мощной  вязки  пуловере,  в  белоснежной  сорочке  с
распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым
мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся и сказал:
     - Здравствуйте, Иван Павлович. Вы просто какой-то иностранец!
     - Ларка одевает. А что? Правда, ничего?
     - Шик-модерн!
     В комнату вошла Алевтина Евгеньевна и строго спросила:
     - Александр, ты есть хочешь? Алика я не спрашиваю. Он  хочет  всегда,
жена так его кормит.
     - Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал как-то.
     - А я знаю. Хочешь.
     - Аля, - попросил Иван Павлович, - дай нам поговорить, а?
     - Говори, конспиратор, - ласково обиделась жена и ушла на кухню.
     Алик взял в руки книгу (то был "Петр Первый"), осмотрел  ее,  большим
пальцем листанул как карточную колоду.
     - Лейпцигское издание, - догадался он. А, собственно, почему стоим? В
ногах правды нет.
     Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр  сел  на  стул  у
круглого стола, а Алик развалился в старом своем привычном кресле.
     - А где  она  есть?  -  спросил  Александр  и,  вспомнив,  рассказал,
посмеиваясь: - Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке.  Народу  довольно
много. Кондукторша объявляет: "Следующая -  Правда!",  а  вальяжный  такой
мужик, выпивши, естественно, спрашивает мрачно: "А где она, ваша  правда?"
В момент весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг  на  друга,  и  все
чего-то  ждут.  Вальяжный  гражданин  сошел  у  Лозовского,  и  все  сразу
оживились, заговорили...
     - Ты к чему это рассказал? - поинтересовался Иван Павлович.
     - К слову пришлось. Забавно.
     -  Забавного