лы. Разумеется, я искал ему форму и учебники, а по вечерам мы  занимались
математикой.
   У бабки возникли новые грандиозные планы. Она  собралась  отремонтировать
квартиру, а затем купить машину и огород. "Кажется, я свое  отпедофилил",  -
решил я.
   В каждой приличной семье нужно иметь своего педофила. Каждый  педофил  до
определенного предела может заменить няньку, репетитора и баяниста. На  нас,
педофилах, конечно, каждый рад воду возить! Ведь на какие только жертвы  мы,
педофилы, не идем ради наших детей! Но нельзя спекулировать  на  педофиле  -
тогда педофил может перестать им быть. Тем  более,  что  я  никогда  не  мог
отличить побелку от капота, а циклевку от покрышки. И потом  -  что  я  буду
делать на огороде?! Кур сажать? Или цыплят на грядке полоть?
   Первого сентября мы с бабкой  повели  Петю  в  школу.  Он  капризничал  и
упирался, даже укусил меня за палец. Осторожно поглядывая на Петю,  массируя
укушенный палец, я недоумевал: как же  я,  опытный  гетеросек,  узнавший  на
своей коже пятерых советских вождей, мог попасться в сети к этому кретину  и
поросенку? Блеск глаз, скромное обаяние неокрепших молочных  желез,  розовые
детские  пятна,  сильная  историческая  аллюзия  -  все  это  разом  куда-то
подевалось. А на их место пришла тупость набирающего себя веса. Я  проклинал
мой педофильский романтизм - ясно же было с самого начала, что русские  дети
такие же точно бляди, как и породившая их реальность. Русские дети полностью
ей адекватны.
   На школьном дворе собралось много детей,  часть  из  них  была  ничего  -
тонкие, стройные и тоже кого-то напоминали. Но мне уже было все равно.  Дети
- ладно, они, может, действительно, цветы и чудо, но  ведь  у  каждого  чуда
есть родственники!
   Я разговорился с учительницей младших  классов.  Именно  ей  мы  отдавали
нашего Петю. У нее также были  неприятности  -  только  что  ее  выгнали  из
стриптиза за разврат и постоянное недовольство собой; она  чувствовала,  что
способна значительно на большее, чем мог дать ей простой стриптиз.
   Чем дольше я смотрел на нее, чем сильнее в душе просыпалось что-то  давно
знакомое и забытое. Женщина еще способна,  оказывается,  вот  так  сразу,  с
налета меня возбудить! В конце концов, если никак нельзя без любви, то лучше
все-таки любить женщину, чем ребенка.
   "Эй, педофелюга, - привычно окликнула меня Петина бабушка, - ребенка надо
будет после уроков забрать и покормить". "Все, старая, - я  с  удовольствием
плюнул ей в лицо, - нет больше вашего педофила. Теперь как-нибудь сами".
   Бабушка заохала, обещала  оставить  нас  с  Петей  одних  на  всю  долгую
московскую ночь. "Что вы делаете сегодня  вечером?"  -  спросил  я  довольно
неуклюже  учительницу,  лихорадочно  вспоминая,  как   надо   приставать   и
ухаживать. "Что скажете", - легко согласилась она. "Тогда, - обрадовался  я,
- я вас приглашаю на поминки по одному милому педофилу".
   Ну вот и все, мой педофил! Спи, моя радость! Ты славно поработал, но  быт
и проклятая страна съели тебя, так что спи спокойно и крепко,  больше  никто
не посмеет тебя разбудить.
   ЮНЕСКО не успокаивался и объявил следующий год  годом  Андрея  Рублева  -
вероятно, я рано радовался.
   И я задумался о  многочисленных  ловушках  и  подножках,  которыми  вечно
грозит эта великая дура культура.
   Из котлована
   Из дневника школьника младших классов
   Есть русская шизофрения!
   Вы думали - нет? Есть!
   И это не страшная месть эриний,
   А совесть страны и честь!
 
   Все мы вышли из Неоплатона.
 
   Все мы вышли из  того  болота,  где  пропал  без  вести  Иван  Сусанин  с
обманутыми им евреями, пришедшими на землю русскую из чужой Палестины.
   Ругаясь и спотыкаясь, папа  идет  в  ванную  -  вычищать  рот  и  нос  от
скопившегося в них за ночь. Здравствуй, новое утро!
   Папа мой,  известный  историк  философии,  покорил  многие  умы  глубоким
анализом трудов неоплатоников. Многие годы он изучал, читал, писал, страдал,
сравнивал, думал, верил, разговаривал... И не случайно, что  истина  открыла
дверь именно ему. Ведь что считают многие  люди?  Мол,  неоплатоники  -  это
новые  платоники,  туда-сюда  развивавшие  идеи  Платона.  Папа  мой  первым
догадался, что люди неправы! На самом деле, в  основе  учения  неоплатоников
лежит жизнь и деятельность вполне реального философа Неоплатона.  Был  такой
человек, скромный, тихий, всегда ходивший позади Платона,  иной  раз  сбоку;
чуть зазевается Платон или не в меру увлечется у  гетерообразных,  Неоплатон
тут же подхватывает обрывки его идей и разрабатывает, где педалируя,  а  где
диссонируя,  принципиально  новое  учение.   Папа   уже   было   восстановил
гипотетические тексты, да помешал проклятый котлован...
   Неоплатон был беден, как и мы с папой. Семья ушла в гетерный дом, ученики
забыли его. Когда умер Платон, то Неоплатон  еще  держался,  еще  на  что-то
надеялся, но в итоге тоже попал в гетерный  дом,  где  служил  игрушкой  для
забав платоников и всяких пифагорейцев. Папа хотел бы восстановить этот дом;
я видел чертеж, сильный чертеж, он пахнет  правдой  истории  философии...  В
этом доме Неоплатон и умер, а под несвежим  топчаном  остались  его  тексты,
перепачканные духами и прочими выделениями одной благоволившей  к  философии
гетеры. Так бы они и остались там навсегда, но однажды один заблудший  монах
никак не мог заснуть, ворочался, опрокинул топчан, и - вот  она,  счастливая
минута, жалко, папы не было рядом, но ему это и не  нужно,  ему  и  так  все
ясно, словно он сам был этим топчаном и этим монахом. Потом  темно,  не  все
ясно, но тексты пошли по рукам, были переведены на многие иностранные языки,
дошли до татаро-монгол, и  те  на  своих  крыльях  вернули  их  просвещенным
Европам.    Далее    рукописи    попадают    в    лапы     одной     могучей
научно-просветительской организации, захлестнувшей своими сетями пол-мира, и
навсегда теряются в ее архивах. Как все-таки несет из котлована! Так бы  эти
тексты и пропали навсегда, если бы их суть не попала к папе. Как? А вот и не
скажу! Главное, что попала! Попала - не пропала!
 
   Когда злые  дети  из  соседних  квартир,  подъездов  и  домов  учат  меня
гадостным всяким штукам, я им отвечаю именем  Неоплатона,  и  они  пугаются,
отступают,  бегут  в  свои  семейства  и  жалуются;  тогда  тень   кошмарных
московских вечеров повисает над нами. Со мной во дворе уже никто  играть  не
хочет, я совсем об этом не жалею, Неоплатон мне дороже!
   Меня преследуют тени котлована. Когда я вечером или ночью писаю, они меня
щекочут. Утром - редко, днем - никогда не щекочут.
   Неоплатона они тоже преследуют. Он же теперь живет вместе с нами, я забыл
об этом сказать, у него есть отдельная тарелочка, я ее мою, а если я забываю
помыть, Неоплатон сам помоет. Я так люблю эти легкие нитки поперек  вытертой
тарелки с нашего прозрачного китайского полотенца, обнимающего нашу кухонную
вешалку. И Неоплатон тоже любит.
 
   Ничего нам с папой не надо, ни прелестей, ни  радостей  от  жизни  мы  не
ждем, единственное наше желание - чтобы  до  котлована  было  рукой  подать.
Давно его обещают, вот вырыли котлован у дома, еще бабушка была  жива,  хоть
внуки мои на метро поездят, вышел из дома и сразу в метро, чем плохо. Но эти
жестокие планы, эти скомканные в гармошку, как в пятилетку, года - и  ничего
не построено, и неизвестно когда будет, а мы так хотим  метро  и  больше  не
можем быть при котловане.
   Мы с папой так решили - если через пару лет на месте проклятого котлована
не будет новой станции метро "Неоплатоническая", то котлован  зароем,  а  на
строителей и их начальников пустим Неоплатона. Он уже согласился и даже  сам
первый попросил.
 
   Папа постоянно чешет член. А все  потому,  что  до  метро  ехать  далеко,
автобусы ходят редко, а под боком вонючая яма, терзающая нас  и  Неоплатона,
живущего в нашем сердце и наяву.
   Когда я был маленький  и  хотел  крови,  я  представлял  себе,  что  я  -
Неоплатон, а мой противник - Платон, и я тогда бил его беспощадно.
   К нам в гости приезжал известный публицист. Папа  его  водкой  поил-поил,
меня дважды в магазин посылали, в  итоге  он  согласился,  что  те  тридцать
минут, что  мы  ждем  автобуса,  -  отнимаются  у  вечности,  обещал  статью
написать, будет статья - все сразу все поймут, и метро у нас  будет.  А  что
вечность, спросил папа, знаешь ли ты жуткие московские вечера?  Мне  ли  их,
публицист даже пить перестал, не знать, когда всю  жизнь  утром  чего-нибудь
ждешь, днем тоже ждешь чего-нибудь, а потом вечер - и ждать уже нечего, хотя
мне ничего не надо, просто ждать надоело, как бы так сделать,  чтобы  ничего
не ждать, чтобы утром вставать и уже ни  на  что  не  рассчитывать?  А  я  в
детстве маленьких обижал, сказал папа. И я обижал, как же без этого, ответил
публицист. Ну и ладно, заключили оба, это ведь у нас была  одна  отдушина  -
подойти и повалить. Публицист захрапел, мы с папой его спать положили, утром
он встал, весь похмельный, поехал в редакцию писать  о  том,  как  в  городе
плохо с водкой.
 
   Каждое утро мы с папой идем на остановку, автобуса ждать, папе на работу,
мне в школу, папе долго ехать, сначала до метро, потом  в  метро,  потом  из
метро, мне же остановки две на автобусе,  недалеко  совсем  по  сравнению  с
папой - поэтому у меня комплекс вины перед ним.  Идут  на  работу  строители
котлована, страшные люди, грязные люди, когда в рабочей  одежде  -  грязные,
когда в гражданской - тоже.
 
   Зато у нас с папой есть Неоплатон. Сегодня вечером я лег спать,  простыню
положил, одеяло, подушку, а как же, я порядочный, кое-как не сплю. Но во сне
разволновался, одеяло скинул, думал - замерзну, а  Неоплатон  тут  как  тут,
подошел, одеяло поправил и дальше пошел. Неоплатон - он такой добрый, не  то
что суки в котловане, или гады на остановке, или наши  собственные  Платоны,
или вот одноклассник один недавно подошел, спрашивает: "А ты дрочишь уже?" Я
отвечаю, что меня это не интересует, не  до  того.  А  он,  самоуверенный  и
наглый, не отстает: "А почему?" Я снова отвечаю - по кочану, а он  -  может,
ты и не умеешь, я говорю, чего тут уметь, взял и дрочи, я не хочу просто,  а
он тогда мне заявляет: "Ты - козел, лишаешь себя большого удовольствия, наши
годы в этом плане самые светлые". Я, когда спал, все  рассказал  Неоплатону,
он меня сразу утешил, да пошли они все, козлы такие, не переживай, я сам был
объектом гнусных шуток, но меня спасла персонификация идеи, и  тебя  спасет,
ты только держись и не дрочи, я тебя сам всему научу, когда надо будет,  они
все равно ничего не умеют, откуда им? На следующий день я  в  школу  пришел,
меня этот спрашивает: "Ну что, не надумал еще?" Я ему тогда  с  достоинством
ответил, как равному равный, когда надо будет, Неоплатон всему обучит.
 
   История  философии,  замечает  папа,  все-таки  прекрасная  вещь,  всегда
что-нибудь найдешь, сердцу не чуждое, вот я нашел моего Неоплатона!
   Спасаясь от кошмара московских  вечеров,  мы  собираемся  на  кухне,  все
втроем,  я  спрашиваю,  мне  отвечают,  чай  пьем,  что-нибудь   кушаем   из
полуфабрикатов, времени даром не теряем.
   Я: А давно ли появился котлован, а Идея с большой буквы -  она  есть  или
нет, а что первично - дух или материя?
   П а п а: Всегда и навсегда, когда есть, а когда нет, от многого  зависит,
вот и от нас с тобой, все первично,  разделять  ничего  нельзя,  и  не  смей
упрекать меня Гермесом Трисмегистом!
   Н е о п л а т о н:  Я  им  такой  котлован  покажу,  они  у  меня  узнают
картофельные котлеты по девять копеек  пара,  хозяйственное  мыло  и  первый
поцелуй.
 
   Снова утро. Папа в последний раз чешет член, на людях будет  неудобно,  а
при мне и Неоплатоне можно, мы все понимаем, хотя я еще начальную  школу  не
кончил, а он наполовину во сне. Идем к автобусу. Снова мимо  идут  такие  же
несчастные люди, и снова котлован, такой гадкий с  утра;  еще  бы,  что  там
делают ночью, когда все спят, а милиция сюда не ездит,  потому  что  боится,
так вот, здесь собирается шпана,  много  шпаны,  они  дерутся,  а  их  девки
достаются тому, кто в драке победит, так  рассказывает  папа.  Много  пустых
бутылок, обрывки самолюбий, черные  воздушные  шары  -  вот  что  такое  наш
котлован с утра. Когда я был маленький и наша мама еще не  сбежала  от  нас,
приговаривая: "С одним придурком еще можно жить, но с двумя - никак", и мы в
котловане играли в прятки на вылет, но тогда он не был такой грязный.
   Зато из котлована вышел весь Неоплатон. Папа так  вспоминает:  иду,  мол,
пьяный от метро, автобуса ждать не стал, зачем, сам дойду, а возле дома силы
изменили, стал падать в котлован, тут и вышел  Неоплатон,  поддержал,  домой
привел, спать  уложил,  так  они  познакомились  и  подружились,  счастливая
встреча, ведь папа годами им занимался и все мечтал лично увидеть!! От  папы
Неоплатон перешел ко мне.
   Вечером я спать ложусь, иначе нельзя, мне завтра в школу,  вставать  надо
рано, папе тоже рано на работу, но папа сильный, он может вообще  не  спать,
"я американский телевизор", - говорит он Неоплатону, с которым  беседует  на
кухне.
   П а п а: А что, история наша и философия  наша  -  почему  такая  гадость
несусветная? А где лучше - тогда или сейчас, там или здесь?
   Н е о п л а т о н: Жизнь наша такая, почему же история наша  и  философия
наша должны быть лучше жизни нашей; везде плохо!
   Успокоенный, я засыпаю.
 
   Папа, папочка мой славный,  любимый  мой  папочка,  дурачок  мой,  и  ты,
Неоплатон, хороший мой, добрый такой,  всегда  ласковое  слово  найдет  и  в
трудную минуту поможет, сильный мужик, много повидал, вот теперь ты у нас  с
папой - сделайте так, чтобы было хорошо,  чтобы  не  хотелось  каждое  утро,
проходя мимо котлована, взять  самую  большую  железяку,  прийти  с  ней  на
аэродром, всех разогнать и улететь на самолете прочь, высоко-высоко,  в  мир
Идей с большой буквы!
 
   Иной раз папа выпьет крепко, язык у него заплетается, тогда  он  называет
Неоплатона просто Платоном, Неоплатон сердится, кричит, что с этим засранцем
он ничего общего иметь не желает, исчезает на пару дней, потом прощает  папу
и возвращается.
 
   Вчера нас с папой обидели на остановке. Один,  дергается  весь,  грудь  в
орденах, обиделся и закричал, что мол, из-за таких, как мы с  папой,  у  нас
ничего нет. Папа меня по головке погладил и заявил: "Это у вас ничего нет. А
у нас есть Неоплатон!" И тот, с орденами, ошарашенный, замолчал.
   А в школе я про Неоплатона уже никому  не  говорю,  пускай  меня  дрочить
учат, пускай женщина, что химию  преподает,  кричит,  что  у  больных  отцов
больное потомство, что она шпану из котлована на меня натравит,  она  знает,
где они собираются, пойдет к ним, попросит и  приведет...  Пусть!  Я  молчу,
пальцы стисну, во рту ручку зажму, грызу ее, зато молчу,  зато  у  нас  есть
Неоплатон! Но этот проклятый автобус, всегда переполненный, эти  злые  люди,
они толкают и толкают, и каждый раз они новые, ни одного знакомого лица...
 
   Папу хотели провести кандидатом  в  депутаты,  папа  ответил:  "Не  хочу,
политика такая гадость, вот если бы Неоплатона - было бы дело,  а  остальные
современники, больные и тронутые, чему смогут нас, болеющих  и  тронувшихся,
научить?"
 
   Мы сидим на кухне, котлеты жарим, Неоплатона нет, скоро  должен  подойти,
знаешь, говорит папа, почему я так к нему привязался? Во-первых, он - это я,
во-вторых, он - это ты! Я его часто ночами спрашивал, а можно ли  так  жить?
Автобуса ждать полчаса, потом до метро полчаса, и все это в среде  испарений
человеческого тела, жить на копейки, под носом эта долбаная яма, и  не  пить
нельзя! Он смотрел на меня, цитировал Плотина, был философ такой  известный,
они дружили, пока их гетеры не развели, а потом делал такое движение рукой и
головой одновременно, что я понимал - нельзя, но в  то  же  время  -  можно!
Можно, но в то же время - еды нормальной - никакой,  бабы,  которые  и  дать
толком не могут, всю жизнь сходишь с ума, но так и не сойдешь по-настоящему,
голова болит постоянно, но сколько  можно  таблетки  жрать!  Неоплатон  меня
приласкает, успокоит, скажет что-нибудь такого рода: "Спасибо тебе, что  был
такой, потому что в тебе есть идея!" Совсем другой смысл у последнего слова,
чем всегда... Эта не та идея, которая русская идея, и не та идея,  что  пора
на работу вставать, или что жизнь проходит и нет ни хуя... Это совсем другая
идея! Эта - как пустой автобус и садись куда хочешь; эта - как будто  вместо
котлована вот оно - метро!
   Государство - вот  конец  всего  тихого  и  светлого,  вот  начало  всего
страшного и темного; представь себе гнилое  семя  -  государство  еще  хуже!
Государство есть черный квадрат навсегда, подножка у  входа  в  рай,  и  как
только козел Платон мог тома о государстве писать, не знаю! Я ночью не сплю,
ворочаюсь, чешусь, думаю - с Платона все пошло, научил человека  -  мол,  ты
дерьмо, а государство - оно хорошее, вот и кушай теперь картофельные котлеты
по девять копеек пара, да и  те  не  всегда  бывают!  Когда  я  слышу  слово
"государство", я плачу; когда я его не слышу, я тоже плачу, потому что  знаю
- скоро дождусь любимого слова! А человек - маленький, грязный весь,  бедный
и больной, душа в потемках. Кто о нем вспомнит? А  кто  его  всяким  хорошим
вещам научит - читать, писать и грамотно дрочить? Государство - оно вспомнит
и научит...
   Мы сидим на  кухне  и  пьем  чай.  Неоплатон  продолжает  громить  своего
извечного врага: мы с папой его понимаем - он исправляет ошибки своего друга
и учителя Платона. Неоплатон платонически  уничтожает  государство.  Вот  он
какой, наш Неоплатон! Мы с папой им гордимся.
 
   Сердце, мое сердце, бедное мое сердце, чистое  мое  сердце,  красный  мой
уголок, нет в тебе идеи, а вдруг есть? Идея, идея, где я? А будет она, когда
Неоплатон меня дрочить научит? Я ведь спокойный и тихий, я никому  не  делаю
зла, никому я не нужен, кроме  папы  и  Неоплатона,  папа  меня  не  бьет  и
понимает, а Неоплатон меня и не думает бить и прекрасно  относится.  Вот,  я
слышал, к учительнице, которая хочет меня  шпане  отдать,  подруга  в  школу
пришла и говорит - черт, везде черт, а учительница, - нет, Бог, везде Бог, а
та - нет, черт, а  учительница  -  нет,  Бог.  Подруга  заплакала,  страшно,
говорит, везде же черт, а учительница - чего зря плакать, совсем не страшно,
Бог  потому  что  везде!  Не  знаю,  чем  кончилось,  неудобно   за   дверью
подслушивать,  дома  спросил  у  Неоплатона:  "Кто  везде?  Бог  или  черт?"
Неоплатон посмотрел на котлован и ничего не ответил, вздохнул только.
 
   Я обычно писал где надо, а в этот раз, в  автобусе,  страшно  так  стало,
защекотали тени котлована, вокруг чужие лица, хотелось  кого-нибудь  обнять,
успокоиться, но нет Неоплатона, а кого еще обнимать в автобусе, тут я и, как
говорят хорошие люди, дети в том числе, - написал не в унитаз, или описался,
или, как говорят плохие люди, дети в  том  числе,  -  обоссался...  Когда  я
описался, автобус только от остановки отъехал, зачем я раньше не  вышел,  но
чего теперь напрасно рефлектировать, до следующей остановки долго, светофоры
на каждом углу, тут же  струйка  потекла  из-под  брюк  на  пол,  посередине
большое  пятно,  но   от   него   такие   маленькие   дорожки   разбегаются,
отворачиваются люди, и хорошие и плохие, и добрые и злые, вокруг меня пустое
пространство, я сразу заплакал, один сказал: "Плачь,  плачь,  легче  будет",
другой возразил: "Не один, чай, едешь, других тоже уважать нужно, хоть бы  к
окошку отошел", вот остановка,  я  выскочил,  все  посмотрели  мне  вслед  с
негодованием и довольные. Домой бегу быстрее лани, холодно, пятно и  дорожки
замерзают, но мне не стыдно, а описался потому, что мне стало очень грустно,
на моем месте любой бы так поступил, за собой вины не  чувствую,  Платон  во
всем виноват, все с него пошло!
 
   Папа нашел следы текстов Неопла