, и из них вытекала бесцветная жидкость.
     Несмотря на то что все солдаты прошли  учебные части,  где их несколько
месяцев  готовили специально для Афганистана,  а лишь  затем посылали  туда,
Стрекозов видел, как слабы и беспомощны его подчиненные даже в самых простых
вещах, а ведь именно  они частенько спасают в бою от  смерти, которая не так
уж слепа, а выбирает самых незащищенных, неумелых и нерасторопных.
     Большая часть взвода не  умела окапываться  и вообще не знала,  что это
такое;   она  не  имела  никакого   представления   о   том,  как  правильно
передвигаться по полю боя. И что совсем поразило Стрекозова: добрая половина
взвода  - новобранцы - вообще не умела стрелять. Командир недоумевал, как же
так, людей отправляют воевать, а они не знают, что такое автомат и как с ним
обращаться.
     Только  потом,  во  время  перекуров  на  полигоне,  солдаты,  перестав
сторониться лейтенанта, начали  рассказывать Стрекозову,  как  на самом деле
проходила их подготовка в учебках: никаких полевых занятий; вооружение почти
не изучали;  стреляли  всего  один  раз,  да  и то  наделили  каждого  тремя
патронами. Но и это можно считать везением, потому что были и те, кто вообще
ни разу не держал автомат в руках, исключая присягу, разумеется.
     Узнав об этом, Стрекозов ничего  не сказал.  Он только сжал кулаки так,
что побелели костяшки пальцев. Подготовка пошла с утроенной силой.
     Стрекозов без устали гонял солдат по учебному полю, которое примыкало к
горам, где на вершинах укрепились заставы, оберегающие бригаду.
     Лейтенант учил правильно ходить в колонне, быстро рассыпаться в длинную
грозную  цепь,  наступать перекатами и,  дорожа  каждой вмятиной на шершавой
земной шкуре, использовать ее как укрытие.
     Солдаты стреляли до глухоты каждый день. Патронов было немерено.
     Стрекозов изменял  цели, давал новые  ориентиры и старался,  чтобы  его
подчиненные  могли  перебрасывать огонь  с одной  точки на  другую быстро  и
метко.
     - Граната - вещь важная, - наставлял взводный. - Надо  уметь ее бросать
как можно дальше и точнее.
     И солдаты бросали. Сначала камни, затем болванки без запала, ну а потом
и гранаты.
     Потом  пришло  время  ножа.  Лейтенант  показывал,   как  его  держать,
рассказывал,  как надо точно и быстро  убивать, нанося удары под  лопатку, в
печень, сердце или перерезать горло от уха до уха.
     - Жрать тоже надо уметь, - без устали  повторял Стрекозов, -  а пить  -
тем более.
     Он  запретил  солдатам  есть соленые  консервированные  сыр и  тушенку,
приходящие в сухих пайках. На  боевых выходах сухари вымачивались в  воде, и
лишь потом эта кашица поедалась.
     - Сухарь язык раздирает и глотку рвет. Три дня  посидите на них - потом
вообще  ничего  жрать  не сможете.  А  воду  пить -  только утром. Днем хоть
подыхайте,  но за фляги не хватайтесь.  Зря все  это.  Хлестать  будете  без
остановки, а толку - никакого.
     Занятия  приносили  свои плоды. Очень скоро все солдаты одинаково умело
обращались с гранатами, пулеметом, агээсом, не говоря уже об автоматах.
     Были  и  рукопашные  схватки.  "В  печень,  в  печень  руби!  -  кричал
Стрекозов, юлой вращаясь среди сцепившихся солдат. - Да нет так! А теперь по
почкам!  По кости  бей. Он  согнется, а  ты ему  правой  снизу.  Блокируйся,
Сироткин. Пусть в плечо бьет. Туда не страшно. Так, а теперь уплывай вправо.
Хорошо. И в почку ему крюка! Отлично! Молодцы, толк будет!"
     Толк и в самом деле был. Когда тщедушный и застенчивый Абрамцев вырубил
своего постоянного обидчика  из соседнего  взвода  Алиева,  все  в  столовой
обалдели. Алиевские земляки, рыча, бросились к Абраму, но путь им преградили
Муха с Клеткиным.
     - По-честному. Один на один. Сегодня вечером. За складом.
     Земляки оскалились, но условия были справедливыми. А здоровяка Алиева с
кривыми  мощными  ногами,  какие  не  смогли  удержать  его  в  вертикальном
положении, отливали водой.
     В сумерках в присутствии чуть ли не всего батальона, тайком сползшегося
на такое необычное  зрелище: хворостинка Абрамцев  против Алиева, у которого
грудная клетка движение танка может выдержать.
     Абрамцев бабочкой порхал  возле неуклюжего, неповоротливого Алиева. Тот
старался  войти  в  клинч,  чтобы  схватить  лапищами Абрамцева  и  в ярости
переломать ему хребет.
     Удары  Абрамцева  были  точными, сильными,  частыми.  Алиеву  так и  не
удалось поймать  наглеца. А потом и вообще случилось невиданное. Эльдар, как
подстреленный слон, свалился на землю и больше не встал. А дрожащий Абрамцев
стоял рядом, взмахивая рукой, и вскрикивал: "Что? Еще хочешь? А-а-а-!"
     Но Алиев этого не слышал. Лужица крови стекала под его голову.
     Взвод заревел и чуть ли не на руках унес своего героя в палатку.
     Потом Мухамадиев  с  Клеткиным,  прихватив три литра  браги и  отменную
"дурь", ходили разговаривать с Эльдаром по-мужски.
     Горец оказался  настоящим  мужиком. На  следующее  утро  он  подошел  к
Абрамцеву и первым подал руку.
     После этого многие тайком умоляли Стрекозова взять их к себе.
     Что ни говори, а поклонение и уважение к силе среди  солдат существует.
С каждым днем  становилось для взвода  яснее, что их лейтенант умеет все.  И
хотя строевой подготовки Стрекозов  не отменил, взвод  маршировал  по  утрам
гораздо  быстрее, ибо впереди  его  ожидали  интересные занятия, смахивающие
более на игру, нежели на положенные учебные часы, где первая часть - долгое,
нудное чтение и зубрежка мер безопасности (обязательно под личную  роспись);
вторая - куцый рассказ о теории;  ну а третья,  самая короткая, -  занятия в
"поле", как  правило, скомканные  и бестолковые, где никто не знает, что ему
делать.
     Стрекозов поступал  по-другому.  Он разбивал  взвод на  две части: одна
была духами, другая - шурави. Задача духов - подготовить засаду, цель шурави
- не попасть в  нее и первыми уничтожить духов.  Такие занятия проходили без
стрельбы, но все равно были очень поучительными.
     Когда  грязные,  потные солдаты  собирались вместе, Стрекозов  подробно
обговаривал каждый момент "боя" и не уставал повторять:
     - В преферансе есть золотое правило - не  считай соперника дурнее себя.
Так и здесь.  Сироткин,  какого  черта ты  вел  группу по  тропе? Если  есть
возможность идти  рядом  - иди. Ведь тропы минируются. Нет, прешь  напролом,
как кабан.  Мало того, что сам погибнешь,  так и других за  собой  потянешь.
Далее,  когда  я дал  вводную: Сироткин подорвался на мине, - зачем вы  всей
группой,  скопом, как бараны, побежали  к нему? Повторяю последний раз:  при
подрыве  к  пострадавшему  идет  всего  один  человек.  Остальные  не  стоят
столбами, не глаза лупят,  а залегают  или прячутся за камнями. Тот - один -
внимательно проверяет местность на предмет наличия мин, пытается понять, нет
ли засады, и только  после этого оказывает  первую медицинскую помощь. После
чего  раненого выносят  с  поля боя или,  точнее говоря,  с  места  подрыва.
Кстати, вы знаете, как оказывается медпомощь?
     Взвод  прятал  глаза,  и  Стрекозов  начинал  обстоятельно, медленно  и
спокойно объяснять новую тему.

5. В КИШЛАКЕ
     Кишлак встретил взвод тишиной.
     Солдаты бесшумно скользили вдоль  стен, опасливо заскакивали в дома, но
везде  было одно  и то же  -  пустота  и  разгром: сорванные с петель двери,
разодранные  небольшие  прямоугольные подушки,  выбитые  стекла  в крохотных
оконцах,   стены,  покрытые,   словно  язвами,  следами   пуль,  приземистые
сарайчики-клетушки,  оскалившиеся  черными  распахнутыми  провалами  входов,
разворошенные  или  сожженные  стожки  сена   в  узких  дворах,  распахнутые
деревянные  сундучки.  В  пыль  было  втоптано  их  содержимое:  фотографии,
небольшие  зеркальца,  дешевые  пластмассовые бусы, разноцветные  расчески и
гребни.
     В одном из переулков валялся ишачок с большим, как бочка, животом. Ноги
торчали в  разные стороны  упругими  сухими жердями.  Кровь натекла под него
черной лужицей. Большие лиловые глаза были раскрыты.
     - Не  было духов.  Только  наши. - Мухамадиев нагнулся и всматривался в
следы,  которые  виднелись на  дороге. - Спокойно ходили, спокойно стреляли,
как в тире, - прибавил он и загадочно улыбнулся.
     Стрекозов и сам давно понял, что духов здесь  не было. Но все увиденное
по-прежнему  настораживало,  держало  в напряжении,  и  палец  оставался  на
спусковом крючке.
     Лейтенант  услышал,  как  за   спиной  о  чем-то  заспорили  Клеткин  с
Сироткиным, и Гена  чуть громче,  чем надо,  зло выругался: "Вот гады! После
них сплошной облом. Даже напрягаться не стоит. Пылесосы гребаные".
     Дорога вывела взвод на  небольшой перекресток. Прямо перед  Стрекозовым
за невысокой  стеной  виднелось  небольшое здание с шарообразным  куполом  -
мечеть. Перед ней были воткнуты палки с привязанными лентами.
     Мухамадиев поднял  с  земли разодранную книжицу в зеленоватой обложке и
протянул ее Стрекозову:
     - Коран. Видели?
     Взводный равнодушно взглянул на запыленную книжонку.
     - На хрен она мне сдалась? Выкинь!
     Лейтенант свернул направо - в сторону, где бушевал огонь.
     Мухамадиев юркнул во  дворик, забежал  в прохладную, полутемную мечеть,
оставил там Коран и  бросился догонять взвод. Демеевцы и здесь поработали на
совесть - даже молитвенных ковриков не было.
     На небольшой площади, придушенной сизым дымом, Стрекозов остановился.
     Слева  горели  дуканы.  Желто-красные  всплески   огня   вырывались  из
раскаленных бочек,  жирные клубы дыма выплескивались и толчками, расширяясь,
уходили вверх. В воздухе черным тополиным пухом летала сажа. Она дьявольским
снегом опускалась на одежду солдат, на землю и лопнувшие, разрезанные мешки,
которые валялись на  земле. Неровные горки  риса и  белые  лужицы  муки были
испещрены многочисленными точками,  словно пожирались  полчищами  ненасытной
тли.
     Справа, вдоль тоненького арыка с серыми сухими стенами и влажным вязким
дном, стояли три  дерева с пышной листвой. Они давали обильную тень, которая
легла сейчас на добрую половину площади.
     В  тени,  словно две  большие  тряпичные  куклы, соединенные  нитями  с
веткой,  висели люди. Стрекозов  медленно пошел в  их сторону, опустив ствол
автомата  к  земле  и  жестом  приказав  солдатам  рассыпаться  по  площади,
перекрывая  все  проулки,  ведущие  к  ней. За  лейтенантом, как два  верных
телохранителя, безмолвно следовали Локтионов с Абрамцевым.
     Гудение  огня;  черная  копоть,  хлопьями  падающая на  труп  старика с
вывалившимся  языком; на разбросанные в беспорядке мотыги, топоры и какие-то
непонятные железяки; на мясистую листву; в ручеек, омывающий корни деревьев,
-   все    это   показалось   сейчас   Стрекозову   чем-то   иррациональным,
неестественным, загадочным, какой-то дикой усмешкой неведомых, злых  сил над
ним и всем взводом.
     В глубине сознания лейтенанта возникло и росло ощущение, что все это он
где-то  уже  видел.  Причем  так  же  ясно,  отчетливо,  до самых мельчайших
подробностей, до самой последней черточки. Такой,  например, как разорванная
под мышкой  у афганца рубаха или прожженная  сигаретой  дырочка на  платье у
старухи.
     Стрекозову казалось: давным-давно, много лет назад, он  точно знал, что
столкнется со стариком, голова которого свернута набок, а на лице с большими
родимыми  пятнами  -  запекшиеся  кровоподтеки;  что он  так же, в  упор,  с
расстояния в  два шага,  будет  смотреть  на  тощую,  маленькую,  сморщенную
старуху с редкими седыми  волосами; что рядом с  повешенными стоит  не он, а
какой-то другой, малознакомый ему человек.  Сам же взводный смотрит на него,
в разбитых кроссовках, маскхалате, схваченном ремнем, откуда-то  со стороны.
И  этот  малознакомый человек  ясно  видел,  как  внимательно  рассматривает
взводный  умерших,  парашютные стропы, на которых  подвешены  они к  толстой
коричневой ветви.
     Чувство   было  достоверным  и   неотступным.  Лейтенант   понимал  всю
бредовость  своих ощущений, но справиться  с ними  был не  в силах.  Не  мог
осознать,  что с ним происходит. "Не сошел ли я с ума?" - подумал Стрекозов,
и страх тоненькой холодной змейкой скользнул меж лопаток.
     -  Уходить надо,  -  раздался вдруг голос  Мухамадиева. -  Нечего здесь
делать.
     Взводный вздрогнул и посмотрел на сержанта. Губы того были сжаты, а сам
он походил на собравшуюся к прыжку дикую взъерошенную кошку.
     -  Уходить надо,  - настаивал Муха. -  Ушел Демеев. Минут  тридцать.  А
может, и меньше.
     - ???
     - По ним вижу. Повесили и сразу ушли.
     - Почему повесили?
     Мухамадиев пожал плечами.
     - Не знаю. У Демеева спросите.
     -  Собирай  людей, - приказал  недоумевающий взводный, желая как  можно
быстрее встретиться с Демеевым.
     Солдаты поодиночке  проходили мимо мертвецов, рассматривали повешенных,
сплевывали, как  когда-то в мирной жизни плевали, увидев раздавленную  кошку
на дороге, и торопились за командиром.
     Усталой муравьиной цепочкой люди уходили прочь.
     Стрекозов направлялся в соседний кишлак - место сбора двух групп, туда,
где был Демеев.

6. ВСТРЕЧА
     -  Ты где должен находиться? - кривился Демеев, угрожающе надвигаясь на
Стрекозова.  -  Почему  приказ нарушаешь?  Ясно  было сказано:  без  сигнала
никуда! У тебя что - задачи нет? Ты что где попало шляешься? Ты что за  мной
хвостиком таскаешься?
     Коренастый,  крепко  сколоченный  ротный,   блестя  глазами,  неутомимо
наседал на  Стрекозова и  казалось,  вот-вот примется молотить его  сильными
обветренными кулаками.
     -  Я... я думал, - запинаясь, начал взводный,  и  сам поразился  своему
дрожащему голосу и той неуверенности, которая охватила его.
     -  Думал.  Он  ду-мал! -  окончательно распалился Демеев.  - Индюк тоже
думал, но в суп попал.  Ты не думать должен, а приказ выполнять,  лейтенант!
Почему фланг оголил? Почему самодеятельностью занялся? Да в Отечественную за
такие дела - к стенке! То бы время - я бы сам тебя пристрелил! Мы с тобой  в
бригаде разберемся! Почему струсил? Почему из кишлака драпа дал?
     - Я? Трус?
     - Да,  да! Трус! - скалил желтые  прокуренные  зубы Демеев и беспокойно
бегал по узенькой полутемной комнате. - Мы тебя судить будем!
     Взводный понял,  что это не пустые угрозы, и  его  начала бить  мелкая,
противная дрожь.
     - Меня? Судить? Да я спасать вас шел! А вы, вы, ты... людей в это время
вешали, -  выпалил лейтенант затаенное, ощущая  сейчас одну лишь ненависть к
этой маленькой самоуверенной сволочи.
     Демеев остановился, выкатил глаза и занес кулак.
     Стрекозов отпрянул и принял боевую стойку, вынося левую руку вперед.
     - Только троньте, - многообещающе произнес он.
     Рука  капитана раскачивалась в  воздухе  и похожа  была на  тело  змеи,
готовящейся к нападению. Затем она скользнула вниз.
     - А что ты видел?
     - Все!
     -  Это  духи,  духи!  -  взвизгнул Демеев и  затопал ногами.  -  Что ты
понимаешь, пацан, мальчишка? Они отстреливались, напали. Их брать пришлось!
     - Брать! Стариков? И даже не раненных? - дрожал от ярости Стрекозов.
     -  Щенок,  гнида, много ты  понимаешь! - Рот Демеева свернулся набок. В
уголках скапливалась слюна.  -  Вот  посмотри,  что  мы  захватили.  Оружие,
пулемет, два  "Бура",  винтовки,  пистолет, гранаты. Вон,  вон они  лежат, в
мешке.  Разверни, убедись.  Духи  они сволотные, а не старики. Именно  такие
гады нам в спины стреляют! Вон оружие, не туда пялишься!
     Впервые за  много месяцев  ротному приходилось оправдываться.  И  перед
кем?  Перед  этим  чижиком. "Ножа ему!" - как о  решенном,  подумал Демеев и
посмотрел в противоположный  угол,  где  лежало оружие:  автомат,  бинокль и
длинный нож  -  заветный  трофей  капитана,  взятый на одной  из операций  в
рукопашной схватке в кишлаке.
     - Духов защищаешь, да? - проскрипел ротный.
     Стрекозова изнутри подмораживало. Оружие - это серьезно! Любой человек,
захваченный  с  ним,  незамедлительно  причислялся  к  духам.  Неважно,  что
винтовка  перекашивала тело ребенка или ее едва  удерживала старуха.  Наверх
уходило донесение только о количестве уничтоженного врага. Возрастом, а  тем
более полом никто не интересовался. У противника нет ни того, ни другого. Он
- на одно лицо, потому что он - враг.
     Лейтенант  нагнулся   к  свертку.  Пальцы  дрожали.  Стрекозова  слегка
подташнивало:  у  Демеева - оружие, у  него  - нарушение приказа.  Взводному
стало душно. Позади, как спринтер после финиша, часто дышал капитан.
     Стрекозов скосил глаза в  его  сторону, и ему  показалось,  что  ротный
стоит не  там, где был.  Как бы невзначай  лейтенант изменил положение тела.
Краем  глаза  он подметил, что Демеев достал из кармана  сигареты  в плотной
глянцевой темно-синей упаковке.
     "Еще  утром  "Северными"  травился",  -  машинально  отметил  про  себя
взводный,  нащупывая  бечевку.  Ткань  покусывала  пальцы.  Лейтенант  зажег
толстенную "охотничью" спичку. Желтое, скачущее пятнышко упало на мешковину.
Стрекозов  тупо глядел  на  узел.  От запаха  серы хотелось  чихнуть. Огонек
погас. Стрекозов лизнул обожженные пальцы, выпрямился и прислонился к стене.
     - С кем брал оружие?
     Насмешливые нотки покоробили ротного.
     - С кем надо, с тем и брал, - огрызнулся Демеев, - проверенные ребята.
     - Тобой? - открыто злорадствовал Стрекозов, чувствуя, что ускользает от
офицерского  суда  чести  и  вполне  возможно, что  взгромоздится  на скамью
"позора" сам Демеев.
     -  Наглеешь, чижик? - полупотухшая точечка  сигареты стала ярко-алой. -
По морде давно не получал?
     - Сверток знакомый, - отрезал Стрекозов. - Я его вчера вечером видел. У
тебя  под кроватью.  Я его по бечевке цветной признал. Что, на орден тянешь?
Бойцам  по  медальке? А  мне суд?  Гад ты, Демеев,  меня  подставить хочешь,
дураком сделать? Не выйдет!
     Ротный швырнул  сигарету в лицо Стрекозову и прыгнул в угол. Сверху  на
капитана  навалился  Стрекозов.  Он  схватил  автомат,  отшвырнул  Демеева в
сторону и начал медленно отходить к дверям.
     -  Тихо,  спокойно!  Не  вздрагивай!  - шептал,  как дурной,  взводный,
наставляя автомат в живот Демееву.
     Щека Стрекозова дергалась, будто кто-то невидимый тянул ее за ниточку.
     Ротный полусидел на плотной, как глина, земле и молча смотрел  в черную
пустую дыру ствола.
     - Автомат  за  дверью  возьмешь.  Меня стрелять на улице  не советую  -
свидетелей  много.  Шестеркам твоим тоже приказывать не надо. Я прямо сейчас
кое-кому  из своих шепну. Они,  если меня случайно  по  дороге  назад убьют,
молчать не будут. Не глупи. А Баранов приедет - я ему все доложу немедленно,
- прибавил Стрекозов и выскочил за дверь, чувствуя, как пот стекает по лицу,
за шиворот, а спина мокрая,  липкая, и к ней пристала майка, будто он  вновь
бежит к кишлаку - на выручку Демееву.
     Сам капитан по-прежнему сидел на полу, испытывая только одно желание  -
вырваться  из  подавляющего  разум и силы  затхлого  четырехстенья, схватить
автомат и раскромсать наглого лейтеху очередями.
     "Сволочь! Паскуда! Без году неделя в Афгане, а уже учит меня, сопляк! -
думал  Демеев и часто подносил сигарету  к губам.  - Гнида!  Душков пожалел!
Нет, чижик, не обманешь меня. Орденам  завидуешь! Так они шеей этой, хребтом
этим,  руками  этими вырваны. Двадцать  один  месяц  в  Афгане.  Шестнадцать
операций, двадцать  три колонны, гад!  Ты хоть знаешь, что  это  такое? Свой
взвод  воспитывай, сопляк. Боевик несчастный! Справедливый? Что ж  ты тогда,
после ущелья,  возмущался, что  не тебе,  а  ротному  "Звездочку" дали? "Это
несправедливо!" Чижик надутый. Ты сначала год по горам отходи, потом  вякай.
Я  и о  медальке мечтать не  смел в твое время,  а ему орден  сразу подавай.
Дерьма тебе в пригоршни, а не Красную Звезду, пижон, вояка хренов!"
     Обида, удивление, желание немедленно  и  изуверски отомстит