д за гробом кого-либо из самых близких.
Впрочем, частенько случалось,  что пока весть докатится до отдаленной горной
заставы, пока солдат доберется домой - пора и сорок дней отмечать.
     Именно  такого  известия  и  страшился  Нефедов.  Мысли  пожирали душу,
наркотик сушил  тело, а во всем была  безысходность.  Такая, как  на боевых,
когда  духи  режут  подразделение  перекрестным  огнем,  лупят  по  нему  из
"граников", уничтожают безжалостно,  а оно лишь  в землю забивается плотнее.
Люди теряют  разум от  безнадежности  положения и  надеются только на помощь
извне.
     Нефедову ждать ее было не от кого.
     Дни растягивались в столетия. Дурманящее забытье становилось все короче
и даже тогда мысли о родных не оставляли солдата в покое.

8.
     В  длинном  деревянном  туалете  раздался  хлопок.  Солдаты  поблизости
подались было туда, но в проеме  уже стоял побледневший Нефедов, держа левую
руку, перемотанную тряпкой, на весу.
     Кровь каплями стекала на землю.
     Солдат перекошенно взглянул на  ребят, стоящих полукругом, и постарался
улыбнуться:
     - Запал в руке  рванул. Даже сам  не знаю  как.  В карман полез, а  там
запал...
     Солдаты отпрянули от него, как от больного желтухой, а Нефедов побрел в
санчасть, удерживая здоровой рукой набухавшую багровую тряпку.
     На плацу Николая заметил Чижов и рысью - к нему.
     - Что случилось, бача? Что?
     - Да запал... в руке... пальцы оторвало, - бледный Нефедов говорил тихо
и в глаза офицеру старался не смотреть.
     У Чижова исказилось лицо.
     - Как так? Как это произошло?
     Солдат молчал. Кровь заливала ему рукав.
     - С-сука поганая! Гнида! За дембель испугался!? Закосить решил? Домой к
мамочке с папочкой захотел? Как ты мог? Ведь я верил тебе! Так верил! - чуть
не  заплакал Чижов и с  разворота,  хлестко,  сильным движением руки рубанул
кулаком солдату в подбородок.
     Нефедов  свалился  на  щебенку.  Тряпка  полетела  в  сторону.   Солдат
вскрикнул,  и Чижов увидел окровавленную, рваную ладонь с  двумя оставшимися
живыми пальцами.
     Николай медленно встал  и начал обматывать руку. Чижов подлетел к нему,
выдал крепкого пинка в костлявый зад и заорал, трясясь от бешенства:
     - Бегом марш! В санчасть! Бегом! Сволочь! Я кому сказал!
     Нефедов затрусил в указанном направлении,  а взводный дрожащими сбитыми
пальцами ловил сигарету в пачке, смотрел ему вслед и злобно матерился.

9.
     Известие о  том,  что  Нефедов решил  ускользнуть от последних  полгода
службы, потрясло взвод. И состояние солдат можно было,  наверное, сравнить с
тем, если  бы им  объявили,  что  на обед они  сегодня  получат  наваристый,
красный домашний  борщ с островком свежей белой сметаны, жареные грибочки, а
вместо  желтоватой жидкости,  именуемой  компотом, стакан  водки  да крепкий
соленый огурец в придачу.
     После унылого,  постного, отвратительного  обеда солдаты не отправились
спать, а забились в курилку. Подобный добровольный отказ от законного отдыха
был для них делом почти невиданным.
     Места  всем не хватило,  и многие  сели на  землю, опираясь  спинами  о
колени товарищей.
     Солдаты  говорили   наперебой,   пытаясь  найти  ту  причину,   которая
подтолкнула  Нефедова  на такое. Говорили  и  о  самом  Николае.  Вспоминали
разное,  но припомнить  плохое не  могли. Однако  в  итоге сошлись на одном:
"Решил закосить, от службы уйти. Сломался парень".
     Сказали  об этом с  сожалением,  но  жестко. Такого  предательства, тем
более  от  Нефедова,  взвод  понять и простить  не мог. Лишь один Ахмеджанов
бился за друга из последних сил.
     -  Не   мог  он  испугаться,  мужики,  -  горячился  Марат  и  взглядом
стремительно  полосовал  ребят  в  расстегнутых  куртках.  -  Не   трус  он.
Вспомните, когда  мы душарами  только-только сюда попали, а "Бугор" заставил
нас  вместо  себя  "дембельский  аккорд"  выполнять:  сортир поганый зубными
щетками до  белизны шлифовать. Кто с ним  махач открыл? Только Нефед! Мы все
доски скребем, на коленях по дерьму ползаем, головы поднять боимся, а Кольку
по сортиру ногами катают. Разве Нефед  только из-за себя на понт пошел? Он и
о  нас  думал. Дембелей  четверо  было. Нас - в пять раз  больше, и никто за
Нефеда не подписался. Только потом мы тайком, чтобы ни дембеля, ни "дедушки"
не видели, поодиночке к нему подбегали. Нефед не трус. Сейчас вы все злые на
него! И я злой. Но не  верю, что он  сдрейфил. Я  не верю! - почти выкрикнул
последние слова  Марат  и юлой завертелся на  месте, жадно  ощупывая глазами
лица товарищей  и  надеясь  хоть в  ком-то найти понимание и  поддержку.  Но
вокруг - арктический холод и отчуждение.
     -  Он  не  верит,  - насмешливо сказал  солдат  с приплюснутым носом  и
шевельнул огромными плечами.
     Звали здоровяка Степан. Был он  родом с Западной Украины и кличку  имел
во взводе соответствующую - Бандера.
     - Ты Ерсендина вспомни! Тоже смелый был. Полгода вместе с нами по горам
ползал.  Ему лычки  кинули, комодом  сделали, а он потом -  крак, -  Бандера
двинул  ручищами,  будто переламывал  палку, - и  сломался. Вспомни,  как он
первый раз  желтухой заболел! Мы  жалели  его: виноград и  арбузы  с  боевых
тащили, пупки надрывали, полмешка чая духовского ему в госпиталь передали. А
он только вылечился, побыл немного в роте и снова в инфекцию загремел. Потом
еще два  раза болел. Его комиссовали и в  Союз отправили. Только через месяц
мы узнали, что он  у своего земляка-фельдшера желтушную мочу  в  баночках за
тридцать чеков покупал и пил ее, падла.
     -  Все они  козлы,  - вклинился  в монолог украинца вечно  взъерошенный
Валерка Ступар и  смачно  плюнул на  землю,  - кто с Джезказганской области!
Своему земеле - и продавать? Тем более мочу.
     Ступар еще раз сплюнул,  тем самым демонстрируя свое полное презрение к
Ерсендину.
     -  Что, не было  такого? - наступал на Ахмеджанова Бандера,  и ветераны
взвода качали  согласно  головами.  - Кто знает,  может, Нефед замкнул после
того, как Сереге  пулями черепок  разнесло, а его  мозгами Нефеду всю  морду
залило?  Может, Нефед  после этого сказал  себе: "В горы -  ни за  что". Сам
видел, какой он последнее время  был. Весь мой чарс перевел и твой,  кстати,
тоже.  Мне  наркоты не  жалко, хоть  он у меня и  в долг брал.  Я  себе  еще
достану.  Просто Нефед в  штаны наложил и  все  думал,  как закосить. Вот  и
додумался. Нефед выйдет из санчасти - я первый ему в морду плюну.
     Бандера давно вскочил  с места. Он тяжело дышал, сжимал кулаки, и никто
из ребят не сомневался, что так оно и будет.
     -  Ты  вспомни,  каким Нефед бешеным стал,  когда Серегу убили. Пулемет
перезарядил,  из  ямы выскочил и в полный  рост на духов погнал. Стреляет по
точке  и бежит на нее, не сворачивая. Даже Чиж сказал потом Нефеду, что если
бы не его состояние... эта... как его... эффекта...
     -   Аффекта,  придурок,  -  поправил  Ахмеджанова  самый   грамотный  в
подразделении москвич Горюнов.
     - Да, что  если  не это состояние аффекта, то мы еще кого-нибудь  могли
потерять.
     -  Именно с аффекта у него все и  началось,  -  глубокомысленно заметил
Горюнов.  -  Когда   убили  Серегу,  у  Нефеда   нарушилось  психологическое
равновесие. А когда он на духов  побежал,  то это у него стресс нервный был.
Это болезнь такая, только психическая.
     - Сам ты психический! - обиделся за друга Марат.
     -  А  ты не видел, каким Нефед  последние  месяцы бродил? Все от него -
стресса.
     - Это оттого, что ему писем не было. Вы сами знаете, что значит  письма
долго не получать. Вот...
     -  Это  не  значит, что надо сразу шлангом прикидываться, - зло перебил
Ахмеджанова  Ступар. - Я вон какое письмо  от бабы получил, и то ничего, а я
думал, что она любит меня, стерва.
     Пару  месяцев  назад  Ступар получил  письмо  от  невесты,  как  он  ее
официально именовал,  где она сообщала Валерке, что  выходит замуж.  Видимо,
просто  сообщение  девушку  не удовлетворило.  И  ее  новый суженый, изучив,
наверное,  все   непристойные   надписи  в  общественных  мужских  туалетах,
полностью нашпиговал ими письмо. А девица аккуратно приписала: "И пусть тебя
в твоем Афгане убьют, чтобы ты домой не вернулся".
     Относительно  "ничего"  Ступар загнул. После  такого нежного  девичьего
послания Валерка полез в  петлю, сделанную  из крепкого матерчатого брючного
ремня. Но ребята о письме прознали, цепко следили за  неудачливым влюбленным
и от самоубийства спасли в самую последнюю минуту.
     Ступар  всхлипывал,  трясся  телом  и  его долго  отпаивали  самогоном,
купленным  у вольнонаемных.  А потом  Валерка  в  одночасье посуровел  и дал
клятву, что придет  из  армии  - козла с бабой изобьет  и в  течение месяца,
кровь  из  носу,  но  испортит  пятерых девчонок. На что  Горюнов -  большой
авторитет по женскому вопросу  в роте - посоветовал тому на гражданке голову
не ломать и  за  невинными девочками отправляться  сразу в начальные  классы
школы.
     - Что вы все письма, стрессы, эффекты, - продолжал злиться Бандера, - в
морду  Нефеду,  и все. А в Союз поедет, так дать ему самую  чмошную,  рваную
парадку. Пусть катится ко всем чертям!
     Такого нечеловеческого унижения Ахмеджанов вынести не смог.
     -  Это  ты  покатишься ко всем чертям,  - закричал  худенький  Марат  и
замахал кулачками перед лицом огромного Степана.
     И быть бы татарину битым, если бы не Свиридов.
     Юрка вбежал в курилку, увидел ребят и моментально все понял.
     - За Кольку буча?
     -  А  то,  -   подтвердил  Ступар,  с  интересом  глядя  на  Бандеру  и
Ахмеджанова,  которые стояли  друг  против  друга с перекошенными от  злости
лицами.
     - Погодите рыльники чистить,  - сказал  Свиридов. - Я вам сейчас письмо
прочитаю.  Мне  его  только-только  пацан  из  санчасти притарил.  Письмо  в
Колькином хэбчике лежало, как я и думал.
     Взвод разом перевел взгляды на почтальона.
     Свиридов развернул истертый листок.

10.
     - Вот так-то, мужики, - спрятал конверт в карман Свиридов.
     - Я говорил, говорил, что Нефед не трус! - радостно завизжал Ахмеджанов
и  бросился обнимать Юрку. - Молодец,  Свирид! Молодец! Видите, как оно  все
выходит -  Нефед  не  падла!  Я  всегда  это  знал! -  скакал перед ребятами
радостный Марат.
     Глядя на него, солдаты тоже начинали улыбаться.
     - Ай,  как плоха, - внезапно сказал якут  Пантелеймон Никифоров, и  его
большое круглое, как сковорода, лицо страдальчески сморщилось.
     Марат  перестал выкидывать коленца и вместе с  остальными посмотрел  на
маленького якута.
     - Ай, плоха, -  повторил Никифоров  и закачал головой. - Водка  плохая,
злая. У нас в деревне пьют. Ай, как пьют! Батя пьет, мамка пьет, браты пьют.
Все пьют. Когда пьяный - дурной: песца  - бери, белку -  бери, соболь - тоже
бери.  Водку  давай.  Нет  жизни  без  водки.  Ай,  не  хорошо!  -  закончил
Пантелеймон,  и его щелочки-глазки совершенно исчезли,  превратившись в  две
черненькие полоски.
     - Нехорошо, нехорошо,  - передразнил Никифорова Ступар. - Сам,  небось,
вернешься и тоже водяру хлестать будешь?
     - Буду, - уныло согласился Пантелеймон и виновато съежился.
     - Что так? - поинтересовался Горюнов.
     - Все  пьют, и я  должен. Если  не  буду, значит,  не такой,  чужой,  -
ответил стыдливо якут.
     Каждый во взводе про себя пожалел Пантелеймона.
     Был  Никифоров  на вид  тщедушным и  невзрачным. Но на  самом деле якут
удивлял всех своей выносливостью, силой  и цепкостью. А снайперская винтовка
будто была продолжением Пантелеймона, потому что с малых лет охотился якут в
тайге. И духов щелкал Никифоров, как рыженьких пушистых белок в тайге.
     Убивал  Пантелей  спокойно  и  наверняка:  с  первого   выстрела  и   в
переносицу. Поэтому приклад его винтовки  был густо усыпан частыми рубчиками
насечек.
     За это  сильно уважали якута  ребята, а  любили за мягкость и  доброту.
Пантелеймон последние деньги готов  был  отдать, последний кусок хлеба, если
видел, что это кому-то надо больше, чем ему.
     Ребята искоса поглядывали на понурого Пантелеймона и молчали.
     - Жалка,  - не выдержал Никифоров, страдальчески  морща  лицо. - Плоха,
когда батя пьет. Нефеда жалка. Мамку, братишку его жалка.
     - Жалко у пчелки, а  пчелка на елке, - сказал хмуро Ступар и спросил: -
Что делать-то будем?
     - Что? Что? - передразнил Бандера. - В дорогу  надо собирать Нефеда. Из
санчасти мужика  выпишут и в  Союз отправят. А у него и формы  толковой нет.
Как он неподготовленный поедет?
     - А вдруг Кольку в дисбат? - спросил Ступар,  но на  него так закричали
ребята, что Валерка и не рад был, что задал подобный вопрос.
     - Идиот,  - сказал Горюнов. - Нефед с  медалью. Если медаль есть, то не
сажают.
     - Я  Нефеду свои сапоги отдам, - вроде бы безразлично сказал Бандера. -
У нас нога одинаковая. А я себе еще достану.
     Все  ахнули. Сапоги у  Степана  были  потрясные. Полгода  он  рыскал  в
поисках  и  наконец с помощью земляка  купил сапоги  со шнурками по  бокам в
десантном полку.
     Бандера долго колдовал над ними: набивал каблучки и  стачивал затем  их
под  углом;  распарывал яловую кожу и вновь сшивал; ладил внутрь  вставочки;
тщательно,  с  великим  усердием  полировал  всю поверхность, и от этого они
казались хромовыми. Сапоги вышли ладные.
     Иногда Степан  их  доставал просто так  и ставил  на стол. Сам  Бандера
небрежно  садился  рядом, закуривал  и  слушал,  как  все вокруг восхищаются
сапогами. А они, иссиня-черные,  стояли,  как две бутылочки,  на обшарпанном
столе и бросали в ребят веселых солнечных зайчиков.
     Довольный Степан  улыбался и  видел,  наверное,  себя  в этих  сапогах,
шагающим по родному селу.
     Сельчане  прикладывают козырьком ладони  ко  лбу,  стараясь  разглядеть
солдата. "О! То Ывана Мытро сын пойшов!"
     Девушки  во  все глаза  смотрят  на  Степана,  удивленно  окидывая  его
необычную  форму с медалью на груди. Женщины выходят  из калитки. Улыбаются.
"Добрый дэнь, Стэпан! Ой, мами радисть! Якый ты стал,  Стэпан! Иды швыдче по
дому, Стэпан! Там, напевно, мамо все очи продывилась?"
     А   малышня  стремглав  мчится   по  улице  и  звонкие  голосочки,  как
колокольчики: "Стэпан Мытро з армии вэрнувся! Баба Ганка, ваш Стэпан до дому
идэ!"
     Степан Митро медленно, важно шагает по утопающей в зелени родной улице,
что не раз снилась ему в Афгане, и сапоги весело поскрипывают: "Скрип-скрип!
Скрип-скрип!"
     Эх, сапоги, сапоги!  Сапоги  со шнурочками! Сколько  раз вы  оттягивали
черную  печаль  от солдатского  сердца!  Сколько раз  вы  безмолвно убеждали
Степана, что придет  день и вы понесете его, как сапоги-скороходы, к родному
селу, в отчий дом!
     -  Сапоги  хорошие! Нефед обрадуется. Я себе  другие  сделаю, - убеждал
друзей прижимистый Степан.
     Ребята кивали Бандере, но знали, что таких роскошных сапог у  него  уже
не будет.
     - Я Кольке свой хэбчик экспериментальный отдам, - быстро сказал Ступар,
видимо испытывая внутреннюю  неловкость за упомянутый дисбат. - А еще ремень
белый.
     Подобные  ремни  в Афгане  были редкостью  необычайной, и  для солдата,
возвращающегося  в Союз,  не было большего шика, нежели опоясаться таким вот
ремнем.
     Взвод  начал кропотливо  собирать Нефедова в дорогу. Никто не остался в
стороне.
     Клубился   сигаретный  дым.   Плевки  окончательно   затопили  курилку.
Солнечные пятна медленно ползли по лицам солдат.
     Нефедова  одели с  ног до головы, и даже лишние вещи появились, которые
их бывшие владельцы никак не соглашались забрать.
     -  А  мама с братишкой? - встрепенулся  Ахмеджанов. -  Им тоже  подарки
нужны. Нельзя Кольке с пустыми руками ехать.
     - Точно, - подтвердил Свиридов. - У меня сестренка маленькая. Я ей жеву
припас. Я Нефеду для братана жеву отдам.
     -  А у меня платок есть. Большой, красивый, с серебристыми точечками, -
сказал Ахмеджанов. - Наверное, подойдет Колькиной маме?
     Все во взводе согласились, что платок подойдет.
     - Платка мало, - заметил Горюнов. - К нему косметика нужна. У меня есть
набор. И блестки еще. Я их тоже отдам. Две коробочки.
     Все засмеялись.
     -  Баран,  -  тут же  отомстил за "идиота"  москвичу  Валерка Ступар. -
Думай, что предлагаешь.  Разве его мама будет блестками лицо мазать? Блестки
- это для девушки.
     - Для нее и отдаю, - нисколько не обиделся на Валерку Горюнов.
     - Нет  у него девушки, - вздохнул Марат. - Точно  знаю. Нефед только  о
маме с братишкой говорил.
     - Будет, - уверенно сказал Горюнов. - Таких, как Николай, мало. Их бабы
с руками-ногами отрывают. Будет у него девушка. Вот увидите.

11.
     Через несколько  часов  в  штабе  полка проходило совещание  командиров
батальонов и их заместителей.
     Командир коротко  подвел итоги  за  минувшую  неделю.  Упомянул он  и о
случае членовредительства во втором  батальоне. Комбат, здоровый круглощекий
майор,  и  его заместитель по  политической  части  стыдливо  завозились  на
расшатанных стульях.
     Покачнулись  столы,  загремели  стулья:  офицеры  начали   выходить  из
кабинета. Совещание закончилось.
     За столом остались круглощекий майор и щеголеватый  капитан с раскрытым
блокнотом в руках.
     - Как  этот там? -  спросил  устало  и равнодушно командир полка,  топя
короткопалую ладонь в густой шевелюре, подернутой серебристой нитью.
     - Лежит еще. Ничего  страшного. Через несколько  дней  выпишут,  -  как
чертик  из   табакерки,  выскочил  вперед  начальника  замполит  и  зачастил
барабанной дробью, преданно глядя на комполка.
     - Пусть  лежит,  -  сказал  безразлично  подполковник.  -  Выйдет  -  в
прокуратуру и дисбат. Посадим  его. Чтобы другим неповадно было.  Если мы на
это сквозь пальцы посмотрим, то завтра половина полка калеками будет.
     Замполит согласно закачал головой.
     - Ты-то что молчишь? - взглянул на комбата подполковник.
     Майор надул и  без  того  огромные  щеки,  молча  протягивая  командиру
конверт, усыпанный с одного края большими печатными буквами.
     Капитан удивленно взглянул на письмо и закусил губу.
     Подполковник начал читать. Капитан обиженно смотрел  на майора.  Комбат
полуприкрыл глаза и, казалось, дремал.
     Командир полка уронил кулаки на конверт и поднял глаза.
     - Вот сволочь, - сказал подполковник. - Я так думаю: если нажрался,  то
ложись  и  спи,  а не  концерты  устраивай.  Я  в Белогорске еще  служил,  в
Дальневосточном, так случай у нас произошел. Один старлей был на дежурстве и
домой ужинать  пришел.  А датый уже. Где  так набрался - неизвестно. Короче,
садится за стол и жене  приказывает: "Бутылку  доставай!". А  она ему: "Тебе
дежурить. Куда еще  пить?" Тогда  старлей пистолет  выхватывает: "Иль ставь,
или застрелю!".  Жена думала, что он шутит, а он и в самом деле застрелил. А
тут? Вот сволочуга! И как солдату с такими мыслями можно в караул, например,
заступать? Как ему службу нести? Хорошо, что еще не  застрелился. Характер у
парня есть. Не каждый так сможет. Или пан, или пропал.
     Щеки у майора опали, и он согласно кивнул.
     - Постой, а это не тот боец, который на духов в полный рост с пулеметом
шел?
     - Тот, - ответил комбат.
     - Хороший солдат?
     - Не то слово, - сказал скупой на похвалу майор. - Из деревень они все,
в принципе, мужики стоящие, а этот вообще золото. Если  бы все такими были -
всю жизнь можно в армии служить.
     - К ордену представили?
     Комбат  уезжал  в  Кабул,  и наградными  листами  занимался щеголеватый
капитан.
     Замполит  спрятал  глаза  и  забубнил под  нос: "Запуталось как-то все.
Замотался, закрутился, а ротного проконтролировать не успел".
     Капитан  врал  без зазрения  совести.  Командир роты  принес  наградные
листы. Замполит  распушил пальцами бумаги, наткнулся на Нефедова и брюзгливо
сказал: "У  него медаль "За отвагу", а ты еще  и на орден  тянешь. Жирно для
одного"