ая простота,  с  перебором  даже.
Можно было подумать, что оба они прошли огонь, и воду, и  медные  трубы.  На
самом  деле  кое-что  было,  но  в  ограниченном  количестве,  скорее   даже
обозначено... Однако все-таки опыта человеческого  у  них  было  достаточно,
чтобы оценить те высокой пробы совпадения, какие бывают  лишь  у  близнецов:
все  вдохи,  выдохи,  взлеты  и  падения,  движения  сквозь  сон  и   минута
пробуждения... Просыпались ночью и шли к холодильнику, - даже голод  нападал
в одно и то же время. И они вцепились друг в друга, слились воедино, как две
капли ртути, и даже лучше, -  потому  что  полное  соединение  убило  бы  ту
прекрасную разность потенциалов, которая и давала эти звонкие разряды, яркие
вспышки, смертельную минуту остановки мира и блаженной пустоты...
   Счастливчики, которым принадлежало все: два  маленьких  спортивных  тела,
заряженные силой и молниеносными реакциями, вострые и  мускулистые  мозги  и
самосознание победителя, еще  не  получившего  ни  единой  царапины.  И  как
глубоко это сидело в них -  ведь  оба  ушли  из  спорта,  именно  подойдя  к
границам своих возможностей, за один шаг до  неизбежного  поражения.  Теперь
оба готовились сражаться на новом поле научной  карьеры,  в  лучшем  учебном
заведении, на одном из самых сложных факультетов.  Любое  море  было  им  по
колено, и, казалось, само море  заранее  согласилось  покорно  плескаться  у
колен и выбрасывать к их ногам всяческие жемчужины...
   Первый курс  был  тяжелым  и  громоздким  -  несколько  общих  дисциплин,
огромное количество лекционных часов, лабораторные. Все экзамены  за  первый
семестр они сдали на "отлично", подтвердили свой высокий  класс  и  получили
повышенную стипендию.
   К этому времени на курсе уже не было людей, которые относились бы  к  ним
равнодушно:  одних  они  раздражали,  других  привлекали,  у  всех  вызывали
интерес. Они даже и одеты были как-то особенно, не как все.
   В каникулы Таня сделала первый аборт, грамотный, медицинский, с редким по
тем  временам  обезболиванием.  В  сущности,  это  была  их   первая   общая
неприятность, и вышли они из нее без видимых потерь, еще более  сплоченными.
Мысль о ребенке даже не приходила в их высокоорганизованные головы, это  был
абсурд, а вернее, болезнь, от которой надо поскорее избавиться. Мать Андрея,
Алла Семеновна, женщина хорошая и без затей, принявшая деятельное участие  в
медицинском мероприятии, испытывала большее нравственное  беспокойство,  чем
молодая парочка. Со своим вторым мужем детей они не нажили, и уж кто-кто,  а
Алла Семеновна знала, как удивительно  сильна  и  капризно  хрупка  вся  эта
женская машинерия с микроскопическими просветами в  тончайших  трубочках,  с
розовым ворсистым эпителием, то жадно принимающим, то решительно отвергающим
ту единственную клетку, из которой образовался и ее Андрей, и  она  сама,  и
тот ребенок, который будет когда-нибудь ее внуком.
   Таня ей нравилась, хотя и пугала силой характера и независимостью. И  еще
тем, с каким доброжелательным равнодушием относилась к самой Алле  Семеновне
и ее знаменитому мужу, почти академику, Борису  Ивановичу  -  как  будто  ей
совершенно все равно было, как они к ней относятся.
   - Они ведь, в  сущности,  очень  между  собой  похожи,  -  делилась  Алла
Семеновна с мужем. - Они пара, Борис, пара.
   Борис, поднимая скопческое белесое лицо  от  газеты,  соглашался,  слегка
деформируя высказанную женой мысль:
   - Ну да, два сапога - пара.
   Он не сумел  полюбить  Аллиного  ребенка,  да  особенно  и  не  старался.
Крестьянскому сыну,  восьмому  в  бедняцкой  семье,  претило  это  еврейское
задыхание над детьми.
   Что же касается Галины Ефимовны, от которой тоже ничего не  было  скрыто,
она перед дочерью благоговела, никогда не пыталась ею  руководить  и  только
диву давалась, откуда у дочери такой сильный характер и яркие дарования.
   Все-таки от Соколова, считала  она,  хотя  в  самом  Соколове,  давно  ее
бросившем, никаких таких достоинств она не замечала. Так или  иначе,  Галина
Ефимовна месяца  два  тихонько  плакала,  поглядывала  исподтишка  собачьими
глазами на дочь и все  не  могла  понять,  как  это  Таня  в  свои  неполные
девятнадцать лет ничего не  боится,  ничего  не  стыдится  и,  когда  Галина
Ефимовна намекнула дочери, что, может, надо бы с Андреем отношения оформить,
та холодно пожала плечами:
   - А это еще зачем?
   Каникулы, само  собой  разумеется,  были  испорчены.  Вместо  того  чтобы
поехать, как прежде задумывали, кататься на горных лыжах,  просидели  неделю
на  даче,  с   большой   осторожностью   раскрывая   объятья.   Произошедшая
неприятность не имела для них никакого морального знака, но внесла известные
неудобства, которых хотелось бы в дальнейшем избегать.
   Тем временем снова началось ученье, и притом нелегкое. Первый семестр они
занимались вместе, либо в библиотеке, либо у Андрея  дома.  Оказалось,  что,
хотя пятерки у них были одинаково круглые, голова  у  Андрея  все-таки  была
побогаче - задачи он  решал  свободнее,  интереснее,  с  большей  внутренней
подвижностью. Он не раз уязвлял Таню своим превосходством, и особенно  остро
именно тем, что удивлялся ее медлительности и косности. Привело это к легкой
обиде с последующим примирением, но заниматься Таня стала отдельно, в  своей
коммуналке, с мамой под боком, при легком бурчании музыкальной программы.
   Весеннюю сессию оба опять сдали на "отлично", и теперь их знали  не  одни
только первокурсники - отметили и преподаватели восходящие звездочки. Одного
только не хватало им для блестящего будущего: оба пренебрегали  общественной
деятельностью, причем пренебрегали не тихонько, в  пассивной,  так  сказать,
форме, а каким-то заметным и обидным для остальных образом. В этом пункте  у
них тоже не было ни малейших разногласий:  государство  было  препоганейшим,
общество разложившимся, но в этом обществе им предстояло жить,  а  жить  они
хотели на всю катушку, то есть в меру своих незаурядных способностей.
   Вопрос состоял в том, до  какой  степени  им  предстоит  прогибаться  под
системой и где они сами проведут грань, дальше которой отступать  не  будут.
Оба они состояли, между прочим,  членами  Союза  коммунистической  молодежи,
совершенно произвольно полагая, что это и есть та последняя Граница,  дальше
которой  идти  нельзя.  Словом,  все  это  были  проблемы   шестидесятников,
возникшие не сами по себе, а  просочившиеся  к  ним  от  людей  типа  Бориса
Ивановича,  бывшего   фронтовика,   человека   честного,   но   осторожного,
увлеченного в те годы атомной энергетикой, обещавшей мощь и  процветание,  а
вовсе не  бедственный  позор.  Наука  представлялась  таким  людям  наиболее
свободной областью жизни, в чем еще всем предстояло глубоко  разочароваться.
Солженицына уже читали по враждебному радио, самиздат ходил по рукам, и Таня
с Андреем легко и победоносно входили  в  ту  двойную  жизнь,  которой  жили
кандидаты и доктора разнообразных наук.
   Отработав производственную практику, две звездочки укатили путешествовать
в Прибалтику и полтора месяца плавали в холодном  море,  засыпали  на  белом
дистиллированном песке под благородными соснами, пили отвратительный рижский
бальзам и  танцевали  на  опасных  танцплощадках  Юрмалы.  Потом  их  принял
Вильнюс, и Литва показалась им привлекательней Латвии, может  быть,  потому,
что здесь они познакомились с интересной московской компанией, лет  на  пять
их постарше, и из  этого  пляжного  преферансного  общения  потом  развились
долгие дружеские отношения. До самого окончания института все Новые  года  и
дни рождения уже проходили в этом новом кругу - молодого врача,  начинающего
писателя, физика из физтеха, уже ставшего тем  самым,  чем  хотел  стать  со
временем Андрей, молодой  актрисы  с  восходящей,  но  так  и  не  взошедшей
окончательно славой, умницы философа, оказавшегося впоследствии стукачом,  и
супружеской пары, оставшейся в памяти как идеальная семья.
   Осенью Таня сделала еще один аборт, все  очень  быстро  и  складно.  Алла
Семеновна на этот раз их пожурила, но все устроила. Таня была в их доме свой
человек, и даже Борис Иванович, кроме дорогой своей Аллы и обеда ни  на  что
не обращавший внимания, проникся к  Тане  симпатией:  девка  с  головой.  Из
Америки, куда он поехал на какую-то конференцию, привез всем подарки. Тане -
белые джинсы. Они были  в  самый  раз,  что  удивительно.  Довольная  Танька
крутилась перед зеркалом, Андрей, хмыкнув, пошутил:
   - Черт возьми, теперь придется жениться...
   Таня перестала крутить  задницей,  повернула  свою  маленькую  голову  на
длинной, сужающейся кверху шее и сказала даже несколько надменно:
   - Не придется...
   Шел уже третий год их общей жизни, о женитьбе  разговор  не  возникал  за
ненадобностью: всеми преимуществами брака они в полной мере наслаждались,  а
недостатки, связанные с взаимной ответственностью и обязательствами,  их  не
касались.
   К этому времени Андрей уже уверенно шел  впереди  Тани,  она  за  ним,  в
кильватере, на минимальном расстоянии, и почти с  этим  примирилась.  Оценки
уже  не  имели  такого  значения,  что  на  младших   курсах.   Теперь   все
распределились  по  кафедрам,  по  лабораториям,  и  уже  появились   первые
публикации у самых активных. А кто выбрал себе более прямую карьерную тропу,
те уже заседали в парткомах, месткомах и профкомах, протоколили,  голосовали
и распределяли путевки, или осетрину, или билеты на кремлевскую елку.
   Тане Соколовой и Андрею Орлову ничего из того, что там распределялось,  и
задаром было не нужно. Все, что им было нужно, они уже имели. И даже научные
статьи по одной на каждого, но в соавторстве, вполне, разумеется, честном, с
заведующим лабораторией. Их совместность, несмотря  на  независимые  научные
статьи, все укреплялась, потому что оба они, против ожидания, выбрали  тихую
кафедру, а никакую не модную теорфизику или ядерную. Кристаллография  вольно
располагалась на стыке физики, химии и даже  математики.  Таня  возилась  со
спектрофотометрами, Андрей  считал  в  Вычислительном  центре  по  ночам  на
огромной вычислительной машине, которая в ту пору занимала целый этаж.
   После четвертого курса было куплено четыре путевки в Болгарию на  Золотые
пески, и обе пары, молодые и старые, отбыли на отдых.
   Отгуляв и отзагорав свое в  Болгарии,  в  соседнем  с  родителями  номере
гостиницы, где с них не спросили никаких бумаг,  кроме  загранпаспортов  без
отметки о регистрации брака,  они  вернулись  в  Москву.  Сделав  очередной,
ставший традиционным, осенний аборт, приступили к учебе. Галина Ефимовна  на
этот раз осмелилась высказаться в том смысле, что Андрей порядочная скотина.
Таня этой темы не поддержала, но фыркнула:
   - Сама разберусь, ладно?
   Подошел  последний  год,  замаячила  аспирантура,  и  надо  было  набрать
положенное количество  очков,  чтобы  получить  рекомендацию  от  той  самой
общественности, которую Орловы-Соколовы последовательно игнорировали. Танины
псевдокожаные юбочки, сапоги до колен и прочую фурнитуру  тоже  нельзя  было
сбрасывать со счетов - это  все  тоже  учитывалось  некоторым  отрицательным
образом.
   Толя Порошко, комсорг курса, третий угол  треугольника,  во  всеуслышанье
заявил, что готов все что угодно подписать, если в  их  рекомендациях  будут
написаны черным по белому слова: "В общественной жизни  факультета  никакого
участия не принимает".
   Толя был хохол из Западной Украины, после армии, злой красавец и дурак, к
тому же с таким утонченным чутьем на кровь, что ни одному отделу  кадров  не
снилось.  Орловых-Соколовых  он  с  первого  взгляда  расчислил.  На   своей
формулировке он почти настоял, что автоматически означало, что  ни  в  какую
аспирантуру их не примут.
   Однако   Орловы-Соколовы   подтвердили   свое   происхождение,    проявив
сатанинскую хитрость:  выяснилось,  что  Андрей,  получивший  в  свое  время
квалификацию  судьи  по  боксу,  оказывал  судейские   услуги   на   кафедре
физвоспитания, а Таня, еще того хитрей, уже два года как вела гимнастический
кружок  в  подшефной  университету  школе.  Все  с  расчетом,  конечно.   Но
спортивная кафедра написала им роскошные бумаги на бланке, свидетельствующие
об их активном участии в общественной жизни. И Порошко утерся,  а  заодно  и
утвердился во всесильности жидомасонского заговора.
   С  кристаллами,  со  своей  стороны,  все  обстояло  как  нельзя   лучше.
Занимались они входящей в моду симметрией, а там, в кристаллах, с симметрией
происходили всякие восхитительные вещи. Андрей строил  какие-то  модели,  их
отражал, переворачивал, и в перелицованном виде, когда  правое  должно  было
стать левым, происходила  всегда  какая-то  маленькая  заминочка,  тоненькое
расхождение, которое разглядел когда-то заведующий кафедрой, и теперь это до
безумия волновало Орловых-Соколовых, и они сидели до поздней ночи и работали
не из корысти, а из азарта и страсти.
   Оба аспирантских места, отпущенные на  кафедру,  вполне  заслуженно  были
предназначены им. Все это знали.  Однако  в  конце  мая,  уже  после  защиты
дипломов, одно из мест у кафедры забрали. Заведующий, человек  порядочный  и
умный, вызвал Орловых-Соколовых. Он ценил ребят и понимал, какое это для них
испытание.  Он  уже  приготовил  хорошее  стажерское  место   в   одном   из
академических институтов по той же тематике и,  в  сущности,  под  своим  же
крылом. И теперь он решил, что  даст  им  выбрать,  хотя  сам  бы  предпочел
оставить в аспирантуре Андрея.
   Они выслушали, переглянулись и  поблагодарили.  Попросили  дать  день  на
решение. Молча дошли до метро. Оба понимали, что аспирантура  будет  Андрею,
но каждый оставлял ход другому. Возле метро Андрей сдался:
   - Выбирать будешь ты.
   С виду это выглядело благородно.
   - Я уже выбрала, - улыбнулась Таня.
   - Вот и хорошо. Остальное будет мое.
   Они друг друга стоили. Никто и бровью не повел. На "Парке  культуры"  она
боднула его стриженой головой в ухо, их тайным жестом, встала.
   - Я домой.
   - Мы же собирались... -Они действительно собирались вечером в гости.
   - Я прямо туда приеду, попозже, - и вышла на своих высоченных каблуках.
   Длинные носки ее туфель, Андрей  знал,  набивались  треугольными  ватными
затычками. Обувь всегда была ей велика, трудно было  купить  этот  редкостно
маленький номер.
   Куцая стопа, глубокий  шрам  под  коленом,  узкая  волосяная  дорожка  на
плоском животе, большие соски, занимающие половину маленькой груди,  руки  и
ноги коротковаты, пальчики тоже. Изумительно  красивая  шея.  Чудесный  овал
лица.
   Она ушла, унесла все с собой, а он  поехал  домой  в  дурном  настроении,
раздраженный, обиженный. Должна же она  понимать,  что  он...  Это  было  то
самое, о чем они никогда не говорили.
   Вечером они встретились у друзей. Было скучно. На  Андрея  напал  приступ
злого остроумия, и он несколько раз присадил хозяйку дома, отчего  нисколько
не стало веселее. Ушли поздно, недовольные  Андрей  взял  такси,  поехали  к
нему. Квартира у  Орловых  была  хоть  и  большая,  но  неудобная.  Родители
занимали две большие смежные комнаты, у Андрея  была  девятиметровка.  Борис
Иванович страдал бессонницей, а водопроводные  трубы,  подверженные  эффекту
Помпиду, начинали страдальчески реветь, если открыть кран.  Помыться,  таким
образом, после того как родители укладывались, было бы бесчеловечным..
   В темноте, лежа вдвоем на узеньком диванчике, не  оставлявшем  места  для
обид, он заговорил с ней, как только почувствовал,  что  ему  ни  в  чем  не
отказано.
   - Ты дура, Танька. Я же мужик. Ты на меня ставь.  Не  пузырься.  Я  люблю
тебя. У нас же все, все общее.
   Она ничего не отвечала - общность их  была  наиполнейшая.  Когда  же  она
исчерпалась, Таня сказала грустным и пустым голосом:
   - Кажется, я опять влипла.
   Он зажег свет, закурил. Она укрылась от света в подушку.
   - Ну, вот мы и приехали. Я так считаю. Рожай. Девочку, ладно?
   - Ага. Тебе аспирантура, а мне девочка с пеленками...
   Она никогда не плакала. Но если бы заплакала, то именно сейчас. И он  это
понимал.
   Таня оформилась на работу  в  академический  институт,  сделала  аборт  и
собралась на юг. Андрей остался сдавать  приемные  экзамены  в  аспирантуру.
Перед отъездом они подали заявление в загс. Андрей считал  это  необходимым.
Настроение все равно было паршивое. Каждый из них делал не совсем  то,  чего
хотел, и раздражался в душе на другого.
   Андрей провожал ее на вокзал. Ехала она не одна. Часть  их  компании  уже
была в Коктебеле, теперь  ехали  остальные,  весело,  с  комфортом,  взяв  с
немыслимой в те времена переплатой два отдельных купе.
   Они поцеловались  на  перроне,  и  она  поднялась  на  ступеньки  вагона.
Изогнувшись, она помахала ему  рукой.  Так  она  и  запомнилась  ему  в  эту
последнюю минуту их  совместной  жизни:  в  красной  мужской  рубашке  с  не
застегнутыми на запястьях пуговицами, с  распушенным,  бессмысленно  длинным
шарфом на тонкой шее... Это был ее  собственный  шик,  она  начинала  носить
что-то особенное, свое, - и все за ней повторяли.
   Поезд уже тронулся, и он крикнул ей вслед:
   - Смотри ты там в Витеньку не влюбись!
   Это была постоянная  шутка  их  компании.  Начинающий  писатель  Витенька
входил в моду, и девушки вились вокруг него густым роем.
   - Если влюблюсь, немедленно сообщу!  Телеграфом!  -  крикнула  Таня,  уже
двигаясь в сторону юга.
   К Орлову Андрею Соколова Таня больше  не  вернулась.  Она  позвонила  ему
десять дней спустя, ночью, разбудила Бориса Ивановича, который наутро Андрею
высказал все, что он о нем думал. Но это значения уже не имело.
   Таня сказала Андрею, что  к  нему  не  вернется,  и  вообще,  неизвестно,
вернется ли в Москву. И что сейчас она едет в совсем другой город. И  вообще
- привет!
   Прекрасно понимая, что именно  и  почему  это  произошло,  Андрей  сказал
сонным голосом:
   - Спасибо, что позвонила, Тань.
   Она немного помолчала в трубку и сдалась:
   - Как экзамены?
   - Нормально.
   И опять она помолчала, потому что все-таки  не  ожидала  от  него  такого
хладнокровия:
   - Ну, пока.
   - Пока.
   Трубку первым повесил он.
   Алла Семеновна прибежала к Галине Ефимовне. Они были уже слегка  знакомы,
но не испытывали друг к другу  большой  симпатии.  Галине  Ефимовне,  вообще
говоря, не нравился Андрей, а Алла Семеновна, заранее готовая к  родственной
дружбе, не увидев со стороны будущей тещи большого энтузиазма, надула  губы.
Борис  Иванович  к  этому  времени  как  раз  выяснил  в   Академии   насчет
кооператива, и получалось довольно складно - квартиру можно было оформить на
Таньку, раз она теперь тоже сотрудник Академии... И  вдруг  этот  телефонный
звонок, когда все уже решено и даже заявление подано... Андрей лежит  целыми
днями на диване и курит. Ну что же он, виноват, что место  оказалось  только
одно?..
   - Да Танька, с ее-то способностями, еще раньше  Андрюшки  защитится...  -
лопотала Алла Семеновна.
   Галина Ефимовна только хлопала глазами: она  не  знала  ни  о  телефонном
звонке, ни об изменившихся  Таниных  планах.  Она  так  искренне  и  глубоко
огорчилась, что добрая Алла Семеновна с ней мгновенно внутренне примирилась.
Да и что им было делить? Им предстояло вместе внуков растить, ну  уж  совсем
было... Уговорились, что Галина Ефимовна даст знать  Алле  Семеновне,  когда
Таня объявится.
   ...Объявилась Таня через несколько дней, по  телефону.  Объявила  матери,
что все отлично, что звонит не из Крыма, а из Астрахани. Слышно было  плохо,
Таня обещала написать длинное и  сногсшибательное  письмо,  Галина  Ефимовна
попыталась прокричать что-то про Андрея, но тут прервалась связь.
   "Вот именно, вот именно, прервалась связь", думала Галина Ефимовна, и  ей
было страшно за Таню: как  резко  она  движется,  как  неосторожно  живет...
Почему Астрахань? Зачем Астрахань?
   Под  Астр