дь я же не Берия какой, нет  у  меня
той отваги и той охраны, и машины опять же нет, куда утащить можно,  к  тому
же держали меня за талию ледяные морозовские пальцы.
   Неожиданно в вагоне погас свет. Но почему же, интересно, русская  история
- это всегда какой-то полный пиздец!
   Входили и заходили разные люди, и мне опять захотелось, чтобы у нас  была
одна песня, чтобы нам плясать один танец и смотреть один фильм, вместе грубо
незнакомку ловить... Наверное, все это можно было бы как-нибудь да  уладить,
но между нами сидела боярыня в санях с двумя  пальцами  неизвестно  куда.  И
даже Берия не может ей помешать!
   Незнакомка вышла, оглядываясь. Все было кончено.
   Ушла незнакомка, и хер с ней! Хер с ними со всеми, ведь боярыню  мою  уже
извели в лагерях, и Берию мне никто не вернет, и вместе им тоже  никогда  не
быть. А жаль - они же словно созданы друг для друга! Берия никогда бы не дал
увезти боярыню по приказу в Сибирь или увез бы ее сам, а  она  вполне  могла
успокоить его двумя пальцами и стать  его  последней  любовницей.  И  их  бы
рисовал  вдвоем,  обнявшихся  и   воркующих,   блестящими   мазками   модный
художник-портретист.
   Я вышел на следующей. Англичанин, несмотря ни на что, все-таки  поехал  в
галерею, чисто английское любопытство победило. Ты  смотри,  держись  там  и
будь осторожнее, мой английский брат, всякое может случиться!
   Возле метро висели плакаты к референдуму или выборам,  кто-то  же  должен
быть президентом, природа не терпит пустоты, а молодой человек,  похожий  на
всю  западноевропейскую  университетскую  элиту  вместе   взятую,   продавал
презервативы с бантиками.
   - Купи презерватив, не выебывайся, - набросился он на меня.
   "А зачем? - подумал я. -  Незнакомка  ушла  навсегда,  бизнесмен  тоже  в
Третьяковке, зачем? Впрочем..."
   - С удовольствием, - ответил я. - А сколько стоит только бантик?
   Последний друг
   либерального детства
   Мы, дети страшных лет России,
   Забыть не в силах ничего.
   А.Блок
   В моем либеральном детстве нашлось место всем, - и ему тоже.
   Мы познакомились в пионерском лагере.
   Потом я случайно встретил его  в  Институте  красоты,  где  мне  выводили
прыщи. Или не прыщи, а что-то вроде  мозоли  или  бородавки.  Потом  мы  уже
виделись регулярно. Потом он хотел, чтобы я был тамадой на его свадьбе, - он
довольно высоко ставил мои способности в юморе. Жену звали Люба,  она  нигде
не работала, но шила на заказ; по тем  временам  это  был  вполне  приличный
заработок. Потом он пропал. Но когда-то он должен был позвонить.
   Он не был моим лучшим другом, - лучших друзей у меня вообще не было, -  и
не находился в центре моего детства. Он мелькал где-то на его задворках.  Он
приходил из ниоткуда и уходил обратно. Я не придавал ему особого значения.
   Это был достаточно интересный советский продукт.  Таких,  как  он,  тогда
было много. Они  лезли  из  всех  щелей,  как  тараканы.  Таких  можно  было
встретить на елке в Колонном зале,  в  магазине  "Конструктор",  в  магазине
"Букинист", в студии звукозаписи и в кожно-венерологическом диспансере.  Они
умели делать все, что тогда делали вокруг. Он тоже это  умел.  Он  играл  на
гитаре, занимался  карате,  интересовался  психологией  и  постоянно  что-то
мастерил. Это была такая любопытная  смесь  Башмачкина,  Павки  Корчагина  и
академика  Сахарова.  Плюс  еще  каких-то  атомов  советского  воздуха.  Как
Башмачкин, он был задавлен  окружающей  средой,  как  Корчагин,  воодушевлен
абстрактной идеей, а как академик Сахаров он шел одновременно в самые разные
стороны. Другие атомы советского воздуха, из которых  он  состоял,  имен  не
имели. Он был, конечно, ебнутый, но не так сильно, чтобы это сразу бросалось
в глаза. Он был ебнутый не больше, чем требовало время. Время само было  уже
абсолютно ебнутым, и чтобы соответствовать времени, приходилось быть немного
ебнутым и самому. В общем, ему жилось довольно уютно. Я  не  думаю,  что  он
сильно мучился.
   У меня было либеральное детство; Пушкин - Лермонтов, мама - папа,  Хрущев
- Кеннеди, Брежнев - Никсон, бабушка со стороны отца -  бабушка  со  стороны
мамы, Подгорный, Косыгин, Суслов, Андропов,  Никулин  -  Вицин  -  Моргунов,
Марлен Хуциев, Элем  Климов,  Лариса  Шепитько,  Андрей  Тарковский,  Сергей
Параджанов, Юрий Норштейн, Кира Муратова, грузинское кино, Никита  Михалков,
Михайлов - Петров - Харламов, Третьяк, Якушев, Балдерис,  журнал  "Америка",
ЦК КПСС - Верховный Совет - Совет Министров, Гоголь - Достоевский - Толстой,
"Неуловимые мстители" - "Новые  приключения  неуловимых",  потом  вышла  еще
серия, но совсем говно, не сравнить с первыми двумя,  Буковский,  Синявский,
Солженицын, разная детская литература, Каштанка - Муму,  Чехов  -  Тургенев,
"Четыре танкиста и собака",  "Ставка  больше,  чем  жизнь",  "Майор  Вихрь",
"Адъютант его превосходительства", "Семнадцать мгновений  весны",  польские,
румынские, болгарские и венгерские фильмы,  -  в  основном  детективы,  тоже
говно, французские  комедии,  итальянские  фильмы  про  мафию,  американские
фильмы прошли мимо, Золтан Фабри, Анджей Вайда, Винни-Пух - Чебурашка - "Ну,
погоди!", Татьяна Доронина - Маргарита Терехова, "Гамлет" со  Смоктуновским,
комедии с Шуриком, "Берегись автомобиля", "Бриллиантовая рука", "Вертикаль",
"Начало",  "Мертвый  сезон",  "Доживем  до  понедельника",   "Белое   солнце
пустыни", "Офицеры", "Служили  два  товарища",  "Гори,  гори,  моя  звезда",
"Бег",  "Монолог",  "Бумбараш",  "Белорусский  вокзал",  "В  бой  идут  одни
"старики", "Старики-разбойники", "Земля Санникова", "Укрощение огня",  "Анна
и командор", "Звезда пленительного счастья", "Достояние  республики",  "Сказ
про то, как  царь  Петр  арапа  женил",  "Сто  дней  после  детства",  "Иван
Васильевич меняет профессию", "Ирония судьбы, или С  легким  паром",  "Голос
Америки" - Би-би-си, Вишневская - Ростропович -  Белоусова  -  Протопопов  -
Роднина - Зайцев, отделение милиции - райком, МВД - КГБ, Карпов  -  Фишер  -
Корчной, Юрий Трифонов, Василий  Аксенов,  Василь  Быков,  Чингиз  Айтматов,
Нодар Думбадзе, Федор Абрамов, Владимир Тендряков, Виктор Астафьев,  Гавриил
Троепольский, Василий Белов, Василий Шукшин, Борис Можаев,  Борис  Васильев,
"Роман - газета", Юлиан Семенов, Валентин Пикуль,  Натан  Эйдельман,  братья
Вайнеры, братья  Стругацкие,  масс-медиа,  -  все  врут,  но  все  же  много
интересного, Валерий Борзов, Ольга Корбут, Валерий Брумель,  Виктор  Санаев,
Василий  Алексеев,  Олег  Блохин,  Круифф,  Бекенбауэр,  Ефремов,   Любимов,
Товстоногов, Эфрос, пустые магазины, за любой хуйней сразу очереди, но вроде
бы есть что кушать и что одеть, серия "ЖЗЛ", серия "БВЛ",  серия  "Пламенные
революционеры",  серия   "Прометей",   серия   "Памятники   Москвы",   серия
"Литературные  памятники",  серия  "Библиотека  поэта",  серия   "Библиотека
научной фантастики", серия "Библиотека приключений",  Пастернак-Мандельштам,
Ахматова - Цветаева, Вознесенский,  Евтушенко,  Рождественский,  Ахмадулина,
Самойлов,  Левитанский,  Арсений  Тарковский,  Межиров,  Слуцкий,  книги  по
талонам за макулатуру, литература  двадцатых-тридцатых  годов,  -  Булгаков,
Бабель, Ильф и Петров, Зощенко, Тынянов, Платонов появился уже  позже,  цирк
на Цветном бульваре - цирк на Ленинских горах, Театр кукол  под  управлением
Образцова, Аркадий Райкин, Театр юного зрителя - Центральный детский  театр,
Театр на Таганке, "Современник",  театры-студии,  Александр  Вампилов,  Алла
Пугачева,  популярная  музыка,  Окуджава  -  Высоцкий  -  Галич;  для  конца
шестидесятых  -  первой  половины  семидесятых  годов  у  меня  было   почти
классическое либеральное детство. Для классики либерального детства  там  не
хватало  совсем  немногого.  Там  не  хватало  капельки  гомосексуализма.  С
онанизмом все было в порядке. Но одного  онанизма  мало.  Для  классического
либерального детства нужен еще и гомосексуализм. А  вот  гомосексуализма  не
было даже на каплю. Друзья либерального детства не  смогли  выжать  из  себя
хотя бы одну только каплю гомосексуализма.
   Он был довольно симпатичным парнем, хотя и маленького роста и с нерусским
лицом. В чалме его можно было бы принять  за  индуса.  Читал  он  много,  но
бессмысленно. Читал в основном  научно-популярные  журналы  второго  ряда  -
такие как "Вокруг света", "Химия и  жизнь",  "Техника  -  молодежи",  и  был
довольно эрудирован. Но он ни в чем не доходил до конца. Он не  был  глупым,
но не был и умным. Он даже не понимал, что похож на индуса.
   Жил он где-то хуй знает где в Бибирево рядом со школой милиции. Про  себя
рассказывал какие-то байки. Что у них в классе  целая  банда  и  они  грабят
прохожих, а на всех народных гуляниях ходят вместе и  участвуют  в  массовых
драках. Что он уже ебется и даже подхватил триппер. Что его задерживал  КГБ,
- вроде бы он придумал такую шутку: поменяться со знакомым в центре Москвы у
Большого театра "дипломатами", - словно они шпионы  и  передают  друг  другу
секретную информацию. А КГБ шутки не понял и задержал. Но скоро  отпустил  и
даже не стал сообщать родителям. Только велел больше так не делать. В общем,
это был типичный дискурс периода полового созревания.
   Он меня раздражал, но  я  его  не  прогонял  и  продолжал  иногда  с  ним
встречаться уже даже после либерального  детства.  Когда  у  меня  случилась
проблема с уздечкой, я позвонил именно ему.
   Никакой проблемы с уздечкой не было. Просто я затянул с началом  жизни  в
сексе, и хуй через уздечку об этом напомнил. Так  что  проблема  была  не  с
уздечкой, а с либеральным детством. Либеральное детство  продолжалось,  хотя
должно было уже закончиться давно. И чтобы решить  проблему  уздечки,  нужен
был друг - друг либерального  детства.  А  из  друзей  либерального  детства
оставался только  он.  Остальные  друзья  либерального  детства  остались  в
либеральном детстве.
   Приехал он сразу и  сразу  осмотрел  уздечку.  Сначала  он  хотел  лечить
гипнозом, - он увлекался и гипнозом тоже. Но я сказал, что  гипноз  меня  не
берет. Тогда он предложил отсосать. Мне кажется, он выжидал  с  предложением
отсосать до того момента, как у меня возникнет проблема с уздечкой и  нельзя
будет  подействовать  гипнозом.  И  тогда  он  сможет  спокойно   попытаться
предложить отсосать.
   Он, конечно, меня обманул. Там не нужен был гипноз и тем более совсем  не
требовалось отсосать. Там все  было  нормально:  абсолютно  здоровый  хуй  и
абсолютно здоровая уздечка. Он специально  решил  заморочить  мне  голову  с
уздечкой, чтобы попытаться предложить отсосать.
   Он меня почти уговорил. Я был настолько испуган,  что  почти  согласился.
Тем более что он предложил  попытаться  отсосать  не  потому,  что  ему  так
хотелось, а потому, что так требует уздечка. У меня появился  повод  вернуть
долг  либеральному   детству.   Отдать   либеральному   детству   ту   каплю
гомосексуализма, которой  ему  так  не  хватало  для  классики  либерального
детства.
   Но все кончилось хорошо - он не отсосал. В последний момент я  отказался.
Мы не поссорились. В тот же вечер он  учил  меня  играть  на  гитаре  и  пел
рок-н-ролл на стихи Солоухина. Ему  казалось  -  будет  очень  смешно,  если
положить  стихи  кондового  советского  поэта  Солоухина  на  рок-н-ролльный
стандарт. Но вышло не смешно. Вышло абсолютно нормально.  Никакой  оппозиции
советского стихосложения западной свободе  я  не  заметил.  Стихи  кондового
советского поэта идеально гармонировали с рок-н-ролльным стандартом.
   Потом он еще раз пытался лечить меня гипнозом, на этот раз,  кажется,  от
психологической закомплексованности. По его представлениям, я психологически
был очень закомплексован. Но уже не пытался предложить отсосать.
   Потом  он  пропал.  Позвонил  он  лет  через   двенадцать   и   поделился
впечатлениями о моих книгах. Потом рассказал о себе.
   Естественно, он ушел в Интернет. Там проводит все  свободное  время,  там
читает обо мне и там непонятно  каким  образом  нашел  мой  номер  телефона.
Раньше чем только не занимался,  а  теперь  преподает  психологию;  нравится
заглядывать под юбки девочкам.  К  нему  на  семинары  приходят  в  основном
девочки в юбках. Преподавая психологию - он имеет возможность заглядывать им
под юбки; ради этого и преподает психологию. А недавно раздел всех  школьниц
четвертых - пятых классов в одной из  школ  своего  района,  очень  хотелось
потрогать  целочек.  Он  выдал  себя  дирекции   за   врача,   занимающегося
акупунктурой и проверяющего  школьниц  определенного  возраста  на  какую-то
болезнь по заданию комитета здравоохранения. Дирекция поверила,  отдала  ему
на час отдельный кабинет и привела  ему  всех,  кого  он  просил.  Школьницы
разделись. Они мерзли и переминались с ноги на ногу. От них шел неповторимый
запах нераскрывшейся пизды. Жена тоже в этом участвовала. В общем, ему снова
живется довольно уютно. Он даже хочет написать  научно-фантастичский  роман,
но пока еще, правда, не знает о чем. Еще он сказал, что  у  него  есть  свои
люди в ФСБ и если не дай Бог что, он меня может с ними познакомить.
   Либеральное  детство  кончается  плохо,  а  друзья  либерального  детства
кончают еще хуже. Теперь он уже не напоминал конгломерат  Башмачкина,  Павки
Корчагина и академика Сахарова.  Теперь  это  был  абсолютно  ебнутый  урод.
Теперь  это  был  персонаж  для  Сологуба.  Если  бы  Сологуб  сейчас  писал
продолжение "Мелкого беса", то смог бы его использовать как протагониста.
   Либеральное детство еще раз напомнило о себе. Это ведь совсем не он тогда
пытался предложить отсосать. Это  был  хуй.  Хуй  русской  интеллигенции.  У
русской интеллигенции есть хуй. И этот хуй на меня  не  стоит.  А  я,  между
прочим, делал и делаю все возможное, чтобы этот хуй на меня стоял. Я  только
имитировал равнодушие и даже ненависть к этому  хую,  а  сам  всегда  мечтал
только о нем. Мечтал  в  либеральном  детстве.  Мечтал  и  потом.  Я  всегда
надеялся ему понравиться, - чтобы этот хуй вставал на меня так  же,  как  на
героев либерального детства. И сейчас тоже надеюсь, хотя знаю - он  на  меня
не встанет. Не встанет никогда. Не стоит надеяться. Можно не стараться. Но я
надеюсь и стараюсь ему понравиться. У меня был только один шанс  понравиться
этому хую, - когда друг  либерального  детства  через  несколько  лет  после
окончания либерального  детства  предложил  у  меня  отсосать.  Хуй  русской
интелигенции хотел тогда  попробовать  вступить  со  мной  в  контакт  через
попытку друга детства предложить  отсосать.  Но  я  не  воспользовался  этим
шансом. И хуй русской интеллигенции мне этого не простил. А теперь  он  меня
дразнит и выдает себя за друга детства, чтобы ему было удобнее меня  мучить.
В  либеральном  детстве  он  уже  притворялся  другом  детства.   Потом   он
притворялся им тоже. Теперь он им притворяется снова. Но теперь он даже и не
предполагает вступить в контакт. Просто ему удобнее меня мучить в такой  вот
форме.
   Но друг детства не знал, кто им притворяется. Друг  детства  не  понимал,
что его используют.  Друг  детства  говорил  со  мной  не  как  хуй  русской
интеллигенции, а как друг детства и  вспоминал  случаи  из  детства,  разные
глупости, которых я не помнил. Потом он стал серьезным и заговорил  как  хуй
русской интеллигенции. Он сказал, что я изменил  либеральному  детству.  Как
писателя он меня осуждал за разврат.  Среди  современных  русских  писателей
фавориты у него другие.  Но  четких  критериев  в  литературе  нет.  Обожает
Пушкина и Бродского. Читает их вслух жене  и  детям.  Увлекается  буддизмом.
Сразу же рассказал мне притчу про слонов. Хотел еще  рассказать  притчу  про
обезьян  и  крокодилов,  но  я  уже  не  выдержал.  Я  перевел  разговор  на
компьютеры. Какого хуя он позвонил, я так и не понял.
   Но когда мы заговорили о компьютерах, у него дрогнул голос.  Он  едва  не
заплакал. Он напрашивался, чтобы я взял его следить за моим компьютером.
   И тут я понял, что он меня любил.  Он  любил  меня  все  мое  либеральное
детство. Он любил меня до того,  как  предложил  отсосать,  когда  предложил
отсосать и после этого тоже. Может быть, он и  сейчас  меня  любит.  Он  был
готов сразу приехать проверить компьютер, чтобы снова попытаться  предложить
отсосать. Но я снова отказался. На прощание он  хотел  рассказать  до  конца
притчу про обезьян и крокодилов. Когда я вешал трубку, обезьяны по-буддийски
ловко что-то ответили крокодилам.
   У либерального детства всегда один  и  тот  же  результат.  В  результате
либерального детства я должен был стать таким же говном, как последний  друг
либерального детства и как все остальное говно либерального детства.  Я  был
совсем близко к тому, чтобы самому превратиться в такое же  точно  говно.  Я
тоже должен был сейчас  нюхать  несовершеннолетних  голых  школьниц,  читать
вслух Пушкина и рассказывать притчу про обезьян и крокодилов. Все могло быть
именно так. Это было бы вполне закономерно. Меня спасло только чудо.
   Тираны и сатрапы
   Как я люблю их, сирых, замученных, приезжающих в Москву за ветчиной и  за
правдой, - да пошли они все кто куда может! Терпение мое лопнуло,  силы  мои
на исходе. Вот именно - кто куда может!
   Люблю писать о лагере. Там страшно, там насилуют через задний  проход.  В
жизни нашей мещанской тоже могут сделать это случайно, или  за  деньги,  или
если полюбишь, или очень попросишь. А там это сделают обязательно, бесплатно
и независимо от того, любишь или не любишь, просишь или не просишь.
   Я в лагерях не бывал, но сильно  чувствую.  Ведь  через  них  прошли  все
честные люди! А вообще это традиция нашей литературы - писать о том, чего не
знаешь, но сильно чувствуешь.
   Я - писатель, то есть поэт. А поэт, как  мне  кажется,  не  читатель.  Он
слушатель. Я люблю слушать революционные песни.
   Я думал, что во сне буду беседовать  с  ангелами,  на  худой  конец  -  с
Пушкиным, Байроном, Гете и другими великими поэтами-освободителями. Но нет -
ко мне в сны стали приходить Красин,  Минский,  Кржижановский,  Шкулев...  Я
сначала огорчился, и понятно почему - негоже левому поэту видеть такие  сны;
но потом даже обрадовался. В конце концов, они тоже освободители, но  только
от другого. И тоже поэты с собственной, ни с кого не скопированной судьбой.
   А у дверей дома, где я живу, стоит глубоко несчастный, оборванный,  вечно
страшный старик - и жалобно так смотрит. Наверное,  жрать  хочет,  продажная
рожа. А к поэзии глухой. Ничего, я сам был такой, пока не  услышал  строчку:
"Скажи-ка, дядя, ведь  недаром..."  Конечно,  не  даром.  Поэтому,  когда  в
следующем квартале выйдет моя  книжка,  обязательно  подарю  ее  старику,  с
автографом.
   А на  Руси  много  зла.  Но  про  все  не  напишешь.  Не  напишешь  -  не
опубликуешь. Не опубликуешь - денег не получишь. Ну  так  и  Бог  с  ним,  с
неописанным злом.
   Как я хотел стать поэтом! Как я мечтал об этом святом  ремесле!  Каким  я
был чистым и глупым! И как я страдал  от  того,  что  был  главарем  уличной
банды... И когда я с робкой улыбкой,  измученной  душой  и  первыми  стихами
пришел к большому поэту, известному своими убеждениями, то он  сразу  сказал
мне, потупившемуся и раскрасневшемуся с мороза, что поэзия - дело волчье,  а
иногда даже и собачье, потому что приходится  распутывать  козни  властей  и
врагов. Очарованный, я тогда как на духу рассказал ему о  бесчинствах  нашей
банды, о сумочке, вырванной из рук опрятной старушки, о ее поруганной внучке
- и тогда он  посмотрел  на  меня,  явно  заинтересованный,  и  сказал:  "Ты
подходишь для поэзии, сынок. Благословляю".
   Конечно,  можно  было  бы  позвать  этого  старика,   руки-ноги   обмыть,
приласкать, обогреть, достать для него бабу - а вдруг  он  следить  за  мной
поставлен? Если замерзнет к утру - значит,  все  в  порядке!  Не  поставлен!
Поставленные - не замерзают!
   А прав ли был Достоевский, когда повторил, что "Пушкин