тся: -
Холин, ну-ка покажи - ушами!
     - Всегда - пожалуйста! - Холин с готовностью подскакивает и, став перед
нами,  шевелит ушными  раковинами;  лицо  его при  этом  остается совершенно
неподвижным.
     Мальчик, довольный, торжествующе смотрит на меня.
     -  Можешь не огорчаться, - говорит  мне Холин,  - ушами  двигать я тебя
научу. Это успеется. А сейчас идем, покажешь нам лодки.
     - А вы меня с собой возьмете? - неожиданно для самого себя спрашиваю я.
     - Куда с собой?
     - На тот берег.
     - Видали, - кивает на  меня  Холин, - охотничек!  А зачем тебе  на  тот
берег?..  -  И, смерив  меня  взглядом, словно оценивая, он спрашивает: - Ты
плавать-то хоть умеешь?
     - Как-нибудь! И гребу и плаваю.
     - А плаваешь как - сверху вниз? по вертикали? - с самым серьезным видом
интересуется Холин.
     - Да уж, думаю, во всяком случае, не хуже тебя!
     - Конкретнее. Днепр переплывешь?
     - Раз пять,  - говорю я. И это  правда, если учесть,  что я имею в виду
плавание налегке в летнее время. - Свободно раз пять, туда и обратно!
     - Силе-ен  мужик! - неожиданно  хохочет  Холин,  и они  втроем смеются.
Вернее, смеются Холин и мальчик, а Катасонов застенчиво улыбается.
     Вдруг, сделавшись серьезным, Холин спрашивает:
     - А ружьишком ты не балуешься?
     - Иди ты!.. - раздражаюсь я, знакомый с подвохом подобного вопроса.
     -  Вот видите, -  указывает  на меня Холин,  -  завелся с  пол-оборота!
Никакой выдержки. Нервишки-то явно  тряпичные, а просится на тот берег. Нет,
парень, с тобой лучше не связываться!
     - Тогда я лодку не дам.
     -  Ну,  лодку-то мы  и сами возьмем -  что у нас,  рук нет? А случ-чего
позвоню комдиву, так ты ее на своем горбу к реке припрешь!
     - Да будет вам,  - вступается мальчик примиряюще. - Он и так даст. Ведь
дашь? - заглядывая мне в глаза, спрашивает он.
     - Да уж придется, - натянуто улыбаясь, говорю я.
     - Так идем посмотрим! - берет меня за рукав Холин. - А ты здесь побудь,
- говорит он мальчику. - Только не возись, а отдыхай.
     Катасонов, поставив на табурет фанерный чемоданчик, открывает его - там
различные  инструменты, банки с чем-то, тряпки, пакля, бинты. Перед тем  как
надеть ватник, я пристегиваю к ремню финку с наборной рукоятью.
     - Ух и нож! - восхищенно восклицает мальчик, и глаза у него загораются.
- Покажи!
     Я протягиваю ему нож; повертев его в руках, он просит:
     - Слушай, отдай его мне!
     - Я бы тебе отдал, но понимаешь... это подарок.
     Я его не обманываю.  Этот  нож - подарок и  память о моем лучшем  друге
Котьке Холодове. С  третьего  класса  мы сидели с Котькой  на  одной  парте,
вместе ушли в  армию, вместе были в  училище  и воевали  в одной дивизии,  а
позже в одном полку.
     ...На  рассвете того сентябрьского дня  я находился  в окопе  на берегу
Десны. Я видел, как Котька со своей ротой - первым  в нашей  дивизии - начал
переправляться на правый берег. Связанные из бревен, жердей и бочек  плотики
миновали  уже  середину  реки,  когда немцы  обрушились  на переправу  огнем
артиллерии  и минометов. И  тут же белый  фонтан воды взлетел  над Котькиным
плотиком...  Что было  там дальше,  я не видел - трубка в  руке  телефониста
прохрипела: «Гальцев, вперед!..» И я, а за мной вся  рота -  сто с
лишним человек, - прыгнув через бруствер, бросились к воде, к точно таким же
плотикам... Через полчаса мы уже вели рукопашный бой на правом берегу...
     Я еще не решил, что сделаю с финкой: оставлю ее себе или же, вернувшись
после  войны  в Москву,  приду  в тихий переулочек на  Арбате  и  отдам  нож
Котькиным старикам, как последнюю память о сыне...
     - Я тебе другой подарю, - обещаю я мальчику.
     - Нет, я  хочу этот! - говорит он капризно и заглядывает мне в глаза. -
Отдай его мне!
     - Не жлобься, Галыдев, -  бросает  со стороны  Холин неодобрительно. Он
стоит одетый, ожидая меня и Катасонова. - Не будь крохобором!
     - Я тебе другой подарю. Точно такой! - убеждаю я мальчика.
     - Будет у тебя такой нож, - обещает ему Катасонов, осмотрев  финку. - Я
достану.
     - Да я сделаю, честное слово! - заверяю я. - А это подарок, понимаешь -
память!
     - Ладно уж, - соглашается наконец мальчик обидчивым голосом. - А сейчас
оставь его - поиграться...
     - Оставь нож и идем, - торопит меня Холин.
     - И чего мне с  вами идти?  Какая  радость? - застегивая  ватник, вслух
рассуждаю я.  -  Брать вы меня с  собой не берете, а  где  лодки, и без меня
знаете.
     - Идем, идем, - подталкивает меня Холин. - Я тебя возьму, - обещает он.
- Только не сегодня.
     Мы  выходим втроем и  подлеском направляемся к  правому флангу. Моросит
мелкий,  холодный дождь. Темно,  небо  затянуто сплошь  -  ни звездочки,  ни
просвета.
     Катасонов скользит впереди с чемоданом, ступая без шума и так уверенно,
точно он каждую  ночь ходит этой тропой. Я снова спрашиваю Холина о мальчике
и узнаю, что маленький Бондарев из Гомеля, но  перед войной жил с родителями
на  заставе  где-то в Прибалтике. Его отец, пограничник,  погиб  в первый же
день  войны. Сестренка полутора лет  была убита на руках у мальчика во время
отступления.
     - Ему столько довелось пережить, что  нам и не снилось, - шепчет Холин.
- Он  и  в партизанах был, и в Тростянце -  в лагере смерти... У него на уме
одно: мстить до последнего! Как рассказывает  про  лагерь или вспомнит отца,
сестренку -  трясется весь. Я  никогда  не  думал,  что  ребенок  может  так
ненавидеть...
     Холин на мгновение умолкает, затем продолжает еле слышным шепотом:
     -  Мы тут  два  дня  бились -  уговаривали  его поехать  в  суворовское
училище.  Командующий сам убеждал  его:  и по-хорошему и грозился. А в конце
концов разрешил  сходить с  условием:  последний раз! Видишь ли, не посылать
его -  это тоже боком может выйти. Когда он впервые пришел к нам, мы решили:
не посылать! Так он  сам ушел. А при возвращении  наши же -  из  охранения в
полку у Шилина - обстреляли его. Ранили  в плечо, и винить некого: ночь была
темная, а никто ничего не знал!.. Видишь ли, то, что  он делает,  и взрослым
редко  удается. Он один дает больше, чем ваша разведрота. Они лазят в боевых
порядках немцев не далее войскового тыла{3}. А проникнуть и легализироваться
в оперативном тылу противника и находиться там, допустим, пять - десять дней
разведгруппа не  может. И  отдельному  разведчику это  редко удается. Дело в
том,  что  взрослый  в  любом  обличье  вызывает  подозрение.  А  подросток,
бездомный  побирушка  - быть может, лучшая  маска для разведки в оперативном
тылу...  Если  б  ты  знал  его  поближе  - о таком мальчишке  можно  только
мечтать!..  Уже решено, если после войны  не отыщется  мать,  Катасоныч  или
подполковник усыновят его...
     - Почему они, а не ты?
     -  Я  бы  взял, -  шепчет  Холин,  вздыхая,  -  да подполковник против.
Говорит, что меня самого еще надо воспитывать! - усмехаясь, признается он.
     Я  мысленно  соглашаюсь  с  подполковником:  Холин  грубоват,  а  порой
развязен и циничен. Правда, при мальчике он сдерживается, мне  даже кажется,
что он побаивается Ивана.
     Метрах  в  ста  пятидесяти  до  берега мы сворачиваем в кустарник, где,
заваленные  ельником,  хранятся  плоскодонки. По моему приказанию их  держат
наготове и через день поливают водой, чтобы не рассыхались.
     Присвечивая фонариками,  Холин и  Катасонов осматривают лодки, щупают и
простукивают  днища и  борта.  Затем переворачивают  каждую, усаживаются  и,
вставив   весла  в  уключины,  «гребут».  Наконец  выбирают  одну,
небольшую, с широкой кормой, на трех-четырех человек, не более.
     - Вериги эти ни к чему. - Холин берется за цепь и, как хозяин, начинает
выкручивать  кольцо.  -  Остальное  сделаем  на  берегу. Сперва опробуем  на
воде...
     Мы поднимаем лодку - Холин за нос, мы с Катасоновым за корму - и делаем
с ней несколько шагов, продираясь меж кустами.
     - А ну вас к маме! - вдруг тихо ругается Холин. - Подайте!..
     Мы  «подаем»  - он взваливает лодку  плоским  днищем себе  на
спину, вытянутыми  над головой  руками  ухватывается с  двух сторон за  края
бортов  и,  чуть  пригнувшись, широко  ступая, идет следом  за Катасоновым к
реке.
     У  берега  я обгоняю их - предупредить пост охранения, по-видимому, для
этого я и был им нужен.
     Холин  со своей ношей  медленно сходит  к  воде  и останавливается.  Мы
втроем осторожно, чтобы не нашуметь, опускаем лодку на воду.
     - Садитесь!
     Мы  усаживаемся.  Холин,  оттолкнувшись, вскакивает  на  корму -  лодка
скользит от берега. Катасонов, двигая веслами -  одним гребя, другим табаня,
- разворачивает ее то вправо, то  влево. Затем  он и Холин, словно задавшись
целью перевернуть лодку, наваливаются попеременно то на левый,  то на правый
борт, так  что  того  и  гляди  зальется вода,  потом,  став на четвереньки,
ощупывая, гладят ладонями борта и днище.
     - Клевый тузик! - одобрительно шепчет Катасонов.
     - Пойдет, - соглашается  Холин. - Он, оказывается,  действительно  спец
лодки  воровать, дрянных  не берет!  Покайся, Гальцев,  скольких  хозяев  ты
обездолил?..
     С  правого берега то  и дело,  отрывистые  и  гулкие  над водой  стучат
пулеметные очереди.
     - Садят в божий свет, как в копеечку, - шепелявя, усмехается Катасонов.
- Расчетливы вроде и прижимисты, а посмотришь -  сама бесхозяйственность! Ну
что толку палить вслепую?.. Товарищ  капитан, может,  потом под  утро  ребят
вытащим, - нерешительно предлагает он Холину.
     -  Не  сегодня.  Только  не   сегодня...  Катасонов  легко  подгребает.
Подчалив, мы вылезаем на берег.
     -  Что  ж, забинтуем уключины, забьем гнезда солидолом,  и все дела!  -
довольно шепчет Холин и поворачивается ко мне:
     - Кто у тебя здесь в окопе?
     - Бойцы, двое.
     -  - Оставь  одного. Надежного и чтоб молчать умел! Вник?  Я  заскочу к
нему  покурить  - проверю!..  Командиpa взвода  охранения  предупреди: после
двадцати двух ноль-ноль разведгруппа, возможно, так и скажи ему: возможно! -
подчеркивает  Холин, - пойдет на ту сторону. К этому времени чтобы все посты
были предупреждены. А  сам он пусть находится в ближнем  большом  окопе, где
пулемет. - Холин указывает рукой вниз по течению. - Если при возвращении нас
обстреляют, я  ему голову сверну!.. Кто пойдет, как и зачем,  -  об этом  ни
слова! Учти: об Иване знаешь только ты! Подписки я от тебя брать не буду, но
если сболтнешь, я тебе...
     - Что ты пугаешь? - шепчу я возмущенно. - Что я, маленький, что ли?
     - Я тоже так думаю. Да ты не обижайся. - Он похлопывает меня  по плечу.
- Я же должен тебя предупредить... А теперь действуй!..
     Катасонов  уже  возится  с уключинами.  Холин,  подойдя  к лодке,  тоже
берется за дело. Постояв с минуту, я иду вдоль берега.
     Командир взвода  охранения  встречается  мне  неподалеку  - он  обходит
окопы, проверяя посты. Я инструктирую его, как сказал Холин, и отправляюсь в
штаб батальона.  Сделав  кое-какие  распоряжения  и  подписав  документы,  я
возвращаюсь к себе в землянку.
     Мальчик один.  Он  весь красный, разгорячен и возбужден. В  руке у него
Котькин нож, на груди  мой бинокль,  лицо  виноватое. В землянке беспорядок:
стол перевернут  вверх ногами и накрыт сверху одеялом, ножки табурета торчат
из-под нар.
     - Слушай, ты не  сердись, - просит меня мальчик. - Я  нечаянно, честное
слово, нечаянно...
     Только  тут я  замечаю на  вымытых  утром  добела досках  пола  большое
чернильное пятно.
     - Ты не сердишься? - заглядывая мне в глаза, спрашивает он.
     - Да нет же, - отвечаю я, хотя  беспорядок в землянке  и пятно на  полу
мне вовсе не по  нутру.  Я молча устанавливаю все на места, мальчик помогает
мне, он поглядывает на пятно и предлагает:
     - Надо воды нагреть. И с мылом... Я ототру!
     - Да ладно, без тебя как-нибудь...
     Я проголодался и  по телефону приказываю принести ужин  на шестерых - я
не сомневаюсь, что Холин и Катасонов, повозившись с лодкой, проголодались не
менее меня.
     Заметив журнал с рассказом о разведчиках, я спрашиваю мальчика:
     - Ну как, прочел?
     -  Ага... Переживательно. Только  по  правде так  не  бывает. Их  сразу
застукают. А им еще потом ордена навесили.
     - А у тебя за что орден? - интересуюсь я.
     - Это еще в партизанах.
     -  Ты  и в партизанах был? - словно услышав  впервые,  удивляюсь я. - А
почему же ушел?
     - Блокировали нас  в лесу,  ну, и меня  самолетом на  Большую  землю. В
интернат. Только я оттуда скоро подорвал.
     - Как подорвал?
     - Сбежал. Тягостно там, прямо невтерпеж. Живешь  - крупу переводишь.  И
знай зубри: рыбы  -  позвоночные животные... Или значение травоядных в жизни
человека...
     - Так это тоже нужно знать.
     - Нужно. Только  зачем  мне это сейчас? К чему?.. Я почти месяц терпел.
Вот лежу ночью и думаю: зачем я здесь? Для чего?..
     - Интернат -  это  не то, - соглашаюсь я.  - Тебе другое нужно. Тебе бы
вот в суворовское училище попасть - было бы здорово!
     - Это тебя  Холин научил? - быстро спрашивает мальчик и смотрит на меня
настороженно.
     - При  чем тут Холин? Я сам так думаю. Ты уже повоевал: и в партизанах,
и  в  разведке.  Человек ты  заслуженный.  Теперь тебе  что нужно: отдыхать,
учиться! Ты знаешь, из тебя какой офицер получится?!
     -  Это Холин тебя  научил! - говорит мальчик убежденно. - Только зря!..
Офицером стать я еще успею. А пока война, отдыхать может тот, от кого пользы
мало.
     - Это верно, но ведь ты еще маленький!
     -  Маленький?.. А ты  в лагере смерти был? - вдруг спрашивает он; глаза
его  вспыхивают   лютой,  недетской  ненавистью,   крохотная  верхняя   губа
подергивается.   -  Что  ты  меня  агитируешь,  что?!   -   выкрикивает   он
взволнованно. - Ты... ты ничего не знаешь и не лезь!.. Напрасные хлопоты...
     Несколько минут спустя приходит Холин. Сунув  фанерный  чемоданчик  под
нары, он опускается на табурет и курит жадно, глубоко затягиваясь.
     -  Все  куришь,  -  недовольно  замечает  мальчик. Он  любуется  ножом,
вытаскивает его из ножен, вкладывает снова и перевешивает с правого на левый
бок. - От курева легкие бывают зеленые.
     -  Зеленые? - рассеянно  улыбаясь, переспрашивает Холин. - Ну  и  пусть
зеленые. Кому это видно?
     - А я не хочу, чтобы ты курил! У меня голова заболит.
     - Ну ладно, я выйду.
     Холин    подымается,   с   улыбкой   смотрит   на   мальчика;   заметив
раскрасневшееся лицо,  подходит, прикладывает  ладонь к  его  лбу и, в  свою
очередь, с недовольством говорит:
     -  Опять возился?..  Это никуда  не годится! Ложись-ка отдыхай. Ложись,
ложись!
     Мальчик  послушно укладывается  на нарах. Холин,  достав  еще папиросу,
прикуривает от  своего же  окурка и, набросив шинель, выходит  из  землянки.
Когда он прикуривает,  я  замечаю,  что  руки у  него  чуть  дрожат. У  меня
«нервишки тряпичные», но и он волнуется  перед операцией. Я уловил
в   нем   какую-то  рассеянность   или  обеспокоенность;   при  всей   своей
наблюдательности он  не заметил чернильного  пятна  на  полу, да и  выглядит
как-то странно. А может, мне это только кажется.
     Он  курит  на  воздухе  минут  десять  (очевидно,  не  одну  папиросу),
возвращается и говорит мне:
     - Часа через полтора пойдем. Давай ужинать.
     - А где Катасоныч? - спрашивает мальчик.
     - Его срочно вызвал комдив. Он уехал в дивизию.
     - Как  уехал?!  - Мальчик живо  приподнимается.  - Уехал и не зашел? Не
пожелал мне удачи?
     - Он не  мог! Его  вызвали по  тревоге, - объясняет Холин. -  Я даже не
представляю,  что  там случилось. Они же  знают, что он нам нужен,  и  вдруг
вызывают...
     -  Мог  бы  забежать.  Тоже друг... - обиженно  и  взволнованно говорит
мальчик.  Он по-настоящему расстроен.  С полминуты он лежит  молча, отвернув
лицо к стенке, затем, обернувшись, спрашивает:
     - Так мы, что же, вдвоем пойдем?
     - Нет, втроем.  Он пойдет с нами,  - быстрым кивком указывает  на  меня
Холин.
     Я смотрю на него в недоумении и, решив, что он шутит, улыбаюсь.
     - Ты не улыбься и не смотри как баран на новые ворота. Тебе без дураков
говорят,  -  заявляет  Холин.  Лицо  у  него  серьезное  и,   пожалуй,  даже
озабоченное.
     Я все же не верю и молчу.
     - Ты же сам хотел. Ведь просился! А теперь что ж, трусишь? - спрашивает
он, глядя  на  меня  пристально,  с презрением и  неприязнью,  так, что  мне
становится  не  по  себе.  И я вдруг чувствую, начинаю  понимать,  что он не
шутит.
     - Я не трушу! - твердо заявляю я, пытаясь собраться с мыслями. - Просто
неожиданно как-то...
     -  В жизни все  неожиданно, - говорит  Холин задумчиво. - Я бы тебя  не
брал, поверь: это необходимость!  Катасоныча вызвали срочно, понимаешь -  по
тревоге! Представить себе не могу,  что у  них там  случилось... Мы вернемся
часа через два, - уверяет Холин.  - Только ты сам  принимай решение. Сам!  И
случ-чего на меня не вали. Если обнаружится, что ты самовольно ходил на  тот
берег, нас  взгреют по первое число.  Так  случ-чего не  скули:  «Холин
сказал, Холин просил, Холин меня втравил!..» Чтобы этого не было! Учти:
ты сам напросился. Ведь просился?.. Случ-чего мне, конечно, попадет, но и ты
в стороне не останешься!.. Кого за себя оставить думаешь? -  после  короткой
паузы деловито спрашивает он.
     - Замполита. Колбасова, - подумав, говорю я. - Он парень боевой...
     - Парень он боевой. Но лучше с ним  не связываться. Замполиты - народец
принципиальный; того и гляди, в политдонесение  попадем, тогда неприятностей
не оберешься,  - поясняет  Холин, усмехаясь,  и закатывает глаза  кверху.  -
Спаси нас бог от такой напасти!
     - Тогда Гущина, командира пятой роты.
     - Тебе виднее, решай сам! - замечает  Холин и советует: - Ты его в курс
дела  не  вводи: о том,  что  ты пойдешь на  тот берег, будут знать только в
охранении, вник?..  Если  учесть,  что противник  держит  оборону  и никаких
активных действий с его стороны не ожидается, так что же, собственно говоря,
может случиться?.. Ничего! К тому же ты оставляешь заместителя и отлучаешься
всего на  два  часа. Куда?.. Допустим, в село,  к бабе!  Решил  осчастливить
какую-нибудь дуреху, -  ты же живой человек, черт побери! Мы  вернемся через
два, ну максимум через три часа, - подумаешь, большое дело!..
     ...Он зря меня убеждает. Дело, конечно, серьезное, и, если командование
узнает,  неприятностей  действительно  не  оберешься. Но  я  уже  решился  и
стараюсь не думать о неприятностях - мыслями я весь в предстоящем...
     Мне  никогда не приходилось ходить в разведку. Правда, месяца три назад
я  со своей  ротой провел  - причем  весьма успешно - разведку  боем. Но что
такое разведка боем?.. Это, по  существу, тот  же наступательный бой, только
ведется он ограниченными силами и накоротке.
     Мне никогда  не  приходилось ходить в разведку, и, думая о предстоящем,
я, естественно, не могу не волноваться...
     Приносят  ужин. Я выхожу и сам забираю котелки и чайник с горячим чаем.
Еще я ставлю  на стол крынку с ряженкой и банку тушенки. Мы ужинаем: мальчик
и Холин едят мало, и у меня тоже пропал аппетит. Лицо у мальчика обиженное и
немного  печальное.  Его,  видно,  крепко  задело,  что  Катасонов не  зашел
пожелать ему успеха. Поев, он снова укладывается на нары.
     Когда со  стола убрано, Холин раскладывает карту и  вводит  меня в курс
дела.
     Мы  переправляемся  на  тот берег  втроем и,  оставив лодку  в  кустах,
продвигаемся кромкой берега  вверх  по течению метров шестьсот  до оврага  -
Холин показывает на карте.
     - Лучше, конечно, было бы подплыть  прямо  к этому месту, но там  голый
берег и негде спрятать лодку, - объясняет он.
     Этим оврагом, находящимся  напротив боевых порядков третьего батальона,
мальчик должен пройти передний край немецкой обороны.
     В случае если его заметят