осились  к  кустам,
постоянно оглядываясь, - наверное, боялись, что им начнут стрелять в спины.
     Лейтенант достал  пачку сигарет  и пустил ее  по  кругу.  Офицеры молча
закурили.
     Вдруг  у  них  за  спиной   кто-то   закашлялся.  Молоденький   солдат,
подчиненный   лейтенанта,  стоял  на  обочине,   сломавшись   в  поясе.  Его
выворачивало  наизнанку. Солдат  развел  руки  в  стороны, дрожал  и  дергал
головой.
     Офицеры еще сильнее начали сосать сигареты.  Лейтенант сошел с дороги и
заглянул солдату в лицо. Оно было белым, мокрым и безжизненным.
     -  Ничего,  пройдет.  На  пост сходишь  -  умоешься,  -  сказал  громко
лейтенант.  - Я же говорил тебе перед выездом - не  ешь консервы с хлебом, в
дороге укачает. Видишь, как оно  вышло.  Не переживай, с кем  не  бывает,  -
ободряюще закончил лейтенант и отошел.
     Но и  сам  он чувствовал, как что-то мутное и тяжелое перекатывается  у
него в животе, подступая к горлу.



   Олег Блоцкий
   Письмо из дома

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Олег Михайлович Блоцкий
     Date: 21 Mar 2004
     Оставить комментарий
     Рассказ
---------------------------------------------------------------




1.
     Обязательный сон  после обеда закончился, и солдаты, вспотевшие, вялые,
всклокоченные, не выспавшиеся, а лишь одуревшие от двух часов, проведенных в
парилках-кубриках, медленно вползали в курилку.
     Батальонные    почтальоны,    подгоняемые   нетерпеливыми   товарищами,
торопились в  клуб. Там киномеханик  и одновременно  главный почтальон полка
уже раскидал по литерам письма,  газеты  и журналы, уложив их  разноэтажными
стопками на длинный деревянный стеллаж.
     Солдаты  терпеливо  сидели  под  маскировочной  сетью.  На них  пятнами
ложился  солнечный свет.  Пехотинцы  густо кропили  плевками  спрессованную,
жесткую землю и гадали - будут им письма или нет.
     Наконец возвращался Юрка Свиридов. Разговоры обрывались. Все вытягивали
шеи  и  наперебой  спрашивали  о письмах. Свиридов  оставался,  как  всегда,
непреклонен  и традиции не  изменял. Сохраняя  строгое выражение лица,  Юрка
доставал пачку писем, как  опытный оратор выдерживал паузу - томил  немножко
товарищей, а затем принимался за дело.
     Почтальон громко выкрикивал  фамилии.  Названные протискивались к нему.
Перед  тем  как вручить письмо счастливчику,  Юрка проделывал особый ритуал,
который  неизвестно кем и когда  был заведен в  полку, но чрезвычайно строго
соблюдался во всех подразделениях.
     С  молодыми  почтальон  не церемонился. Юрка  слегка надрывал  конверт,
надувал его и укладывал на ладонь. Дух быстренько разворачивался к Свиридову
спиной и слегка пригибался. Юрка с  размаху лепил  ладонью  по шее молодому.
Конверт хлопал и разрывался. Дух тряс головой и вынужденно смеялся вместе со
всеми, получая заветное  письмо. Такие шлепки по холке отрабатывались только
на "зеленых", и называлось это - вскрыть конверт.
     Остальных, кто был сроком службы старше, Свиридов бил письмами по носу.
Количество ударов зависело от их числа. Но лупил Юрка с разбором.
     "Чижам"  доставалось  больше  всего.  Юрка,  прикусывая  кончик  языка,
отступал на полшага и заносил  мускулистую руку  высоко вверх. Удар  выходил
замечательный: хлесткий, резкий и по самому кончику носа.
     "Гансов" Свиридов бил слегка.
     Ну  а "дедушек"  - золотой  фонд Советской  Армии  - почтальон  выделял
особо.  Он  делал зверское  лицо,  дико  вращал зелеными глазами,  отставляя
локоть назад, но конверт в итоге лишь едва прикасался к облупленным носам.
     Весь   ритуал  был  отработан  до  мелочей   и  доставлял   неописуемое
удовольствие всем, ибо роли в таком представлении постоянно менялись.
     Правда,  "чижа" Савельева никто перещеголять не мог. Однажды он получил
целых семнадцать писем.  "Почтовик" из-за  плохой погоды долго  не ходил,  а
девушка оказалась очень верной. Как  увидел  Савельев толстую пачку  писем -
обрадовался  несказанно,  а потом,  окруженный ухмылками друзей, стал цветом
маскировочной сети. Счастливчик еще недели две ходил с опухшим, надтреснутым
и сизым носом, как перезревшая слива.
     Николай Нефедов тоже  был на особом положении. Но на таком, что и врагу
не  пожелаешь. Больше трех месяцев не было ему писем. Ребята,  таясь друг от
друга,  подходили  к  Николаю  и  сочувственно  клали  руку  на  плечо:  "Не
переживай, Нефед. Почта, черт бы ее побрал, плохо работает". Неразговорчивый
Нефедов  резко двигал  плечом. Рука летела вниз,  а Николай разворачивался и
молча уходил.
     Новогодними хлопушками  на  шеях  молодых разрывались  конверты. "Чижи"
притворно  хихикали, жмуря глаза, когда  крепкая, с  наколкой  у предплечья,
рука  почтальона  сглаживала им  носы.  "Дедушки"  лениво,  вразвалочку,  не
вынимая сигарет  из ртов, подходили к Свиридову. Только  Нефедов изо  дня  в
день оставался на месте. И был он,  по сути дела, лишь постоянным свидетелем
чужого счастья.
     Письма  постепенно расходились по тесной курилке. Конверты распускались
белыми  цветами  и  трепетали в  загорелых и сильных солдатских руках.  Юрка
переводил  дыхание, стараясь  не встретиться взглядом  с Нефедовым.  Николай
исподлобья смотрел на  Свиридова, и в светлых,  почти  янтарных глазах  была
мольба.
     Почтальона начинала пожирать совесть: будто  это он,  Свиридов, во всем
виноват. Юрка смущенно улыбался и едва заметно отрицательно качал головой.
     Нефедов медленно выходил из курилки и шел за модуль,  откуда хорошо был
виден далекий аэродром.
     Николай  садился  на  огромный  валун, прятал  подбородок  в коленях  и
застывал, глядя вдаль. Там, за широкой серебристой чащобой деревьев, которая
в это  время дня походила  на  необъятное  блестящее  озеро,  была невидимая
солдату проплешина - аэродром.
     Аэродром жил интересной и нервной жизнью: уходили в небо стаи быстрых и
юрких птиц - "грачей"; парами и четверками рвали небо лопастями "крокодилы";
брал курс на Кабул роковой "черный тюльпан". Все это было для Нефедова давно
привычным  и не заслуживающим  никакого внимания. Николай  терпеливо выжидал
единственный нужный ему самолет.
     Тени  становились длиннее.  А  Нефедову казалось, что  время замерло  и
"почтовика"  уже  не  будет.  Но  самолетик  все-таки  появлялся.  Маленькая
серебристая капелька, словно  ртуть,  созревала в  выцветшем небе,  медленно
приближаясь  к аэродрому.  Потом,  обретя очертания,  самолетик кружился над
ним,  выбрасывая в  стороны  яркие  звездочки.  Те на  мгновение вспыхивали,
исчезая. Белые перевернутые пушистые запятые усеивали небо. Затем "почтовик"
внезапно  начинал  стремительно  падать вниз по  спирали, все увеличиваясь в
размерах и меняя серебристый цвет на зеленый.
     Нефедов сжимался и как заколдованный следил за зеленым крестиком.
     Только в двух случаях безошибочно определил Николай, что почты не будет
не только ему,  но и никому вообще. В первый - капелька,  точно перегорающая
лампочка,  ослепительно   вспыхнула   и...  исчезла.  Вместо  нее  появилось
небольшое плотное голубоватое облако, которое очень скоро  рассеял ветер. Во
второй - после того, как самолет утонул  в блестящем блюде озера, поднялся с
его дна темный черный пузырь, и докатилось до солдата негромкое эхо далекого
взрыва.
     Все   остальное   время,   если  солнце   не  закрывали  тучи,  самолет
благополучно  приземлялся. Тогда  на следующий день после  утреннего развода
полка отходил от штаба "почтовый" бронетранспортер.
     И так изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц.
     Прилетал  самолет, пылил  по дороге  бэтээр, краснели, опухая,  носы  у
"чижей",  а писем Нефедову все не  было.  Ребята стали  замечать,  как почти
каждый  вечер Николай,  сгорбившись,  в одиночку  тянет "косяк"  за модулем,
запивая глубокие затяжки холодной водой из обшарпанного, помятого котелка.
     Однажды,  когда Свиридов закончил на  удивление  быструю  экзекуцию, он
окликнул безучастного ко всему Нефедова.
     - Пойдем-ка, Колян.
     Они зашли в казарму, и почтальон достал из кармана конверт.
     - Письмо тебе тут, - пробормотал, пряча глаза, Юрка  и неловко ткнул им
в руку солдата. - Бери. Я не стал... при всех.
     Николай   развернул  сложенный   вдвое  конверт,  подписанный  большими
печатными  буквами. Вверху аккуратно выведено: "Николаю Нефедову",  внизу  -
адрес обратный: "Петр Нефедов". Братишка учился во втором классе и с буквами
окончательно совладать не мог.
     Нефедов сел  на  шершавый заветный валун и надорвал  конверт. Тщательно
выведенные слова  на  кривоватых ножках старались ровненько выстроиться друг
за дружкой, но не всегда у них это получалось.
     "СДРАСТУЙ НИКОЛАЙ. ПИШЕТ БРАТ ПЕТР. КАК ТЫ ЖЕВЕЖ? МЫ ЖЕВЕМ ПЛОХА. МАМКА
В БАЛЬНИЦИ. У НЕЙ ПАЛАМАЛАС НАГА И РУКА. ПРИШОЛ ПИЯНЫ БАТЬКА  ХАТЕЛ НАС УБИТ
ТАПАРОМ. МЫ  ЗАКРЫЛИ ТВЕРЬ.  ОН ИЕ РУБИЛ.  МЫ ПРЫГНУЛИ  В АКНО. Я ЖЕВУ  ТЕТИ
РИМЫ. АНА МАМКИНА ВРАЧИХА. МАМКА  ПЛАЧИТ.  МЫ  НИ ЗНАИМ КТЕ ЖИТ. БАТКА ХОДЕТ
ПИЯНЫ ПА ДЕРЕВНИ И ГАВАРИТ ФСЕМ ШТО НАС УБЕТ. КОЛЯ  ПРИХАДИ БЫСТРА ИЗ АРМИИ.
НАМ БИЗ ТИБЯ  СТРАШНА. МАМКА ГАВАРИТ ЕСЛИ БЫ КОЛЯ МЫ  ЖИЛИ ХАРАШО. ТЕТА РИМА
ХАТЕЛА ПАСЫЛАТ ПИСМО ТВАИМУ КАМАНДИРУ. МАМКА ОЧЕН ПЛАКАЛА ГАВАРИЛА  НЕ НАДА.
КОЛЯ НИ ГАВАРИ МАМКИ ПРА МАЕ ПИСМО. МИ ТИБЯ КРЕПКА ЛЮБИМ И ЖДИОМ. ДАСВИДАНЯ.
ТВОИ  МЛАДШИ БРАТ ПЕТР НЕФЕДОВ. МНЕ ВСЕ ЗАВИДУЯТ ШТО ТЫ  В АВКАНЕСТАНИ. КОЛЯ
ПРИВАЗИ СВОИ ПУЛИМЕД. Я ПАКАЖУ ИГО САНЬКИ И ФЕТЬКИ.  ОНЕ ГАВАРЯД ШТО Я БРИШУ
И У ТИБЯ ИГО НЕТ. А ИСЧО МЫ УБЕМ БАТЬКУ ЗА ТО ШТО ОН НАС ХАТЕЛ УБИТ".
     Нефедов   спрятал  письмо  в  нагрудный  карман  и  достал  полупустую,
рассыпавшуюся сигарету.
     Высоко в небе медленно плыла крохотная жемчужина.
     Солдат поднял на нее глаза и глубоко затянулся. Жемчужина растворялась,
теряясь в  расплывающемся  небе.  Николай  спрыгнул с  валуна  и  побежал по
каменистой дороге за длинные металлические склады.
     Нефедов бросился в заброшенный расплывшийся окоп. Солдат сжался в комок
и... заплакал. Слезы хлынули потоком, и остановить их Нефедов не мог.

2.
     В  волосатой   сильной  руке   черной  змеей  извивается  ремень.  Рука
размеренно  ходит   вверх-вниз.  Стальная  блестящая  пряжка  терзает  тело,
оставляя   красные  квадратики,  которые  потом   превращаются  в   багровые
кровоподтеки.
     Голова маленького Кольки зажата  отцовскими коленями, штанишки спущены,
а рубашонка сбилась у вздрагивающих, острых лопаток.
     Колька  обхватил ноги  отца, дергает  худеньким тельцем и  молча кусает
пальцы.
     "Заплачешь!  Я га-ва-рю - заплачешь,  -  все больше  распаляется пьяный
отец и сечет сына с каждым ударом сильнее. -  Эт-та на батю волком зыркать!?
Щ-щенок со-п-пливый! Я га-ва-рю - заплачешь!"
     Колька разжимал ручонки,  сползал на  пол,  терял сознание  и закатывал
сухие глаза.

3.
     Заветной мечтой матери был  цветной  телевизор.  Она  тянулась изо всех
сил, горбатилась на  двух  работах, складывала копейку  к  копейке,  рубль к
рублю.  Стал  подрабатывать  Николай,  и  тоже  часть денег откладывалась  в
сторону.  Даже  Петька  не остался  в  стороне  от такого большого дела.  Он
приходил из школы, где учился в  подготовительном классе, и тайком вкладывал
в  руку  брата  десять  копеек, которые мама давала ему на  завтрак. Николай
ругал Петьку,  шлепал, но тот в упрямстве  не уступал брату.  Малыш  начинал
кусать губы, опускал голову и только шептал: "Ко-о-оль, возьми. Ну,  возьми,
Коль. Это же для нас - на телевизор цветной!"
     Когда  отца  не было дома,  мать  иногда  доставала из  потайного места
деньги, завернутые в тряпицу и уложенные в  жестяную баночку. Пестрая полоса
вытягивалась  на столе. Втроем они стояли  вдоль нее и  мечтали, как вот-вот
купят телевизор. Даже не такой, как у Верки Низовой, а больше и дороже.
     Деньги отец после долгих розысков нашел, исчез  из дома на неделю и все
до копейки  пропил.  Сельчане  видели его  в  районном центре,  в  крохотном
привокзальном  ресторане.  Пьяный  Нефедов  покупал  водку, коньяк,  вино  и
наливал всем желающим. Пустые  бутылки катились по  полу, а в тарелки с едой
втыкал Нефедов-старший  папиросы. Со стороны казалось, что на  столе замерло
несколько причудливых ежиков.
     Нефедов  рвал  пачку денег из  кармана:  "Уг-г-гощаю, мужики!"  На  пол
пересохшими  листьями опускались купюры. На них забулдыга  демонстративно не
обращал никакого внимания.

     Заплаканная и растрепанная мать не находила места: все валилось из рук.
Николай,  чтобы  унять  нервную дрожь, занимался  тяжелой мужской работой по
дому,  а  Петька  ходил за  ним  хвостиком  и  все никак  не  мог  поверить:
"Ко-о-оль! Мои десять копеечек он тоже забрал?"
     Казалось в эту минуту Нефедову: попадись сейчас отец  - разобьет он ему
голову ударом топора, да так, что мозги за околицу улетят.

4.
     -  Почему,  почему  Серега? - плакал  Марат Ахмеджанов и, захлебываясь,
проливая жидкость на гимнастерку, глотал темную брагу прямо из котелка.
     Нефедов сидел рядом с пьяным, растерянным другом, курил и молчал.
     Серега погиб неделю назад и гроб с сопровождающим отправили позавчера в
Союз.
     Все трое  были они из одной учебной роты. В Афган попали в один  взвод,
что было делом почти невиданным.
     - Почему Серега? Ерсендин,  сволочь, живой.  В Союзе тащится,  а Серега
мертвый! Как  так?  - все  спрашивал  Марат и мокрыми  глазами вопросительно
смотрел на Нефедова.
     - Наверное, потому, что был добрым и смелым, - отвечал тот. - За нас не
прятался, всегда вперед шел. Трус и гад не скоро погибнет.
     Ахмеджанов закрыл лицо руками и зарыдал.
     Николай обнял друга.
     - Не  надо плакать, Марат. Успокойся и слезы вытри. Они делают человека
слабым. А мы должны быть сильными, чтобы выжить.

5.
     Слезы высыхали. Солдат курил  и смотрел на шершавую стену окопа. По ней
упорно лез вверх  крохотный паучишко. Путь был долгим и непростым, но паучок
добрался до цели, исчезая за бруствером.
     Нефедов  выкурил еще сигарету, растер лицо руками,  выбрался из окопа и
побрел обратно, цепляясь ногами за камни.
     Солнце укрылось в горах. Серебристое озеро стало темно-зеленым.
     - Э,  бача, поди-ка сюда, -  взводный Чижов стоял  возле модуля, широко
расставив ноги, и указательным пальцем манил подчиненного.
     Солдат  приблизился  к старшему лейтенанту. Тот подозрительно посмотрел
на опухшее лицо и красноватые глаза Нефедова.
     - Косячок долбил?
     - Нет.
     - Не свисти. Зрачок покажи.
     Рядовой пальцем оттянул щеку вниз.
     Вперед-назад маятником качнулся Чижов. Разочарованно хмыкнул.
     - Смотри, бача.  Выловлю  -  все  зубы посчитаю. Ты  у  меня  давно  на
примете, - успокоился взводный  и для острастки  ткнул напряженным пальцем в
солдатскую грудь.
     Большая  алюминиевая пуговица пребольно ужалила своим полукруглым зубом
Нефедова.
     Солдат развернулся и молча пошел в казарму.
     - Постой, - окликнул его опешивший  от такой покорности Чижов. - Может,
случилось чего? Заболел или все еще писем нет? Говорят, не пишут тебе?
     - Дома все хорошо,  товарищ  старший лейтенант. Письма часто  приходят.
Вам неправильно доложили.

6.
     В деревне тайны хранить невозможно. Но на расспросы  учителей: все ли в
порядке дома - Колька Нефедов,  взъерошенный и конопатый, не моргнув глазом,
лишь  заливаясь предательским  румянцем  во все щеки,  отвечал,  что  все  в
порядке.
     А дома было страшно.  Пьяная  матерщина отца,  звон битой посуды, треск
разрываемой материи, топот ног, стулья с задранными вверх  ногами, и Колька,
намертво вцепившийся в мятую штанину отца, защищая  мать с крохотным Петькой
на руках.
     В  девятом  классе   в  расстановке  семейных  сил  произошел  перелом:
Нефедов-средний взял власть в свои руки.
     Отец  к этому  времени  окончательно  спился. Он высох. Во рту  у  него
торчало лишь несколько почерневших зубов,  а голос стал сиплым, будто  ходил
отец постоянно  простуженным. Но  пьяный  боевой задор не  иссякал. Как-то в
очередной раз он поднял руку  на жену. В это время в хату вошел Николай.  Он
подлетел  к  отцу,  схватил  его за рубаху  и швырнул  на  пол.  Глава семьи
бросился  на  сына,  но  врезался  головой  в  мальчишеский  кулак  и  вновь
впечатался спиной в скрипучие доски.
     Нефедов-старший разбросал руки в стороны, захватил  пальцами домотканый
грубый половик и заплакал пьяными слезами от злобы и бессилия.
     Николай ногой  потянул  ткань на  себя, расправляя, и  четко  произнес,
будто кругляк одним ударом топора на две части расколол:
     - Что не так сделаешь  - убью. За тебя такого мне мало дадут. Зато мать
с Петькой жить спокойно станут.
     Отец съежился. Злобно сверкнули маленькие глазки, но промолчал.
     Нефедов  пить не прекратил, издеваться над  семьей  тоже,  но делал это
теперь подло, украдкой, за спиной у сына.
     Николай подступал к заплаканной матери с расспросами. Та отмалчивалась,
отрицательно качала головой и быстро смахивала ладонью слезинки.
     Сын бросался к отцу.
     - Што я? - возмущался тот. - Што я? Ну выпил с мужиками. Выпил и все. У
матери своей спрашивай, што она с кислой мордой ходит. А меня не замай.

     Возле военкомата слезы безостановочно катились по опухшему материнскому
лицу.  Отец  равнодушно  курил  и  хрипло отхаркивался. Серые ошметки легких
летели на  землю.  Петька обеими руками держался  за  широкую ладонь  брата,
хмурил светлые бровки и едва сдерживал слезы.
     Нестройно,  вразброс  оркестр  от  местного   клуба  заиграл  "Прощание
славянки".
     Завыли, закричали,  запричитали  во весь голос женщины, и мать вместе с
ними. Петька запрокинул голову, посмотрел на нее и тоже тоненько заскулил.
     Нефедов взял отца за руку.
     - Что случится с ними,  приду с арматы - за все рассчитаюсь, за  каждую
их слезиночку.
     - Я што? Все будет нормалек. Служи сына.
     Глаза  отца забегали по  сторонам, а  сам он лез  целоваться к Николаю,
широко распахивая слюнявую пасть.
     Нефедов,  отстраняясь, пожал  его  руку и  обнял мать. Частые  трещинки
морщинок  густо разбежались  вокруг  глаз.  Николай,  стесняясь  окружающих,
поцеловал  ее мокрую  щеку  и повернулся  к братишке. Подбросил  его  вверх,
поймал,  прижал к груди  на  мгновение и,  опуская  на землю, шепнул: "Мамке
помогай. Теперь ты за главного. Не расстраивай ее".
     Петька затряс головой и еще сильнее заплакал.
     Из  кузова грузовика  видел Нефедов, как в пестрой толпе  плачет  мать,
утирая глаза уголком платка, и  как машет  ему  рукой Петька, устремляясь за
машиной.
     А за матерью вырастал, раздаваясь  в плечах, пьяненький отец, и злобная
ухмылочка запрыгала у него на губах.

7.
     В боевых наступила передышка.  Для  Нефедова это было  страшнее  всего.
Наряды по роте, караулы, дежурное подразделение по столовой не заполняли все
время  целиком.  Николай  вновь и  вновь  доставал  из  внутреннего  кармана
гимнастерки письмо.
     Выросший  в  пьяной российской  глубинке,  знал  солдат  не  понаслышке
великое множество трагических историй, где виной всему была водка.
     Судьба семьи Нефедова была  не исключением, а нормальной обыденностью в
полупьяном  существовании  их  деревни,  которая   то  и  дело  приходила  в
оцепенение  от  трагических событий,  а  большое  кладбище у озера постоянно
вздувалось свежими холмиками могил.
     Слабыми  и одинокими  виделись  солдату  мама с  братишкой.  Помочь  им
издалека он был не  в  состоянии.  И в Союз,  домой, пусть на пару денечков,
поехать Нефедов тоже никак не мог.  Не положен был солдату  отпуск в Афгане.
Хоть ста душкам горло зубами перегрызи, хоть три банды в одиночку уничтожь -
все равно никакого отпуска.
     Солдат в Афгане мог поехать  на Родину лишь в тот краткосрочный отпуск,
который назывался "по семейным  обстоятельствам" и  означал недолгий путь от
порога дома до местного кладбища всле