ыло к правде,  -
что он работает на издательство. Тогда молодой человек заметил, что  знает
семью одного  нью-йоркского  издателя,  вернее,  это  его  друзья.  Джордж
спросил, кто же это.
   - Эдвардсы, - ответил тот.
   Джорджа мгновенно пронизал трепет узнавания. Вспыхнул свет - и он вдруг
понял, кто его попутчик.
   - Я знаю Эдвардсов, - сказал он. - Они из лучших  моих  друзей.  Мистер
Эдвардс - мой издатель. А вы... вас зовут Джонни, да? А фамилию забыл,  но
я ее слышал.
   Тот быстро, с улыбкой кивнул.
   - Да, Джонни Адамовский, - сказал он. - А вы?.. Как ваша фамилия?
   Джордж назвался.
   - Ну, конечно, - сказал молодой человек. - Я о вас знаю.
   И вот они уже горячо пожимают друг другу руки, оба ошеломлены, охвачены
тем радостным изумлением, с каким люди постигают далеко не  новую  истину:
как же тесен мир.
   - Черт меня побери! - только и вымолвил Джордж.
   Адамовский же, воспитанный лучше, сказал иначе:
   - Просто поразительно вот так с вами встретиться. Очень  странно...  но
чего в жизни не бывает.
   И теперь, разумеется, они стали находить много  точек  соприкосновения.
Оказалось, у них десятки общих  знакомых.  Они  тут  же  с  увлечением,  с
радостью  принялись  их  обсуждать.  Адамовский  был   в   отъезде   всего
какой-нибудь месяц,  а  Джордж  меньше  полугода,  но,  подобно  полярному
исследователю, который несколько лет был отрезан от  мира  и  вот  наконец
вернулся, Джордж жаждал услышать как можно  больше  о  своих  друзьях,  об
Америке, о доме.
   К тому времени, когда остальные вернулись  в  купе  и  поезд  тронулся,
Джордж  и  Адамовский  были  поглощены  беседой.  Услыхав  этот   быстрый,
оживленный разговор - конечно же, так разговаривать могут только знакомые,
- три их попутчика даже испугались: ведь всего десять минут назад эти двое
как будто совсем не знали друг друга. Маленькая блондинка улыбнулась им  и
села на свое место; так же поступил и ее спутник. Брюзга быстро, испытующе
взглянул на Джорджа, на Адамовского  и  стал  внимательно  прислушиваться,
словно надеялся, что, напрягши слух и ловя каждый незнакомый звук,  сумеет
все же постичь тайну этой внезапной дружбы.
   Перекрестный огонь их беседы перекидывался из  одного  угла  купе,  где
сидел Джордж, в другой, к Адамовскому. Джорджу было неловко от  того,  что
прочим пассажирам, с которыми он до тех пор  держался  вежливо-отчужденно,
они вдруг навязали свою дружескую беседу на непонятном для тех  языке.  Но
Джонни Адамовский, видимо, всегда и  со  всеми  чувствовал  себя  легко  и
непринужденно. Он нисколько не смущался. Порой он дружелюбно улыбался всем
трем немцам, словно они тоже принимали участие в разговоре и могли  понять
каждое слово.
   Его  обаяние  подействовало,  -  все  постепенно   оттаяли.   Маленькая
блондинка оживленно заговорила со своим спутником. А немного погодя к  ним
присоединился  и  Брюзга,  так  что  теперь  все  купе   жужжало,   быстро
перебрасываясь английскими и немецкими фразами.
   Наконец Адамовский спросил Джорджа, не хочет ли он подкрепиться.
   - Я-то сам, разумеется, не голоден, - равнодушно сказал он. - В  Польше
меня перекормили. Эти поляки едят весь день не переставая. И я решил,  что
до Парижа не возьму в рот ни крошки. Мне  еда  осточертела.  А  вы,  может
быть, отведаете польской кухни? - спросил он, показывая на большой  пакет,
что лежал рядом с ним. - Они наверняка позаботились,  чтоб  мне  было  чем
полакомиться, - небрежно сказал он, - тут кое-что из имения  моего  брата,
цыплята,  куропатки.  Мне-то  не  хочется.  Нет  аппетита.  А  вы,  может,
отведаете?
   Джордж сказал - нет, он тоже не  голоден.  Тогда  Адамовский  предложил
пройти в Speisewagen [вагон-ресторан (нем.)] и выпить.
   - У меня еще остались марки, - небрежно  произнес  он.  -  Несколько  я
потратил на завтрак, и у меня есть еще  семнадцать,  не  то  восемнадцать.
Больше они мне ни к чему. Они так и пропали бы  зря.  Но  теперь,  раз  мы
встретились, мне приятно будет их потратить.  Пойдем  посмотрим,  что  там
найдется?
   Джордж  согласился.  Они  поднялись,  извинились  перед  попутчиками  и
собрались уже выйти, но тут их удивил Брюзга:  на  ломаном  английском  он
спросил Адамовского, не поменяется  ли  тот  с  ним  местами.  С  несмелой
вымученной улыбкой, которую он пытался сделать любезной,  он  сказал,  что
Адамовскому и другому господину (кивок в сторону  Джорджа)  будет  удобнее
разговаривать, сидя друг против друга, а сам он с удовольствием поглядит в
окошко.  Адамовский  ответил  равнодушно,   с   чуть   заметным   оттенком
безотчетного презрения, -  так  польский  дворянин  говорит  с  человеком,
который ему нимало не интересен:
   - Да, конечно, садитесь на мое место. Мне все равно, где сидеть.
   Они вышли из купе и пошли по вагонам несущегося  с  шумом  поезда;  они
осторожно протискивались  мимо  пассажиров,  которые  в  Европе,  кажется,
проводят столько же времени стоя в узких коридорах и глядя в окна, сколько
сидя на своих местах, - и те прижимались  к  стенке  или  предупредительно
отступали в купе. Наконец они дошли до вагона-ресторана, у входа их обдало
жарким дыханием кухни, и они расположились за столиком  в  этом  красивом,
светлом и чистом вагоне.
   Адамовский щедрой рукой заказал  коньяк.  Видно,  он,  как  и  подобало
польскому аристократу, умел выпить. Единым духом осушив рюмку, он  не  без
грусти заметил:
   - Маловато. Зато хорошо и никакого вреда. Закажем еще. Надо повторить.
   Приятно разгоряченные коньяком, беседуя непринужденно  и  доверительно,
словно давно и хорошо друг друга знали, - ведь они встретились  при  таких
обстоятельствах и столько у них оказалось  общих  знакомых,  что  у  обоих
естественно возникло это ощущение давней близости, - они принялись  теперь
обсуждать трех своих попутчиков по купе.
   -  Эта  дамочка...  она  довольно  мила,  -  сказал  Адамовский   тоном
многоопытного знатока и ценителя. - Она хоть и не первой молодости, но все
равно очаровательна, правда? Женщина что надо.
   - А ее спутник? - спросил Джордж. - Кто он, по-вашему? Не муж, конечно?
   - Разумеется, нет, - не задумываясь, ответил Адамовский и  продолжал  с
недоумением: - Любопытно. Он явно много моложе и не ровня ей...  Он  много
проще.
   - Да. Можно подумать, что он деревенский парень, а она...
   - Вероятно, из театрального мира, - подхватил  Адамовский.  -  Актриса.
Или певичка из мюзик-холла.
   - Вот именно. Она очень мила, но во  многих  отношениях  даст  ему  сто
очков вперед.
   - Хотел бы я понять, кто они такие, - раздумчиво продолжал  Адамовский,
как человек, которому и в самом деле интересно все, что происходит вокруг.
-  Люди,  с  которыми  сталкиваешься  в  поездах  и  на  пароходах...  они
притягивают меня. Так много  бывает  странного.  И  вот  эти  двое...  мне
интересно. Очень бы хотелось знать, кто они такие.
   -  Ну  а  третий  наш  сосед?  -  сказал  Джордж.  -  Этот   коротышка?
Беспокойный, суетливый  человечек,  который  все  пялит  на  нас  глаза...
по-вашему, он кто?
   - А, этот, - холодно, с досадой произнес  Адамовский.  -  Не  знаю.  Не
важно. Скучный человечек... не все ли равно... Но, может, вернемся в купе?
- предложил он. - Давайте поговорим с ними, вдруг удастся узнать, кто  они
такие.  Ведь  потом  мы  их  уже  никогда  не  увидим.  Я  люблю  вот  так
разговаривать в дороге.
   Джордж согласился. Его новый приятель подозвал официанта, спросил счет,
расплатился, и из его убывающих  двадцати  трех  марок  все  еще  осталось
десять или двенадцать. Они поднялись из-за столика и направились к  своему
купе, а поезд все мчался вперед.



        "42. СЕМЬЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ"

   Когда они вошли в купе, женщина улыбнулась им, и все трое посмотрели на
них с явным любопытством и возросшим интересом. Было совершенно  очевидно,
что, пока Джордж и Адамовский отсутствовали,  о  них  тут  тоже  думали  и
гадали.
   Адамовский заговорил с  остальными.  Говорил  он  по-немецки  не  очень
хорошо, но вполне понятно, и недостаточное знание языка нисколько  его  не
смущало. Он был так самоуверен, так прекрасно  собой  владел,  что  храбро
пускался в беседу на иностранном языке, не  боясь  осрамиться.  Ободренные
таким образом немцы дали волю своему любопытству и  догадкам,  на  которые
навела их встреча Джорджа и Адамовского, каким-то  образом  узнавших  друг
друга. Женщина спросила Адамовского, из каких он краев,  -  "Was  fur  ein
Landsmann sind sie?".
   Он ответил, что он американец.
   - А-а, вот как? - Она явно удивилась и тут же прибавила:  -  Но  не  по
происхождению? Родом вы не американец?
   - Нет, - ответил Адамовский. - По происхождению я поляк. Но теперь живу
в Америке. А вот мой друг... - все повернулись и с любопытством уставились
на Джорджа, - и по рождению американец.
   Все удовлетворенно закивали. И женщина, добродушно  улыбаясь,  с  живым
интересом спросила:
   - А ваш друг... он человек искусства, да?
   - Да, - ответил Адамовский.
   - Художник? - чуть  ли  не  с  восторгом  спросила  женщина,  добиваясь
дальнейшего подтверждения своей догадки.
   - Нет, он не художник. Он ein Dichter.
   Слово  это  означало  "поэт",  и  Джордж   торопливо   поправил:   "ein
Schriftsteller" - писатель.
   Все трое переглянулись, удовлетворенно закивали:  да,  да,  так  они  и
думали, это было ясно. Теперь заговорил даже Брюзга -  с  глубокомысленным
видом заметил, что это было видно "по его лицу". Остальные снова покивали,
и женщина опять обратилась к Адамовскому:
   - Но вы... вы не художник, правда? У вас какое-то другое занятие?
   Он ответил, что он деловой  человек...  "ein  Geschaftsmann",  живет  в
Нью-Йорке и у него контора  на  Уолл-стрит.  Название  это  явно  было  им
знакомо, все трое закивали и снова уважительно протянули: "А-а!"
   Потом Джордж и Адамовский рассказали им,  как  они  познакомились,  как
никогда до сегодняшнего дня не виделись,  но  знали  друг  о  друге  через
многих общих друзей. Все пришли в восторг: так они и  думали.  Их  догадки
подтвердились.  Маленькая  блондинка   торжествующе   кивнула   и   горячо
заговорила со своим спутником и с Брюзгой.
   - Ну что, говорила я вам? Я же это самое  и  сказала!  Ну  до  чего  же
все-таки тесен мир, верно?
   Теперь все чувствовали себя на редкость непринужденно,  все  оживленно,
взволнованно, свободно разговаривали, словно старые  друзья  после  долгой
разлуки. Маленькая блондинка стала рассказывать о  себе.  У  них  с  мужем
небольшое предприятие  по  соседству  с  Александерплац.  Нет,  с  улыбкой
сказала она, этот молодой человек ей не муж. Он  тоже  человек  искусства,
художник, и работает у нее. Что у  них  за  предприятие?  Она  засмеялась:
нипочем не догадаетесь. Они с мужем изготовляют манекены для витрин.  Нет,
у них, в сущности, не мастерская, - тут в  ее  голосе  зазвучала  скромная
гордость, - скорее небольшая фабрика. Они  сами  придумывают  манекены.  В
общем, дело у них не такое уж маленькое. У них больше пятидесяти  рабочих,
а раньше было до сотни. Так что ей надо как можно чаще бывать в  Париже  -
ведь Париж устанавливает моды на манекены тоже, не только на одежду.
   Они, конечно, не покупают  парижские  модели.  Mein  Gott!  [Боже  мой!
(нем.)] При нынешнем  положении  с  деньгами  это  совершенно  невозможно.
Теперь деловому человеку и выехать-то из Германии трудно, а уж  что-нибудь
купить за границей и думать нечего. И, однако, как это ни сложно, раза два
в год ей непременно нужно ездить в Париж, чтобы "быть в курсе". Она всегда
берет с собой художника, и вот этот молодой человек впервые едет  в  таком
качестве. Он вообще-то скульптор, но деньги зарабатывает, делая модели для
их фабрики. В Париже он сделает наброски, срисует  самые  новые  манекены,
выставленные в витринах магазинов, а когда вернется, сделает точные копии,
и фабрика изготовит их в сотнях экземпляров.
   Адамовский  заметил,   что   не   представляет,   как,   при   нынешних
обстоятельствах,  немцу  удается  куда  бы  то  ни  было  выехать.  Сейчас
иностранцу и то трудно получить разрешение на въезд и выезд. Такие  теперь
сложности с деньгами, так все запутано и нудно.
   Джордж в дополнение рассказал, с какими сложностями  он  столкнулся  во
время своей недолгой поездки в австрийский Тироль. Он с огорчением показал
полный карман  всяких  официальных  бумаг,  разрешений,  виз  и  всяческих
печатей, которые накопились у него за лето.
   Все шумно подтвердили, что им тоже все это изрядно досаждает. Блондинка
заявила, что это глупо, утомительно, и для немца, у которого деловые связи
за границей, просто невыносимо. И тут же верноподданнически прибавила, что
это,  конечно,  необходимо.  Но   потом   стала   рассказывать,   что   ее
трех-четырехдневные поездки в  Париж  возможны  только  благодаря  сложным
торговым договоренностям и деловым связям во Франции, попыталась посвятить
их в подробности, увязла в сбивающих  с  толку  хитросплетениях  счетов  и
балансов и  в  конце  концов  мило  махнула  ручкой  в  знак  совершенного
бессилия.
   - Ach, Gott! Уж слишком это мудрено, слишком запутано! Не  могу  я  вам
рассказать... Я и сама толком по понимаю!
   Тут в разговор вступил Брюзга и в подтверждение сослался на собственный
опыт. Он берлинский юрист, сказал он, - ein Rechtsanwalt [адвокат (нем.)],
- и прежде у него были обширные деловые связи во Франции и в других частях
Европы. Был он и в Америке, совсем недавно,  в  тридцатом  году,  ездил  в
Нью-Йорк  на  международный  конгресс  адвокатов.  Даже  говорит   немного
по-английски, - признался он  с  гордостью.  И  теперь  он  тоже  едет  на
международный конгресс адвокатов, который  откроется  завтра  в  Париже  и
продлится неделю. Но даже такая короткая поездка  сопряжена  с  серьезными
трудностями. А что касается дел, которые прежде  он  мог  вести  в  других
странах, теперь это, увы, невозможно.
   Он спросил Джорджа, переводились ли его книги на немецкий и выходили ли
в  Германии,  и  Джордж  сказал,  что  выходили.   Остальные   исполнились
нетерпеливого дружеского любопытства: всем хотелось знать названия книг  и
фамилию Джорджа. Тогда он написал им немецкие названия своих книг, фамилию
немецкого издателя и  свою.  Все  явно  были  заинтересованы  и  довольны.
Блондинка спрятала бумажку в сумочку и с жаром заявила, что, возвратясь  в
Германию, непременно купит  эти  книги.  Брюзга  старательно  все  списал,
сложил бумажку, сунул в бумажник и тоже сказал, что купит  книги  Джорджа,
как только вернется домой.
   Молодой спутник женщины, который время от времени робко, застенчиво, но
чем дальше, тем уверенней вставлял  свое  слово  в  общую  беседу,  теперь
достал из кармана конверт и вынул несколько открыток с фотографиями  своих
скульптур. То были  мускулистые  атлеты,  бегуны,  борцы,  голые  по  пояс
рудокопы и пышные обнаженные  девы.  Фотографии  пошли  по  кругу,  каждый
внимательно  их  рассматривал,  хвалил,   находил   что-нибудь   достойное
восхищения.
   Потом Адамовский взял свой объемистый пакет, объяснил, что в нем всякая
вкусная снедь из имения его брата в Польше, развернул  пакет  и  предложил
всем угощаться. Тут были дивные  персики  и  груши,  великолепные  гроздья
винограда,  аппетитный  жареный  цыпленок,  несколько  жирных  голубей   и
куропаток и прочие деликатесы. Немцы стали отказываться - нельзя же лишить
его обеда! Но Адамовский  горячо  настаивал  с  неподдельным  сердечным  и
щедрым радушием. Он тут же изменил своему прежнему намерению и заявил, что
они с Джорджем все равно пойдут обедать в вагон-ресторан -  и  если  никто
сейчас не станет есть,  вся  эта  снедь  пропадет  понапрасну.  Тогда  все
принялись за фрукты, сказали, что они восхитительны, а блондинка пообещала
немного погодя отведать цыпленка.
   Наконец,  сопровождаемые  дружескими   напутствиями,   Джордж   и   его
друг-поляк во второй раз покинули купе и отправились в вагон-ресторан.


   Они долго и роскошно  обедали.  Начали  с  коньяка,  потом  последовала
бутылка отличного бернкастелерского, и все это завершилось  кофе  и  опять
коньяком. Оба решили во что бы то ни  стало  потратить  оставшиеся  у  них
немецкие деньги: Адамовский свои десять или  двенадцать  марок,  Джордж  -
пять или шесть, и обоим было приятно, что хитрую  экономию  они  счастливо
сочетают с превосходной трапезой.
   За едой они снова обсуждали своих попутчиков. Им  нравились  все  трое,
все, что они узнали от них, было  так  интересно!  Женщина,  провозгласили
оба, просто очаровательна. И молодой человек, хоть и  застенчив  и  робок,
тоже очень мил. Теперь у них нашлось доброе слово даже для  Брюзги.  Когда
его жесткая скорлупа раскололась, оказалось, что старый чудак  не  так  уж
плох. По сути своей он вполне доброжелателен.
   - И это показывает, - негромко сказал Адамовский, - что на  самом  деле
все люди хорошие, с каждым легко найти общий язык, в  сущности,  все  люди
расположены друг к другу... если бы только...
   - ...если бы только... - повторил Джордж и кивнул.
   - ...если бы только не эти чертовы политики, - заключил Адамовский.
   Наконец они спросили счет. Адамовский высыпал  на  стол  свои  марки  и
сосчитал.
   - Придется вам меня выручать, - сказал он. - Сколько их у вас?
   Джордж высыпал на стол свои марки. Теперь хватало на все - и  заплатить
по счету, и дать на чай официанту. Можно было даже глотнуть еще коньяку  и
выкурить по хорошей сигаре.
   И  вот,  улыбаясь  от  удовольствия  (поняв  их  намерения,  приветливо
заулыбался и официант), они заказали  коньяк  и  сигары,  расплатились  и,
сытые, пьяные, с приятным сознанием хорошо сделанного дела, ублаготворенно
попыхивали сигарами и смотрели в окно.
   Теперь  они  проезжали  по  крупному  промышленному   району   Западной
Германии. Ландшафт уже не радовал глаз, все  вокруг  заволокло  копотью  и
дымом  мощных  заводов.  Повсюду   высились   суровые   каркасы   огромных
сталеплавильных   и   очистительных   комбинатов,   повсюду   земля   была
обезображена  отвалами  и  грудами   шлака.   Все   здесь   было   грубое,
продымленное,  все  насыщено  жизнью,   трудом,   мрачными   муравейниками
промышленных городов. Но и этот край обладал своим особым обаянием  -  эта
мощь без прикрас ввергала в трепет.
   Приятели беседовали о проносящихся за окном картинах, о своей  поездке.
Они хорошо сделали, что истратили немецкие деньги, сказал  Адамовский.  За
границами рейха стоимость марки невелика, а до границы уже рукой подать; и
при том, что их вагон следует прямо в Париж, им  не  понадобятся  немецкие
деньги на носильщиков.
   Джордж опасливо признался, что при нем тридцать американских  долларов,
на которые у него нет немецкого разрешения. Почти вся последняя  неделя  в
Берлине,  сказал  он,  ушла  на  бюрократическую  волокиту,  связанную   с
отъездом: он без конца таскался по разным  конторам  пароходства,  пытаясь
получить документы для возвращения домой,  телеграфировал  Лису  Эдвардсу,
чтобы выслал  еще  денег,  потом  получал  разрешение  на  эти  деньги.  В
последнюю минуту обнаружил, что у него еще тридцать долларов,  на  которые
нет официального разрешения.  В  отчаянии  кинулся  к  знакомому,  который
служит в  бюро  путешествий,  спросил,  как  теперь  быть,  и  тот  устало
посоветовал положить деньги в карман и ничего про них  не  говорить;  если
сейчас испрашивать разрешения властей,  он  пропустит  пароход;  уж  лучше
рискнуть, а по его мнению, риск невелик, и ехать так.
   Адамовский согласно кивнул, но  доллары,  на  которые  нет  разрешения,
посоветовал положить в жилетный карман, куда обычно деньги  не  прячут,  и
тогда, если их обнаружат и станут его спрашивать, он  может  сказать,  что
случайно сунул их туда и совсем про них забыл. Джордж сразу  послушался  и
переложил злосчастные доллары.
   Этот разговор снова вернул их к щекотливой  теме  правил,  связанных  с
деньгами, и к трудностям, которые терпят