ресату через две  недели,
а она получила от него первое письмо почти через два месяца. Вроде и уверена
была, что получит, но и за чудо считала. То  есть  так:  уверена  была,  что
произойдет чудо и получит она письмо от Мартика. Так она его с  первого  дня
про себя называла.
   Лидия запомнила в подробностях весь тот день, то утро, когда  достала  из
ящика этот белый, как обморок, конверт, с гористой местностью  на  марке,  и
черным тонким почерком написанным адресом, ну совершенно  как  в  кино.  Она
сняла с руки кожаную перчатку, и голой рукой взяла конверт, и, хотя  времени
было только, чтоб не опоздать на  работу,  поднялась  домой,  сняла  пальто,
ботики и села за стол - читать письмо. Но первое, что из конверта  вынулось,
была фотография: Мартин в белых трусах до колен и в белой майке стоит  возле
загородочки,  а  в  руках  у  него  теннисная  ракетка.  Ну  просто   сердце
останавливается...
   А какое там было письмо! Какое письмо! Обращение ровно в середине  "Meine
liebe Lidia!", поля - как  будто  невидимой  полоской  отчерчены.  И  каждое
предложение с новой строки. И, что странно, хотя написано все  очень  четко,
ни одного слова не разобрать. Все буквы как-то не так у него прописаны.
   В общем, она письмо завернула, в большой пакет  положила  и  побежала  на
работу, потому что в тот день с утра была краеведческая экскурсия на фабрику
"Красный Октябрь" с шестиклассниками.
   Вечером Эмилия Карловна сначала долго письмо  крутила,  изучала  со  всех
сторон и посмотрела на Лидию с новым интересом: девчонку она, можно сказать,
своими руками сделала. Снимала дачу в Подмосковье, году в пятьдесят восьмом,
- Иван Савельич еще жив был, точно, в  пятьдесят  восьмом,  -  и  племянница
хозяйки,  сирота  Лидка  откуда-то  из  Белоруссии,  прислуживала   там   по
хозяйству. Девчонка тихая, забитая, совершенно  без  всяких  способностей  -
сначала так показалось Эмилии Карловне. А в последний день, перед  отъездом,
все-таки решила взять ее с собой. Предложила хозяйке, как звали... не помню,
нет... Настя ее звали, та с охотой девочку отпустила. Ей шестнадцати еще  не
было. Паспорт она уже в Москве получала, Иван Савельич, отставной полковник,
сделал через свой отдел кадров. Прописал же он ее  вроде  как  на  заводское
общежитие. Но жила она у них, при кухне.
   Теперь Эмилия уважительно держала это письмо и смотрела на Лидию  как  бы
новыми глазами: молодец,  молодец,  девочка!  Из  никудышных  обстоятельств,
совсем из ничего, построила ведь очень неплохо: образование, своя  квартира,
даже внешность свою невыгодную облагородила, имеет стиль,  в  конце  концов.
Если откровенно говорить, родная дочь Лора не достигла такого  положения,  в
относительном исчислении... Эмилии Карловне хотелось рассказать  Лидии,  что
она бывала в Цюрихе до войны, с бабушкой, и в Женеву ее возили, и  в  Париж,
но привычка никогда никому  ничего  о  себе  не  рассказывать  была  слишком
сильна. С сорок пятого года, как повстречала Ивана Савельича, так и  поняла,
что главное в теперешней жизни - молчать. Очень, очень присох к ней Иван, но
ведь и ему, капитану НКВД, не рассказала Эмилия о  себе  ничегошеньки.  Так,
девочка из бедной латышской семьи, папа-квалифицированный рабочий был. О,  у
нас в Латвии всегда ценили профессионалов. Он был  слесарь-инструментальщик,
первый класс!  Иван,  сам  из  рабочих,  это  уважал...  А  что  папу  убили
партизаны, когда он служил у немцев  начальником  латвийской  зондеркоманды,
осуществлял программу "юденфрай" с большим вдохновением, так  этого  ему  не
говорила...
   И Лидка -  тоже  молчунья.  Знала,  да  не  говорила.  Тоже  свой  секрет
содержала в молчании. Отец ее был арестован  после  освобождения  Белоруссии
Красной Армией и расстрелян в  сорок  четвертом  за  какие-то  грехи  против
советской власти. Лидия не то забыла, не то ничего и не  знала.  Одиннадцать
детей после него осталось да выгоревшая изба. Из одиннадцати трое выжили.  И
видеть друг друга не хотели, разъехались, развеялись. Говорили, старший брат
военным стал, а сестра где-то не то в Нальчике, не то в Пятигорске жила. Все
- забыто навсегда. И у Эмилии, и у Лидии.
   Но Эмилия - почти красавица была, рост, грудь за  пазухой  пузырем,  надо
лбом - валик из крашеных волос, и зад  как  груша...  как  две  груши.  Иван
Савельич на квартире у нее стоял, пока ему государственную не  предоставили.
А на государственную он уже с Эмилией  переехал.  И  Лору,  Эмилькину  дочь,
принял, а потом и фамилию дал.
   Все старое,  бумажное:  фотографии,  справочки  всякие,  дипломы,  письма
сгорело ясным пламенем в больших и малых пожарах,  случайных  и  умышленных,
только серебро и посуда хорошая остались от старых времен - против них  Иван
Савельич не возражал. Быстро пообвык,  от  алюминиевой  миски  к  серебряной
переход легок, обратно потрудней получается. Но  ему  не  пришлось.  Его  до
самой смерти Эмилька ублажала, не потому что сильно  любила,  а  потому  что
была порядочная. И Лидию приучила. А вот с Лорой не совсем получилось...
   Письмо было явно от порядочного человека, это несомненно.  Он  благодарил
Лидию за исключительный прием, признавался, что никогда  еще  не  общался  с
такой  культурной  женщиной,  намекал  также  на  ее  несравненные   дамские
достоинства, а потом сообщал, что не смог ей сразу  открыть  глаза  на  свое
женатое  состояние,  потому  что  поначалу  ему  это   казалось   совершенно
несущественным, а потом уж он не посмел ее от огорчить. Он и предположить не
мог, что после возвращения в Швейцарию он постоянно о ней  будет  думать,  и
она  настолько  занимает  его  мысли,  что  отношения  его  с  женой  совсем
разладились. И теперь он думает о своем будущем, потому что  надо  принимать
новые решения, и это очень трудно, так что голова его кругом идет...
   После прочтения письма Эмилией Лидия тоже смогла разобрать написанное. Он
и "р", и "н", и "к" писал странно, "и" походило на "т", но с привычки  можно
было и разобрать. После всего Лидия ударила козырем -  показала  фотографию.
Эмилия долго ее разглядывала, а потом поставила диагноз:
   - Лидия, имей ввиду, это очень серьезно. Надо работать,  но  без  большой
надежды на успех. Оч-чень непростое дело...
   "А Лора моя дура, дура, - раздраженно подумала  Эмилия  Карловна,  -  при
всех ее данных этот жалкий еврей Женя..." И сказала: ответ напиши по-русски,
я тебе переведу, чтоб прилично выглядело.
   Лидия писала трое суток. Письмо поразило Эмилию: оно  было  мало  сказать
прилично, оно было изящно!
   Но еще более письмо поразило жену Мартина, которая нашла в ящике  мужнего
стола,  где  искала  копию  затерявшейся  квитанции,  стопку  из  двенадцати
художественных открыток и это самое изящное письмо, из  которого  следовало,
что Мартин завел себе в России женщину, о чем Элиза по некоторым признакам и
сама  догадывалась.  И  тогда  разразился  семейный  скандал  -   по   факту
происшедшего.  Мартин,  который,  может,  и  перетерпел  бы  свое   любовное
приключение, и оно само собой обратилось  бы  в  один  из  эпизодов  его,  в
общем-то, скромной сексуальной биографии, и улеглась бы  Лидия  в  ряд,  где
прежде была полька, потом разовая китаянка, а потом она, разовая русская, но
Элиза разожгла семейный скандал и нехорошо упрекнула Мартина в его мужской и
всяческой никчемности, в то время как он теперь твердо знал, что способен на
большие подвиги, если к нему дама  относится  с  восхищением  и  в  тазик  с
прохладной водой окунает  натруженные  ноги...  И,  замирая  от  неведомого,
словно напрокат взятого мужества, он сказал Элизе с тихим достоинством, что,
да, он полюбил русскую женщину и готов был подавить в себе это  чувство,  но
ежели она, Элиза, желает теперь развода, то он, Мартин, тоже не возражает.
   Высовывая из отвратительной крокодиловой сумочки край стопки  открыток  с
разоблачительными русскими видами и конвертик  с  изящным  Лидиным  письмом,
Элиза многозначительно подняла бровь и  сказала  что-то  неопределенное  про
адвоката. Да Мартин и без адвоката прекрасно знал, что двенадцать лет работы
на лакокрасочное дело будут у него просто украдены, а что  он  поднял  дело,
расплатился с долгами, которые висели  над  фирмой  после  раздела  Элизы  с
братом, - не зачтется ни в копейку, все  труды  его  прахом  пойдут.  Может,
только часть суммы за дом ему достанется, да  и  то  неизвестно,  как  Элиза
письмом распорядится... В тот же  вечер  Мартин  написал  Лидии  внеплановое
письмо, в котором сообщил, что приедет  в  Россию  на  Рождество,  и  второе
письмо - адвокату, где просил назначить ему время встречи.
   Бракоразводный процесс, совместно с имущественным разделом, занял  больше
года, но закончился непредвиденно выгодным для Мартина образом.  Он  не  был
совладельцем, но и жалования ему Элиза не  положила,  и  теперь  ее  обязали
выплатить  Мартину   компенсацию,   и   притом   весьма   значительную,   за
двенадцатилетние его труды.
   За два с половиной года, предшествующие заключению нового  брака,  Мартин
видел Лидию ровно шесть дней, в два приема. Убедился, что Лидия живой  клад:
массаж, забота, питание, секс - качество первый класс.
   Они с Лидией  совместно  решили  ограничить  встречи  во  имя  исполнения
великого  замысла.  Мартин  свирепо  копил  деньги:  после   развода   Элиза
неожиданно предложила ему  остаться  на  работе  наемным  служащим.  Мартин,
хорошо подумав, согласился. Работал он теперь за очень  приличную  зарплату.
Компенсация, да к этому еще прибавить  столько  же,  -  и  после  заключения
нового брака можно открыть маленький ресторан...
   Лидия, со  своей  стороны,  целеустремленно  готовилась  к  новой  жизни:
загадочно улыбаясь, подала заявление об уходе и  круто  поменяла  культурную
сферу  на  общепит  -  нанялась  в  ресторан  при  гостинице   "Центральная"
помощником повара. Там была русская кухня. Но, как Лидия вскоре  обнаружила,
примитивненькая... Да что иностранцы заказывают? Блины с икрой, борщ,  водка
- без больших премудростей. А может, и не  надо  премудростей?  Кроме  того,
Лидия разглядела всякие тонкости по организации производства.  Месяца  через
три она совершенно убедилась в том, что больше  ей  в  "Центральной"  делать
нечего, все, что можно там узнать, она  уже  ухватила.  Прорисовалась  новая
задача: заработать денег побольше и купить себе приданое, чтобы  приехать  в
город Цюрих не бедной замухрышкой, а настоящей русской дамой.
   Шубу надо было  купить  каракулевую,  как  у  Эмильки,  серую,  кольцо  с
диамантом и  серьги.  Еще  для  будущего  ресторана  хотела  Лидия  закупить
хохломской посуды, в золотых и красных цветах - поди плохо?  Вопрос  только,
как вывозить... Видов северной  природы  она  Мартину  больше  не  посылала,
отправила набор открыток с хохломскими  утицами  и  ложками  -  он  ее  вкус
одобрил.
   Но сказка сказывается  скоро,  и  настал  день,  когдаЛидия  собрала  два
чемодана со всем хорошим, чего в Швейцарии носить будет не стыдно  (ошиблась
- только то и пригодилось, что Мартин ей привозил, а свое все на тряпки,  на
тряпки потом пошло...), и купила билет на поезд. Из экономии. И отбыла Лидия
с Белорусского вокзала в город с журливым и  шелестящим  именем  "Цю-юрихь",
где полны подземелья золота, где жил Ленин, сидел  там  на  набережной  реки
Лиммат, в кафе  Одеон,  кушал  штрудель  и  осыпал  сладкие  крошки  на  том
Маркса... При слове "Цю-юрихь" во рту делалось сладко...
   В купе Лидия сидела с прямой спиной, запрокинув голову назад,  в  сторону
тяжелого пучка, механически подправляла пальцем кончик носа - обычно,  когда
она, откусывая кусок, широко рот раскрывала, на кончике носа  губная  помада
отпечатывалась, и она время от времени это  дело  контролировала.  За  окном
мелькала родная русская природа, и Лидия, за последние два с половиной  года
измечтавшаяся об этом часе, когда поезд тронется, вдруг  расчувствовалась  и
вспомнила про белые березки - за окном пока простирался исключительно сорный
кустарник и пригородные свалки, - и вроде как бы затосковала по Родине, хотя
чего тосковать-то, вот она тут вся, миллион Николаев в кирзе, миллион  теток
вроде тети Насти, ведь ни разу и не справилась, как там племянница в городе,
живали, померла... Один родной человек, Эмилия Карловна. Она одна и понимала
Лидию. Само собой. Зельбстфершендиг.
   Две пожилые торговые польки, соседки по купе, что-то у нее спрашивали  на
среднеславянском языке, а у Лидии такая на душе была смута, что она  сказала
им, сама от себя не ожидая, очень уверенно: Ентшульдиген битте, ихь  ферштее
нихьт... И польки сразу же поняли, что ошиблись, приняли немку  за  русскую,
хотя видно же, что немка, костюм джерси буржуазного  качества  и  кольца  на
пальцах...
   Ах, Мартик, Мартик! Вот уж кто был наградой в жизни, особенно после  двух
пересадок!  Встретил  на  вокзале   в   Цюрихе,   в   темно-зеленом   пальто
волосатеньком, в такой же  волосатенькой  шляпке,  поле  коротенькое,  сзади
приподнято, и перышко пестренькое сбоку. Ну прелесть  просто.  И  одеколоном
пахнет, и сам чемоданы не хватает, как русский мужик, а носильщику машет,  и
Лилию целует, и под руку ведет... А кругом такая заграница, что даже в  кино
такого не показывают. Например, был фильм про Рим, Лидия его хорошо  помнит,
так там грязь, свалка, развалины,  недалеко  от  нашего  ушли,  и  едят  еду
бедную, как у нас, те же макароны, и еще в кино показывают. Понятно,  почему
они  настоящую  заграницу  не  показывают,  не  зря  Лидия   в   университет
марксизма-ленинизма два года ходила, где голову всем дурили...
   Первый год в Цюрихе  был  самый  счастливый.  Капиталу  пока  немного  не
хватало  на  аренду  подходящего  помещения  для  ресторана,   потому   жили
прижимисто, снимали студию, не квартиру, так, малехонькое жилье,  а  платили
за него... Не ожидала Лидия, что все так дорого в богатой Швейцарии,  уж  на
что она была ловкая, хорошо умела приспособиться, но  туговато  приходилось.
Мартин расходы все сам проверял, он в бухгалтерии понимал.  Лидия  сразу  же
хотела на работу устроиться,  но  он  поначалу  не  разрешал,  однако  потом
согласился. Дипломы все свои Лидия на немецкий язык перевела, и взяли  ее  в
маникюрши. Мартин удивлялся даже, как у нее хорошо дело пошло. К концу  года
оформил и аренду, чудесное место для  ресторана,  там  раньше  была  кантина
какая-то, это тоже было хорошо, ведь когда народ привыкает, что в этом месте
кормят, то по старой памяти идут.
   Мартин выписал свою кузину из деревни, простая такая женщина, практически
она и была деревенская, хотя одета по-городскому. Но не особенно. Лидия  уже
начала понимать кое-что, даже, может, побольше, чем Эмилия Карловна, в каких
магазинах покупают люди победнее, в каких - побогаче.  И  Мартин  очень  это
понимал, потому что жена его Элиза была из богатых и  его  приучила.  Теперь
Лидия знала, что заграничное  заграничному  рознь.  Было,  конечно,  кое-что
непонятное в  деталях,  почему,  например,  английский  магазин  еще  дороже
швейцарского,  по  качеству  -  не  различишь,  хоть  на  зуб  пробуй.   Или
французское  -  красота  есть,  но  опасная,  с  качеством  не  очень.   Про
итальянское и говорить нечего.
   Перед  открытием  ресторана  Мартин  объявление  дал,  разослал  знакомым
приглашения,  по  всему  району  листки  развесил:  ресторан  "Русский  дом"
приглашает  на  русский  ужин.  Одного  официанта  русского  наняли,  чудной
немного,  перемешенный,  не  совсем  русский,   но   слово   "борщ"   хорошо
выговаривал. Второго, местного парня, на один раз взяли.
   Первый  вечер  ресторанный  прошел  очень  хорошо.  Это   был   последний
счастливый день в жизни Лидии. Наутро все кончилось. Мартин в шесть, как они
обыкновенно поднимались, не проснулся. Спал и спал. Лидия сначала не  хотела
его будить - устал, пусть выспится. В десять  стала  его  будить,  а  он  не
просыпается. Лежит на боку, и одна рука  неловко  так  расположилась.  Лидия
тронула - а она холодная. Дышать-то он дышит,  но  в  себя  не  приходит,  и
тяжелый очень. Вызвали врача и увезли сразу в больницу.  Инсульт.  Все.  Она
сразу же посчитала: длилась ее счастливая жизнь один год двадцать один день.
От приезда до удара. А дальше - страшный сон.
   Одно только хорошо - все больницы у них, как у нас Кремлевка. Сестры  все
сами делают: и пеленки  меняют,  и  кормят.  Даже  ночное  дежурство  у  них
бесплатное. Когда Иван Савельич в больнице  лежал  -  у  него  было  раковое
заболевание, - так они втроем с Эмилькой и Лорой с ног  сбивались.  И  Лидия
понимала, как ей повезло с этой Швейцарией.  Сначала  через  уколы  растворы
питательные вливали, потом стали сестрички кормить. Три месяца он ни туда ни
сюда, непонятно даже, узнает Лидию или  нет.  Другой  раз  вроде  узнает,  а
другой - нет... Ходить не может. Но в кресло его пересадили. Лидия по  утрам
его навещает, двумя автобусами, три с половиной часа занимает. А ресторан-то
на ходу. И закупить, и приготовить - когда? Записалась в  автошколу.  Машина
есть, а прав у Лидии нет. Дура, дурища, - ругала себя Лидия, - столько всего
лишнего изучила, а водить не научилась. Занятия на курсах три  месяца  идут,
да по четыре часа три раза в неделю. Каторга, а не жизнь. Спала  по  хорошим
дням часов по пять, по плохим и трех не набиралось. Мартина жалко, да только
жалеть некогда. Он как ребенок маленький,  пух  на  затылочке  слежался,  уж
Лидия, как забрала домой, вылизала его, массаж стала  делать  ежедневно,  по
часу. Врачи говорили, что не  восстановится,  но  ножка  левая,  пораженная,
потихоньку стала укрепляться. Еще месяца три  прошло,  и  он  уже  стоял  на
ногах, за спинку кресла держался и стоял.
   А ресторанное дело шло хорошо, Лидия его не бросала.  Пришлось,  конечно,
сделать упрощения, вроде наших комплексных  обедов.  Но  жизнь  в  Швейцарии
оказалась  ох  трудна.  За  все  -  плати.  Электричество,   вода,   бензин,
мусороуборка, а налоги вообще отдельная песня. Пришлось опять на курсы идти,
задаром никто ни слова тебе не скажет. Народ швейцарский сначала Лидии очень
понравился за вежливость и за чистоту. Но - себе на уме. Раньше, на  Родине,
Лидия сама себе казалась очень умной. А здесь все оказались такие же  умные,
наперед все просчитывают.
   Русский ресторан швейцарцам пришелся по  вкусу  именно  потому,  что  они
быстро сообразили, что за  те  деньги,  которые  в  нем  оставляют,  питание
получают очень качественное. И если б Лидия была не одна, она бы  уже  через
год расширила помещение, там веранду можно было  летнюю  освоить.  Да  и,  с
другой стороны, она бы не побоялась и побольше помещение арендовать. Если бы
Мартин был человек, а не инвалид окончательный.
   Но  ни  горевать,  ни  размышлять  времени  не  было,  потому   что   дел
невпроворот: утром умыть Мартика, потом массажик,  потом  на  горшок,  потом
покормить его. Раз в два дня за овощами к фрау Темке на ферму, раз в два дня
к мясникам. Рыбу привозили домой, а за бакалеей она ездила к  оптовикам,  но
это раз в две недели.  Готовила  она  одна.  Конечно,  все  было  продумано,
холодильник пришлось промышленный купить, многое замораживала,  хотя  никому
бы не призналась. У них вообще-то не принято было продукты  морозить.  Фарши
для блинчиков - раз в неделю готовила, и в  заморозку.  Ну,  рыбу,  конечно,
нет, вкус сильно теряет. Если честно признаться, швейцарцы  в  кулинарии  не
очень и понимали. Ценили, что порции были большие.
   Лидия весь год тряслась от страха, что не сведет концы с  концами,  но  в
конце года оказалось, что свелись концы хорошо, и еще привесок  образовался.
Его Лидия поместила в банк на свое  имя.  Вот  тут-то  она  и  поняла  смысл
швейцарской жизни. Если бы Мартик был здоров,  она  б,  может,  этого  и  не
поняла в дыму  брачного  счастья.  Но  поскольку  оно  кончилось,  то  Лидии
открылось, что счастье выражается  здесь  цифрами.  Больше  цифра  -  больше
счастье. Не одними голыми ци