е  специальное подразделение,
которое ведет  тайную пропагандистскую  работу среди афганцев и душманов, мы
поехали в этот, как его?... (голос третьего, присутствующего при беседе  для
уточнения тяжелых с  точки зрения  Макокина  названий  кишлаков и провинций,
лейтенанта из того самого "секретного и тайного" агитотряда: "Таджикан") ...
во, верно,  Таджикан! Не буду Вам рассказывать о дороге  - это  ужас,  а  не
дорога. Как сворачиваешь  за  перекресток направо - сплошные  засады.  Но мы
все-таки  прорываемся к Джабалям,  а затем к Таджикану. А Таджикан - это уже
начало дороги на Саланг. Справа - горы отвесные. На них дома, что ласточкины
гнезда. Слева -  бурная река.  Не река, а экспресс. Непростое место, скажу я
Вам. Очень непростое. Но надо ехать.  А как иначе?  Ведь работа  наша такая,
приказ и еще, как его там,  во - долг.  На этом участке трубопровод, который
из  Союза идет, постоянно  бьют.  Вот  мы и рискнули. Поехали  туда  договор
заключать. Мы им керосин, а они за это трубу  не бьют - охраняют. Приезжаем,
значит,  "наливники" расставляем,  которые  керосин привезли.  О! Вы видели,
Александр, как  горят  "наливники"?...  (долгое  горестное  молчание)...  Не
приведи господь.  Как факел. В момент. Из  водителя - бифштекс пережаренный.
Ну, значит, приходят местные  авторитеты, старейшины, по-нашему говоря. А мы
им в подарок привезли муку. Смотрю я на одного старейшину, и вроде бы он мне
главным показался. Все с ним уважительно, на  "Вы" и за ручку. "Ну, - думаю,
- непростой авторитет!"
     И точно. Присмотрелся, а это мулла. Подумал я и принял волевое решение.
Муки все-равно на всех не  хватит  - всего три мешка.  И  я решил  их  мулле
отдать. Какие были благодарности, Александр!  Он меня за руку трясет. "Дуст,
дуст!" (это друг по-нашему) кричит.
     (Лейтенант, при этих словах вздрогнул, как от удара. "Идиот,  - подумал
он, - слова "дуст"  в природе нет. Одно-единственное слово, и то выучить  не
можешь. Не "дуст", а "дост", чувырло".)
     Короче   говоря,   он  мне  признается  сразу  же:  "Я  на  вас  засаду
организовал.  Хотел после  митинга напасть. Но  теперь мы ваши самые  верные
друзья. А Вы мой наилучший друг, товарищ подполковник Макокин!"
     Таким  образом, выручил  я людей из  беды. Машины спас. И дружбу  нашу,
афгано-советскую, укрепил.  А все  оттого, что смотрел чуть-чуть  зорче, чем
другие,  в  обстановку  врастал, разобраться  во  всем  пытался.  Опять  же,
интуиция не подвела".
     (Окончание рассказа. Остановка диктофона.)
     В  комнате  наступила  тишина.  Александр  Брюханов  трепетал в  унисон
мужественному подполковнику, красное лицо которого стало бордово-фиолетовым.
     Глаза лейтенанта расширились.
     (Мысли третьего - лейтенанта, комментирующие историю Макокина.)
     "Вот врет! Как  сивый  мерин.  Какие  же ты здесь четыре месяца? Второй
только-только пошел. И в Таджикан ты ездил первый и, наверное, последний раз
в жизни.  Да и  вообще это  был твой  единственный  выезд куда-либо. Но зато
какой!
     После  обеда мы  приехали  в полк,  стоящий перед  Джабаль-ус-Сараджем.
Ничего страшного по  дороге к нему нет. Днем, по крайней мере. Ведь по всему
пути наши посты.
     Под вечер Макокин исчез. Ушел куда-то с местным офицером.
     Утром,  когда  надо было  отправляться,  подполковника еще не было. Наш
старший  несколько  раз посылал  за ним  в  разные  стороны гонцов.  Наконец
начальник появился. Видно, силен был  еще вчерашний заряд, если и сейчас его
раскачивало из стороны в сторону, как корабль в добрый шторм.
     Чуть  не  упав,  Макокин  с  трудом вскарабкался  на  бронетранспортер,
приладил на себе бронежилет, и недовольно буркнул: "Вперед!"
     Запах  перегара  надолго   парализовал  не  только  меня,  но  и   всех
находящихся рядом.
     С большим опозданием  мы появились в  Таджикане, хотя, в  принципе,  от
полка до него  рукой подать. Афганцы из  провинциального комитета  партии, с
которыми  мы собирались  вместе работать,  к  этому  времени  покрылись  уже
толстенным слоем пыли, которую выбрасывали из-под  колес проезжающие машины.
Увидев  нас,  афганцы  бросились навстречу,  что-то радостно  выкрикивая,  и
работа закипела.
     Пока мы  распределяли  керосин  и подписывали  договор  со старейшинами
кишлака,  Макокин  безжизненно  сидел   в   тени.  Окружающее  абсолютно  не
интересовало его. Но как только он заприметил чай, принесенный  афганцами из
кишлака, то моментально  ожил и, забыв о всех гепатитах, амебиазах,  брюшных
тифах  и  паратифах,  на  которые  щедра  здешняя земля,  чуть  ли не залпом
опустошил три  чайника.  После  этого зашевелился и  вялыми жестами подозвал
меня.
     - Как дела, Серега?
     - Нормально. Только вот надо было бы тот единственный  мешок муки не по
горсточке всем раздавать, а мулле подарить,  целиком. Толку  от этого больше
будет.
     - Почему не поровну? Обидятся люди!
     - Наоборот. Не поймут, если уравнивать будем. Ведь мулла для них и бог,
и царь. Психология у них такая. Да и сам мулла добрее станет.
     - Рабская психология,  - пожевал губами  Макокин, тайно  продавший  два
мешка муки накануне в дукан, но сделал все так, как я ему и присоветовал.
     Мулла довольно  улыбнулся:  "Мы не сделаем вам  никакого  вреда. Будьте
уверены. Но что дальше произойдет, за кишлаком Уланг, не знаю и безопасность
не гарантирую".
     Я был твердо уверен,  что и здесь особой безопасности гарантировать нам
он не  может. Но не стал этим делиться с  Макокиным,  а лишь перевел краткую
речь длиннобородого старика.
     Подполковника  враз  подменили.  Побледнев,  он  зайцем заметался между
машинами. Мы с муллой проводили его непонимающими взглядами.
     - Быстрее, быстрее! - подгонял солдат пинками Макокин. - Уезжаем! Банда
Уланга на подходе. Возможно нападение.
     Вмешиваться было делом совершенно безнадежным, и вскоре мы были дома".
     (На этом внутренний монолог заканчивается.)
     "Наверное,  подполковник  переживает  все заново,  - понимающе  подумал
тактичный  Брюханов,  искоса  поглядывая  на  Макокина,  а  вслух  задумчиво
протянул. - Да-а-а!"
     - Такие вот дела,  товарищ журналист, - четко подвел итог Макокин и тут
же спросил:  - А в газете про это напишите? Неплохо было бы, знаете, чтобы в
стране узнали, чем мы тут занимаемся!
     - Непременно,  -  с  чувством сказал Брюханов, крепко  пожимая офицерам
руки на прощание. - Непременно. Экземпляры я вам обязательно вышлю.
     На  следующее утро  в сопровождении мощной бронегруппы,  которой  можно
было бы при желании очистить  от  духов  весь Панджшер, журналист выехал  на
самую безопасную, а,  следовательно, образцово-показательную  заставу. После
чего вся "броня" дружно ушла на Кабул.
     И с этого самого момента во всей дивизии потеряли всякий покой.  Газеты
дотошно исследовались от  первой до последней  страницы.  Но статьи нигде не
было.
     Шли дни,  недели,  месяцы.  Постепенно  в  соединении  угасли последние
надежды. Все плюнули на Брюханова да и забыли  о  нем.  Лишь  почерневший  и
похудевший   Макокин  продолжал   упорно   терзать  на   невзрачном   пункте
фельдъегерско-почтовой связи только  что привезенные кипы газет.  А не найдя
ничего, привычно шел заливать горе спиртом.
     И  вдруг  в  одном  из   журналов  Макокин  увидел  огромнейшую  статью
журналиста Брюханова. Подполковник впился в нее  глазами.  И  чем  дальше он
продвигался в  чтении, тем больше вытягивалось его лицо. Статья была та и не
та одновременно.
     В ней присутствовали: выезд;  мешки муки; Таджикан;  страшная дорога до
него;  обугленные "наливники", а в них  "бифштексы". Все  это  было, и  даже
больше  того, о чем  рассказывал  заместитель начальника  политотдела. Но не
было здесь самого главного, самого основного - Макокина. Везде присутствовал
лишь один Брюханов.
     Именно  он,  журналист Брюханов,  прорывался  к  Джабалям, отбивался от
Уланга в Таджикане, разбрасывал муку с бэтээра служителям  культа, сведя тем
самым почти на нет военный конфликт в Афганистане.
     Макокин  завыл дурным голосом,  разорвал  журнал и бросился в модуль  -
заливать горе самогоном. Тот вскоре закончился, и подполковник начал втихаря
ликвидировать одеколоны и лосьоны, стоящие у офицеров в тумбочках.
     Короче говоря, с Макокиным от  внезапного горя  и  постоянного пьянства
приключилась белая  горячка.  Его подлечили  и отправили в  Союз  - от греха
подальше.  Ведь родина  должна  не только  знать  своих героев в лицо, но  и
принимать обратно заблудших своих сыновей.



   Олег Блоцкий
   Мужчины без женщин

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Олег Михайлович Блоцкий
     Date: 21 Mar 2004
     Оставить комментарий
     Очерк
---------------------------------------------------------------



     Для наших в Афгане самым большим дефицитом была ... женщина.
     Советские  -  народ  битый  и  тертый.  Трудности  для него  -  тьфу  и
растереть.  Без  чего-то обходились, что-то доставали, а многое сами ладили.
Самогонные аппараты, например. Но даже самый дикий первач со стойким запахом
резины  не мог  затуманить рассудок  полностью. Он  только  сильнее воспалял
острую тоску по женщинам, которые остались там, "за речкой".
     Десятки тысяч  юношей и мужчин, крепких и  здоровых, в свои лучшие годы
томились на  землях южной страны в модулях,  палатках и вагончиках. Они жили
посреди пустынь, в горах, на перевалах и в благоухающих зеленых оазисах.
     По  ночам,  когда  не были заняты службой и если не воевали, -  мужчины
думали о  женах, любимых, любовницах, невестах...  Отчетливо, до  мельчайших
подробностей  виделись моменты близости. Но еще чаще почему-то припоминалось
упущенное: то ли от пресыщения, то ли от усталости, то ли от чрезмерной дозы
спиртного. И остро царапала жалость по поводу несодеянного.
     Мысли   вызывали   долгую,  удушливую  бессонницу.   Сон   приходил   к
обессиленным видениями мужчинам лишь на рассвете.

x x x
     И прошлое вдруг вспомнится,
     И потечет сукровицей
     Проклятая бессонница
     В раскрытое окно.
     Колокола на звоннице
     Обидой растрезвонятся,
     И ночь, моя любовница,
     Уляжется со мной.
     ( А. Стебелев. Кабул, июнь 1988 года)


x x x
     Собственно  Ограниченный   контингент  советских  войск  в  Афганистане
насчитывал приблизительно  сто  десять тысяч человек. Помимо этого в  стране
находились сотрудники МВД,  КГБ и ГРУ, а также  их боевые спецподразделения:
"Кобальт",   "Каскад",  "Алмаз"   и   "мангруппы"  -   "маневренные  группы"
погранвойск.   В  сумме  общее   количество  мужчин   значительно  превышало
официальную цифру.
     Женщин было немного. Наверное, тысячи три.
     * * *
     Горы медленно появляются из растворяющейся тьмы. Прохладно  и настолько
тихо, что мы, сидя на бронетранспортерах, невольно разговариваем вполголоса.
     Тишина  и  в  "женском"  модуле,   напротив   которого   стоят   боевые
темно-зеленые машины.
     Наше подразделение уходит на операцию, которую вот уже несколько дней в
районе  Тора-Бора ведет  бригада.  Роты  с трудом  взбираются  в  горы. Духи
ожесточены. Наши - тоже. В бригаде потери. Причем значительные.
     Из-за угла модуля выбегает офицер. Я знаю этого парня. Он один из самых
отчаянных и храбрых командиров взводов десантно-штурмового батальона.
     Парень запрыгивает  на  головной  бронетранспортер.  Машины  трогаются.
Десантник смотрит  в  сторону барака. В одном из окон колыхнулась занавеска.
Взводный едва заметно отрывает руку от автомата, прощаясь.  Мы замечаем это,
однако делаем вид, что слишком увлечены своими делами.
     Но как мы  завидовали в этот момент десантнику! Нас никто и  никогда не
провожал на боевые.
     * * *
     Ольге - за тридцать. Она стройная, но совсем  некрасивая. Вообще-то для
Афгана это небольшая беда. При известном старании Ольга могла бы найти здесь
настоящего мужа. Но она очень любит Володьку.
     Офицер - красивый здоровенный парень, на несколько лет моложе Ольги. Он
живет  с ней  только  потому,  что  женщин в соединении мало  и выбирать  не
приходится.
     Женщина  смотрит  за  Володей,  как  за  малым  дитем:  готовит  обеды,
обстирывает, зашивает и  ушивает  форму, бегает  в гарнизонный магазинчик за
сигаретами.
     Старлей ходит к Ольге обычно ночью и пьяный. Женщина его не гонит.
     Перед возвращением в Союз у Ольги уже видимо круглится живот. На Родине
она рожает.
     - Мальчика! - радуется вся женская "колония" бригады.
     Только Володька делает вид,  что  ничего не произошло и  он ни о чем не
знает.
     - Вот гад! - говорят  женщины. - Мог бы сыну хоть что-нибудь  в подарок
купить.
     С ними согласны почти все мужчины бригады.

x x x
     Над  Кабулом  ночь. Жизнь на аэродроме кипит. Одни  самолеты  взлетают,
другие заходят на посадку.
     Мы - несколько придурков, которым "в одну сторону", бегаем от "борта" к
"борту". Везде неудача - в нашем направлении рейсов нет.
     Ближе к  полуночи  - счастье. Один  из вылетающих самолетов  неожиданно
изменяет маршрут  и  собирается идти  на нужный  нам аэродром.  Мы  осаждаем
командира "борта".
     - И не просите, - отказывает сразу тот. - Парашютов  для вас  нет, да и
машина под завязку. Видите, ящики сплошняком!
     Мы умоляем, но все безрезультатно. Среди нас какая-то девица.
     Рампа   медленно   поднимается.   Самолет   готовится  к   отлету.   Мы
разочарованно  отходим в сторону. Вдруг дверь отходит в  сторону, и один  из
летчиков машет девушке рукой.
     Они  переговариваются, после  чего опускается  металлическая  лесенка и
девушка исчезает в темном чреве самолета. Мы бросаемся к лестнице.
     - Мужики, вы охренели!!! - кричит пилот, сталкивая нас вниз.
     - А она? - орем мы. - Почему нам нельзя?
     - А что с вас возьмешь? - хохочет летун. - Были бы бабами - пожалуйста!
     Мы пасуем перед подобным откровением и отступаем. Лесенка уходит вверх.
Дверь  захлопывается. Никто из нас даже  не ругается. Мы понимаем абсолютное
преимущество девушки перед нами и правоту экипажа. В самом деле, какой с нас
прок?
     * * *
     Разговариваем с  молодой  женщиной, вышедшей здесь, в Афгане, замуж  за
вертолетчика:
     - Упросила мужа взять на отдаленную горную заставу. Они туда продукты и
почту везли. Прилетаем на одинокую вершину. Ни деревца.  Под нами - скалы  и
горы. Выхожу  из  "вертушки". Начальник  заставы,  как  меня увидел,  чуть в
обморок не упал. Все солдаты сбежались и смотрят на меня,  как  не  знаю  на
кого,  на динозавриху,  что  ли, - женщина  смеется.  -  Потом  по  сторонам
расползлись,  и все из-за углов смотрят глазами вытаращенными. Вдруг  ко мне
солдатик подходит. Смущается, бедный, бледнеет, краснеет и тихо так говорит:
"Вы извините, но можно вас за  руку подержать. Чуть-чуть?" "Можно",- отвечаю
и руку протягиваю. Он прикоснулся  осторожно пальцами, постоял так немного и
говорит: "Спасибо. Я женщин полтора года не видел. Вообще ни  разу.  Они мне
даже сниться перестали!"
     * * *
     Нина Сергеевна - местный старожил. Сколько она в Афгане - не знаю. Одни
говорят - четыре года, другие - пять лет. Срок, безусловно, огромный. Как ей
удалось затянуть свое пребывание вдвое больше обычного - ума не приложу.
     Нина Сергеевна "пережила" уже двух командиров полков, которые, отслужив
по два года, уехали в Союз. Несомненно,  она  - реликвия нашей части, этакий
ходячий свидетель ее боевой славы.
     Нине  Сергеевне  далеко  за  сорок.  Женщина  изо  всех  сил  старается
выглядеть  моложе: косметика лежит слоями, наряды - самые яркие  и  броские.
Издалека Нина Сергеевна напоминает светофор.
     Женщина живет с парнем, который моложе ее лет на двадцать.  Николай без
ума от Нины  Сергеевны, и поэтому  автомобильный  склад,  находящийся  в его
ведении,  время от  времени  пустеет,  а  афганцы  в  округе  радуются новым
дефицитным запчастям.
     Наши остряки утверждают, что  женщина передается вместе с автомобильным
складом  по  описи от одного заменщика другому.  Как  было пять лет назад  -
судить  не  берусь. Но то, что предыдущий  друг Нины Сергеевны был с того же
автосклада, - совершенно точно.
     Любовь  у Нины  Сергеевны  и  Николая  столь  сильна,  что  решают  они
пожениться. Ради возлюбленной  парень готов немедленно  расстаться с женой и
ребенком.
     Он  постоянно  говорит  всем на каждом  углу, что супруга ему  в  Союзе
изменяет и поэтому жить с ней дальше невозможно.
     Мы,  устав слушать  жалостливые  речи  Николая,  едва  заприметив  его,
шарахаемся в стороны. Нам неприятен прапорщик.
     Плохая ли  у него  жена, мы  не  знаем, но  то,  что  Нина  Сергеевна с
Николаем ездили  в  Кабул  подавать заявление  в  посольство, известно  всем
наверняка. Когда командир узнал об этом, он вызвал к себе прапора и спросил:
" Ты что, опупел!?"
     - Я люблю ее, - ответил Николай мечтательно. - Мы поженимся!
     -  Идиот, - сказал  командир и немедленно выслал  парня в  Союз. Причем
сделал полковник это по-божески,  списав все на резко ухудшившееся состояние
здоровья прапорщика.
     * * *
     Подразделение  входит в кишлак.  Последний раз нога советского  солдата
ступала  сюда много лет  назад. Навстречу,  как  обычно, малышня.  От сердца
отлегает. Если рядом дети - значит, стрельбы не будет.
     Пацанята прыгают  вокруг  машин.  С каждой  минутой  их становится  все
больше - босоногих, чумазых, в длинных рубашонках.
     - Командор,  командор,  - кричат  ребятишки, - смотри, это ваш, шурави.
Шурави, командор!
     Смотрю  на  пацаненка,  который смеется  и закрывает лицо  ручонками. В
самом  деле, настоящий  славянин.  Белоголовый  и  конопатый. Глаза светлые.
Странно  видеть русского мальчишку, одетого в афганскую  одежду,  тем  более
среди смуглых и черноволосых сверстников.
     - Откуда он здесь?
     Мальчишки вокруг визжат от восторга, прыгают и машут руками.
     -  В кишлак ваши  солдаты приходили.  Сначала война  была,  а потом они
несколько дней здесь жили.
     - А где его мать?
     - Здесь!
     - Их никто не трогает?
     - Никто!
     - А друзья у него есть?
     - Конечно, - кричат мальчишки и бросаются к белобрысому пацаненку, таща
его за руки в разные стороны. - Это мой друг! ... И мой! И мой тоже!
     Ребятишки  теребят "шурави", обнимают его и показывают мне, как они его
любят. Признаться, я в  тот момент был потрясен. И сразу подумал о  том, как
бы жил в русской деревне мальчишка, отцом которого оказался солдат вермахта.
И каково было бы его матери среди односельчан?
     * * *
     В   полку  готовится  свадьба.  Медсестра   выходит  замуж.  Пока  идет
лихорадочная  подготовка  к торжеству,  меня  командируют в  госпиталь,  где
раньше  работала   Леся,  дабы   сообщить  ее   подругам   о  приближающемся
бракосочетании.
     Я  блуждаю  по модулю,  разыскивая  незнакомых  девушек.  Натыкаюсь  на
женщину, которая по  местной  привычке  непременно  любопытствует  о причине
поисков.
     Объясняю. Женщина чуть не сползает по стенке.
     - Эт-т-та? Замуж? - спрашивает она, выпучив глаза.
     - Да!
     - Не может быть!? - ужасается женщина и невольно восклицает:  -  Бедный
мальчик! Сколько ему до замены осталось?
     - Два месяца.
     Женщина прикрывает рот рукой.
     -  Недотянул!  -  делает  вывод  она и  рассказывает такое  про прежние
похождения Леси в госпитале, что я, возвращаясь обратно, все время повторяю:
"Бедный мальчик! Бедный мальчик!"
     * * *
     -  Эх,  -  мечтательно  вздыхает в бане  офицер,  спину  которого  трет
мочалкой товарищ,  - любила же  моя  жена,  когда  я вот  так ей  по  спинке
прохаживался!
     -  Не  волнуйся, -  немедленно  говорит кто-то.  -  Сейчас  ей  другой,
наверное, доставляет подобное удовольствие.
     Раздается  даже  не хохот,  а отчаянное ржание.  Десятки мужских глоток
захлебываются смехом. Громче всех хохочет